Один из исследователей манускрипта

К числу наиболее известных работ Эрвина Панофского, которого причисляют к основоположникам американской искусствоведческой школы ХХ века, относятся книги «Идея. К истории понятий в теории искусства прошлого», «История искусства как гуманистическая дисциплина», «Ренессанс и „ренессансы“ в искусстве Запада». Многие его труды издавались на русском языке. В сферу научных интересов Панофского входило изучение творчества Альбрехта Дюрера, в котором также содержится немало загадок.

Фили начал с того, что провел некое подобие «частотного анализа» нескольких работ Роджера Бэкона, написанных на латыни. В основном он пользовался текстом «Communia Naturalium» («Общая физика»). Исследователь определил, что буквы E, I, T, A, N, U и S в лексике Бэкона встречались наиболее часто.

Следующим шагом стала попытка провести аналогичный анализ текста манускрипта. Фили предполагал, что если автором являлся Бэкон, то знаки, чаще всего встречающиеся на страницах манускрипта, будут являться аналогами латинских букв, которые английский ученый‑монах использовал чаще всего. Здесь Джозефа Фили ожидала первая сложность: если определить границы слов в манускрипте еще более или менее возможно (если принять за слова группы знаков, разделенные пробелами), то выделить отдельные знаки‑буквы уже гораздо сложнее. Если вы присмотритесь к тексту манускрипта, то поймете почему: там очень много примеров того, что в пределах одного «слова» зачастую трудно определить, из скольких знаков оно состоит. Они часто как будто «перетекают» один в другой. Когда выше мы упоминали о проводившемся различными учеными частотном анализе текста манускрипта (в основном подобные исследования велись уже после 1960‑х годов), речь шла в первую очередь именно о словах, о группах знаков, а не об отдельных знаках.

Таким образом, определить, сколько же символов использовал автор манускрипта и с какой частотой, Джозеф Фили не смог.

И он решил пойти другим путем.

* * *

…Юрист внимательно рассматривает копию 77–78 фолио манускрипта. Эти страницы тиражировались (и продолжают тиражироваться) чаще всего: с одной стороны, на них располагаются рисунки, которые многочисленные исследователи всегда считали наиболее простыми для интерпретации, с другой – попытка этих самых интерпретаций неизменно заводила ученых в тупик… Джозеф Фили привык руководствоваться в своей работе логикой, привык докапываться до истины, привык подводить прочную базу под все свои выводы и объяснения… Так неужели ему не покорится какая‑то стопочка пергаментных листков? Он снова всматривается в странные рисунки.

В верхней части левой страницы – изображение, которое многие исследователи до него интерпретировали как схему женской репродуктивной системы. И в самом деле, это практически анатомическое пособие: вполне узнаваемое изображение матки, яичников, фаллопиевых труб. Правда, поверх всего этого зачем‑то нарисованы маленькие женские фигурки, но, возможно, это просто прихоть художника, желавшего украсить изображение. На правой, пронумерованной стороне разворота – два изображения округлых то ли бассейнов, то ли еще каких‑то анатомических деталей, также заполненных обнаженными женскими фигурками. Изображения этих «бассейнов» соединены чем‑то наподобие водопроводных труб, имеющих на своем протяжении как более узкие, так и более широкие участки (см. вклейку).

Джозеф Фили считает, что перед ним – именно описание анатомического процесса, связанного, видимо, с зачатием и вынашиванием ребенка. Но как увязать его с текстом? Как понять, что именно описывает прихотливый шрифт?

И тут он обращает внимание на коротенькие то ли подписи, то ли уточняющие заметки, расположенные рядом с элементами картинок. Это те самые «подписи», о которых мы с вами уже упоминали и которые исследователи называли «ярлыками», «табличками» и так далее.

Исследователь решает: видимо, «таблички» представляют собой описание деталей рисунка. Например, они могут обозначать такие понятия, как «женское», «матка», «яичник» и так далее. Следовательно, предположив, какое именно слово первоначально было задумано автором текста и рисунков и приняв на веру, что слова эти были латинскими (основной язык как науки, так и богословия в Средние века), можно сопоставить их с имеющимися зашифрованными словами и понять, какой знак какой букве латинского алфавита соответствует.

И тут Фили совершил ошибку, практически аналогичную той, которая когда‑то увела по ложному пути его предшественника – Уильяма Ньюболда. Он отталкивался от латинского корня «femin», «feminam» – «женское», «женственное», «женщина» и считал, что именно это слово было зашифровано в одной из окружающих рисунок «табличек».

* * *

На каком основании Фили выбрал именно это слово? Ему, видимо, казалось, что это логично, ведь на рисунке представлена именно женская репродуктивная система! Таким образом, исследователь создал «посыл» для своего исследования, который, по сути, был основан лишь на его предположении. Ведь зашифрованное слово, расположенное рядом с изображением обнаженной женщины или схемой оплодотворения яйцеклетки, может означать и «яичник», и «зачатие», и даже, например, «цикл»… И так далее. Но тем не менее, сопоставив написанное в манускрипте слово (в первую очередь он обратил внимание на то, которое расположено непосредственно под номером фолио – 78) с предполагаемым латинским корнем, Фили укрепился в своих подозрениях и продолжил расшифровку. Вскоре он идентифицировал (как ему казалось) полтора десятка символов и пришел к выводу: перед ним – моноалфавитный шифр, в котором каждая латинская буква первоначального текста заменена тем или иным значком. Знаки, напоминающие девятки, по мнению Фили, просто означали окончания слов. Он продолжил работу, расшифровывая уже не «таблички» рядом с рисунками, а основной текст фолио 78.

Но тут возникла новая трудность. Те латинские слова, которые Фили восстанавливал по своей системе, выглядели явно неправильно с точки зрения грамматики и всех основных правил. Исследователь предположил: латинский текст изначально был сокращен или немного видоизменен. Возможно, именно с целью усложнить работу вероятного дешифровщика.

Например, одна из восстановленных юристом‑криптологом латинских фраз выглядела примерно так:

PERHUMMIFT RMIN PODERUMIN POEMIN IN PVESL VEN…

Исследователь довольно лихо «восстанавливает», как ему кажется, первоначальный вид этой фразы:

Perhumifactum raminat; post‑derumpitur minus; posteminus in prae‑vesiculan venit…

В дальнейшем переводе на английский (ну а для нас, соответственно, на русский) это примерно означало описание продвижения яйцеклетки до ее слияния со сперматозоидом.

В целом Фили перевел чуть более сорока строк «манускрипта Войнича». Таким образом, он был уверен: первоначально записи составлялись на латыни, затем текст сокращался и немного видоизменялся и потом латинские буквы заменялись условными значками. Но что представлял собой манускрипт как таковой? Джозеф Фили предположил, что это нечто вроде записей, которые вел средневековый ученый, наблюдая за экспериментом или ведя какое‑то другое исследование. Чем объяснить «неправильность» латыни? Автор «Шифра Роджера Бэкона» объяснял это несколькими возможными причинами. Вероятно, разъяснял он, в процессе наблюдения исследователь просто пользовался чем‑то вроде скорописи, не слишком обращая внимание на правильность своих записей. Ну а вторую возможную причину – желание усложнить работу тому, кто будет расшифровывать записи, – мы уже указывали.

Интересно, что когда Фили спрашивали о его мнении относительно авторства Роджера Бэкона – тот не высказывался однозначно ни «за», ни «против». Да, в названии его труда, в котором рассматривался вариант дешифровки манускрипта, имя Бэкона упоминается. Но не более того.

Какие аргументы приводили противники версии Джозефа Фили?

Во‑первых (и это, пожалуй, главная претензия), они утверждают, что исследователь, выбрав наобум «ключевое слово», изначально пошел по неверному пути. В самом деле, как доказать, что выбранное им в качестве основы для дешифровки слово означало «женский» или «женщина», а не что‑либо еще?

Во‑вторых, несколько нелогична предложенная Фили история о том, что неизвестный автор манускрипта пользовался скорописью для фиксации своих наблюдений на латыни. Получается, что при этом он тем не менее располагал временем для аккуратного расположения текста в зашифрованном виде? (Впрочем, этот аргумент имеет вес только в том случае, если мы считаем, что искажение латыни объясняется именно желанием сэкономить время, а не усложнить расшифровку).

В‑третьих, кто сказал, что первоначально текст был именно латинским? Ведь «латинская версия», в общем‑то, базируется исключительно на предположении исследователя о том, что именно латинским было ключевое слово, от которого он отталкивался в своей работе!

И наконец, как мы помним, в манускрипте, скорее всего, сначала создавались рисунки, а потом добавлялся текст. Это несколько противоречит версии о «беглых заметках» неведомого ученого в процессе эксперимента.

Наверное, вы уже поняли: версия Джозефа Фили сейчас практически разбита в пух и прах… А его вариант перевода четырех десятков строк манускрипта воспринимается исследователями как откровенная попытка подтянуть действительное к желаемому.