Глава тридцать четвертая. И дано ей право быть королевой польской до времени, пока не будет отдана замуж

 

Встреча королевны была торжественная и радостная. Когда на уезженной краковской дороге показались верховые гонцы в белых атласных кунтушах, в городе ударили колокола и музыканты, собравшиеся на рыночной площади, стали играть веселые песни.

Далеко растянулся поезд королевны Ядвиги. Впереди мчались гонцы. Вслед за ними бирючи на вороных конях трубили в трубы. Пятеро рыцарей, закованных в золоченую бронь, везли королевскую хоругвь. За хоругвью ехала сама королевна, окруженная вельможами венгерского королевства. В свите находились и многие самовластные польские паны, встречавшие ее у венгерской границы.

Вслед за королевской свитой ехали телохранители: шестьдесят хорошо вооруженных рыцарей и рослые шляхтичи в алых кунтушах. А уж за ними тарахтели сотни повозок с королевским снаряжением и приданым.

Сам венгерский кардинал Дмитрий сопровождал королевну. Он ехал в раззолоченной карете, украшенной со всех сторон гербами. В дороге старик расхворался и лежал в подушках, постанывая на ухабах.

Князь Владислав Опольчик, незадолго до этого взявший на себя весьма деликатное дело — соединить супружескими узами Ядвигу и австрийского принца Вильгельма, — гарцевал рядом с королевной на караковом скакуне, разодетый в драгоценные доспехи. На его шлеме развевались две длинные ленты, огромный гребень был украшен гербами и девятью кудрявыми страусовыми перьями.

Увидев на высоком холме башни королевского замка, Ядвига остановила своего коня. За его каменными стенами она увидела сверкавшие на солнце многочисленные кресты городских костелов. Кроме дворца, замок вмещал в своих стенах еще несколько каменных зданий. Здесь находился кафедральный собор, церкви святого Михаила и святого Георгия.

«Буду ли я счастлива в этом замке, моем новом доме? — подумала королевна. — Как сложится моя жизнь?» И сердце ее сжало недоброе предчувствие. Королевне недавно исполнилось тринадцать лет, но она выглядела старше, была высока ростом и красива. Тонкие черты лица, синие глаза чистого и густого цвета и золотистые кудри нравились многим рыцарям.

— Да поможет мне бог и святая дева! — прошептала девушка и тронула коня.

Скоро ей снова пришлось остановиться. У подножия замкового холма королевну встречали высшее духовенство в праздничных ризах и советники польского королевства.

На самом верху сторожевой башни сигнальщики заиграли на трубах, и от звонкого гудения меди дрогнул воздух.

Первым приблизился архиепископ Бодзента в золотом облачении. Он благословил королевну и поцеловал ей руку. За ним целовали руку канцлер королевства Ян Радлица, подканцлер и королевский нотариус.

За духовными и светскими властителями двинулось панство. Подошел краковский каштелян Добеслав из Куроженк. Став, по немецкому обычаю, на одно колено, он почтительно поцеловал подол королевского платья. Приложились к королевской руке хранитель королевской казны, стольничий и чашник, меченосец и хорунжий.

Со всех сторон королевну окружили краковские вельможи и богатые паны гербов Топора, Лелива и Порай. Они переговаривались на чужом языке, королевна даже не пыталась прислушиваться. Обращаясь к ней, говорили по-немецки, иногда плохо, иногда хорошо.

Королевна делала вид, что внимательно слушает. На самом же деле она впускала почтительные и льстивые слова в одно ухо и выпускала в другое, заботясь только о том, чтобы вовремя подать руку для поцелуя и к месту улыбнуться.

«Что делает сейчас мой милый Вильгельм? — думала она. — Охотится вместе с отцом, скачет по лесам на коне и трубит в охотничий рог? Противный князь Опольчик — обещал, что Вильгельм приедет в Краков вместе со всеми, а вышло не так, и теперь я должна скучать одна в чужом городе… Какой смешной!»— удивлялась королевна, взглянув на кудлатые брови и мясистый, пористый нос пана Гневаша из Дальвиц. Она чуть не расхохоталась. Вельможа долго тискал и слюнявил ее белую маленькую руку.

«Боже мой, как много придворных! — думала королевна. — Если бы здесь был Вильгельм… Скоро ли все это кончится? Я устала».

Она оживилась, когда к ней подошел ратман города Кракова. Приветствие от немецких купцов и ремесленников он произнес на чистейшем немецком языке, примешивая саксонские словечки.

Звон колоколов и трубные звуки делались все громче, оглушительнее. Из ворот замка вышли монахи с толстыми восковыми свечами, перевитыми золотыми лентами, и выстроились по сторонам крутой мощеной дороги.

Под приветственные крики толпы и монашеское пение королевна въехала в замок, сошла с лошади и первые шаги направила к порогу кафедрального собора.

День был ясный. Осеннее солнце сверкало на золотых ризах многочисленного духовенства, на шлемах и латах рыцарей…

Но не все поляки желали видеть Ядвигу королевой Польши. За несколько дней перед коронацией шляхтич Воцлав из Раскова стал громогласно заявлять на всех краковских улицах, что архиепископ Бодзента не шляхетского, а самого подлого рода.

Если Бодзента не был шляхтичем, он не мог быть архиепископом, а значит, не мог короновать Ядвигу. Пошли разные толки. За четыре дня до коронации королевна обнародовала документ, подтвердивший шляхетство Бодзенты. Коронация состоялась в срок, и королевна Ядвига сделалась королевой Польши.

Но самое трудное предстояло впереди.

После утомительных тайных переговоров с самовластными малопольскими панами Бодзента понял, что не ошибся в своих догадках: многие соглашались на короля-литовца, лишь бы осталась за ними Галицкая Русь. Кстати, малопольское панство побаивалось лихих набегов князя Ягайлы. Однако громко говорить о нем как о польском короле и муже Ядвиги не осмеливались даже самые лихие головы. Сторонники объединения с Литвой были озабочены еще тем, что королевна Ядвига обвенчана с австрийским принцем Вильгельмом, а католическая церковь была непреклонна, когда дело касалось святости и нерасторжимости брака.

Но если панство Малой Польши, в общем, терпимо отнеслось к предложению архиепископа, то вольная шляхетская братия Великой Польши смотрела иначе. Неприязнь к иноземщине, к онемечившимся панам, к городам с немецкими порядками, желание видеть на польском престоле поляка заставляли многочисленную великопольскую шляхту ратовать за князя Мазовецкого. И архиепископ Бодзента, дабы не разгневать его святейшество папу, вынужден был покинуть Краков и вернуться на Великую Польшу.

Никто не спросил маленькую королеву, хочет ли она литовского князя Ягайлу себе в мужья. А королева не хотела, и ее любовь к принцу Вильгельму чуть было не опрокинула папский замысел.

Сразу же после коронации Ядвига пригласила в Краков австрийского принца, и он не стал откладывать поездку.

В дождливый день святого Андрея Апостола к воротам замка прискакал закутанный в плащ слуга и затрубил в рог, оповещая о прибытии принца Вильгельма. Долго пришлось ему мокнуть перед закрытыми воротами.

Наконец открылась низкая, почти незаметная дверь в крепостной стене. Пригнув голову, из нее вышел придворный чиновник.

— Перестань трубить, — громко сказал он, оставаясь за крепостным рвом, — у королевы разболелась голова. Его высочеству австрийскому принцу приготовлено жилище в городе. Так распорядился пан Краковского замка Добеслав из Куроженк.

С этими словами чиновник скрылся за дверью.

Гонец, вздыбив коня, поскакал к своему господину.

Принц Вильгельм повернул в Краков. У городских ворот высокого гостя встретили знатные шляхтичи и с почетом проводили к дому богатого самовластного пана.

Но если пан Добеслав из Куроженк не пустил австрийского принца в замок, то никто не мог запретить королеве встретиться с ним в городе.

С приездом австрийского принца среди придворной знати и вельможного панства началось брожение. Многие паны, вспомнив бракосочетание Вильгельма и Ядвиги, состоявшееся по всем правилам, стали выдвигать Вильгельма в польские короли.

Старинный францисканский монастырь на Градской улице гостеприимно раскрыл свои двери перед королевой Ядвигой и австрийским принцем. Монастырские стены и башни из красного кирпича не уступали крепостным и были очень похожи на постройки немецкого ордена в Пруссии. Здесь все были свои. Аббат и многие монахи были немцами, и монастырь подчинялся не польской, а саксонской церкви. Не удивительно, что святые отцы благожелательно отнеслись к своим соотечественникам.

В стенах францисканского монастыря королева Ядвига устраивала роскошные вечера с музыкой и танцами. Там встречались нареченные супруги, там собиралась краковская знать. За крепкими монастырскими стенами под веселую музыку зрели тайные замыслы.

На вечерах Вильгельм появлялся окруженный немецкой свитой и толпой расположенных к нему польских панов.

Придворные часто видели Вильгельма и Ядвигу уединившимися в глубокой нише монастырского коридора. Во время ужина они ели из одной тарелки. Австрийский принц, наученный своим отцом Леопольдом, упорно добивался встречи с Ядвигой в королевской опочивальне.

Сегодня Вильгельм был особенно настойчив.

— Никто не сможет нас разлучить, моя супруга, — говорил он, целуя руки королеве. — Если я побываю в замке в твоих покоях, никто не посмеет просить твоей руки. И я всегда буду рядом с тобой, всю жизнь.

— Но как это сделать, мой муж? — ответила Ядвига; ее щеки пылали. — Замок охраняют верные люди противного каштеляна. А он непреклонен, он не любит тебя.

— Когда мы победим, я велю свернуть ему шею! — сердито ответил юноша. — Надо привлечь на свою сторону Зимовита Мазовецкого… — добавил он, понизив голос. — Дать ему все, что он хочет, и он будет с нами. Его люди один день в неделю несут дворцовую стражу. Я все узнал… Вот если он им прикажет…

Его слова заглушила танцевальная музыка, взрывы веселого смеха, топот многих ног.

— Хорошо, мой супруг, я поговорю с князем. А теперь пойдем танцевать.

И королева танцевала, как все остальные дамы, громко притопывая каблучками и потряхивая золотыми кудрями.

Монастырская столовая все чаще превращалась в танцевальный зал. Все больше и больше знатных поляков и полячек хотели получить приглашение на веселые королевские вечера.

Кавалеры появлялись на танцах в длинных разноцветных чулках, заменяющих штаны, в коротких шелковых курточках с широкими рукавами и в разноцветных сапожках с длинными приподнятыми носами. У серебряного пояса обязательно торчала короткая шпага. У воротника, у сапог и у пояса бренчали серебряные колокольчики. Локоны у кавалеров завивались и падали на плечи.

Дамы, разрумяненные снадобьями, украшали голову золотым венцом и лентами. Платья носили длинные, атласные, с золотом и жемчугом, а туфли — на высоком каблуке. Дамы надевали множество колец на пальцы. У некоторых на руках тявкали маленькие собачки в серебряных ошейниках.

Во время королевских приемов музыка гремела почти непрерывно. Слуги разбрызгивали по углам ароматную розовую воду. Выбитые из привычной колеи, монахи жались по своим кельям, сетуя, что им негде побеседовать и выпить вечерний стаканчик вина.

На королевские вечера приходили странствующие рыцари в зеленой одежде. Иные из них подолгу сидели на виду, скрестив ноги, показывая своей позой, что совершили путешествие в святую землю. Другие прославляли красоту и добродетели своих дам.

Через два дня на вечере появился молодой князь Зимовит. Было поздно, слуги разносили конфеты и вино. В воздухе плавали ароматные волны душистых вод и притираний. Пахло розами и апельсинами.

Вильгельм представил князя Мазовецкого королеве. Семко был в щегольском полукафтане. Ворот полотняной рубахи не закрывал шею, по плечам лежали светлые волосы. Голову украшала бархатная шапочка с летящим назад пером.

— Я благодарен за приглашение, королева, — сказал Зимовит, кланяясь и целуя белую руку.

— О, здесь очень скромно… К сожалению, я не могу устраивать приемы в моем замке.

— Я знаю о вашем горе, — сказал князь с явным сочувствием, — и постараюсь помочь сколько хватит моих сил.

— Если князь поможет, — услышал он в ответ тихие слова королевы, — он получит все, о чем мечтает.

— Вы знаете о моих мечтах, прекрасная королева?!

— Я обязана знать, о чем мечтают такие люди, как мой князь!

— О-о, прекраснейшая и несравненная королева, я навсегда ваш рыцарь и раб! — Зимовит еще раз благодарно и почтительно приложился к руке Ядвиги.

Королева обещала возвратить князю откупные земли, выдать немало золотых дукатов, и Зимовит решил считать за благо, что королем станет не поляк, а австриец.

Дружба князя Мазовецкого с принцем Вильгельмом еще больше усложнила положение, создавшееся в Кракове.

Пан Гневаш из Дальвиц не терял времени: к придворной партии, державшей руку австрийского принца, примыкали все новые и новые сторонники.

Однажды в перерыве между танцами, когда странствующий певец принялся читать стихи, Гневаш из Дальвиц подошел к королеве, сидевшей рядом с принцем, и что-то шепнул ей на ушко.

Ядвига вскочила с кресла, взяла за руку Вильгельма и отвела его к укромной нише в коридоре.

— Сегодня ты будешь в королевском замке, мой муж. Замок охраняют люди князя Мазовецкого, — сказала Ядвига, прижимаясь к его груди, — и никто не посмеет просить моей руки.

 

* * *

 

Через три дня в Кракове появился Андреус Василе. От Вильни он проделал тяжкий и долгий путь. Два раза ему пришлось вступать в драку с язычниками, пытавшимися его ограбить. Несколько дней он ждал переправы через недавно замерзшую реку. А когда стал переходить по тонкому льду, провалился и стал тонуть. Его с трудом спасли случившиеся поблизости рыбаки. На другой день он заболел и целый месяц пролежал в доме сердобольной католички.

Посетив францисканский монастырь, Андреус Василе сразу узнал дворцовые новости. Изрыгая проклятия, он бросился в замок.

Он разыскал каштеляна Добеслава из Куроженк. Доблестный рыцарь с серебряными волосами, выпив от грудной простуды горячего молока с медом, собирался ко сну.

— Прошу вельможного пана созвать королевский совет, — потребовал монах, — у меня важное дело.

— Не можно ночью созвать совет, на то есть день, — удивился рыцарь.

— У меня важное дело, — настойчиво повторил францисканец. Нос его побелел. — Благо отчизны, рыцарь, в твоих руках.

Каштелян закашлялся, подумал и послал слуг за главными членами королевского совета.

Францисканец срывающимся голосом объявил вельможным панам о согласии литовского князя стать мужем королевы Ядвиги.

Советники долго сидели молча, опустив глаза.

— Мы старались, чтобы Вильгельм каким-либо неожиданным образом не сделался настоящим мужем Ядвиги, — сказал хорунжий, — но, видно, судьба была против нас, и Вильгельм третий день находится в покоях королевы.

— Что вы наделали, старые дураки! — закричал монах, чуть не плача. — Ягайла отдает вместе с Литвой и Жмудью все русские земли! Я убью себя, если наше святое дело сорвется… Но прежде, панове, я передушу всех вас своими руками. Выжившие из ума обезьяны… Церковь и его священство папа никогда не простят вам предательства!

Несмотря на тяжкие оскорбления, паны королевского совета молчали.

— Немедленно во дворец! — крикнул он, пристукнув ногой. — Надо найти австрийского теленка и проломить ему башку, пока он не стал зубром… Это все, что мы можем сделать для спасения святого дела.

— Оскорбить королеву? — с испугом произнес Добеслав. — Может быть, мы подождем архиепископа? Его священство должен быть скоро в Кракове.

— Я служу господу богу и пречистой деве, — перебил монах, — и все дозволено, когда дело идет во благо святой церкви. Ждать нам нельзя и часу. Я хочу видеть настоящих поляков, а не выродков, которых нельзя назвать ни поляками, ни немцами!

— Во всем виноват пан Гневаш из Дальвиц, — начал было объясняться королевский казначей, — он подговорил князя Зимовита Мазовецкого, а князь…

— Доблестный пан, — не слушая казначея, обратился монах к Добеславу из Куроженк, — вы всегда были хорошим католиком. Я прошу вас через час пропустить меня в королевский замок с верными людьми. Я все беру на себя.

Члены королевского совета снова опустили глаза.

— Стража пропустит тебя, святой отец, в замок и всех, кто будет с тобой, — выдавил наконец из себя каштелян.

Францисканец встал, поклонился и молча вышел.