В городах и селениях Средней Азии

А в Средней Азии работа кипела во многих местах.

В селении Кочкорка, недалеко от Фрунзе, в пределах Тянь-Шаня, заведующий хозяйственной частью Леонид Маслов, участник нескольких экспедиций на Памир, всю свою жизнь проскитавшийся по среднеазиатским степям и горам, закупал лошадей киргизской горной породы. Не десятки, не сотни — лошадей нужна была тысяча, отборных, здоровых, выносливых. Им предстояло пройти больше пятисот километров по горам до города Оша, где мы должны были распределить их по отрядам. Вторую партию лошадей Маслов отправлял в вагонах до Сталинабада.

Я забрасывал Маслов а тревожными телеграммами:

«Нам ничего не известно о лошадях. Сколько их? Сколько за них уплачено? Отправлены ли они в Ош самоходом? По какому маршруту? С каким сопровождением? Когда? Организована ли их охрана? Когда будут в Оше? Какое нужно содействие? Нужно ли распоряжение о предоставлении вагонов Турксибом?»

И Маслов в ответ слал «молнии»:

«Лошадей отправляю 247 зпт отряд семь человек зпт погонщиков двенадцать остаюсь дополучать маслов».

«Выступили нарына следуют курорт через перевал конвой добротряд сам остаюсь дополучать лошадей маслов».

Однажды пришла «молния» странного содержания:

«Сообщаю сотрудник маслов номер 9 лошадей принимаю сам маслов».

Перед тем мы запрашивали номер контокоррентного счета Маслова, для того чтоб перевести ему сорок тысяч рублей. Но был у завхоза Леонида Маслова старший рабочий Егор Маслов — мой старый знакомый по прошлым экспедициям на Памир, которого я пригласил на должность повара в ту экспедиционную группу, которую должен был вести на Памир сам. Этот Егор Маслов был опытнейшим экспедиционным рабочим. Тринадцать лет подряд, участвуя в различных научных экспедициях, ездил он по Памиру, Тянь-Шаню, Монголии и Кашгарии. Бывал во всяческих переделках, знал несколько восточных языков, был подлинным знатоком лошадей. Жил он в городе Караколе, недалеко от Кочкорки и Фрунзе, и потому я временно назначил его помощником к Леониду Маслову.

Мы перевели на контокоррентный счет № 9 сорок тысяч рублей, но у меня тут же возникло сомнение в правильности телеграммы. Мы нескрлько раз проверяли ее, однако почтамт неизменно уверял нас, что наши сомнения напрасны.

Через неделю пришло письмо от Леонида Маслова с извещением о том, что в телеграмме вместо слова «номер» должно быть «помер» и что Егор Маслов умер девятого числа, схватив воспаление легких после падения с автомобиля в холодную горную реку.

Мне было искренне жаль Егора Маслова, он был прекрасным работником, верным товарищем, честным и хорошим человеком и совершенно неутомимым спутником в самых тяжелых странствиях по горам...

Огромная работа велась в Оше и в Сталинабаде. Здесь создавались основные, как их называли, исходные, базы экспедиции. Маленький город Ош Киргизской республики, как и во всех прежних экспедициях на Памир, был пунктом, где нанимались караваны, — здесь были кадры проверенных длительными путешествиями караванщиков; сюда к 1932 году была проведена железная дорога от станции Карасу, и потому естественно было основную базу для отрядов, отправляющихся на Памир, создать, по примеру прошлых лет, именно здесь.

Маленький дом ошского агронома Кузьмы Яковлевича Жерденко, на берегу реки Ак-Бура, по традиции был пунктом сбора всех сотрудников памирских экспедиций. В саду и на просторном дворе устанавливались палатки. Кладовая и кухня дома заполнялись экспедиционными грузами, — на этот раз грузов, однако, было столько, что они заняли огромную территорию вдоль всего берега реки Ак-Бура. Дом, сад и двор Жерденко были превращены в территорию стройки огромной базы. Здесь к приезду отрядов должны были вырасти склады, столовая, контора, гараж, общежитие, конюшня, пекарня и мясосушилка. Жерденко, приглашенный в состав экспедиции на должность заведующего ошской базой, получил распоряжение построить все за месяц.

В Сталинабаде опорного пункта не было. Через Сталинабад должна была пройти почти половина отрядов южного и центрально-таджикистанского направления. Для организации базы был арендован дом Тропического института, один из немногих крупных домов быстро строящейся молодой таджикской столицы. Сюда заведующим сталинабадской базой экспедиции был направлен ее парторг — человек твердого характера, энергичный, прекрасный организатор. Он быстро создал базу и потом все лето планировал работу экспедиционных отрядов, выступивших в долины и горы из Сталинабада.

К началу полевой работы была создана и третья исходная база, в городе Пенджикенте — для отрядов, направлявшихся в Кухистан — в верховья Зеравшана, на Ягноб, в ущелья Туркестанского, Гиссарского и Зеравщанского хребтов. Здесь вся организационная работа была поручена местному гидрометеорологическому комитету.

Кроме этих исходных баз, было организовано множество полевых баз в горных кишлаках, на пограничных заставах, а иногда и просто в безлюдных местах у пастбищных площадок и у берегов рек. Сюда заблаговременно забрасывались мука, фураж, рис и другие тяжелые грузы.

К маю важнейшая часть всей организационной работы в Москве и на базах была закончена.

Последний месяц...

В специальном постановлении Совнаркома СССР о Таджикской комплексной экспедиции, признававшем за экспедицией всесоюзное значение и устанавливавшем основные направления ее работы, был пункт, которым Управление автомобильной промышленности обязывалось выделить экспедиции шесть полуторатонных автомашин.

Мысли об автомобильном транспорте мучили нас перед тем долгое время. Можно или нет организовать на Памире автомобильные перевозки? Единственный автомобильный тракт Ош — Хорог еще только начинал строиться. Некоторые специалисты утверждали, что попытка пустить на Памир — на высокогорный Памир — автомобили, в лучшем случае, легкомысленна; что все машины, бесспорно, будут погублены и вообще не дойдут до Памира, потому что разве мыслимо одолеть огромные памирские перевалы, бешеные памирские реки, узкие каменистые ущелья и многие другие препятствия?

Первое время руководство экспедиции колебалось. Геолог Юдин и я были, однако, ярыми сторонниками участия в экспедиции автомобильного транспорта. У нас были веские основания. В 1931 году мы вышли из Оша на Памир вместе с караваном Памирского погранотряда, которому тогда предстояло поставить на Памире заставы там, где их прежде не было, и закрыть государственную границу. Начальник Памирского погранотряда, приняв поданную нами идею, рискнул взять на Памир две грузовые автомашины. Решили, что они пойдут самоходом до тех пор, пока неодолимые препятствия не заставят разобрать машины и погрузить их на верблюдов. Превосходные водители Гончаров и Стасевич — рядовые андижанские шоферы — сговорились между собой, что ни при каких обстоятельствах не допустят разборки машин. Автомобили шли впереди каравана и дожидались его на ночлегах. Препятствий было великое множество, и об этом походе дальше, в этой книге, я расскажу подробнее. 14 июля 1931 года обе машины в целости и исправности, самоходом пришли в Мургаб — впервые в истории Памира. Я присутствовал при великолепной, торжественной встрече, которая была организована населением Восточного Памира. Оба автомобиля остались здесь и успешно работали на Памире все лето и осень до закрытия перевалов.

Об этом мало кто знал. Газеты сообщили об этом в кратких заметках. А дело это было огромной важности.

Юдин и я наблюдали весь поход тех двух машин, в отдельных местах сами оказывались их пассажирами и потому были убеждены в том, что и в наступившем году автомобили нашей экспедиции будут работать не хуже. Нам удалось настоять на своем, хлопоты, как и следовало ожидать, увенчались успехом. Мы получили с Горьковского завода шесть новеньких полуторатонных машин с запасными частями, с солидными нарядами на горючее. Лучшие автомобилисты Москвы добивались чести стать водителями этих машин.

К середине мая отряды экспедиции один за другим двинулись из Москвы. В окончательном плане работ значилось семьдесят два отряда, в которых оказалось двести девяносто семь научных работников, триста пятьдесят караванщиков и постоянных рабочих, до четырехсот временных местных рабочих.

Задачи экспедиции определялись краткой формулировкой: «изучение производительных сил Таджикистана в целях наилучшего использования их во втором пятилетнем плане социалистического строительства».

Вся работа экспедиции должна была опираться на хорошие топографические карты. А на Памире было еще много белых пятен. Ликвидировать их, составить точнейшие карты предстояло четырнадцати отрядам, возглавляемым видным топографом И. Г. Дорофеевым, которому в Памирской экспедиции 1928 года удалось хорошо исследовать бассейн ледника Федченко и сделать подробную карту этого бассейна, применив, вместе с немецкими участниками той экспедиции, впервые в СССР метод стереофотограмметрическои съемки.

Идея комплексного, всестороннего изучения страны, как показало будущее, нашла самый живой, самый горячий отклик не только в учреждениях и общественных организациях Таджикской республики, но и среди дехканства, среди жителей самых затерянных, самых глухих горных кишлаков. Где-либо на самой границе Афганистана, в каком-нибудь еще не обозначенном на картах кишлаке, жители, вчера еще не знавшие, что такое оконное стекло, поклонявшиеся «живому богу» исмаилистской религии, собирались толпами вокруг сотрудников экспедиции, едва те появлялись там, слушали лекции профессоров о полезных ископаемых, о кормах, о будущих гидроэлектростанциях. И после такой лекции горные пастухи, садоводы и землепашцы организовывали при сельсоветах ячейки содействия экспедиции, несли в сельсоветы образчики горных пород, редких высокогорных растений...

Такое отношение местного населения к экспедиции было результатом огромной разъяснительной работы местных партийных и комсомольских организаций.

К концу мая почти все отряды прибыли в Ош, в Сталинабад, в Пенджикент. В июне они приступили к полевой работе.

В Сталинабаде

18 мая 1932 года в автомобиле, мчавшемся полным ходом к Казанскому вокзалу, я еще додиктовывал Ольге Александровне Крауш, остававшейся вместо меня в Москве, все, что поручалось теперь другим. А Ольга Александровна, прощаясь, заботливо сунула мне в руку листок, на котором был записан ею мой ташкентский, хорошо известный мне адрес. Она была права: как и все мы, я так переутомился, что даже мой собственный адрес мог забыть. Я ехал в Ташкент, откуда мне предстояло вылететь в Сталинабад, чтоб сделать доклад таджикскому правительству. Оттуда я должен был вернуться в Ош и, отправив на Памир все отряды, выехать с последним из них сам. С моим отъездом в Ташкент экспедиция для меня началась. И она действительно уже началась.

Англичане, создавая первую экспедицию на Чомолунгму (Эверест), подготовлялись к ней ровно три года, но хорошо организовать ее не сумели. Подготовка бесконечно большей по объему работ Таджикской комплексной экспедиции продолжалась ровно пять месяцев. Благодаря вниманию к ней правительства и энергии ее научного руководства организована она была превосходно.

Летим в Сталинабад. Через полтора часа пути, после посадки в Самарканде, потянул резкий, холодный ветер от вечных снегов. Мы вплотную приближались к острозубому, сверкающему снежными склонами Иллик-Бащу. Через четыре минуты нетающие снега оказались внизу, а перед нами, в упор — ледяная стена, и еще через минуту спиралью, обжимаемые шершавыми, отвесными скалами, мы тянемся вверх, как дым в трубе, — к свободному воздуху. Нам не хватает высоты, и об этом, отскочив от скал, будто сотней ревущих моторов, угрожающе гремит эхо... Нам не хватает высоты, и целые три минуты мы кажемся себе маленькими. А потом небо скатывается вниз, все плоскости перемешиваются, как в кино, когда обрывается лента, и, высунув голову из окна кабины, я вижу поползший вниз серебряный склон. Это значит: мы начали переваливать. Дует очень резкий, морозный ветер. Еще две минуты под очень крутым углом наш «Л-741» карабкается на перевал, потом сразу Иллик-Баш обрывается отвесной, дикой, скалистой грядой, под нами долина знойного Ширабада, нас качает, и мы ложимся на прямой курс, наперерез горам, на Сталинабад. Через час полета над зубцами хребтов, выключив все три мотора, мы идем на посадку. Поле красных маков встает дыбом, но вот колеса уже бегут по земле и маки сливаются в красное полотнище.

Сталинабад... Сколько раз я бывал в этом городе, и всегда все в нем по-новому. Ни улиц старых не узнаю, ни целых кварталов. Новые дома, сады, проспекты. Там, где в тридцатом году я проезжал верхом, видно двухэтажное белое здание. Там, где в тридцать первом году я спал в чайхане, сейчас проходит автобус. Вот только жара в нем всегда неизменная. Впрочем, и она через несколько лет, когда подрастут насаженные повсюду деревья, станет, конечно, не так ощутима. В тридцатом году я сам, как и все приезжавшие в Сталинабад — город, только что получивший свое новое гордое название, — посадил несколько деревьев. Я их не искал сейчас, но не сомневаюсь — они растут.

Автомобиль мчится по городу — весь в клубах лёссовой пыли. Здесь будут улицы, залитые асфальтом, здесь вдоль улиц будут аллеи тенистых деревьев, здесь пустыри исчезнут, а вместо них сомкнутся ряды красивых домов... Сейчас год 1932-й. Столица Таджикистана — вся в стройке, вся в будущем, но уже и сейчас она приобрела очертания большого города.

Меня везут в дом отдыха, что устроен в Варзобском ущелье, в старинном кишлаке Варзоб-кала. Там мне предстоит встречаться со всеми людьми, с которыми надо беседовать об экспедиции. Миновав город, едем дальше по сузившейся, подступающей к горлу ущелья автомобильной дороге. Это начало нового автомобильного тракта, который, прорезав два огромных хребта — Гиссарский и Зеравшанский, выйдет напрямую к Ура-Тюбе и далее, через Урсатьевскую, к Ташкенту. Вместо тысячи двухсот километров — всего двести восемьдесят. Вместо двух суток пути по железной дороге, огибающей эти горы, всего лишь день автомобильного путешествия. Дорога проложена только на сорок километров, и чем дальше она врезается в горы, тем больше тонн аммонала и динамита нужно на каждый новый километр.

Холмы вырастают в горы, река уже бурлит по камням, мы едем ущельем. Неожиданно слева от дороги — огромный лагерь палаток, мешанина вагонеток, машин, инструментов, железного лома, а через реку — висячий, на тросах, мост. Это все — Варзобстрой, строительство Варзобской гидроэлектрической станции, которая будет питать током город Сталинабад. Белые дома, кооператив, клуб, почта, столовая, красные плакаты на въездной и выездной арках поселка, оживленные люди. Три года назад ущелье в этом месте было первобытным и диким.

Навстречу машине идут рабочие, едут путники на ослах. Над нами — скалистые стены ущелья и каменистая, узкая дорога петлит над громыхающею рекой. И вот — мост.

Древний мост из ветвей и качающихся под пешеходом бревен. Мост, по которому только в поводу можно перевести осторожную лошадь. Выхожу из машины, вступаю на мост. Несколько красноармейцев сидят под деревом в группе дехкан — взрослых и детей: импровизированный урок грамоты. У дехкан в руках буквари; красноармейцы терпеливо исправляют ошибки. Дехкане — в халатах, в обуви из козлиных шкур.

За мостом срываю с деревьев сладкие ягоды тута, прыгаю через ручьи, пересекаю маленький горный кишлак, такой же, как все горные таджикские кишлаки. Здесь— покой, особенный, безмятежный. Навстречу поднимаются белобородые, словно сошедшие со страниц библии, старики. Здороваются, прикладывая ладони к груди, подходят, жмут руку, разговаривают просто, будто с соседом по дому.

Старинный кишлак Варзоб-кала — древняя крепость. Оазис гигантских платанов среди скал и журчащих ручьев. Небольшая ограда; над калиткой полощется красный флаг; под платанами ровная, как бы выутюженная площадка, на ней наискось — шесть больших палаток, за пологами видны железные кровати, — это дом отдыха, в котором меня встречает таджик, коренастый и крепкий, темнолицый, приветливый, в защитных армейских галифе и гимнастерке. Он заведует домом отдыха.

Площадку омывает бурливая речка Оби-Замчируд, глубоко прорезавшая это ущелье. Над речкой — большой камень, плоский, черный камень, на нем — ковры, одеяла и подушки. На коврах и подушках — работники Таджикской республики, русские и таджики, все в белом, — летом в городе жарко. Многие деловые встречи происходят здесь.

После обеда — разговор о делах. Обсуждается план работ экспедиции, это, так сказать, предварительное обсуждение. Официальный доклад будет в Сталинабаде. Речь заходит о месторождениях полезных ископаемых. Один из сидящих рядом дехкан вмешивается в беседу. Выясняется, что он любит камни, что он многое знает, что дома у него, в соседнем кишлаке, есть какие-то образцы.

— Товарищ Абдукагор, — обращается к нему мой сосед, — вы, значит, местный геолог?

Абдукагор не знает, что значит слово «геолог», но охотно рассказывает все, что ему известно. И я, с его слов, записываю сведения о старых копях в пяти километрах от кишлака Гаджни, о следах древних разработок в Такобе*, и в кишлаке Демаян, и в Куй-Тепе, что расположено в четырех километрах выше кишлака Бегар, и о какой-то обнаруженной при постройке дороги двадцатиметровой жиле против кишлака Бега...

* Теперь на этом месте работает один из гигантов таджикской индустрии — Такобский комбинат, вступивший в строй в 1948 году.

Это все надо выяснить. Может быть, и действительно, расспросные сведения помогут нашим геологам отыскать таимые горами полезные ископаемые?

В районе Варзоба будет работать геохимическая партия Поляковой. Надо ей сообщить. Абдукагор берется проводить «инженера» к указанным им месторождениям.

Мы идем осматривать ближайший кишлак. Кругом — острозубые, скалистые горы. Со всех сторон — дикие горы. Я в самом сердце страны, в еще не обжитой глуши, и кажется, брожу по горам уже долгие месяцы. Неужели сегодня, еще только сегодня, я был в Ташкенте? В огромном культурном центре, где ходят трамваи, где советские учреждения ничем не отличаются от московских, где три четверти жителей не представляют себе таких, как эти, диких, скалистых гор? Какой длинный сегодня день!

Вечером меня зовут к дастархану. Под платанами, на площадке, огромный ковер. По краям — одеяла, между одеялами скатерть, уставленная фруктами, мясными блюдами, салатами. Мы пьем и едим, отрываясь только для тостов. У края ковра располагаются музыканты — дехкане, и один из них, бренча на дуторе, поет песню, часть которой можно перевести вот так:

• Узнай мою родину, —
• Она на истоках самого Бадахшана.
• Между розовых скал
• Бьется чистый ручей.
• Узнай мою родину, —
• В ней солнце скрывается рано.
• В ней за целую ночь не устал
• Петь о легкой любви соловей.
• Узнай мою родину, —
• Здесь, под тенью платана,
• Я сегодня слыхал
• Разговор об отчизне моей.
• Узнай мою родину, —
• Я и сам никогда не устану
• Петь о том, чем он стал,—
• Бадахшан без богов и царей...

Певец трясет головой и качается. Он сидит, широко раздвинув колени. Песня его нескончаема. Он оставляет дутор и объясняет смеясь:

— Это начало. В три дня можно кончить. Если ты решишься слушать, то к восходу солнца я могу кончить.

— А музыка чья? — улыбаясь, я спрашиваю его.

Он смотрит на меня веселыми глазами и молчит.

— Его, это его музыка! — говорит за него мой сосед.

Имя певца — Алим. Усто Алим, что значит: «мастер Алим».

— Его профессия?

— Он блюдо делает. Понимаете? Деревянное блюдо.

Я хочу посмотреть на изделия его рук. Прошу его принести образцы. Старик поднимается и уходит.

— Почему же сейчас? Почему не потом?

— Ему завтра надо рано итти на пастбище.

Два других музыканта поют и играют «Гороулы» — «Сын гроба», «Оля миор» — «Мир — его друг» и другие длинные песни.

В песне встречается слово «бог». Мы говорим о боге. Музыкант перечисляет его имена: рахим — милосердный, рахман — милостивый, джалиль — сверкающий, каллог — создатель, раззог — всепитающий... Музыкант неожиданно прерывает перечисление:

— Вот скажу: бог слышит, но ушей не имеет; видит, но глаз не имеет; кушает, но рта не имеет; дышит, но сердца не имеет; думает, но головы не имеет... это последнее правильно!

Общий смех, и мы продолжаем чаепитие.

...Сталинабад. Здесь создается Таджикская база Академии наук СССР. Председатель базы академик С. Ф. Ольденбург. Заведующий геологическим сектором — Г. Л. Юдин, ботаническим — Б. А. Федченко.

Белый одноэтажный дом. В нем сейчас организационный хаос. Груды ящиков, мебели, книг. Все еще не устроено. Между ящиками, раздвинув их, уместились кровати, — сотрудники базы еще не наладили свою жизнь. База и экспедиция находятся в тесном взаимодействии и в меру сил помогают друг другу. Больше того: база Академии наук не могла бы быть создана, если б не опиралась на работы сотрудников экспедиции.

А недостроенный дом Тропического института, в котором поместились уходящие в «поле» отряды экспедиции, пребывает в еще более взъерошенном виде. Неоштукатуренный, весь в дранке, с незастекленными окнами, этот двухэтажный дом, однако, уже заполнен людьми и всяческими припасами. В нем обитают энергетики, этнографы, геохимики. На пустыре перед домом, пылают костры, на кострах чернеют казаны, в них булькает и пенится суп. Дальше, на коновязи стоят лошади, приводимые с пастбища. Они худы, тощи после железнодорожного путешествия из Фрунзе, их надо откармливать.

Между базой экспедиции и базой Академии наук белеет общежитие таджикского правительства. Это третий угол треугольника, составленного маршрутами, по которым с утра до вечера носится предоставленная мне автомашина.

В Сталинабаде побывал академик А. Е. Ферсман. Ему показали образец руды, только что найденной таджиком-дехканином в верховьях Харангона. Ферсман дал определение образцу, направил на Харангон научных сотрудников.

Список называемых дехканами месторождений все увеличивается. В Бальджуане, в горах Кааль-а-ги называют несколько месторождений металлов. Неподалеку от Варзоба называют ценный минерал. Каждый день указания умножаются. Обо всем этом надо подумать, это все надо проверить.

И вот, наконец, официальные доклады об экспедиции в Совнаркоме и на пленуме Сталинабадского горсовета. Выслушать и обсудить доклады собралось больше двух тысяч дехкан из окрестных селений.

В постановлении пленума — горячие приветствия экспедиции и множество пунктов, обеспечивающих нам всяческое содействие.

Прямо с пленума колхозники уносят в дальние горные кишлаки весть о том, что без них, без широких народных масс, никакое научное знание не может проникнуть в толщу древних загадочных гор.

Период торжественных встреч и торжественных взаимных обещаний кончился. Надо немедленно приступать к исполнению обещаний.

Спешу в Ош.

В Оше

Здесь уже почти все готово. Целый город вырос на территории ошской базы. Многие десятки палаток, заняв весь двор, спустились на берег реки Ак-Бура, заполнили его на полкилометра вширь. Сотни людей хлопочут, напряженно работают, волнуются в этом городе. Каждый день прибывают все новые люди, все новые грузы.

Кроме всех других задач, на организаторах экспедиции лежит еще одна большая задача — обезопасить полевую научную работу от всяких случайностей. Многим отрядам предстоит заниматься исследованиями вдоль самой границы с Кашгарией и Афганистаном. Памир сам по себе совершенно мирен и тих. Времена басмачества кончились. Никаких басмаческих банд в наших пределах нет и не предвидится. Но никто не может гарантировать, что не будет вражеских наскоков из-за границы. Мирная работа нашей экспедиции, как всякая работа, связанная с интересами социалистического строительства, неминуемо должна вызывать злобу и ненависть классовых врагов, зарубежных империалистов. Нам следует быть начеку. Поэтому для охраны экспедиции дается несколько взводов пограничников, а сама экспедиция военизируется: все сотрудники получают оружие. В ошской базе под руководством командиров Красной Армии проводятся учения. В лагере соблюдается воинская дисциплина. Установлены постоянные ночные дежурства.

Однажды утром, в середине июня, телефон сообщает о прибытии в Ош нашей автоколонны. Весть облетает палатки, люди спешат из палаток на улицу, нетерпеливо расхаживают по аллее гигантских тополей. Вдали, между тополями, показывается облако пыли.

— Идут!.. Идут!..

Автоколонна быстро к нам приближается. Все шесть автомобилей движутся плавно, как эскадра, один за другим, с равными интервалами. На первой машине развевается большой красный флаг. С протяжным, торжественным ревом сигналов эскадра автомобилей подходит к нам полным ходом; соблюдая те же интервалы, замедляет ход, разворачивается и стопорит, тщательно выровнявшись по фронту. Гудки смолкают разом, и встречающие, не сговариваясь, кричат: «Ура!»

На кузове каждой машины, внутри большого белого круга, крупными буквами сверкает обозначение: «ТКЭ», и стоит порядковый номер. Из машины № 1 выходит в элегантном белом костюме начальник автоколонны — Г. Н. Соколов, в далеком прошлом — летчик, в недавнем — участник Памирской экспедиции 1928 года, ловец диких зверей, отправлявший их в Зоологический сад Москвы. Все водители выстраиваются, каждый перед своей машиной. Каждый — в синей, новенькой, с иголочки, тщательно выутюженной спецовке. Г. Н. Соколов берет под козырек и отчетливо рапортует о прибытии автоколонны ТКЭ из Москвы. Только сегодня утром машины выгрузились с железнодорожных платформ.

Ошские жители толпятся вокруг, с любопытством разглядывая новенькие, безукоризненно чистые машины и удивляясь этому неожиданному параду. Ошские шоферы — водители старых, тарахтящих «гробов», грязные, как и их машины, сбежались сюда и обсуждают происшествие с деланой насмешливостью и плохо скрываемой завистью:

— Гляди, какие приехали! Фасон развели: москвичи!.. По асфальтам привыкли кататься!.. А только посмотрим на их физиономии примерно через неделю... Все машины погробят, все под обрывами будут валяться. Тогда увидим, какой у них парад будет. Это им не Москва!

Ошские шоферы не знают, что автоколонну ТКЭ организовал московский совет Автодора; что водители выбраны из лучших московских шоферов; что чести завоевать автомобилем Памир добивались в Москве многие гонщики и инженеры-автомобилисты. И мрачным предсказаниям ошских водителей, как показало будущее, не суждено было оправдаться: все шесть машин работали на Памире превосходно, ни одна не имела значительных аварий, две машины осенью совершили поход Памир — Москва.

...Первые отряды, снарядив караваны, уходят. Тем временем грузы продолжают прибывать и не хватает еще только плащей, брезентов и вьючных ящиков. Это «только» — очень существенное: в Алае идут проливные дожди, — как спасти oт них сахар, фотопластинки и все, что боится сырости и воды? Вьючные ящики, которые есть в Оше, приходится распределять между уходящими отрядами с большим выбором. Ошский телеграф перегружен «молниями» и срочными телеграммами экспедиции.

Наконец прибывают и ящики, и плащи, и брезенты. Караваны на Памир уходят один за другим, каждая группа сотрудников получает верховых и вьючных лошадей, и, конечно, споров, обид, недовольств среди любителей лошадей — много.

Часть геологов уезжает к Заалайскому хребту на автомашинах. К концу июня ошская база пустеет: здесь остаются два-три последних отряда да огромный караван центральной группы с небольшим количеством сотрудников. В этом караване все дефицитные продукты, специальное, особо высокогорное альпинистское снаряжение, оружие, запасы патронов, точные приборы, которые нужно будет раздать отрядам на самом Памире. С караваном центральной группы идут шесть фототеодолитных отрядов и лазуритовый отряд, направляющийся на Южный Памир к месторождению ляпис-лазури, открытому Юдиным, Хабаковым и автором этих строк в 1930 году. В составе центральной группы — ботаники, зоологи, фотограф В. Лебедев, художники П. Староносов и Н. Котов и три геолога. Задача центральной группы, помимо собственных исследований в пути, инспектировать работу всех отрядов экспедиции на местах. Поэтому маршрут центральной группы — самый извилистый и протяженный.

Все перечисленные отряды и центральная группа выходят на Памир одной огромной колонной. Она называется центральной объединенной колонной. Начальником этой колонны назначен я. Это назначение, чреватое хлопотами и множеством новых бессонных ночей, не доставляет мне удовольствия. Но что поделать? Принимаю его без возражений в надежде, что на самом Памире мне удастся заняться и собственными географическими исследованиями, о которых все эти месяцы я мечтал, а также сбором этнографических коллекций для Музея этнографии.

Мы выступили в путь 29 июня. Наш караван состоял из ста шестидесяти вьючных лошадей и тридцати всадников. Наш путь пролегал через знакомые мне по прежним странствиям Гульчу, Суфи-Курган, Алайскую долину и Заалайский хребет — к Мургабу. В Суфи-Кургане в состав колонны включился кавалерийский взвод пограничников под командой И. Н. Мутерко, с которым у меня сразу же установились самые приятельские отношения.

Подо мной был добрый киргизский конь. И когда я оказался в седле, до предела измотанный полугодовой организационной работой, я впервые за многие месяцы легко вздохнул.

Прародитель будущей академии

Я не ставлю своей задачей описать все работы Таджикско-Памирской экспедиции за шесть лет ее существования. Научные результаты работ ТПЭ изложены в «Трудах экспедиции», составляющих целую библиотеку, в которой больше сотни томов.

Коротко изложу самое главное.

Только в 1932 году за шесть месяцев полевых работ, — от открытия до закрытия перевалов, — экспедиция, если вытянуть в ниточку все маршруты, прошла сто тысяч километров пути и исследовала на территории Таджикистана площадь в сто тысяч квадратных километров.

Места, еще за несколько лет перед тем не нанесенные на карты, никем не изученные, оказались центрами оживленной деятельности. Легендарные, считавшиеся недоступными перевалы, ледники, такие грандиозные ледопады, как Кашал-аяк, стали торными дорогами научных работников.

Не все белые пятна были раскрыты экспедициями предшествовавших лет. Районов, никогда прежде не посещенных исследователями, оказалось еще достаточно. На Северо-Западном Памире, к западу от пика Гармо, сплелись в запутанный узел Заалайский хребет, хребет Петра Первого, меридиональный хребет Академии наук и ответвляющийся от него Дарвазский хребет. Средоточием этого узла, там, где сходятся хребты Академии наук и Петра Первого, оказалась исполинская, необычайной высоты вершина. В 1928 году эту вершину издали сочли пиком Гармо. В 1932 году обнаружилось, что тогда двумя группами экспедиции за пик Гармо были ошибочно приняты две разные вершины, что подлинный пик Гармо (названный перед тем пиком Дарваз) имеет высоту всего 6 615 метров. А к этой венчающей памирские выси вершине никому еще подойти близко не удавалось. Ее высота была определена в 7 495 метров.

Этой высочайшей в Советском Союзе вершине дано было название — пик Сталина.

Результаты всех работ экспедиции за 1932 год были огромны. Были изучены флора и фауна республики, определены и подсчитаны кормовые и топливные запасы, гидроэнергетические ресурсы рек, выяснены перспективы освоения неорошенных земель, собраны значительные материалы по этнографии. И самые важные результаты были достигнуты в области геологии и геохимии. Изучая горообразующие процессы, ученые установили, что возникновение многих памирских гор связано с явлениями вулканизма, что существует зависимость между этими явлениями и образованием многочисленных, найденных экспедицией рудных месторождений. И если раньше в геологии господствовала теория о «нищете» горных недр Средней Азии, об ее «металлической» бесперспективности (эта теория была создана еще до революции иностранцами), то теперь, на основании блестящих открытий, сделанных экспедицией, была выдвинута, развита и доказана новая, советская теория, открывавшая исключительные перспективы для использования рудоносности гор, и не только Таджикистана, а именно всей Средней Азии. В частности, были определены практические возможности промышленного развития Таджикистана, превращения его в страну с богатой, развитой индустрией.

Огромные теоретические и практические знания, приобретенные в 1932 году, требовали детализации и углубления дальнейшей работы. Поэтому сразу двинулась, оказалась насыщенной и целеустремленной работа созданной в Сталинабаде в том же году Таджикской базы Академии наук СССР — зародыша будущей, собственной республиканской Академии наук. Важнейшими секторами базы стали геологический и ботанический.

И потому же экспедицию в тех же масштабах решено было продолжить в следующем году. Весною 1933 года в Ленинграде, в Академии наук СССР состоялась конференция по изучению производительных сил Таджикистана. В конференции участвовало несколько сот человек — виднейшие ученые, научно-исследовательские работники, сотрудники экспедиции 1932 года и предстоявшей экспедиции 1933 года.

На основе добытых исследователями и обсужденных на конференции научных материалов Советским правительством было определено направление всей дальнейшей практической народнохозяйственной деятельности в Таджикистане.

Во всем Советском Союзе в том году вступала в действие вторая пятилетка. В Таджикистане, как и везде, она была прочно обоснована последними данными советской науки.

Весной 1933 года вся экспедиционная громада снова двинулась из исходных баз на Памир, в Каратегин и Дарваз, на Вахш и на север республики — во все горы и все долины стремительно развивавшегося Таджикистана.

Население этих гор и долин, в том году уже почти всюду, кроме Памира, объединившееся в колхозы, по-прежнему не только приветливо встречало сотрудников экспедиции, оказывало им содействие и помощь, но и само повсюду включалось в работу экспедиционных отрядов. Так зарождались кадры местных экспедиционных работников таджиков. Многие из них впоследствии окончили специальные учебные заведения, стали научными работниками, молодыми учеными.

В этот и в следующие годы на основе работ ТПЭ и благодаря энергичной инициативе ученых, принимавших в ней участие, в Таджикистане начали развиваться и умножаться стационарные научные учреждения, превратившиеся впоследствии в многочисленные научные и научно-исследовательские институты. Большинство их позже вошло в комплекс, объединяемый сначала базой, потом, с 1940 года, Таджикским филиалом Академии наук СССР и, наконец, созданной в Сталинабаде в 1951 году Академией наук Таджикской ССР.

Прародителем ее была ТКЭ. Вот почему я решил рассказать читателю об истории организации этой замечательной экспедиции.

И теперь я могу вернуться к 1930 году, когда вся наша маленькая геологическая экспедиция состояла только из трех ленинградцев да фрунзенского рабочего Егора Маслова и повара узбека Османа.

 

ГЛАВА III

БАСМАЧИ

От Оша до Ак-Босоги

7 мая 1930 года вместе с Юдиным и Бойе я выехал из Оша вдогонку нашему каравану, ушедшему вперед, под водительством старшего рабочего нашей экспедиции Егора Петровича Маслова. Мы нагнали караван на следующий день. Он стоял лагерем под перевалом Чиль-Бели, у горного озерка Каплан-куль. В этот день мы уже оставили большую дорогу и ехали по узкой тропе. Сразу за Ошем начался подъем в горы. Сначала они были гладкими, округлыми, невысокими. Это, в сущности, были холмы — отроги системы тех горных хребтов, какие мы видели на горизонте перед собой и которые называются Кичик-Алаем — «Малым Алаем». С водораздельной гряды Кичик-Алая берут начало реки, стекающие к Ферганской долине. Тысячи лет они выносили с собой размельченные ими земные породы. Холмы, по которым мы ехали в перв<