Мортлейк, дом Джона Ди, 3 сентября, лето Господне 1583

С. Дж. Пэррис

Пророчество

 

Джордано Бруно – 2

 

 

Текст предоставлен правообладателем. http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=3942245

«Пэррис С.Дж. Пророчество»: Иностранка, Азбука‑Аттикус; Москва; 2012

ISBN 978‑5‑389‑02556‑1

Оригинал:S.J. Parris, “Prophecy”

Перевод:Любовь Сумм

 

Аннотация

 

В королевском дворце во время подготовки к празднованию двадцатипятилетия восшествия на престол Елизаветы I убивают двух фрейлин ее величества, причем у одной в руке зажата восковая кукла с рыжими волосами – изображение королевы. Идет 1583 год – год Великого Соединения Юпитера и Сатурна, предвещающего смену эпох. Вельможные католики вынашивают план свержения немолодой бездетной монархини и коронации Марии Стюарт. Гениальный Джордано Бруно, скрывающийся от инквизиции в Англии, пытается раскрыть их заговор и найти головореза, дерзнувшего пролить кровь у самого подножия английского трона.

 

С.Дж. Пэррис

Пророчество

 

Пролог

Глава 1

Глава 2

Дворец Ричмонд к юго‑западу от Лондона, 1 сентября, лето Господне 1583

 

– Совершено жестокое убийство. – Уолсингем возвысил голос, чтобы я расслышал его за ударами весел – единственный гребец усердно подгонял маленькое суденышко к западу, против течения. Ветер искоса бросал нам брызги в лицо. Днем мы бы преодолели расстояние от особняка Уолсингема до Ричмонда за вдвое меньшее время, промчались бы напрямую, как птица летит, через Олений парк, но в темноте надежнее река, хотя ее русло и поворачивает не однажды, лениво пролагая себе путь вдали от моря.

– Но с какой стати беспокоить вашу милость? Погиб знатный человек? – Ветер отнес мои слова прочь, едва они вырвались из уст.

– Одна из фрейлин ее величества. Убита в нескольких шагах от личных покоев королевы, под носом у гвардейцев и всех прочих, кто обязан ее охранять. Можешь себе представить, в каком смятении весь дворец. Однако более всего милорда Бёрли напугал сам способ убийства, вот почему он призвал меня с такой поспешностью. Скоро мы узнаем подробности.

Он выпрямился и вытянул руку, впереди бледной тенью в свете луны проступал белокаменный фасад дворца, по бокам от привратницкой вздымались на изрядную высоту часовня и башня главного зала с гостеприимно освещенными окнами. К берегу реки сбегала целая рощица изящных башенок, каждая возносила к облакам позолоченные луковки, будто это были минареты или же покои восточного султана. На пристани у дворца, где отдыхал целый ряд деревянных барок и вода праздно омывала их борта, нас ждал слуга, он приветствовал первого министра глубоким поклоном, но лицо его оставалось мрачным. Королевские покои смотрят на реку, так что слуга повел нас самым коротким путем, через небольшую дверь в стене. У двери стояло двое стражей с пиками, они расступились при виде доверенного слуги. Несколько сильных ударов в дверь, затем наш проводник кого‑то окликнул, скользнула вбок небольшая решетка, изнутри настойчивый шепот задавал вопрос за вопросом. Наконец дверь распахнулась, и из‑за нее выскочил приземистый круглолицый человек – из‑под черной, прилегающей к черепу шапочки торчали во все стороны распушившиеся седые волосы, лицо сморщено тревогой, руки расставлены. Старик торопливо обнял Уолсингема, затем глянул на меня, и в глазах из‑под низких век плеснул страх.

– Кто это?

Уолсингем придержал его за локоть, успокаивая.

– Джордано Бруно. Верный слуга ее величества, – многозначительно добавил он, подтверждая свои слова кивком.

Старик вгляделся в меня, затем припомнил, лицо его оживилось.

– А! Твой итальянец, Фрэнсис? Монах‑расстрига?

Я склонил голову, принимая такое именование – отнюдь не комплимент, и все же я ношу этот титул с некой гордостью.

– Так угодно называть меня римской инквизиции.

– Доктор Бруно – философ, Уильям, – с мягким упреком поправил друга Уолсингем.

Старик протянул мне руку:

– Уильям Сесил, лорд Бёрли. Фрэнсис высоко отзывается о ваших талантах, доктор Бруно. Этой весной вы славно послужили ее величеству в Оксфорде, как я слышал.

Грудь у меня сама собой выпятилась, лицо залилось краской. Уолсингем почти никогда не хвалит в лицо, и столь нехитрым приемом заставляет своих подручных еще более усердствовать, но вот, оказывается, он благосклонно отзывался обо мне перед лордом‑казначеем Бёрли, одним из наиболее доверенных советников ее величества. Глупец, с улыбкой отчитываю я сам себя, тебе уже тридцать пять лет, ты не школяр, коего похвалили за сочинение, но именно так я чувствую себя и продолжаю сиять, хотя лицо Бёрли вновь омрачила тень.

– Дело не ждет, господа. Следуйте за мной.

Во дворце, кажется, и воздух оцепенел от страха. Какие‑то лица тревожно выглядывают из закоулков и проходов, заслышав отголоски наших шагов. Вдоль деревянных панелей коридоров горят свечи, их пламя колеблется, когда мы проходим мимо, на миг поднимая ветер, и наши тени ложатся на стены, то вырастая сверх человеческого роста, то жалостно съеживаясь. Мы с Уолсингемом едва поспеваем за торопливой поступью лорда Бёрли.

– Чуть было не забыл, Фрэнсис, – бросает лорд через плечо. – Свадьба‑то как прошла?

– Вполне благополучно, спасибо. Я покинул ее в самом разгаре, и одному небу известно, что останется от моего дома к тому времени, когда юные приятели Сидни утомятся бесчинствовать.

– Прости, что вызвал тебя. Мне правда очень жаль, – понизив голос, извинился Бёрли. – Если бы не обстоятельства… очень… такие… Ну, да ты сам увидишь. Ее величество желала видеть тебя и только тебя, Фрэнсис. – Поколебавшись, Бёрли предпочел сказать правду: – Если честно, сначала она потребовала графа Лестера, но я прикинул, что после дня, проведенного на брачном пиршестве племянника…

Уолсингем кивком подтвердил его догадку.

– …и подумал, ты самый подходящий человек, чтобы взять дело в свои руки, Фрэнсис. Королева напугана. Чтобы такое случилось в стенах ее дворца, и потом, это ведь значит… – Слова замерли на устах лорда.

– Понятно. Покажи мне жертву, Уильям, а затем отведи к ее величеству.

Мы поднялись на два лестничных пролета – панели тут были украшены алыми, зелеными и золотыми узорами, – затем прошли по более пышно обставленному (и куда лучше отапливаемому) коридору, где стены были задрапированы гобеленами и дамасскими тканями. По‑видимому, мы приближались к личным покоям королевы. По пути мы миновали еще троих мужчин в королевской ливрее и с оружием в руках. Бёрли остановился перед низкой деревянной дверью, ее охранял крупнотелый страж с мечом у пояса. Лорд‑казначей кивком подал стражу знак, и тот отступил в сторону. Бёрли положил руку на засов, плечи его поникли.

– Я вас предупредил, господа!

Дверь распахнулась, и я вслед за Уолсингемом вошел в маленькую, ярко освещенную дорогими восковыми свечами комнатку, где на кровати в спокойной с виду позе лежало тело. Полог кровати был отдернут, и мне издали показалось, будто там лежит юноша: штаны и рубашка, безусловно, подобали мужскому полу, однако, приблизившись, я разглядел длинные волосы на подушке, пряди золотистых волос засверкали в мерцании свечей. Застывшее лицо опухло, сделалось багровым, глаза выкачены, язык далеко высунут наружу – все свидетельствовало о том, что смерть приключилась от удушения.

Белая льняная рубашка, деталь странного для девицы мужского костюма, спереди была разорвана, но обе половины аккуратно сведены вместе, чтобы целомудренно прикрыть жертву после смерти. Совсем молоденькая, шестнадцати‑семнадцати лет, на тонкой шее темные синяки и уродливые глубокие царапины; штаны тоже разорваны, а шелковые чулки измараны грязью, и петли на них поехали. Я переводил взгляд с одного моего спутника на другого и вдруг, будто опомнившись, осознал, что по обе стороны от меня стоят высшие чиновники Тайного совета королевы. Значит, и эта смерть – не какое‑нибудь рядовое убийство.

Уолсингем постоял с минуту, словно отдавая дань уважения смерти, а затем, обойдя кровать, всмотрелся в убитую с таким хладнокровием, словно был врачом и привык к виду трупов.

– Как ее имя?

– Сесилия Эш, – откликнулся Бёрли. Он запер за нами дверь и остался стоять перед ней, сжав руки, явно терзаясь неловкостью: трое мужчин собрались поглазеть на едва остывшее тело молодой женщины. – Одна из фрейлин королевы под началом леди Ситон, первой леди королевской опочивальни, – добавил он для моего сведения.

– А! – коротко кивнул Уолсингем. Ладонь его привычным жестом охватила подбородок, скрывая губы. Я уже приметил, что он так делает, когда боится выдать свои чувства. – Эш… Старшая дочь сэра Кристофера Эша из графства Ноттингем, не так ли? Бедная девочка… И года при дворе не пробыла. Сверстница моей Франсес.

Мы все примолкли на миг, и наши мысли, вслед за мыслями Уолсингема, устремились к его семнадцатилетней дочери, которая нынче утром отпраздновала свадьбу: быть может, в этот самый момент ее ведет на брачное ложе сэр Филип Сидни, мужчина одиннадцатью годами ее старше и славящийся своей ненасытностью…

– Почти столько же лет было моей Элизабет, когда она умерла, – шепотом подхватил Бёрли.

Уолсингем обернулся к нему, я увидел, как встретились их взгляды, и понял, что взаимопонимание этих двух немолодых людей, их взаимная приязнь куда глубже, чем политическое товарищество.

– Почему она так одета?

– Ну, – покачал головой Бёрли. – Обычные дела, полагаю. Хотела незаметно выбраться из дворца на свидание с кем‑нибудь… неподходящим. – Судя по его обыденному тону, фрейлины поступают так что ни вечер.

– Она подверглась насилию? – Уолсингем вернулся к обычному своему деловому и резкому тону.

Бёрли смущенно кашлянул:

– Врач еще не осматривал тело, однако штаны и нижнее белье были разорваны, и рубашка тоже. На бедрах остались ссадины и кровоподтеки. Ее оставили лежать в позе распятого, с раскинутыми в стороны руками. И вот еще на что вам следует взглянуть. – Глубоко вздохнув, как перед прыжком в воду, он подошел к телу, отвел левую полу разорванной рубашки двумя пальцами так осторожно, будто ткань могла его обжечь, и обнажил маленькую бледную грудь.

Мы с Уолсингемом одновременно тихо вскрикнули: в мягкой податливой плоти, прямо над замершим сердцем, был вырезан некий знак. Каждая черта его была проведена со всей тщательностью, и кровь оттерта, так что изогнутые алые линии отчетливо просматривались – нечто вроде прихотливой цифры 2 с вертикальным штрихом, надвое рассекающим ее хвостик. Ошибиться было невозможно: то был астрологический знак Юпитера. Уолсингем бросил на меня вопросительный взгляд – молния не была бы проворнее, но востроглазый Бёрли успел подметить.

– Это еще не все, – предупредил лорд‑казначей, бережно прикрывая грудь девушки. – В раскинутых в стороны руках она держала вот что. – Из ящика стоявшей подле кровати деревянной тумбочки он достал четки‑розарий темного дерева с золотым испанским крестом и восковую статуэтку размером примерно с куклу, какими играют девочки.

– Господи Боже! – выдохнул министр, поворачивая куклу так, чтобы и я мог ее рассмотреть.

Грубой работы, однако трудно было не узнать в ней изображение королевы Елизаветы: алая шерсть вместо волос, мантия из обрывка пурпурного шелка, бумажная корона на голове, а из груди торчит игла, пронзившая восковой королеве сердце. Мы оба уставились на Бёрли, и тот мрачно кивнул: да уж, заурядным это убийство не назовешь.

– Кто ее обнаружил? – решился я прервать молчание.

– Капеллан королевы, – отвечал Бёрли, поворачиваясь спиной к трупу.

– А что капеллан делал в комнате фрейлины?

– О, ее вовсе не тут нашли. – Бёрли скупо усмехнулся в ответ на прозвучавший в моем вопросе намек. – Нет, тело было снаружи, за стенами дворца. Позади королевского сада стоит разрушенная часовня – все, что осталось от бывшего на этом месте аббатства. От дворцового сада ее отделяет высокая стена, а по ту сторону деревья разрослись довольно густо, там участок запущенный… – Нахмурившись, Бёрли признался: – Говорят, в последнее время часовня и сад при ней сделались излюбленным местом для встреч фрейлин с придворными кавалерами, ибо место это укромное и никем толком не охраняется. Ее величество, как вы сами понимаете, строжайше запрещает подобные свидания, и капеллан, человек строгих нравов, решил после заката проверить часовню и прилегающий к ней участок и обнаружил там девушку, в той позе, какую я вам уже описывал.

– И никто не бежал, завидев его? – уточнил я.

– Он никого не заметил. В заброшенный сад можно беспрепятственно проникнуть со стороны реки. Убийца мог ускользнуть и спрятаться на берегу, а может быть, его ниже по течению дожидалась лодка. Если не со стороны реки, то попасть туда можно лишь через привратницкую королевского сада, а там в этот час все время приходят и уходят люди, к тому же гвардейцы прохаживаются в карауле вдоль стены дворца. И никто из них ничего странного не заметил. Правда, уже зашло солнце, а поскольку она была одета мальчиком… – Бёрли в очередной раз вздохнул и пригладил шапочку на голове.

– Ты выставил у ворот дополнительную стражу? – поинтересовался Уолсингем.

– Само собой. Пристань у задней стены дворца, где вы причалили, а также привратницкая у главных ворот и раньше были под охраной, но теперь капитан дворцовой гвардии распорядился расставить людей у всех стен и направил патруль прочесать сад и Олений парк. Боюсь, однако, что под покровом тьмы им не добиться успеха. Злоумышленник давно уже скрылся.

– А может быть, остался в этих стенах, – возразил я.

Оба старика обернулись ко мне. Уолсингем нетерпеливо приподнял брови, ожидая разъяснений.

– Просто мне кажется, что убийство не было спонтанным. Все эти знаки и вещи, оставленные на месте преступления, были продуманы заранее. Да и жертва, мне кажется, выбрана не случайно – фрейлина ее величества. Убийца конечно же хотел продемонстрировать, что угроза направлена против самой королевы, показать, как близко он сумел подобраться к ее особе. И если девушка оделась так для свидания, значит, убийца либо очень хорошо знал, где и когда поджидать ее, либо сам он и есть тот кавалер, к кому она поспешала.

Уолсингем выслушал меня, склонив голову набок:

– Складно рассуждаешь, Бруно, однако такие разговоры нам гоже вести лишь между собой. Вряд ли ее величеству внушит бодрость мысль, будто в этом злодействе замешан человек из ее ближнего окружения, а я бы предпочел успокоить ее, а не пуще растревожить.

– Дворец и так полнится слухами, – поджал губы Бёрли. – Капеллан такой крик поднял, когда наткнулся на тело, что, покуда эта весть дошла до меня, уже половина слуг сбежалась поглядеть на дармовое зрелище, а затем расписать все на свой лад тем, кто не успел им полюбоваться. У нас нет ни малейшей возможности сохранить подробности в тайне. Даже кухонные слуги уже перешептываются насчет дьявольского дела: это, мол, сотворил Антихрист, явившийся во исполнение пророчества о конце времен.

– Какое пророчество? – переспросил я, в недоумении переводя взгляд с одного лица на другое.

Уолсингем негромко рассмеялся, услышав ревнивые нотки в моем голосе:

– Ты что ж думал, о пророчествах известно лишь ученым мужам вроде тебя и доктора Ди? Нет‑нет, Бруно, в Англии пророчества о сем лете, от Рождества Господа нашего тысяча пятьсот восемьдесят третьем, распространились среди простого люда задолго до того, как этот год начался. В самом наибеднейшем доме найдется листок с предсказанием великой конъюнкции Сатурна и Юпитера, первой за без малого тысячу лет, и о жестоких последствиях сего небесного знамения: о потопе и засухе, бурях и неурожае, о чудесах на земле и на небе. О‑о, сколько угодно было памфлетов, в тавернах и на ярмарочных площадях разыгрывались на эту тему пиесы, и я уж не припомню, как давно все твердят, будто пророчество о конце времен должно исполниться в сии дни.

– Религиозные войны последних лет лишь подлили масла в огонь, – все так же плотно сжимая губы, пробормотал Бёрли.

– «Также услышите о войнах и о военных слухах. Смотрите, не ужасайтесь, ибо надлежит всему тому быть, но это еще не конец», – процитировал я в задумчивости Евангелие от святого Матфея.

– Нынешние войны зачинаются в университетах и в королевских опочивальнях, а не в движении небесных сфер, – резко оборвал меня Уолсингем. – Тем не менее все эти толки о пророчествах довели народ до паники, а когда необразованные люди пугаются, они хватаются за былые суеверия и в них ищут спасения. Не знаю уж, что это за особенность такая в характере англичан, но они весьма склонны ко всяким прорицаниям и предзнаменованиям.

– За этот год в одной лишь столице арестовано пятеро злоумышленников, распространявших печатные листки с пророчествами о скорой смерти королевы, – мрачно добавил Бёрли.

– Весь этот вздор о великой конъюнкции люди воспринимают всерьез – и не только простые люди, – продолжал Уолсингем, не отводя взгляда от прикрытой сейчас груди погибшей, изуродованной символом Юпитера. – А католическим священникам тем легче выползать из своих тайных убежищ и соблазнять народ вернуться под власть Рима, ежели многие поверят в близость второго пришествия.

– У нее в руках были четки и восковая фигурка королевы с пронзенным сердцем. – Голос Бёрли упал почти до шепота. – Смысл разгадать нетрудно: торжество Рима и смерть ее величества.

– По крайней мере, верно одно: кто‑то хочет направить нас именно по такому пути. – Уолсингем плотно сжал зубы, живчик запрыгал на щеке. – Да еще этот знак Юпитера! Спасибо огромное Джону Ди, ее величество и так уже чересчур много внимания уделяет движению планет и небесным знамениям, теперь же она уверится, что ее опасения обоснованны. – Вздохнув, Уолсингем обернулся ко мне с поручением: – Мне следует немедленно отправиться к ее величеству, а ты, Бруно, поговори пока с кем‑нибудь из подруг леди Сесилии, кто знает, куда и зачем она ходила. Скажи им, что ты – человек лорда Бёрли. Уильям, ты сведешь доктора Бруно с нужными людьми? И пусть стража обыщет все помещения дворца, и приватные покои, и кухни, и часовню, и залы. Если убийца не скрылся, то, быть может, не успел и избавиться от окровавленной рубашки и ножа.

Бёрли ответил кивком, провел рукой по лбу; вид у него был усталый и безнадежный. Он лет на десять старше Уолсингема, то есть уже на полпути от шестидесяти к семидесяти годам, хотя вроде бы здоровье у него покрепче. Он бросил на меня взгляд искоса, брови его сошлись в напряженном раздумье.

– Фрейлины, понятное дело, бьются в истерике, – суховато заметил он. – Это естественно, однако мне из их воплей не удалось извлечь ни капли смысла. Кто знает, может быть, человек помоложе, с красивыми темными глазами и приятной улыбкой преуспеет там, где я потерпел неудачу. – Улыбнувшись – отнюдь не приятной улыбкой, – он похлопал меня по плечу и придержал дверь комнаты, пропуская меня вперед.

– Из уст Бёрли это прямо‑таки комплимент, Бруно, – поддразнил меня Уолсингем, проходя следом за мной.

– Я так понял, он имел в виду вас, ваша милость, – не остался я в долгу.

Бёрли обернулся с усмешкой на губах.

– По крайней мере, льстить этот молодец умеет, – одобрил он. – Будем надеяться, это пригодится ему в обхождении с нашими дамами.

По правде сказать, леди Маргарет Ситон, первая леди королевской опочивальни, отнюдь не билась в истерике; войдя в ее покои, я увидел перед собой чрезвычайно собранную и подавляющую своим величием даму, и держалась она, я бы сказал, настороже. Лорд Бёрли отрекомендовал меня как своего доверенного помощника и, любезно откланявшись, скрылся за двойными дверями. Леди Ситон – она была одета в черное, как будто заранее справляла траур, и сидела высоко на подушках – острым взглядом впилась в мое лицо. Она была совсем не такой молоденькой, как погибшая фрейлина, лет сорока с небольшим, почти ровесница королевы, но, хотя на тонкой коже начали проступать приметы времени, легко было догадаться, что в свое время эта дама принадлежала к числу первых красавиц. Две девицы сидели на полу возле ее кресла, опираясь на подушки, обе были облачены в белый шелк, обе цеплялись за руки своей начальницы и заливались слезами. Наконец она высвободила руку и приподняла ее, требуя тишины. Девушки изо всех сил попытались заглушить рыдания.

– Кто вы такой? – обратилась она ко мне, и в ее чеканном голосе послышались недовольные нотки.

Неприязнь вряд ли была направлена против меня лично; эта дама ни на минуту не забывала о своем высоком ранге и предпочла бы, чтобы к ней направили более значительного человека, нежели моя смиренная особа.

– Итальянец родом, миледи. Лорд Бёрли поручил мне узнать, не припоминаете ли вы что‑либо…

– Я спрашиваю, кто вы такой. Очевидно, вы не придворный. Дипломат?

– В своем роде, миледи.

Она принялась оправлять широкие юбки, зашуршала шелками, отведя от меня на время проницательный взгляд.

– Странно, что лорд Бёрли направил ко мне иностранца. Но продолжайте: что вы хотели знать?

– Эта юная леди, Сесилия Эш, не знаете ли, с кем она могла назначить встречу на сегодняшний вечер в развалинах старой часовни?

– Паписты, вот кто всему виной! – рявкнула вдруг леди Ситон, всем телом подавшись вперед.

Я успел заметить, как девушка по левую сторону от ее кресла прикусила губу и потупила глаза.

– Почему вы так в этом уверены, миледи?

– Потому что это не просто убийство, а богохульство, вот почему! – Она глянула на меня в упор, словно удивляясь, как же я сам‑то не понял. – Полагаю, вы один из них или принадлежали к ним прежде?

– Был когда‑то. Но его святейшество папа Григорий отлучил меня от Церкви и желал бы отправить на костер. Вот почему я ныне обитаю здесь, под более кроткой эгидой ее величества.

– Ясно. – Строгое выражение лица сменилось любопытством. – А чем же вы так обидели его святейшество?

– Читал книги из списка запрещенных. Без разрешения покинул доминиканский орден. Написал, что Земля вращается вокруг Солнца, что звезды подвижны, а Вселенная – бесконечна. И много еще всякого, – с деланой небрежностью пожал я плечами.

Дама обдумала мои слова, слегка морща аристократический носик, будто учуяла неприятный запах, и воскликнула:

– Господи боже! Неудивительно, что он хочет вас сжечь. Что же касается вашего вопроса, я понятия не имею, зачем Сесилия пошла в ту часовню. В последний раз нынче я видела ее около четырех часов дня, когда она вместе с другими фрейлинами готовила к вечернему выходу драгоценности королевы. После ужина в большом зале намечался концерт, приглашен маэстро Бёрд. – Наконец‑то голос ее дрогнул, и она примолкла на миг. Рыжеволосая девушка с трудом подавила рыдание. – Перед ужином Сесилия вместе с другими девушками удалилась, дабы переодеться, и тогда я видела ее в последний раз.

– Но ведь она тайком покинула дворец, переодевшись мальчишкой, очевидно, чтобы с кем‑то встретиться. Кто бы это мог быть?

Она пронзила меня взглядом свирепо прищуренных глаз.

– Возмутительно, – проговорила первая леди опочивальни, однако в голосе ее не слышалось гнева. – Само предположение… Эти девушки находятся под моим непосредственным надзором, мастер…

– Бруно, – напомнил я ей.

– Хорошо. Так вот, сама идея, что я могла бы до такой степени пренебречь их честью и репутацией, глубоко оскорбительна для меня, особенно при данных обстоятельствах. Ее величество не терпит разврата у себя во дворе. Не знаю уж, каковы нравы у вас в Италии, но фрейлины английской королевы не бегают на свидания средь бела дня, у всех на глазах.

Я прикусил язык, чтобы удержаться от вопроса, неужто они благоразумно дожидаются для таких встреч темноты? Вряд ли достойная дама благосклонно приняла бы подобную шутку. Рыжеволосая воспользовалась этим моментом, чтобы приподнять голову и поймать мой взгляд, но тут же отвела глаза. Что‑то ее явно терзало, и она еще не решила, с кем поделиться.

– Могу лишь предположить, что она шла через двор, а насильник затащил ее в сад при часовне. – В конце этой фразы леди Ситон голосом выделила жирную точку, словно утверждая: больше тут говорить не о чем. Но вдруг ее лицо смягчилось более женственным выражением, чуть ли не сочувствием. – Знаете, ее величество особо отмечала Сесилию. Королева поручала ей читать Сенеку вслух по вечерам. Из всех девушек Сесилия выделялась своими познаниями в латыни.

– Читать Сенеку?

– О да, мастер Бруно, чему вы так удивляетесь? Наша владычица прекрасно образованна и того же требует от своих слуг. Зачем ей девушки, неспособные внятно читать вслух и понимать прочитанное?

Я глянул на рыжеволосую девушку и вновь поймал ее взгляд, увидел, как она в тревоге закусила губу. Вот с кем необходимо поговорить, если только удастся разлучить ее с начальницей. Интересно, подумал я, а она тоже читает королеве Сенеку? На вид так молода, едва ли давно грамоту освоила.

– Почему Сесилия оделась в мужскую одежду?

– По этому поводу мне сказать нечего, мастер Бруно. Девочки молоды и веселы, любят игры, розыгрыши, порой устраивают маскарад… – Ложь замерла на ее устах, но этого было довольно: ясное дело, она и черное назовет белым, лишь бы не признаться, что не уследила за благонравием погибшей фрейлины.

– Большое спасибо за помощь, миледи. – Я поклонился и двинулся было к двери, но тут же приостановился, как будто в голову мне пришла неожиданная мысль. – Полагаю, нет никаких причин подозревать, будто Сесилия была привержена римской вере?

Этот вопрос привел леди Ситон в бешенство, она даже попыталась подняться на ноги, но ее обширные фижмы застряли в кресле, и оттого поза ее получилась не столь устрашающей, как задумывалась. Резко стряхнув цеплявшихся за ее руки молодых фрейлин, первая леди опочивальни загрохотала:

– Да как вы посмели, сэр! Верность всего семейства Эш ее величеству известна и безупречна, а если вы думаете, будто я неспособна учуять папистку прямо под моим собственным носом…

– Прошу прощения. Мысли вслух, ничего более. Ее обнаружили с четками в руках.

– Которые ей, без сомнения, подложили папистские заговорщики! Они‑то и совершили это подлое злодеяние. – И, ткнув мне пальцем в лицо, статс‑дама заявила: – Пора нам распрощаться, мастер Бруно! Вам поручено обнаружить убийц бедной Сесилии, а вы являетесь сюда обвинять ее в распутстве и приверженности Риму!

Я пробормотал извинения за все допущенные мной оплошности и вышел пятясь, согнувшись в глубоком поклоне. В такой позе мне удобнее было перехватить взгляд стоящей на коленях рыжеволосой плакальщицы и попытаться взглядом же сообщить ей, что я готов выслушать ее исповедь. На тот момент было неясно, поняла ли она намек.

Благодаря множеству изящных гобеленов, развешанных вдоль стен, сквозняки не проникали в коридор, но я слышал, как ветер упорно бьется в оконные ставни, покуда, пристроившись в закутке на подоконнике напротив лестницы, подальше от любопытных глаз, следил за дверями только что покинутых мною покоев. По моим предположениям, Уолсингему предстояло еще задержаться у королевы, так что мне оставалось лишь ждать и надеяться, что в какой‑то момент рыжеволосая фрейлина отважится выглянуть в коридор одна, без сопровождения грозной леди Ситон.

Минуты тянулись за минутами. Вдали слышались шаги и скрип половиц, где‑то в этом лабиринте коридоров не утихала жизнь, но в мою часть дворца не забредал никто. Уткнувшись носом в окно и приставив ладони щитками по обе стороны лица, я с трудом различал при лунном свете простиравшееся перед дворцом имение, башню с главным залом на западной стороне и новую часовню на восточной, от которой к флигелю с приватными апартаментами тянулся узкий, но крытый мостик, переброшенный через ров, отделяющий это здание от большого дворца. Дворец королевы, подумал я, неплохо защищен: с одной стороны раскинулся лес, с другой он граничит с рекой, а у всех ворот и дверей стоит хорошо вооруженная стража. Но, по правде говоря, у злоумышленников предостаточно возможностей напасть на Елизавету во время публичных процессий из королевской часовни в ее приемные покои – а совершает она этот переход каждое воскресенье, – не говоря уже о летних поездках по стране и о множестве других оказий, при которых ее величество является народу. Уолсингем трепещет и призывает ее к благоразумию, но вера Елизаветы в любовь подданных – наивная, как полагает Уолсингем, – и желание продемонстрировать народу свое бесстрашие неизменны. Нет, королева не поддастся нашептываемым угрозам, слишком дорожит она встречами с возлюбленными своими англичанами, возможностью заглянуть им в глаза, протянуть руку для поцелуя. Наверное, потому‑то государственный секретарь сэр Фрэнсис Уолсингем и не рассказывает ей обо всех заговорах, что высиживаются и проклевываются во французских семинариях, где ныне полным‑полно молодых английских изгнанников, обиженных на королеву и фанатично верящих в то, что папская булла 1570 года, провозгласившая Елизавету еретичкой, дает им право убить ее во имя торжества католической церкви. Но сегодняшнее убийство – не безоглядное деяние горячего юнца, возмечтавшего стать мучеником веры, нет, что‑то жутковато‑театральное чувствуется в том, как обставлено это преступление, и его продуманность внушает страх. Страх перед чем, хотел бы я знать? Перед католиками? Перед сочетанием планет? Некая весть передана таким жутким способом; Бёрли расшифровывал ее без особых затей, но я пока не был уверен. Меня беспокоил знак Юпитера, но, быть может, лишь потому, что мне чудился намек на наши с доктором Ди тайные дела. Вытянув усталые ноги, я испустил тяжкий вздох: после всех приключений в Оксфорде я заслужил, кажется, отдых от тайн и насилия, коими пропитан двор Елизаветы. Ведь я же философ, и все, что мне надобно, – время, дабы спокойно поработать над книгой, покуда королю Генриху III угодно платить мне стипендию и предоставлять мне кров в доме французского посла. Когда Уолсингем, вскоре после моего приезда в Англию, уговаривал меня поработать на секретную службу, я согласился в уверенности, что всего‑то и требуется – замечать, кто из английских вельмож часто наведывается в посольство, кто слушает католическую мессу, кто сблизился с послом, кто переписывается с изгнанниками и с кем именно. И вот уже во второй раз я сталкиваюсь лицом к лицу с насильственной смертью и понятия не имею, чего в этом случае ждут от меня.

Тихий щелчок двери, открывшейся в дальнем конце прохода, прервал мои мысли. Я буквально слился с подоконником, только голову осторожно высунул оглядеться, но в полумраке угадывался лишь какой‑то женский силуэт – по крайней мере, слишком изящный, чтобы принять эту девицу за леди Ситон. В руке она держала подсвечник с горящей свечой и быстро приближалась ко мне; когда она проходила под укрепленным на стене светильником, я уловил отблеск золотисто‑рыжих волос под белым чепцом и тихонько присвистнул сквозь зубы. Девушка слабо вскрикнула и зажала себе рот рукой. И я в свою очередь приложил палец к губам, скинул ноги с импровизированного сиденья, и мы с ней замерли, точно две мраморные статуи, опасаясь, что вот‑вот на крик примчится стража. Мгновение, другое, и мы успокоились, поняли, что никто нас не слышал.

– Я ждал вас. Можем мы поговорить с глазу на глаз? – Я не столько произнес этот вопрос вслух, сколько вынудил девицу читать по губам.

С минуту она колебалась, пугливо оглядываясь через плечо, затем все же кивнула. Прижав палец к губам, она подала мне знак следовать за ней и повела вниз по лестнице, по еще одному коридору и далее в пустую галерею, вовсе не освещенную, если не считать скудного лунного света, который проникал сквозь ромбовидные окна и бледной тенью ложился на деревянные панели, окрашивая их порой в тот или иной цвет, ибо в окнах имелись витражные вставки с геральдическими эмблемами. Едва дверь за нами захлопнулась, как девица, очевидно, пожалела о согласии поговорить со мной, и взгляд ее сделался почти безумным.

– Если меня здесь застанут…

Я попытался успокоить ее каким‑то бормотанием без особого смысла – так испуганную лошадь уговаривают – и в то же время отвести ее подальше от двери, к одному из больших окон:

– Вы дружили с Сесилией?

Она кивнула несколько раз изо всех сил и поднесла к лицу платок, заглушая всхлип.

– Как вас зовут?

– Эбигейл Морли.

– Думаю, Эбигейл, вам известно куда больше, чем леди Ситон. – Я легонько подтолкнул ее в нужном направлении.

Она снова кивнула, безутешно всхлипывая, ее взгляд ускользал от моего, и я догадывался почему: даже сейчас она боится предать подругу.

– У Сесилии был дружок? Она вам говорила, что идет на свидание? Если вы хоть что‑то знаете, это поможет схватить убийцу.

Девушка подняла голову:

– Леди Ситон говорит, это все черная магия.

– Люди ссылаются на колдовство, когда хотят скрыть собственное неведение. Но вы‑то, я уверен, знаете, в чем тут дело.

От удивления девушка широко раскрыла глаза, и на ее губах промелькнуло даже подобие улыбки. Надо же, кто‑то посмел усомниться в авторитете ее грозной наставницы! Теперь она стояла почти вплотную ко мне, и я не мог не заметить, что она хороша собой – на английский млечный лад, – хотя кротость в выражении ее лица отнюдь не прельщала меня. Я предпочитаю женщин с огоньком в глазах.

– Нам не велено общаться с придворными джентльменами, – шепнула она. – Строго‑настрого запрещено. Если хоть слух пройдет, фрейлину сразу с позором отправят домой, и у нее не будет ни малейшей надежды на возвращение, понимаете?

– Чересчур сурово.

Девушка пожала плечами: дескать, так было всегда, жаловаться не приходится.

– Фрейлина ее величества имеет все шансы сделать прекрасную партию при дворе. Потому родители и посылают нас сюда и платят немалые деньги за такую привилегию. Сесилия мне рассказывала, что ее отец выложил больше тысячи фунтов, чтобы раздобыть ей местечко.

– Бедолага. Он, выходит, понес двойную утрату. Но каким же образом девушка может удачно выйти замуж при дворе, если ей не разрешено даже близко подходить к кавалерам?

– О, браки для нас планируют, – отвечала она, слегка надув губки. – Отцы договариваются с королевой. И разумеется, ни один жених и знать не захочет девушку, про которую пронесется при дворе нехороший слушок. И к тому же, – улыбнулась она не без лукавства, – ее величество, Королева‑девственница, требует такой же добродетели и от нас. Ей бы сообразить, что благодаря тайне и всяческим уловкам интрижки становятся лишь притягательнее.

– Уловки – вроде переодевания мальчиком?

– Не Сесилия это придумала. Так ведь проще, никто на тебя не обращает внимания, легче ускользнуть. Мужчинам вообще намного легче жить на свете, – попрекнула она меня и так глянула, словно это я изобрел неравенство полов.

– Думаю, злосчастной вашей подруге уже никакая сплетня не страшна, так что вы можете смело сказать мне: был у нее сердечный дружок?

– С кем‑то она встречалась, – доверилась мне девушка. – Совсем недавно начала встречаться, весь последний месяц она только и делала, что улыбалась, ничего вокруг себя не замечала и была сама таинственность. Леди Ситон бранила ее за плохое выполнение обязанностей, а она знай себе краснела да хихикала и поглядывала на меня многозначительно. – В голосе Эбигейл отчетливо слышалась досада.

– Кто ж это был, она вам рассказала?

– Нет, – слегка запнувшись, ответила Эбигейл и отвела взгляд. Повисло молчание. – Но у нас в девичьей, когда мы укладывались спать, она, бывало, намекала, что человек он при дворе не из последних, явно думала, что и на других девушек он бы произвел впечатление. И он богат, покупал ей дорогие подарки. Золотое кольцо, медальон и зеркало в оправе из черепахового панциря, да такое красивое! Сесилия верила, что он собирается жениться на ней, но она отличалась легковерием.

– Зна