Глава пятая. Повиноваться с гордостью, повелевать со смирением

 

Узнав о вероломном поступке Яноша Мазовецкого, Витовт поскакал в Черн, но на половине пути раздумал. «Разве в моем положении можно ссориться с человеком, приютившим в тяжелое время? Как повернутся дела, трудно предугадать. Не будет ли разумнее оставить пока все как есть? А братец Ягайла? Вот о ком не надо забывать. Но что можно сделать, — продолжал он размышлять, — у кого просить помощи? Жемайтские кунигасы встанут за меня, но их мало, а Ягайла, как всегда, призовет в свое войско русских. Остаются немецкие рыцари. С их помощью, если умно повести дело, можно отомстить. Уговорить великого магистра и вместе с ним напасть на Литву. Но честно ли просить помощи у извечного врага?.. Против Ягайлы можно объединиться даже с немцами, — решил князь, тряхнув головой, — ведь он не постеснялся… Ах, Ягайла, Ягайла! — Чем больше думал о нем Витовт, тем больше распалялся. — Не может быть двух ног в одном сапоге, двух медведей в берлоге, не может быть в Литве двух великих князей!»

— Ануся, — обернулся он к жене; их кони шли бок о бок.

— Что, мой супруг? — Княгиня Анна давно заметила перемену в настроении мужа и ждала разговора.

— Ты продолжай путь. Благодари Яноша, ведь он для нас захватил у Ягайлы Мельник и Дрогичин. — На словах «для нас» Витовт сделал ударение.

Княгиня Анна с удивлением посмотрела на него:

— Но, мой супруг…

— Так нужно, Ануся. Ведь Янош говорил именно так. Поверим ему, не навсегда, а на время. Попрощаемся — я еду обратно в Мариенбург, а ты побудь в Черне у моей сестры… Береги себя, Ануся. С тобой поедут бояре.

— Что ты задумал? — встревожилась княгиня, зная неугомонный характер мужа.

— Постараюсь уговорить великого магистра. Если все пойдет хорошо, я пошлю за тобой, если нет — вернусь к Яношу. Цольнеру преподнесу наши драгоценности, те, что в костяной шкатулке, — добавил он. — Говорят, старый петух любит подарки.

— Хорошо, мой супруг, — вздохнув, сказала Анна.

— Я скоро вернусь.

— Буду ждать тебя. — На глазах княгини выступили слезы. — Мыслями я буду там, где ты будешь.

Витовт молча прижал ее к груди.

Кликнув слуг, он повернул коня и, не оборачиваясь, поскакал по ухабистой дороге.

В голове трокского князя вертелись невеселые мысли. Он вспомнил дни, проведенные в башне Кревского замка. Его, как простого вора, заковали в наручники и приговорили к смерти. Из-за болезни казнь отложили. Княгиня Анна ежедневно навещала больного мужа вместе с верной служанкой Еленой. Когда Витовт почувствовал себя лучше и смог вставать с постели, служанка предложила князю переодеться в ее платье и, обманув стражу, выйти за стену крепости. Вечером в сгустившейся темноте князь в женской одежде прошел с княгиней Анной мимо стражи. За крепостным валом их ждали лошади… Бедная Елена, она три дня не вставала с постели, притворяясь больной. Что с ней сейчас, жива ли она?

Срывая пожелтевшие листья, с далекого моря дул холодный, пронизывающий ветер. Темные, беспросветные тучи двигались над самыми верхушками могучих дубов и лип. Иногда порывы ветра достигали страшной силы, и в лесу раздавались скрипы и стоны гнущихся деревьев.

Вдруг конь Витовта шарахнулся в сторону. Высокая сосна, с корнем вырванная ветром, упала поперек дороги.

«Плохой знак, — испугался князь. — Не вернуться ли мне? В самом деле, что ждет меня у рыцарей? Приехав в замок, я отдаюсь им на милость. Рыцари могут заковать меня в цепи и бросить в каменную яму, а могут выдать братцу Ягайле. Всего можно ждать от орденских псов… Но разве есть другой выход? Может быть, надо искать примирения с Ягайлой?.. Нет! — Витовт и думать не мог о примирении. — Тогда вперед».

Не раздумывая больше, князь пришпорил своего любимца, и сытый, ухоженный жеребец легко перенес его через упавшее дерево.

У разросшегося куста бузины князь остановился, вынул из кошеля серебряную монету и, бормоча заклинание, бросил ее под куст. Каждому литовцу хорошо известно, что под бузиной, между корнями, живет в земле бог лесов.

 

* * *

 

Великий магистр сидел откинувшись в резном деревянном кресле с мягкой кожаной подушечкой на спинке. Сбоку, на скамейке, примостился его духовник брат Симеон. Между ними стояла шахматная доска с янтарными фигурками и серебряный кувшин с вином, наполовину пустой. Шла пятая по счету партия.

Конрад Цольнер и брат Симеон давно знали друг друга. Магистр, с окладистой бородой и орлиным носом, внешне был полной противоположностью брату Симеону. Поп был курнос, гладко выбрит, с круглой лысой головкой на тонкой кадыкастой шее. Единственной растительностью на его лице были кустистые брови; из-под бровей выглядывали шустрые, зоркие глазки. Зато их души объединяло многое. Когда они были помоложе, орденский устав не был помехой для веселых похождений. Комтур и капеллан Христианбургского замка, строгие наставники! Кто бы мог заподозрить дурное в их частых отлучках? А ведь устав попирался друзьями в самых щепетильных пунктах и подпунктах. За подобные дела рядовых братьев ждали беспощадный суд и суровое наказание.

Ни Конрад Цольнер, ни брат Симеон не сожалели о бурных днях молодости и не думали раскаиваться в своих грехах. Наоборот, они с удовольствием вспоминали свои похождения. Вот и сейчас, стоило великому магистру отвести взгляд от шахматной доски, и он видел вместо мраморной мадонны с младенцем круглое и мягкое колено белотелой Катрин. А длинные ночи за чашей вина! Сколько было переговорено и передумано! Сколько раз рассвет заставал приятелей бодрствующими за душевной беседой!

Словом, у них было о чем поговорить и что вспомнить.

Сегодня Конраду Цольнеру целый день нездоровилось. Он мерз в огромном каменном замке. От кирпичных стен тянуло холодом. Слуги развели огонь под каменными плитами и сняли бронзовые заслонки духового отопления, и все равно он зябко кутался в мягкий шерстяной халат. Когда зажгли камин, он перенес кресло ближе к огню и ноги в теплых полусапожках поставил на маленькую скамейку.

Колокол ударил восемь раз, в крепости сменялась стража. Великий магистр поднял голову и невольно стал прислушиваться. Где-то раздавались шаги, звенело оружие, слышались голоса. Скоро все стихло. Цольнер взял янтарную королеву, подержал ее в волосатых пальцах и поставил на новую клетку.

— Что с тобой, Конрад? — вкрадчиво сказал священник. — Я возьму ее пешкой.

Великий магистр спохватился и вернул королеву.

— Лезет всякое в голову! — усмехнувшись, он шевельнул одним усом. — Мне вдруг представилось, что Польша окрестила Литву у нас под носом и стала сильным государством.

— Но ведь это невозможно, брат мой, — ответил духовник. — И не следует думать о том, что благодаря милости господа нашего не может совершиться. В Польше великая смута и безвластие.

— Меня беспокоит герцог Ягайла, — продолжал магистр. — Можно ли ему верить? Он отдал нам Жемайтию, но все осталось по-прежнему. Он обещал через четыре года крестить Литву. Сбудется ли сие?

Великий магистр встал с кресла и прошелся по спальне.

— Мне безразлично, что будет с Литвой, — сказал он, круто остановившись, — ордену нужна Жемайтия от моря до реки Дубиссы. Эта языческая страна не дает соединиться немецким землям. Пока кунигасы будут греметь оружием, нам грозит опасность. А Литва? Пожалуй, даже лучше, если она станет православной — это сохранит равновесие, — лишь бы ее не захватила Польша. Но Жемайтия должна принадлежать нам.

Брат Симеон отпил из кувшина, крякнул, вытер полотенцем губы.

— Хороши французские вина, ничего не скажешь… Однако его святейшество папа римский думает о Литве иначе. Недаром он включил Литву в гнезненское епископство. Тем самым он дал право Польше крестить ее.

— Его святейшество часто сует нос не в свои дела! — зло сказал Конрад Цольнер. — Право крестить язычников орден не уступит даже папе. Мы показали свою твердость в деле с дерптским епископом. Папа проклял орден, а что изменилось? Пусть попробует тронуть нас хоть пальцем!.. — В голосе магистра послышалась угроза.

— А ты уверен, Конрад, — перебил духовник, — не подслушивает ли кто-нибудь? У стен могут быть самые настоящие уши.

Великий магистр махнул рукой, однако стал говорить тише.

— «Папа, папа»! — с раздражением продолжал он, расшевеливая кочергой дымящиеся поленья в камине. — Его святейшество должен знать, что крестить Литву — это не просто отслужить мессу и помахать кропилом… Языческая Литва и Жемайтия — жирный пирог, сулящий крестному отцу многие выгоды.

Брат Симеон еще раз отхлебнул из кувшина. Кончик его носа покраснел и вспух. Великий магистр с неудовольствием посмотрел на приятеля.

— Не много ли, брат? — сказал он. — Ты пьешь вино, словно в молодые годы.

— Пусть это тебя не волнует, Конрад, мой грешный сосуд еще достаточно крепок… Я хочу предостеречь тебя: папа прекрасно знает о решимости ордена крестить Литву и Жемайтию. Вспомни, что Венгрия тоже тщилась стать крестным отцом, однако папа избрал Польшу. Его святейшество всегда делает только то, что ему выгодно.

Духовник снова потянулся к вину, но Цольнер положил на кувшин волосатую руку. Засверкали драгоценные камни на многочисленных перстнях, но ярче всего горели алмазы на волшебном кольце магистра.

— Довольно, — тихо сказал он. — Польша?! Посмотрим, как еще повернутся события. Алчные паны из Кракова любят загребать жар чужими руками. Пока орден проливает во славу святой девы Марии кровь своих братьев, поляки вымаливают у папы разные льготы и привилегии. На этот раз папа уверен, что вместе с Литвой он сможет привести в католичество русских… Вот здесь и зарыта собака, — помолчав, добавил магистр. — Но напрасно его святейшество надеется, он не знает русских.

Великий магистр почувствовал жажду и приник своей бородищей к кувшину.

— Умеют французы делать вино, ухаживать за женщинами и еще воевать, — сказал он, отдуваясь и обтирая рукой усы, — это у них не отнимешь… Его святейшество борется за первое место под солнцем, и главное для него — сокрушить восточное христианство. Все, что играет ему на руку, он будет поддерживать. Если смотреть с этой стороны, то папе выгоднее поддерживать Польшу. Среди славянских племен она одна крепко держит католическое знамя, и польские ксендзы больше католики, чем сам папа. Они, по сути дела, и правят страной. А мы с тобой немцы, у нас другие помыслы…

Брат Симеон усмехнулся:

— Ладно, Конрад, довольно об этом, закончим игру.

Но сегодня великий магистр не мог сосредоточить свои мысли на шахматной доске и проиграл партию.

— Вот, а ты говоришь — мне вредит вино, — снисходительно произнес духовник. — От вина голова работает только лучше… Давай помолимся, брат, пусть Иисус Христос и святая дева вразумят тебя. Нам предстоит разыграть партию куда более трудную. В шахматной игре мы знаем, что стоят король и королева, знаем, чем грозят остальные фигуры. А ты знаешь, кто будет королем Польши? Нет, не знаешь. Известен ли тебе нрав герцога Ягайлы? Как поведет себя московский князь в этой сложной игре, ты тоже не знаешь. Новые правители несомненно покачнут сложившееся равновесие. Что-то должно произойти. Надо заранее приготовиться к переменам.

— Но что, дорогой Симеон, должно произойти? — спросил великий магистр с беспокойствием. Он знал способности своего друга, его тонкий ум не раз выручал практичного, но не слишком далекого рыцаря.

— Пока не знаю, но что-то витает в воздухе.

— Не запросить ли нам астролога? Пусть посмотрит на звезды.

— Глупости! Напрасно ты держишь в замке старого плута и платишь ему огромные деньги.

— Это не так, Симеон. Все владыки держат при своих дворах астрологов, они иногда помогают.

Духовник молча взял со стола тяжелый серебряный подсвечник с оплывшей свечой, поплевал на пальцы, снял нагар, и приятели направились в часовню.

Подвижное пламя свечи тускло отсвечивало на потемневшем золоте святых и ангелов, наполнявших часовню. Из глубины ниш выступали фигуры апостолов. Перед белеющим распятием братья опустились на колени. Духовник громко прочитал положенное число молитв. Приложившись к ранам Христа, они вернулись в спальню.

— Останусь с тобой, — сладко позевывая, сказал священник, — лягу вот тут, у камина. — Он вытянул из-под ног магистра медвежью шкуру. — Помнишь, как в Христианбурге… Зажги курильницу с благовониями, твои ноги потеют, как и раньше.

Великий магистр дал приятелю теплую перину на лебяжьем пуху и подушку, зажег курильницу.

— А все же ты, Симеон, во всем виноват, — сказал он, думая о чем-то далеком, и замолк.

Личные покои магистра состояли из двух скромных комнат: гардеробной, откуда вел ход в трапезную для гостей, и спальни. Кроме крепчайших сундуков, окованных железом, и тяжелых резных шкафов, в стене, отделяющей гардеробную от трапезной, находилось тайное слуховое окно, закрытое железной дверью. Гардеробная соединялась со спальней. Убранство спальни было богаче. Каменный пол в цветных изразцах устлан медвединами, по стенам дорогие ковры. Роскошная кровать под высоким балдахином стояла неподалеку от камина; она не имела ничего общего с соломенным тюфяком простого рыцаря. Соседнюю со спальней комнату занимали телохранители. Слева у дверей, если выходить из спальни, все время стоял вооруженный рыцарь.

— Брат мой, для чего в твоей комнате три двери? — спросил священник, блаженствуя на мягком ложе.

— Кроме главного входа, я могу войти в спальню и выйти отсюда через трапезную и через часовню. — Конрад Цольнер шевельнул усом, вспомнив что-то. — Ключи от дверей хранятся только у меня. Есть еще домик в саду, с тайным ходом за стены крепости.

— Многое в жизни нам дается слишком поздно, — пробормотал священник. — Были бы у нас в Христианбурге такие удобства…

Ровно в десять часов вечера замковый комтур доложил Конраду Цольнеру, что огни везде погашены, ворота закрыты и стража на месте.

— Все рыцари вернулись в замок и легли спать, — закончил он свой доклад.

Пожелав великому магистру спокойной ночи, комтур удалился.

После десяти часов вход к владыке орденского государства был запрещен.

Сняв шерстяной халат, Конрад Цольнер, кряхтя, полез на высокую кровать. Но не успел он забраться под перины, как дверь приоткрыл телохранитель.

— Могу ли я говорить, брат великий магистр? — спросил он, не переступая порога.

— Говори, — ответил Цольнер, подняв с подушки голову.

— Литовский герцог Витовт у ворот замка, — с поклоном доложил телохранитель.

Духовник Симеон резко повернулся на своем ложе и кинул быстрый взгляд на приятеля.

— Много ли с ним воинов? — спросил магистр.

— Пятеро.

— Открыть ворота, встретить с почетом. Герцога привести ко мне в кабинет через полчаса, — приказал магистр.

Торопясь, телохранитель захлопнул дверь. Пламя из камина метнулось в комнату, запахло дымом.

Цольнер торопливо стал облачаться в парадное платье. Натянул белую куртку с золотым крестом, опоясался, прицепил к поясу меч. Поверх надел белый плащ и на голову шлем с белым лебедем.

— Если свидание будет удачным, — сказал он, посмотрев на брата Симеона, — я обещаю поставить святой деве Марии большую свечу из чистого золота.

Они вместе покинули спальню. Телохранители, гремя оружием, шли сзади. В большой продолговатой комнате, где обычно гости ожидали приема, бил небольшой фонтанчик; вода с тихим журчанием стекала в бассейн. Здесь можно было умыться, вымыть ноги. Сейчас в комнате царил полумрак, на одном паникадиле горели три свечи.

В кабинете было прохладно, телохранители сразу бросились открывать заслонки духового отопления. Прибежал прислужник с заспанным лицом и затопил камин. Еще двое придворных слуг уставили небольшой круглый стол золотой и серебряной посудой.

Ровно через тридцать минут в кабинет торопливым шагом вошел князь Витовт, за ним важно выступал слуга с костяной шкатулкой на вытянутых руках.

Увидев великого магистра, князь круто остановился.

— Как здравствует ваша святость? — спросил он, слегка наклонив голову.

— Благодаря богу и святым угодникам неплохо. Рад видеть литовского герцога в своем дворце, — ответил великий магистр и тоже наклонил голову. — Вы приехали вовремя, я собирался ужинать. — В этот момент он чем-то напоминал кошку, увидавшую мышь.

Князь был одет в желтый камзол, застегнутый до горла на золотые пуговицы в золотых петлицах. В розовых штанах и красных кожаных сапогах с золотыми шпорами. По камзолу он был опоясан позолоченным ремнем. Из-за пояса торчала рукоять кинжала, осыпанная драгоценными камнями. Поверх камзола на князя был накинут короткий плащ гранатового цвета.

Великий магистр впервые видел в гостях язычника. Он искоса бросал на него внимательные взгляды.

«Ни усов, ни бороды, под стать нашим попам», — подумал он.

— Прошу вашу святость принять скромный подарок, — сказал Витовт, кивнув слуге.

Преклонив колено перед великим магистром, слуга вручил ему шкатулку. Легким поклоном Конрад Цольнер поблагодарил князя.

— Принимаю на украшение замковой церкви, герцог, — сказал он, с жадностью глянув на сверкающие драгоценности, — во славу божью. Возьми, брат Симеон.

Духовник равнодушно поставил шкатулку на круглый столик из красного дерева.

Придворные слуги внесли большого жареного лебедя на серебряном блюде.

— Прошу герцога отведать наш скромный монашеский ужин, — пригласил магистр.

— Я хочу говорить с вами, ваша святость, с глазу на глаз, — сказал Витовт, — переводчик не надобен.

— Хорошо, — согласился владыка и движением руки приказал всем выйти.

В кабинете остался только один духовник. Лениво ковыряя пальцем в шкатулке, он разглядывал драгоценности.

Витовт вопросительно посмотрел на великого магистра.

— Это мой духовник, от него, как от бога, нет секретов, — поспешил сказать рыцарь.

Литовский князь взглянул на пожилого пастыря и, вздохнув, сел.

— Я пришел за помощью к ордену, — негромко произнес он, положив локти на стол и уперев лицо о ладони.

На немецком языке князь говорил неплохо, изредка примешивая латинские слова.

— Чего ты хочешь от бедных монахов, герцог?

— Голову моего двоюродного брата Ягайлы! — Глаза Витовта зажглись мрачным огнем. — Нет, я хочу получить его живым. Я предам убийцу моего отца мукам, еще невиданным на этом свете.

Князь с жадностью осушил большую чашу бургундского, заботливо налитую духовником, взял из золотого блюда горсть сладкого, крупного изюма.

— Война с Литвой? Это дорогое, очень дорогое дело, мой герцог. Для того чтобы поднять меч, нужно золото. Вряд ли благочестивый капитул согласится на войну. Мы собирались отдохнуть, залечить раны, поднакопить денег. — Великий магистр притворно вздохнул. — Видит бог, прошлая война опустошила наши кладовые.

Желая показать гостю свой перстень, он, разговаривая, поглаживал левой рукой широкую бороду.

— Я беру расходы на себя, — гордо сказал Витовт, — отдам все, до последнего золотого. Моя месть священна.

Великий магистр ликовал. Он стал перебирать в уме, какие выгоды даст ордену союз с Витовтом. В последнем письме, вспоминал магистр, герцог Ягайла упрекал орден в нарушении взятых обязательств. Из письма выходило, что и он, Ягайла, отступает от всех своих обещаний относительно Жемайтии. В общем, письмо можно было понять и так и сяк. Ну, а теперь он, Конрад Цольнер, сможет рассчитаться с ним, поставить его на колени.

— Ягайла и его мать Улиана хотели захватить в плен вашу святость и посадить на цепь, как бешеного пса, — сказал Витовт, желая разгневать магистра.

— Это невозможно! Бог не допустил бы этого! — вскричал Конрад Цольнер.

— Сейчас — да… А если бы ваша святость приехали на реку Дубиссу, сидеть бы вам на цепи в Троках или Вильне.

Магистр промолчал. Стрела князя Витовта попала в цель: рыцарю тоже захотелось посадить на цепь литовского князя Ягайлу. Он посмотрел на духовника. Брат Симеон незаметно показал глазами на Витовта и склонил голову: он поддерживал новый союз.

— Я буду воевать не один, — добавил Витовт, истолковав молчание магистра как нерешительность, — все жемайтские кунигасы пойдут за мной.

— Созовем капитул во имя божье, — словно нехотя сказал великий магистр, — но уверенности у меня, герцог, пока нет. Вряд ли капитул согласится — слишком трудно воевать с Литвой. Ягайла призовет своих русских вассалов…

— Надо неожиданно напасть на Вильню, — горячо предложил князь, — и мы победим. Трокский замок не устоит, я уверен. Но скажите прямо, ваша святость, на какие условия согласился бы капитул?

Великий магистр величественно повел орлиным носом в сторону Витовта. «Сейчас языческий герцог пойдет на все, — думал он. — Месть у огнепоклонников — великое дело. Главное — разъединить Литву, а потом уничтожить по частям».

А князь Витовт с отвращением смотрел на большие мясистые уши магистра и думал, что хорошо бы отрезать их и принести в жертву богу Поклюсу.

— Крестись во славу божью, стань вассалом ордена, отдай на вечные времена Жемайтию. — Великий магистр поднял руку, кроваво сверкнул рубин на большом пальце.

Витовт отшатнулся, побледнел и с гневом посмотрел на орденского владыку.

— Ягайла обещал ордену Жемайтию. Если мы одержим победу над Ягайлой, ты будешь великим литовским герцогом. Но Жемайтию отдай нам, — продолжал магистр, словно не замечал яростных взглядов Витовта. — Ты получишь Ягайлу и сделаешь с ним все, что захочешь. На этих условиях капитул одобрит войну. — Он посмотрел на священника Симеона и снова получил одобрение своим словам.

Сначала Витовт решил, что говорить с рыцарями больше не о чем. Креститься куда ни шло, князь смотрел на обряд крещения не столь уж серьезно. Почему не креститься, если это принесет выгоду? Хорошая жертва Перкуну — и он простит. Быть вассалом ордена? Это тоже ни к чему не обязывает. Великий литовский князь Ягайла считался вассалом хана Тохтамыша, однако нисколько не тяготился этим. Но отдать Жемайтию, землю своих отцов и дедов! Отдать на растерзание ордену?! Нет, никогда… Но потом Витовту пришла более спокойная мысль: обещать можно, но ведь совсем не обязательно выполнять обещанное. Если великий магистр может запрашивать заведомо невыполнимое, то и он, Витовт, может обещать, зная, что не выполнит. Но магистр потребует клятвы! Конечно, прежде чем дать клятву, надо шепнуть богам. Обмануть врага не грех. Эта мысль понравилась князю. Он едва сдержал улыбку, представляя, как взбесится обманутый магистр. «Я должен поставить свой парус так, — решил Витовт, — чтобы поймать больше ветра».

— Что, боишься, герцог? — ехидно спросил Цольнер.

— Боюсь?! Я не знаю этого слова, — надменно сказал Витовт. — Когда орден сможет начать войну? — продолжал он, все еще колеблясь.

— Через три месяца, если захочет бог, — торжественно произнес магистр. — Кстати, у нас скоро большая охота на зубров в лесах за озерами. Много рыцарей приехало в Кенигсбергский замок, мы их задержим.

Витовт встал.

— Я согласен, — медленно, подбирая слова, сказал он, — принять латинскую веру, стать вассалом ордена и отдать Жемайтию на вечные времена. За это орден должен помочь мне покорить Литву и стать там великим князем, захватить разбойника Ягайлу. Жемайтия бедна, ей потребуется много оружия, лошадей и одежды. И надо хранить тайну, чтобы поганую лису поймать в логове.

Наступила тишина. Духовник подошел к столу и налил себе вина. Незаметно подмигнув магистру, он с наслаждением осушил чашу.

— Но, — нарушил молчание князь, — креститься я буду только на вильненском столе. Если крещусь раньше, жемайтские кунигасы не пойдут за мной.

Великому магистру пришлось решать трудную задачу. Крестить Витовта не откладывая было бы хорошо. Но крещеный Витовт не стоит и хвоста дохлой крысы как претендент на стол великого литовского князя. Не говоря о жемайтах, католика не поддержат и русские князья. Оставить герцога язычником? Как посмотрят на это рыцари других стран? Не будут ли они гнушаться обнажить свой меч рядом с неверным? Но договор с литовским князем сулил очень многое, ради вожделенной Жемайтии можно претерпеть и некоторые неудобства.

— Пусть будет по-твоему, — наконец сказал магистр. — Сначала станешь великим князем, потом крестишься. Оружие, лошадей и одежду мы дадим.

Дело было сделано, начались другие разговоры. Князь Витовт стал рассказывать про вероломство Ягайлы, и как погиб его отец, и как он сам чудом спасся из кревской башни.

Великий магистр закрыл глаза. Так он быстрее улавливал оттенки в голосе князя и лучше понимал его.

Время шло за полночь. Конрад Цольнер стал подумывать о мягкой постели.

— Ваша святость, — спросил Витовт, вдруг вспомнив недавний случай в замке, — почему комтур выпустил пленных литовских женщин без выкупа?

— Их выпустили под твое слово, герцог.

— Но разве комтур знал, что я нахожусь в замке?

— Да, он знал.

— Но кто же сказал ему об этом?

— Бог! — ответил магистр и поднял указательный палец кверху. — Кстати, ты заплатишь за каждую невольницу по сто грошей.

— Хорошо, — согласился Витовт. — А чей бог сильнее, наш Перкун или Христос?

— Ваши боги — не боги, а бревна, — просипел из своего угла Симеон.

Князь Витовт обернулся, вспыхнул, но поборол себя и не стал спорить.

После ужина три комнаты во дворце великого магистра были предоставлены Витовту и его слугам. Утром трокский князь должен дать клятву верности ордену.

— Сегодня ты превзошел себя, — зевая, сказал магистру духовник, когда они снова очутились в спальне, — условия договора, слава Иисусу Христу, превосходны.

Конрад Цольнер потел под мягкой периной и тяжко вздыхал. Скоро опять война, и ему снова придется облачаться в броневые доспехи. Ох-хо-хо, как ненавидел он эти доспехи! Вот уже год у магистра побаливало сердце. По ночам, во сне, он видел себя закованным в броню. Ему тяжело, трудно дышать. Если не снять шлем, сейчас же, немедленно, он умрет. Но шлем не сходил с головы, и магистр просыпался с бьющимся сердцем, в холодном поту… Начнется война, и на этом ковре он, пожилой мужчина, владыка могучего государства, ляжет на спину и задерет свои тощие ноги. Оруженосцы наденут железные штаны, а потом будут надевать одну за другой многие одежды, завязывать десятки ремешков и тесемок.

Магистр пытался еще размышлять, но пришел сон.