Праздник святого Николая в Бари. – Ограбление могилы. – Старый город Бари. – Святой выходит к морю. – Святой Франциск в Бари. – Святой и проститутка. – Морепродукты.

1

 

По пути к Бари я обратил внимание на автобусы с паломниками. Они ехали туда же, куда и я, – на ежегодный праздник святого Николая. На перекрестке, дожидаясь разрешающего сигнала светофора, я имел хорошую возможность рассмотреть пилигримов. В основном это были женщины в черных одеждах. Они сидели напряженно и торжественно, держали на коленях узлы и сумки. На плечах у них лежали черные шали, седые волосы прикрыты черными платками. Дожидаясь, пока автобус продолжит движение, все пели литании.

Я сделал вывод, что это – новый способ паломничества, отвергающий правило, что духовная добродетель заключается в физических трудностях. Эстелла Канциани еще в двадцатых годах описывала длинную средневековую процессию, по двое в ряд, идущую по унылой местности вслед за человеком с крестом. Возможно, это еще и существует, но только не на юге страны, где появились хорошие дороги и автобусные компании. Тем не менее старые обычаи соблюдаются: пилигримы по‑прежнему следуют за крестом: я увидел, что его привязывают к радиатору.

Когда я приехал, уже темнело. Бари – самый большой город на юге Италии после Неаполя. Как и большинство старинных портов Адриатики, старый город соседствует с новым. Последний часто превосходит старый город размерами и совершенно на него не похож. Старый Бари живописно расположился вокруг собора и церкви Святого Николая и старинной гавани, служившей местом отправления рыцарей в крестовые походы. Мюрат, во время короткого пребывания королем Неаполя, интегрировал в старый город новый Бари. С тех пор здесь появились широкие проспекты, обсаженные пальмами, выросли внушительные здания, отличные магазины, появилось одностороннее движение, тем не менее возникли обычные транспортные проблемы.

Я был поражен размером и оживленностью Бари. Отель меня восхитил: он был современным, служащие встретили меня приветливыми улыбками. Оказалось, что я поселился в одном из лучших отелей Италии. Номер был оборудован кондиционером; имелась ванная; в стену был вмонтирован приемник; возле кровати на тумбочке стоял телефон, и лампа для чтения была такой, как следует, и в нужном месте.

Портье принял мои сумки и широко улыбнулся. Спросил, настроен ли кондиционер по моему вкусу и не надо ли выгладить мне одежду. Затем отдернул занавеску и, указав на луч света, тонкий, словно свеча, сказал, что это колокольня собора. Рассказал также, что он женат и у него четверо детей. В войну он был в плену – в Индии! Когда он снова улыбнулся, я почувствовал, как далеко я нахожусь от туристских путей. Там ночной приезд пассажиров с чемоданами и дорожными сумками, как бы хорошо к приезжающим ни относилась гостиничная обслуга, стер с лиц принимающей стороны приветственные улыбки. Нет в мире людей с большим чувством собственного достоинства, чем итальянцы. Однако со временем узнаешь, что жизнь состоит не из одних лишь приятных человеческих контактов. Каждый вечер приходится таскать вверх по лестнице сотни чемоданов, а потом каждое утро спускать их вниз. И так каждую неделю, месяц за месяцем, на протяжении сезона помогаешь бесконечной череде явно сумасшедших людей, которые не могут усидеть на месте. Это, согласитесь, может ухудшить настроение даже оптимистичным итальянцам. Юг страны в целом еще не испытал этого, однако все впереди.

 

Я узнал, что отель стоит на периметре старого города, значит, до него всего несколько сотен ярдов, а потому после ужина решил туда прогуляться. Через несколько минут я вошел в другой мир. В Новом Бари был исключительно шумный вечер: громкоговорители в темноте разносили гнусавые голоса гигантов. Казалось, на улицах праздновали какое‑то важное городское событие. Движение в тот вечер тоже было ненормально шумным. Пришлось с главного проспекта свернуть на второстепенную улицу, но едва я оказался в обволакивающей тишине Старого города, как обо всем позабыл. Массивные каменные стены полностью заслонили собой шумный современный город. Улицы в большинстве своем были узкими, и по наружности – восточными. Другие, главные улицы Старого города хорошо освещены и запружены народом. Луна проливала свет на старинные двери и белые арки, выхватывала из темноты дворы. Ступени поднимались к домам, где долгие столетия жили люди.

Скоро я безнадежно потерялся. Оказалось, что я позабыл в гостинице карманный компас, который обычно ношу с собой. Не желая обнаружить свое иностранное происхождение, обратившись к прохожим, я шел вперед по узким улочкам – повернул налево, потом направо. То и дело меня привлекал то ли двор, залитый лунным светом, то ли звук высоких голосов, в которых слышались арабские нотки, то ли старинное здание, массивное, точно крепость. Казалось, что там среди жильцов есть крестоносцы. Я подумал, что, если случай не выведет меня из уличного лабиринта, придется все‑таки попросить о помощи.

Выйдя из очередного переулка, я оказался на широкой и пустой площади и замер, глядя на залитую лунным светом великолепную норманнскую церковь. Фонари освещали башню, в ней я узнал колокольню, ту самую, которую в гостинице показал мне портье. Прекрасное здание, с окном‑розеткой над западным фронтоном, напомнило мне некоторые норманнские церкви Англии, хотя было и отличие. Где, например, в Англии вы увидите боковые колонны, покоящиеся на спинах двух слонов? И все же, думаю, люди, построившие эту базилику, говорили на том же языке, что и те, кто возвели Даремский собор и собор в Или. Я подумал, что, возможно, единственная причина, по которой чувствуешь себя в Апулии, как дома, это то, что в каждом городе встречаешь дома, похожие на норманнские здания английских городов и деревень.

Из‑под высокой арки я прошел на другую площадь, похожую на первую, но еще более величественную. И снова передо мной предстал массивный норманнский храм, купающийся в лунном свете. Оказалось, что это – церковь Святого Николая, центр церемоний, намеченных на последующие три дня. Широкие ступени призывали подняться к трем великолепным дверям. Над ними тоже имелось окно‑розетка. Не успел я восхититься архитектурным шедевром, как на пустынной площади появилась группа паломников, опирающихся на длинные посохи с набалдашниками в виде сосновых шишек. Такие же палки я видел в городе Святого Ангела.

Паломники дошли до середины площади и положили посохи на булыжное мощение. Группа была женская, за исключением трех мужчин. Должно быть, крестьяне из какого‑нибудь небольшого местечка в Мурдже или Капитанате. Паломники хриплыми старческими голосами громко запели гимн, в котором я угадал лишь два слова – «святой Николай». Отворилась дверь маленького монастыря, и из тени вышел доминиканский монах со связкой ключей Он поднялся по ступеням церкви и вошел в боковую дверь, а коленопреклоненные паломники продолжали петь гимн святому.

Я подумал о том, что пора бы вырваться из Средневековья и отыскать дорогу в отель. Пришлось обратиться к прохожему, и он с любезной настойчивостью проводил меня сначала до одного угла, потом до другого, пока не вывел на нужную дорогу.

 

Жители Бари вот уже тысячу лет посвящают три майских дня – с седьмого числа по девятое – празднованию мощей святого Николая Мирликийского, являющегося, конечно же, рождественским Санта‑Клаусом. Моряки украли реликвию из гробницы в Малой Азии. (Жители Бари предпочитают говорить «спасли».) Сделали они это, возвращаясь из Антиохии, куда доставили апулийскую пшеницу. После всех испытаний и опасностей священная реликвия надежно покоится в серебряной раке в крипте церкви Святого Николая. Самыми последними потрясениями можно считать события Второй мировой войны – высадка союзников, немецкие воздушные бомбардировки и взрыв в гавани американского корабля. Мощи плавают в жидкости, прозванной «манна святого Николая». Их чудесная сила помогла сделать святилище на юге Италии одним из самых популярных в мире.

Мне очень захотелось посетить праздник, когда я услышал, что во время церемонии статую святого Николая отнесут в гавань и отправят в дневное плавание на рыбачьей лодке. Верующие думают, что святой покровитель моряков с удовольствием проведет день на воде. В Италии, а также и в Греции святых выносили раз в год на море и даже купали в нем, но стать свидетелем того, как великий святой – вытеснивший в Греции даже Посейдона – отправится в морское путешествие, казалось мне невероятно заманчивым.

Святой Николай защищает не только матросов и рыбаков, он является и святым покровителем детей, грабителей, волков, России и ростовщиков. Некоторые исследователи полагают, что вывеска ростовщика представляет собой не шары Медичи, а три мешка золота, которые добрый святой зашвырнул в дом вдовца, чтобы у трех его дочерей было приданое. Трансформация в Санта‑Клауса – еще одна ипостась этого разностороннего святого.

Если бы устроили рейтинг, Николай оказался бы среди святых на одной из первых строчек. В одной только Англии ему посвящено более четырехсот церквей, а что уж говорить о старинных фамилиях, образованных от его имени – Николе, Николсон (Nicholson, буква h вкралась сюда в XII веке), Никсон и менее очевидные – Коул, Колли, Коллис, Колет и Коллинз. Во Франции популярны женские имена – Николетт и Колетт.

О краже реликвии рассказали три исследователя тех времен. Среди них – Иоанн Архидьякон, чья история стала известна в следующем, 1088 году. Это красивый средневековый рассказ, в котором, я думаю, натренированное ухо способно распознать эхо интервью с главными актерами той драмы. Название довольно длинное: «Translatio S, Nicolai episcopi ex MVra LVciae urbe ad Apuliae oppidum Barim vel Barim, scripta ab Johanne archidiacono Barensi jubente Ursone Barensi et Canusino archiepiscopo, circa annum Domini 1088, apud Surium die nono Mai».[19]

Автор говорит, что, когда моряки Бари разгрузили в Антиохии свою пшеницу, то повстречали команду венецианцев. Те сознались, что запаслись молотками и ломами, чтобы перед возвращением домой завладеть реликвией святого Николая в Мире. Не говоря ни слова, моряки Бари спешно покинули Антиохию, прихватив собственные ломы и молотки.

Такие действия можно назвать самой странной смесью набожности и бессовестности. Культ реликвий Церковь переняла у Востока. Хотя лучшие умы осуждали эксгумацию тел, одинаково отвратительную в глазах римлян и евреев, а тем более торговлю фальшивыми реликвиями, распространившуюся со времен святого Августина, ничто не могло остановить всеобщего желания заполучить святые мощи, способные к чудесным исцелениям. Больше всего в этом преуспели венецианцы. От капитанов кораблей, возвращавшихся из восточных путешествий, каждый раз ждали святых реликвий – купленных либо украденных. Самым большим торжеством для венецианцев стало похищение останков святого Марка из Александрии. Это событие произошло в 828 году. Египет тогда стал мусульманской страной, а святой будто бы во сне выразил желание быть «спасенным» и перевезенным на христианскую землю. Похожая ситуация была в Мире, ныне разрушенном городе на южном побережье Турции. В 1087 году он был захвачен неверными. Как и в Александрии, христианам Миры было дано право молиться и ухаживать за своим святилищем. В том и другом случае моряки Венеции и Бари ограбили церкви и уплыли восвояси с драгоценными реликвиями братьев‑христиан.

Прибыв в Миру, моряки Бари тут же пошли помолиться к святилищу святого Николая, и греческие монахи дали им маленькую чашу со святой жидкостью – «манной», излившейся из мощей святого. Это первое упоминание об этой жидкости. Тактика мореходов Бари после нахождения могилы была такой же, что и два с половиной столетия назад у венецианцев в Александрии. Они предложили за мощи золото. Венецианцы в свое время заметили, что египетские монахи не прочь на сделку, однако греки из Миры пришли в негодование. «Мы хотим увезти это святое тело, – сказали моряки Бари, – и перенести его в нашу страну. Мы пришли сюда на трех кораблях по повелению римского папы. Если вы согласитесь на наши условия, каждый корабль даст вам по сто золотых монет».

Такая невероятная ложь на монахов не подействовала: мораль греков оказалась на порядок выше, чем у латинян. Обнаружив, что итальянцы намерены взломать гробницу, они сказали: «Вот она. Неужто не побоитесь Божьей кары?» Моряки встревожились. Два священника, которых они привезли с собой, молились в церкви, «но были так напуганы, что голоса дрожали».

В конце концов моряки расхрабрились и решили действовать. Взяв молотки, разбили крышку и внизу, под кирпичами, обнаружили то, что они назвали «мраморной урной». Вероятно, это был саркофаг. Разбив мрамор, увидели священную жидкость, «манну святого Николая». Как и венецианцы, в свое время разрушившие захоронение святого Марка, моряки ощутили чудное благовоние, «запах святости». Иоанн Архидьякон говорит, что «на присутствующих повеяло тонким ароматом». Тем временем молодой человек по имени Матвей – по‑видимому, он у них был лидером – засунул руку в саркофаг и обнаружил, что он до половины залит священной жидкостью. «Тогда он сунул в него правую руку и, нащупав бесценное сокровище, которым так страстно хотел обладать, не теряя ни минуты, начал бесстрашно его извлекать. В поисках головы святого окунулся в саркофаг всем телом и стал рыться руками и шарить ногами, стараясь ее найти. Когда вышел наружу, с тела его стекала священная жидкость».

Благочестивые воры поспешили со своей добычей к кораблям. В отличие от венецианцев, попытавшихся обмануть местных жителей, не стали засовывать в саркофаг другое тело. Венецианцы в свое время скрыли останки святого Марка в бочке с соленой свининой, зная, что мусульманам не останется ничего другого, как смириться с воровством. Моряки Бари посчитали такую предосторожность излишней. «Отчалили в полном восторге. Реликвию завернули в новую белую ткань и положили в деревянный сосуд, наподобие бочонка для вина».

Жители Миры столпились на берегу. Они были преисполнены гнева и горя, рвали на себе волосы и бороды, завывали о потере святого покровителя, пели траурную песнь:

 

Несчастный день! Какой позор!

Бесчестье нашего народа!

Дар Бога, славная награда,

Исчезла с наших глаз,

И не на ратном поле,

Уступлена она большому войску,

Ее похитили подкравшиеся люди,

(Увы, всего‑то трое человек).

Мы плачем по сокровищу, которое пираты

Отняли у страны без всякого труда.

 

Религиозное похищение оказалось успешным. Венецианские соперники не сделали попытки помешать барянам, так что в мае 1087 года корабли доставили драгоценный груз на родину к высыпавшим на берег восторженным толпам. (Тот год оказался примечательным для англо‑норманнской истории. В сентябре в Руане умер Вильгельм Завоеватель.) Желание архиепископа Бари поместить реликвию в соборе было, по некоторым причинам, непопулярно. Ковчег с мощами положили на повозку, а впряженный в нее осел остановился возле побережья, где вскоре построили церковь Святого Николая. Поэтому столбы крыльца покоятся не на спинах львов, как это принято, а на двух непонятных животных, которые на самом деле являются ослами. Животные потеряли бронзовые рога, но углубления, из которых они вырастали, заметны в камне. Неплохо было бы восстановить эти рога, а вместе с ними и настоящий облик двух странных существ, двух украшений, уникальных для Италии.

Каждое утро перед завтраком я приходил в Старый город и шел либо на мессу в собор, либо в церковь Святого Николая. Удивительные старинные улицы казались мне еще интереснее при дневном свете. Не припомню другого населенного средневекового города в Европе, столь же большого, как Старый Бари. За это, думаю, следует благодарить Мюрата: он оставил его без изменений и пристроил к нему новый, прямоугольный город. Оказавшись в Старом Бари, слышишь шум человеческого происхождения: голоса торговцев, нахваливающих свой товар; звучание музыкальных инструментов в неумелых руках; крики женщин, переговаривающихся друг с другом с балконов; детский плач и звон колокола. Большая часть улиц Старого города слишком узка для автомобилей; разносчики ходят с тележкой от одной двери до другой. Женщины, Кажется, только и делают, что набирают воду то ли из колодцев, то ли из фонтанов. У меня сложилось впечатление, что жители Старого Бари наслаждаются веселой людной жизнью улиц, с их старинными домами, и отвергнут всякие попытки переселить их в современный город.

Возможно, кто‑то заметит то, что поразило меня как самая средневековая черта Старого Бари: ужасающее количество мусора и отходов, картона, бумаги, сгнивших фруктов, рыбы и овощей, которые из дверей или прямо из окон выбрасывают на улицу. В первые утренние часы все это выметается и вывозится со скоростью и ловкостью военных учений. Уборщики здесь зовутся netturbini, от глагола nettare «чистить» и urbe «город». Я впервые встретил это слово. В других областях Италии дворник называется spazzino. Неттурбини, не имея возможности проехать на улицы на машинах, пользуются тачками. Я наблюдал за тем, как они исполняют функции средневекового святого, избавившего город от чумы. К восьми утра улицы безупречно чисты и готовы к очередному дневному бедламу.

Под древние арки входили дети со школьными ранцами. На них была голубая форма и широкие галстуки, как это принято у итальянской молодежи. Все они выглядели чистыми и здоровыми то ли благодаря жизни в средневековой атмосфере, то ли потому, что здесь выживали сильнейшие. Открылись маленькие магазины; на рыбных прилавках грудились странные разноцветные обитатели Адриатики. В сотнях дверей, открытых нараспашку, я видел женщин, занятых приготовлением завтрака – домашней пасты. Бари специализируется на изготовлении маленькой круглой пасты. Местные жители называют ее рекьетеле (recchietelle), а в других областях Италии – ореккетте, то есть «ушки». Приготовив пасту, женщины выкладывают ушки на решетку и выставляют на свежий воздух – подсохнуть.

За три праздничных дня паломники меняют облик старого города. Они идут по узким улочкам то группами, то чередой, сжимая в руке посох и переговариваясь на разных диалектах Южной Италии. Житель Бари, чей говор приведет в недоумение римлянина или флорентинца, в свою очередь озадачится, услышав речь соотечественников из горных деревень Калабрии. До Первой мировой войны сюда на кораблях прибывали паломники из России, поскольку Николай является их святым покровителем. Перед последней войной паломники ехали и с Балканского полуострова. Сейчас в Бари можно встретить сотни албанцев, прижившихся в Италии, они приезжают из албанских деревень с юга Италии. Во многих деревнях бывшие беженцы живут уже несколько столетий.

Я на глаз определял, кто из паломников приехал на автобусах, потому что эти люди несли с собой лишь ручную кладь. Те же, кто прошел традиционный тяжелый путь – пешком, по горным тропам, – были одеты в грубую одежду и тащили на себе всякую всячину – чашки, буханки хлеба, иногда наколотые на посохи, и непременное одеяло. Аккуратно скатанное одеяло у них перекинуто через плечо и покоится в области поясницы. Некоторые паломники украшали свои посохи яркими перьями, а другие, как я уже говорил, имели при себе посохи из города Святого Ангела, с сосновой шишкой наверху. К посоху, украшенному цветными лентами, привязывали не ветку лещины, как это делали средневековые пилигримы, а зонтик, постоянный спутник южно‑итальянского крестьянина.

Многие паломники приходили из нищих южных деревень. Среди них встречались молодые мужчины, они шли в поисках работы. Женщины в большинстве своем были одеты в толстые черные юбки. Некоторые накидывали на плечи черные вязаные шали, и все без исключения повязывали головы платками, завязанными либо под подбородком, либо на затылке. Я увидел группу женщин, сидевших кружком на тротуаре. Возможно, они были бедуинами. На их лицах я прочел покорность судьбе и меланхолию. Вокруг них стояли, опершись на посохи, другие, так же одетые, состарившиеся раньше времени – провалившиеся беззубые рты, тонкие губы, лица, изборожденные морщинами, за которыми читались годы лишений и нищеты.

Месса в церкви только что закончилась. В базилике было полно народу. Пилигримы, войдя в дверь, тут же падали на колени и, помогая себе посохами, медленно и мучительно ползли по нефу. Одну такую группу вела за собой девочка лет десяти в первом в своей жизни ритуальном платьице. Она несла распятие, а за ней ковыляли взрослые родственники. Они следовали за ней, словно за маленьким ангелом, то и дело останавливались и утирали с глаз слезы. Я заметил на ногах некоторых молодых и лучше одетых женщин нейлоновые чулки, тем не менее они без всякого промедления бухались на колени и ползли вместе с остальными. Должно быть, разодрали себе эти чулки в клочья.

Радостная сторона христианства обходила этих людей стороной. Казалось, что они предпочитают присоединиться к плачущей Марии возле креста, нежели к тем, кто стал свидетелем Воскрешения. Что испытывали сейчас старые крестьяне, страдающие от артрита и ревматизма, трудно было вообразить, но, возможно, они сосредоточились на муках святых и надеялись на прощение. Если кто‑то из них вставал и, выпрямившись, делал несколько шагов, то тут же снова опускался на колени. Эта странная процессия прошла через толпу, словно собрание искалеченных карликов. Никогда еще я не видел такой массовой демонстрации унижения.

Мощи святого Николая находятся в красивой крипте базилики. Церковь была построена в 1087 году. Паломники чувствовали себя здесь рядом со святым угодником. Опираясь на посохи и заливаясь слезами, они ползли с узлами за спиной, а над ними поднимались древние своды, поддерживаемые многочисленными колоннами с романскими или византийскими капителями. Глаза крестьян искали серебряный алтарь, под которым лежит ковчег с мощами святого Николая. Говорят, что кости плавают в святой манне. Сейчас они торжественно и боязливо пропели литанию, и снова я успел уловить лишь имя – «святой Николай». Это была хвала, которую столетиями возносили святому. Я с ужасом увидел, что одна старая женщина распростерлась на полу и ползла вперед, облизывая языком камни. Ее дочери или, возможно, внучки шептали ей что‑то на ухо, пытаясь отговорить ее от этого занятия, но она вошла в транс и то ли не слышала, то ли не обращала на детей внимания. Я был глубоко тронут. Подумал, что вряд ли когда‑нибудь стану свидетелем такого средневекового зрелища. Хотя эти пилигримы не были похожи на просвещенных туристов из «Кентерберийских рассказов», такие преисполненные благоговения сцены были, должно быть, знакомым зрелищем во всех крупных европейских храмах.

Одним из немногих описаний Апулии, изложенным на английском языке, является тоненькая книжка Дженет Росс, опубликованная в 1889 году. Восемьдесят лет назад автор книжки стояла в церкви Святого Николая и видела пилигримов, ползущих по нефу и в крипту так же, как я видел их сейчас. Однако она стала свидетелем церемонии, которую я не видел. Миссис Росс писала:

«Священник, нагнувшись над отверстием в гробнице, принялся вычерпывать святую „манну“ и подавать ее прихожанам в маленьком серебряном ведерке. Они ее пили. Жидкость, по рассказам, излечивала от многих болезней. Меня сопровождал в церковь один джентльмен из Бари.

Он хорошо знал архиепископа, поэтому священник подошел к нам и предложил мне святой манны. Приятель шепотом посоветовал отказаться, он сказал, что жидкость имеет тошнотворный вкус, напоминающий плохую смесь жженого сахара и воды. Поскольку до того, как откроются серебряные двери алтаря, нужно долго молиться, мы сослались на недостаток времени и пообещали прийти на следующий день».

Источник «манны» ныне уже недоступен, хотя сама жидкость есть повсюду. Мне говорили, что нет дома или учреждения в провинции Бари и ни единой рыбачьей хижины в порту, где не стоял бы маленький флакон со святой манной. Она продается паломникам в красивых маленьких бутылочках, по форме похожих на медицинские флаконы. С одной стороны на них вытеснен выпуклый рельеф головы святого Николая, а с другой – слова: «Базилика Святого Николая, Бари. Святая манна». Каждая бутылочка запечатана сургучом. «Манна» не имеет ни цвета, ни запаха, и вкус у нее как у обычной воды.

Мне дали позволение спуститься в крипту вместе с доминиканским монахом, после того как базилика закрылась, поэтому у меня была возможность заглянуть во все уголки этого важного здания. Монах сказал мне, что в Бари есть легенда, будто в год ее открытия – в 1089 году – здесь прозвучала проповедь о Первом крестовом походе. Это случилось за шесть лет до того, как римский папа Урбан II поздней осенью 1095 года призвал французских рыцарей в Клермоне к крестовому походу против мусульман.

– Рассказывают, будто Петр Отшельник читал здесь проповедь перед папой Урбаном, – сказал он.

Я спросил, имеются ли подтверждения этой истории, но он не смог мне ничего сказать. Спустя несколько месяцев я наткнулся на так называемую легенду города Бари. Она была изложена Гийомом Тирским в его труде об истории крестовых походов. Автор был почти современником тех событий. Гийом пишет, что Петр, посетив Иерусалим в качестве паломника, пришел в ужас и от состояния святых мест, и от преследования христиан мусульманами. Он сел на корабль и поехал в Бари. При нем было письмо от патриарха Иерусалима к папе с просьбой о помощи. Доплыв до Бари, Петр узнал, что папа находится в окрестностях этого города, а стало быть, ему не надо ехать в Рим для того, чтобы доставить письмо патриарха. Поскольку известно, что папа дважды посещал Бари – в 1089 и 1098 годах, – и вторая дата слишком поздняя и с перемещениями Петра не совпадает, то возможно, что первое публичное обращение к христианам с призывом защитить святые места было произнесено при открытии этой крипты.

Петр Отшельник был маленького роста, хилого телосложения, тщедушный. Анна Комнина, видевшая его, говорит, что он был прозван cucupiettore или Маленьким Петром. Есть и другие отзывы, подтверждающие, что внешность и поведение были у него не героическими. Стивен Рансимен пишет: «Он был низеньким, смуглым, с длинным, худым лицом, напоминавшим морду осла, на котором сам постоянно ездил. Животное почитали почти так, как и его хозяина. Ноги у Петра были босыми, а одежда отвратительной. Он не ел ни хлеба, ни мяса, зато ел рыбу и пил вино. Несмотря на столь неблагодарную внешность, он обладал властью поднимать людей».

Полагают, что родился он возле Амьена примерно в 1053 году. Должно быть, ему было за сорок, когда он повел за собой в Святые земли толпу невежественных крестьян. Некоторые ученые говорят, что их было от 15 до 20 тысяч. По пути большинство из них, конечно же, погибло. Петр с оставшимися присоединился к рыцарям первого крестового похода, хотя в дальнейших событиях заметной роли не играл.

После первого похода он пропал, а появился через много лет уже в старческом возрасте. Стал основателем небольшого монастыря возле Льежа, на правом берегу Мааса, возле города Юи. Когда в 115 году он там скончался, то попросил из чувства смирения, чтобы похоронили его не в церкви, а снаружи, на кладбище. Хотя это было сделано, в следующем столетии кости его почтительно перенесли и захоронили в церкви под мраморной плитой. Один путешественник рассказал об этом в 1761 году, однако очень скоро французская революционная толпа разбила надгробие и выкинула кости отшельника.

 

4

 

Сидя среди избранных гостей на муниципальной трибуне, я ждал начала праздника святого Николая. Было уже темно. Напротив нас, через площадь, очищенную от толпы, возвышался благородный западный фронтон церкви Святого Николая. Фонари, освещавшие каждый камень, прогнали голубей, гнездившихся в круглых норманнских окнах и аркадах. Вдруг церковь снова погрузилась в темноту. Минуты ожидания облегчала суета обслуживающего персонала, жестикуляция, драматические возгласы, предшествующие большинству итальянских мероприятий. Мужчины в серых костюмах с важным видом говорили что‑то в микрофоны, проверяя их работу, электрики появлялись в неожиданных местах (я вдруг увидел их белые лица на крыше церкви и подумал, что они похожи на убегающих воров). Они включали и выключали золотистый свет и вносили предпоследние усовершенствования со скепсисом, свойственным всем техникам, обслуживающим вверенное им оборудование. В момент очередного включения электричества появился беспризорный пес. У него был вид вернувшегося путешественника, огорченного изменениями, происшедшими за время его отсутствия. Он прошел мимо старинной решетки, вежливо задрал ногу, смиряясь с ситуацией, и оглянулся по сторонам, словно надеясь, что его пригласят принять участие в ожидаемом событии. Командир карабинеров – Maresciallo dei Carabinieri, – увидев мэра, подошедшего к трибуне с супругой и дочерьми, поднес руку в белой перчатке к своей наполеоновской шляпе. Церемониймейстер, неожиданно встретившись лицом к лицу с архиепископом, упал на одно колено и поцеловал ему кольцо, после чего отвел его на место. В ночи печально пропел корабельный гудок, и мои мысли невольно обратились к Мире и благочестивому похищению, которое мы все готовы были отпраздновать.

Западный фронтон церкви, теперь уже ярко освещенный, представлял собой великолепное зрелище. Распахнулись двери, и я обнаружил, что сижу на очень удачном месте: отсюда мне был виден неф до самой апсиды и киворий – замечательная особенность апулийских церквей. Это – каменный шатер над алтарем. Он покоится на четырех мраморных колоннах, а сверху на нем – аркада из миниатюрных колонн, иной раз в два этажа. Похоже, в XI веке это стало возрождением античной архитектуры. Киворий в церкви Святого Николая заставляет вспомнить такие же сооружения в римских храмах Святого Климента, Святой Агаты и Сан‑Джорджо‑ин‑Велабро, хотя мне кажется, что здешний алтарный навес самый грациозный. Священник, стоящий под киворием, обычно обращен лицом к пастве, как и римский папа, служащий мессу в соборе Святого Петра.

В ожидании начала слушали торжественную музыку, впрочем, она тут же оборвалась, когда мощный взволнованный голос начал рассказывать историю появления святого в Бари. В отдалении был слышен шум толпы. Это означало появление процессии. На площадь вошли барабанщики в средневековых костюмах, за ними – герольды. Затем на площадь выступили знаменосцы, они размахивали цветными флагами, подбрасывали их, пропускали между ног и кидали вверх чуть ли не до фонарей, после чего ловко ловили. И наконец, в окружении факелоносцев, на площадь явилась каравелла. Ее тащили люди, наряженные матросами. Это был декоративный корабль античного вида, и на нем стояла большая обрамленная картина с изображением святого Николая. С появлением на площади корабля дружно грянули «аллилуйя», и доминиканский приор, в сопровождении монахов, вышел встретить изображение святого. Моряки в форме с капюшонами, напоминавшие скорее Робин Гуда с разбойниками, осторожно спустили образ и подали его двум доминиканцам. Монахи с опахалами из страусовых перьев выстроились рядом с образом и во главе с приором медленно поднялись по ступеням в церковь под звон колоколов.

На обратном пути в гостиницу я затесался в толпу норманнских лучников, знаменосцев и лохматых юнцов с топорами или горящими факелами. На побережье раскинулась шумная ярмарка. Торговцы предлагали кучу товаров. Тут под ярким электрическим освещением можно было приобрести амулет от дурного глаза, детскую погремушку из имитирующей коралл пластмассы, ботинки, картинку с изображением святого Николая, тарелку с горячим спагетти, нейлоновые чулки, шляпы, пальто и, конечно же, кусок жареной свинины – все это на пространстве в несколько ярдов. Из репродукторов, установленных на фургонах, неслась зазывная реклама – четверо или пятеро мужских голосов старались перекричать друг друга. Есть мнение, что испанцы – любители самой шумной рекламы, но итальянцы ничуть им не уступают, а возможно, и превосходят.

Поведение паломников тоже изменилось. Мрачные старые женщины теперь пели под аккордеон и хлопали в ладоши. На морщинистых лицах сияли старые глаза. Особенно выделялась одна веселая группа. Мужчина играл на губной гармонике. Возле него образовался кружок. Люди танцевали и щелкали пальцами. Возможно, эта джига называется у них тарантеллой. Веселая песня сменилась арабской мелодией. Никто не смог мне объяснить, откуда пришли эти люди и что они пели. Кто‑то предположил, что, возможно, они из Неаполя, другой человек думал, что из Калабрии.

Когда я вернулся в гостиницу, мне показалось, что отель находится в миллионе миль от только что виденных мною сцен. Бизнесмены с кейсами (в Италии это – символ коммерсанта) просили соединить их с Миланом.

 

5

 

Статуя святого Николая в натуральную величину создана и окрашена способным скульптором XVII века. Мы видим перед собой милосердного бородатого человека с нимбом над головой, с епископским посохом в одной руке и с книгой в другой. На книге три золотых шара – напоминание о трех мешках с золотом, которым, как говорят, святой, возможно, к изумлению психолога, спас трех девиц от греховной жизни. Эту статую и носят в Бари раз в год, после чего отправляют на день в море в рыбачьей лодке.

На следующий день я чуть свет отправился к молу Святого Николая, чтобы выбрать место, с которого можно будет хорошенько разглядеть отправление лодки. Явился так рано, что на волнорезе стояло лишь несколько рыбаков да группа карабинеров в парадной форме. Они держали под мышками головные уборы, курили сигареты и шутили. Утро выдалось прекрасное. За старой гаванью распростерлась изумрудная гладь Адриатики, и на ее фоне дома сверкали ослепительной белизной, характерной для прибрежных городов. Плоские крыши, узкие улочки, террасы, похожие на театральные ложи, купола, стройные башни, а иногда даже пальма напоминали мне о морских портах Северной Африки.

Я спросил у полицейского, зачем в гавани стоит итальянский военный корабль. Он сказал, что моряки, так же как и рыбаки, образуют почетный караул в честь святого Николая, и я подумал, что это вполне уместно, так как он является святым покровителем и тех и других. Долгое ожидание скрасило то, что один из рыбаков поймал при мне огромного осьминога. Морское чудовище обвило рыбаку щупальцами ногу, и моему воображению явился Лаокоон. За этой борьбой наблюдали также девочки ангельского вида, впервые надевшие ритуальные платья для обряда посвящения. Каждый ребенок держал молитвенник, обернутый в белую бумагу, и с запястья каждой девочки свешивался крошечный аккуратный носовой платок. Две монахини, пришедшие с ними, не меньше детей разглядывали осьминога, и выражения всех лиц, восклицания, маленькие руки в кружевных митенках, вскинутые к губам, – на все это было так приятно смотреть. Карабинеры подошли и предложили «Лаокоону» шпагу. На молу стала собираться элита Бари. В отдалении зазвенели колокола: святой Николай направлялся к берегу.

Я встал в огороженном месте, в нескольких шагах от пришвартованной к причалу разукрашенной баржи. Она должна была доставить статую святого на рыбачью лодку. Офицеров гарнизона, мэра, членов муниципального совета, адвокатов, врачей, их жен и детей проводили на отведенные им места. Я удивлялся, почему огороженный участок, на котором я стоял, остается свободным, и вскоре узнал, что он стал сценой для трансформации, совершающейся в последнюю минуту, – типичная черта итальянских церемоний. Все слушали звуки приближающегося оркестра, и вдруг толпа важных персон расступилась: к ней подкатил маленький фургон, из которого неторопливо вышли трое рабочих. Они выгрузили массивный, красный с золотом, барочный трон, две позолоченные скамеечки и неприглядный старый кухонный стол на хлипких ножках. Эти разномастные предметы поставили на огороженном участке, один подле другого, и через несколько минут мужчины, разодетые в костюмы с вышивкой и кружевами, преобразовали старый стол в алтарь и поставили на него четыре массивных подсвечника. Разложили на каменных плитах богатый ковер и возвели за алтарем красный задник. Так же не спеша уселись в машину и уехали. Почти в ту же секунду появился архиепископ. Его препроводили к золотому трону, стоящему на богато украшенном месте (а ведь всего несколько <