Глава девятая. Приглашение в гости

Однажды вечером Лин-ху Чун снова сидел у края утеса, и всматривался вниз, но вдруг увидел две фигуры, необычайно быстро поднимавшиеся по склону горы. Впереди шла женщина в развевающемся платье. Он заметил, что у этих двоих было высочайшее гунфу легкого тела, они поднимались по крутому склону, словно шли по ровной местности, он внимательно вгляделся, и тут же узнал шифу и шинян. Он сильно обрадовался, и закричал: «Отец-наставник! Матушка-наставница!». В тот же миг Юэ Бу-цюнь и госпожа Юэ бок о бок, поднялись на утес. В руках у госпожи Юэ была корзинка с едой. Вообще, по строгим правилам фракции Хуашань, ученик, наказанный восхождением на скалу размышлений, должен одиноко размышлять на скале, видеть братьев только тогда, когда они приносят ему еду, но не болтать с ними, и уж тем более не удостаиваться свиданием с шифу. Мог ли он предположить, что отец-наставник с супругой лично прибудут к нему, он просто задохнулся от радости, и бросился в ноги Юэ Бу-цюню, обнял его стопы, и прокричал: «Шифу, шинян, неужели вы пришли!».

Юэ Бу-цюнь нахмурился, он всегда знал, что его старший ученик самоволен и безрассуден, недостаточно дисциплинирован, а это было против строгих правил послушания клана Хуашань. Еще до восхождения на утес супруги наводили справки о причинах заболевания Лин-ху Чуна, и, хоть ученики и не давали внятного ответа, но, по всем их речам выходило, что причина болезни как-то связана с Юэ Лин-шань, пришлось тщательно расспросить дочь, и, по ее уклончивым и невразумительным ответам многое прояснилось. Сейчас шифу увидел, как он только что так открыто проявил свои чувства – несмотря на то, что столько уже просидел на скале размышлений – и на волосок не продвинулся. Юэ Бу-цюнь в сердце не сдержал укора, и недовольно хмыкнул. Госпожа Юэ протянув руку, подняла Лин-ху Чуна, увидела, насколько он изможден, и насколько окрылен радостью от встречи, невольно преисполнилась к нему сожаления, и мягким голосом спросила: «Чун-эр, сынок, отец-наставник и я только что пришли, и сразу пойдем, говорят, ты серьезно болел, но сейчас уже намного лучше, да?».

Лин-ху Чун почувствовал жар в груди, он безуспешно пытался сдержать слезы, проговорил: «Уже все в порядке. Шифу и шинян подвергли себя трудностям пути, и уже должны возвращаться, только чтобы … только чтобы проведать меня». Договорив до этого места, растрогался, горло перехватило, он отвернулся, и стал вытирать слезы. Госпожа Юэ достала из корзинки чашку женьшеневого супа, произнесла: «Это суп, сваренный из дикорастущего женьшеня, собранного за перевалом. Он восполняет жизненные силы, полезен для здоровья, выпей побыстрее». Лин-ху Чун представил, что шифу и шинян ходили за десятки тысяч ли за перевал, только для того, чтобы именно ему принести этот женьшень, расчувствовался, принял чашку дрожащей рукой, так, что едва не расплескал. Госпожа Юэ протянула руку, и помогла ему выпить суп. Лин-ху Чун выпил весь суп большими глотками, и произнес: «Премного благодарен шифу и шинян».

Юэ Бу-цюнь протянул руку, и исследовал его пульс, но почувствовал, что тот быстрый и слабый, совершенно очевидно, что стало гораздо хуже, чем было, это его не обрадовало, он пробормотал: «Болезнь прошла!» Прошло некоторое время, и он добавил: «Чун-эр, ты на «Сы гуо я» – «скале размышлений» уже несколько месяцев, что, в конце концов, происходит? Твое внутреннее мастерство не только не приросло, но наоборот – убавилось». Лин-ху Чун склонил голову, произнес: «да, прошу шифу и шинян сдержать гнев». Госпожа Юэ слегка улыбнулась: «Чун-эр сильно переболел, до сих пор не до конца поправился, внутренние силы не те, что раньше, неужели ты хочешь, чтобы его мощь росла и во время болезни?»

Юэ Бу-цюнь покачал головой, сказал: «Я исследовал не его телесную силу или слабость, но внутреннюю энергию, это к болезни никакого отношения не имеет. Цигун нашего клана не похож на цигун других школ, нужно только продолжать сосредотачиваться, так даже и во время сна можно достичь продвижения. Но Чун-эр тренирует цигун нашей школы уже более десяти лет, и может заболеть только если получит серьезные внешние раны, так что… это все от неправильной регуляции семи эмоций и шести желаний».

Госпожа Юэ знала, что ее муж говорит верно, и обратилась к Лин-ху Чуну: «Чун-эр, сынок, у твоего отца-наставника был высочайший замысел, чтобы ты достиг процесса в управлении энергией и искусстве меча. Он отправил тебя совершенствоваться в одиночестве на скалу размышлений вовсе не в наказание, а ожидая невиданного взлета и удивительного прогресса, да только… да только… ай». Лин-ху Чун пришел в ужас, склонив голову, произнес: «Ученик осознал ошибку, с этого дня начну хорошенько заниматься». Юэ Бу-цюнь произнес: «В воинском сообществе сейчас многое измененилось. В этот год я и шинян метались по всему свету, заметили, что нам грозят тайные бедствия, как бы в ближайшее время не произошло больших бед, сердце не спокойно». Он помолчал немного и добавил: «Ты старший ученик нашей школы, мы с шинян возлагали на тебя большие надежды, верили, что в трудный час ты станешь могучим оплотом нашей фракции Хуашань. Но ты запутался в любовных делах, не заботишься о прогрессе, сильно разочаровал нас». Лин-ху Чун еще больше устыдился, пал на колени перед учителем: «Ученик достоин смерти, разочаровал шифу и шинян». Юэ Бу-цюнь усмехнулся, поднял его и сказал: «Ты осознал свои ошибки, и достаточно. Через полмесяца мы вернемся, чтобы проверить твою технику меча». Сказав это, развернулся, и пошел прочь. Лин-ху Чун вскричал: «Шифу, есть еще одно дело…». Он хотел поведать учителю о схемах с приемами на стене дальней пещеры, но Юэ Бу-цюнь махнул рукой, и уже начал спускаться с утеса.

Госпожа Юэ произнесла тихим голосом: «Эту половину месяца необходимо тренировать гун – работу с энергией, оттачивать мастерство владения мечом. Это дело для твоей жизни имеет огромное значение, ни в коем случае нельзя относиться легкомысленно». Лин-ху Чун ответил: «Да, шинян…». Снова промедлил рассказать о деле с приемами, вырезанными на скале, и о человеке в зеленом халате. Госпожа Юэ улыбнулась, показала на спину удаляющегося Юэ Бу-цюня, помахала рукой, повернулась, и сбежала с утеса, быстрыми шагами догнав супруга. Лин-ху Чун задумался: «Отчего шинян сказала, что это для меня имеет огромное значение, ни в коем случае нельзя относиться легкомысленно? И почему шинян дождалась, пока шифу уйдет вперед, и только после этого тайком сообщила мне это? Неужели… неужели…» В этот момент он подумал о таком деле, что сердце его беспорядочно забилось, щеки запылали, он не осмеливался тщательно обдумать это, но из глубины сердца всплыла догадка: «Не иначе, шифу и шинян узнали, что причиной моей болезни была сяошимэй, и в самом деле решили объявить о нашей помолвке? Мне только нужно хорошенько тренироваться, неважно – в управлении энергией, или искусстве меча, во всем могу добиться «рясы и чаши» учителя – смогу стать его преемником. Шифу неудобно было напрямик говорить, а для шинян я как родной сын, она мне тайком намекнула, да кроме этого, что может для моей жизни иметь огромное значение?» Подумав об этом, ощутил небывалый подъем духа, взял в руки меч, приготовился отрабатывать самый изощренный комплекс, пожалованный ему отцом-наставником, но картинки-схемы из дальней пещеры не шли у него из ума, выполняя приемы, он невольно вспоминал разрушающие их контрприемы, дошел до середины, но так и не смог сосредоточится на мече, задумался: «В этот раз не удалось поговорить с шифу и шинян о схемах в дальней пещере, через пол-месяца они вернуться, шифу внимательно изучит эти рисунки, и наверняка полностью разрушит мои колебания».

Хотя госпожа Юэ и вдохновила его своими словами, однако практика цигун и техники меча за эти полмесяца не привели к великому прогрессу, он целыми днями предавался глупым рассуждениям: «Шифу и шинян хотят обручит меня с сяошимэй, а вот она-то согласна? Если мы с ней поженимся, сможет ли она позабыть свои чувства к Линь Пин-чжи? В самом деле, Линь Пин-чжи только что вошел во врата учения, учился у нее технике меча, она сама говорила, что ей постоянно было смертельно скучно, ведь это вовсе не истинные чувства, не то, что у нас с сяошимей, мы-то с ней больше десяти лет вместе днями и ночами?

Тогда я едва не погиб под ударом ладони Ю Цан-хая, и только слово Линь шиди спасло меня, я этого до самой смерти не забуду, если он попадет в беду, я жизни не пожалею, брошусь ему на помощь».

Помесяца промелькнули, как мгновение ока, пришел день, когда после полудня на гору вбежал Юэ Бу-цюнь с супругой, и на этот раз они взяли с собой Ши Дай-цзи, Лу Да-ю и Юэ Лин-шань. Лин-ху Чун, едва увидел, что сяошимей тоже поднимается вместе со всеми, едва произнес: «Шифу, шинян», так у него и голос задрожал. Госпожа Юэ заметила, что его дух в превосходном состоянии, энергия и цвет лица просто несравнимы с тем, что было полмесяца назад, улыбнулась, и закивала головой: «Шань-эр, дочка, ты сервируй дашигэ стол, пусть он досыта наестся, прежде чем с мечом тренироваться». Юэ Лин-шань ответила: «Слушаюсь!» Она внесла корзину с едой в пещеру, и расставила на большом камне чашки и палочки, доверху наполнила одну чашку белым рисом, улыбнулась: «Дашигэ, прошу покушать!» Лин-ху Чун ответил: «Премного… премного благодарен». Юэ Лин-шань засмеялась:

«Что это? Тебя еще бросает то в жар, то в холод? Что это у тебя голос дрожит?» Лин-ху Чун ответил: «Ни… ничего» – а сам подумал: «Если в последующие дни и ночи ты будешь подле меня во время еды, то больше мне в моей жизни и желать нечего». В такое время как он мог думать о еде, «три схватил, два уронил», доел кое-как одну чашку. Юэ Лин-шань произнесла: «Я тебе добавки положу». Лин-ху Чун ответил: «Премного благодарен, не стоит. Шифу и шинян ждут снаружи».

Вышел из пещеры, и увидел Юэ Бу-цюня с супрогой, плечом к плечу сидящих на камне. Лин-ху Чун подошел к ним, и поклонился в ритуальном приветствии, хотел что-то сказать, но почувствовал, какие слова ни говори, ничто не подойдет. Лу Да-ю подмигнул ему, на его лице сияла радость. Лин-ху Чун подумал: «У шестого младшего брата-наставника точно есть для меня радостные вести».

Юэ Бу-цюнь довольно долго сверлил взглядом его лицо, а потом произнес: «Гэнь-мин вчера прибыл из города Чанъань, рассказал, что Тянь Бо-гуан наделал там крупных дел». Лин-ху Чун вздрогнул, сказал: «Тянь Бо-гуан прибыл в Чанъань? Натворил, скорее всего что-то нехорошее». Юэ Бу-цюнь произнес: «Да уж и так ясно, стоит ли говорить? Он в Чанъани за одну ночь ограбил семь больших семейств, это-то ладно, так он еще в каждом доме на стене написал девять больших иероглифов: «Десять тысяч ли одиноко идущий Тянь Бо-гуан одолжил попользоваться»». Лин-ху Чун ахнул, гневно воскликнул: «Град Чанъань расположен рядом с горой Хуашань, он эти иероглифы оставил, чтобы поиздеваться над нашим кланом горы Хуашань. Шифу, мы…»

Юэ Бу-цюнь перебил: «Что?» Лин-ху Чун продолжил: «Да ведь шифу, шинян благородные люди, не пристало вам звать этого преступника на бой, пачкать о него драгоценные мечи. А у ученика гунфу недостаточное, не сможет он быть противником этому преступнику, к тому же ученик наказан, не может спуститься с утеса, чтобы искать злодея, но разрешать ему бесчинствовать у самого подножья горы Хуашань – это просто бесит!»

Юэ Бу-цюнь произнес: «Если бы ты действительно мог покарать этого злодея, то я бы позволил тебе спуститься с утеса, «подвигом искупить преступление». Ты должен был за эти полгода процентов на семьдесят-восемьдесят уразуметь комплекс «Несравненного и не имеющего соперников меча Нин», который демонстрировала тебе матушка-наставница, так попроси шинян дать тебе дополнительные указания, без которых тебе никогда не побить этого злодея-преступника по фамилии Тянь». Лин-ху Чун вздрогнул: «Но ведь шинян вовсе не обучала меня этому виду меча». Но в тот же миг сообразил: «В тот день шинян демонстрировала этот вид меча, хотя и не учила меня напрямую. Но, учитывая мой уровень гунфу в нашей школе, я должен быть понять общие указания, скрытые в этих приемах. План шифу был в том, что эти полгода я буду оттачивать мастерство, так что это можно считать обучением». В его сознании непрерывно билась мысль: «Несравненный меч Нин, несравненный меч Нин!» На его лбу даже пот выступил. С тех пор, как он поднялся на утес, он время от времени вспоминал про этот комплекс, даже повторял его несколько раз, пытаясь разгадать его хитрости, но, с тех пор, как обнаружил в задней пещере схемы, в которых все приемы школы Хуашань были разбиты, понял, что и этот комплекс был разбит самым жалким образом. Он потерял доверие к «Несравненному мечу Нин», как только вспоминал о нем, тут же обрывал себя: «Этот меч разбит людьми, и совершенно бесполезен». Но сейчас, перед лицом Ши Дай-цзи и Лу Да-ю, было совершенно неудобно указывать на недостатки уважаемого метода меча матушки-наставницы.

Юэ Бу-цюнь заметил, как он переменился в лице, и произнес: «Эти приемы ты не отработал как следует? Ну, это не имеет значения, эти приемы меча в нашей школе Хуашань предельно сложны для изучения, у тебя управление энергией огня недостаточное, изначальная энергия тоже не достигла мастерского уровня, в свое время, мало-помалу, само восполнится».

Госпожа Юэ засмеялась: «Чун-эр, ты почему еще не пал на колени в благодарности к шифу? Твой наставник решил передать тебе «Цзы ся гун» – «технику Фиолетовой зарницы»». Лин-ху Чун ощутил в сердце холодок страха, сказал: «Слушаюсь! Премного благодарен отцу-наставнику!», – и уже хотел было опуститься на колени, но Юэ Бу-цюнь, протянув руку, удержал его: «Цзы ся гун» – самая сложная техника методов регулирования сердца и энергии нашей школы, я ее так запросто не передаю. И это не оттого, что я жадничаю, ведь после начала практики нельзя отвлекаться ни на миг, мощная энергия должна идти по каналам без малейшей задержки, в противном случае человеку будет нанесен непоправимый вред, он может преваратиться в одержимого. Чун-эр, я хочу сперва посмотреть, чему ты научился за этим полгода, и уже тогда решу, передавать тебе цзы ся гун, или нет».

Ши Дай-цзи, Лу Да-ю и Юэ Лин-шань, едва услышали, что дашигэ может получить навык «фиолетовой зарницы», так у них сразу лица вытянулись от зависти. Они знали, что цзы ся гун содержит великую мощь и силу, всегда считалось, что «Среди девяти навыков горы Хуашань на первом месте – «цзы ся гун», была такая поговорка, они, хоть и знали, что в их школе по боевым навыкам никто не мог превзойти Лин-ху Чуна, и он неизбежно со временем переймет рясу и патру отца-наставника, и сам станет главой клана горы Хуашань, но они и думать не могли, что шифу так быстро передаст ему главнейший из волшебных навыков их школы. Лу Да-ю произнес: «Дашигэ тренируется с превеликим рдением, каждый раз, когда я нес ему еду, он не сидел в медитации, а усиленно тренировал техники меча». Юэ Лин-шань стрельнула на него глазом, и украдкой скорчила гримасу, подумав: «Ты все лжешь, шестой брат-обезьяна, лишь бы только большому старшему брату-наставнику помочь!» Госпожа Юэ засмеялась: «Чун-эр, вынимай меч! Втроем пошли ловить Тянь Бо-гуана. «В последний миг припасть к стопам Будды», «точить копье, встав в строй», все же немного лучше, чем не заточить вообще». Лин-ху Чун изумленно произнес: «Шинян, ты говоришь, мы втроем пойдем на бой с Тянь Бо-гуаном?» Госпожа Юэ рассмеяылась: «Ты будешь на виду его на бой вызывать, а мы с шифу тебе скрытно поможем. Неважно, кто из нас его убьет, все скажут, что убил ты, во избежание разговоров в воинском сообществе, что мы с шифу об этого негодяя замарались». Юэ Лин-шань захлопала в ладоши и засмеялась: «Вот здорово! Если батюшка с мамой будут скрытно помогать, то дочка тоже согласна вызвать его на бой, а как убьем, скажем, что дочь убила – разве не здорово?»

Госпожа Юэ рассмеялась: «У тебя уже глаза разгорелись, думаешь, это так легко осуществить? Твой дашигэ едва с жизнью не расстался, он уже дрался с этим мерзавцем, около ста приемов каждый провел, изучил «пустоту и полноту» соперника – где реальное усилие, а где обман, а твое гунфу пустяшное – хватит ли его? К тому же скажу, ты приличная девушка, тебе не пристало даже имени этого мерзавца выговаривать, тем более не пристало его на бой вызывать».

Вдруг раздался лязг, и меч рванулся в уколе прямо в грудь Лин-ху Чуна. Пока она с дочкой хихикала, мгновенно вытянула меч с пояса, и атаковала Лин-ху Чуна на среднем уровне. Ответ Лин-ху Чуна тоже был ошеломляюще быстрым, он выхватил меч, провел защиту, мечи встретились с лязгом, и он отступил на шаг назад. Госпожа Юэ вжик- вжик- вжик- вжик- вжик- вжик – шесть раз слитно провела колющие удары, но с легким звоном дзинь- дзинь- дзинь- дзинь- дзинь- дзинь – Лин-ху Чун их все отразил. Госпожа Юэ вскричала: «Еще прием!»

Вдруг ее техника меча разительно изменилась, меч вышел с рубящим ударом, пошли рассечения и подрезания, и это уже не была техника меча горы Хуашань. Лин-ху Чун догадался, что шинян воспроизводила стиль быстрой сабли Тянь Бо-гуана, чтобы он смог разбить эту технику, и покарать преступника. Было видно, что госпожа Юэ постоянно увеличивала скорость приемов, и каждый новый прием без малейшего перерыва следовал за другим. Юэ Лин-шань обратилась к отцу: «Батюшка, мамины приемы такие быстрые, они уже не только на технику меча не похожи, они уже и сабельными не являются, такое не под силу и технике быстрой сабли Тянь Бо-гуана».

Юэ Бу-цюнь неуловимо улыбнулся, сказав: «Боевое мастерство Тянь Бо-гуана удивительно, его сабельные приемы разве так просто покажешь? Твоя матушка тоже не воспроизводит в точности его методы сабли, она только желает с наибольшей достоверностью продемонстрировать один иероглиф – «быстрый». Она не столько показывает, как разбить приемы Тянь Бо-гуана, но желает научить методам противостояния его скорости. Смотри! Отлично! «Справедливый феникс»!»

Он увидел, что Лин-ху Чун слегка погрузил левое плечо, с мечом в левой руке стал отводить наискосок, прижал правый локоть, начиная прием «справедливый феникс». В этот миг данный прием был очень уместным, он обрадовался, и даже вскричал от удовольствия. Но, едва, выговорил иероглиф «справедливость», оказалось, что Лин-ху Чун выполняет этот прием без силы, и его удар не может пробиться через паутину ударов госпожи Юэ. Юэ Бу-цюнь разочарованно выдохнул, в сердце подумав: «Этот прием намного хуже». Госпожа Юэ скидок не делала, провела еще три атаки мечом, так, что руки Лин-ху Чуна ослабли, а ноги стали путаться. Юэ Бу-цюнь заметил, что приемы у Лин-ху Чуна пошли беспорядочные, не фиксированные в правильных формах, идущие как попало, и из десятка приемов начали попадаться два-три не имеющие отношения к их школе, он все больше менялся в лице. Но, хотя приемы Лин-ху Чуна были разбросанными и неоформленными, он умудрялся сдерживать мощные атаки госпожи Юэ. Он отступал до самой каменной стены, так, что уже не осталось пути назад, постепенно начиная применять встречные удары, и в этот самый миг внезапно провел прием «Уступчивостью встретить гостя» – с мечей посыпались искры, покатившиеся между бровями и около виска госпожи Юэ.

Госпожа Юэ тут же защитилась мечом, выставив его прямо перед телом, она знала, что этот прием «уступчивостью встретить гостя» содержит десятки мощных продолжений, и Лин-ху Чун овладел этим приемом, как самым заурядным. Она хоть и знала, что не заколет саму себя, но отразить такую атаку было вовсе не легко. Он применил принцип «прибегнуть к атаке ради защиты», внимательно выжидая, провел косой удар, оказавшийся слабым, неоформленным, и совершенно неопасным. Госпожа Юэ прокричала: «Выполняй приемы тщательно, что ты такой несобранный?», и трижды слитно рубанула мечом. Видя, что Лин-ху Чун снова отступает, она вскричала: «Прием «Уступчивостью встретить гостя» разве так выполняется? Да это одна сплошная болезнь, ты что, забыл все, чему тебя шифу обучал? Лин-ху Чун произнес: «Да», на его лице проявилось выражение стыда, и он вернул меч в позицию.

Ши Дай-цзы и Лу Да-ю заметили, что шифу становится все более мрачным, и оба начали переживать, тут вдруг засвистел ветер, и госпожа Юэ начала непрерывное движение, так что ее силуэт превратился в зеленую тень, только меч сверкал, но она уже не проводила никаких приемов. В голове у Лин-ху Чуна был полный сумбур, он думал одно и тоже: «Если я проведу прием «Дикая лошадь бешено мчится», то противник отразит его, и своей тонкой техникой его разобьет, если я проведу прием «Бить искоса», то мне не избежать тяжелого увечья». Каждый раз, когда он собирался провести какой-либо прием его школы, невольно вспоминал, как этот прием разбивается техниками, выгравированными на каменной стене. Прежде, чем проводить приемы «справедливый феникс», и «уступчивостью встретить гостя», он тоже вспомнил, что они разбиты врагами, и не смог выполнить их с полным мастерством, забеспокоился, и вернул меч в оборонительную позицию.

Используя технику быстрого меча, госпожа Юэ ожидала, что Лин-ху Чун прибегнет к ее технике «Не имеющий соперников меч Нин», дабы сломить силу противника, однако Лин-ху Чун слишком легко опустил руки, не проявляя бойцовского духа, что было на него совсем не похоже. Она всегда знала, что этот ученик обладает предельным мужеством, с детских лет «Неба не боится, Земли не страшиться», но сейчас вдруг прекратил сопротивление, это было невиданно, она невольно рассердилась, и прикрикнула: «Все еще не прибегаешь к той технике меча?» Лин-ху Чун произнес: «Слушаюсь!», сделал укол мсечом, эта техника казалось, и правда была похожа на созданный госпожой Юэ «не имеющий соперников меч Нин». Госпожа Юэ вскрикнула: «Хорошо!», зная, что эта техника предельно резкая, и ее не отбить напрямую, уклонилась корпусом в сторону, немедленно забирая меч назад. Однако Лин-ху Чун как раз подумал: «Этот прием не пройдет, он бесполезен, приведет к поражению». Внезапно он почувствовал резкий удар, и меч вылетел из его руки. Лин-ху Чун невольно испугано вскрикнул.

Госпожа пустила в дело меч, он радугой пронесся над ней, раздался звон, это был ее прием «Несравненный меч Нин». Когда она создавала этот прием, она была полна могучей силы, а после завершения создания этого приема, она по-прежнему уделяла ему внимание и непрерывно совершенствовала, так, что казалось, он стал и еще более быстрым, и еще более мощным, и мало кто из противников мог от него защититься. Когда она увидела, насколько отвратительно и небрежно выполняет Лин-ху Чун этот великолепный прием, будто «рисовал тигра, а вышла собака», в его руках мощная техника превратилась в пошлое глумление. Она рассвирепела, и сама выполнила этот прием. Хотя она и не ранила ученика, но мощь была столь велика, что, хоть лезвие и не коснулось, сила меча передалась на все тело Лин-ху Чуна.

Юэ Бу-цюнь отчетливо видел, что Лин-ху Чун уже не может уклоняться, не в силах блокировать атаки и тем более контратаковать, когда-то госпожа Юэ уже коснулась тела Лин-ху Чуна своим длинным мечом, и потрясла его внутренней энергией, сломав собственный меч, сейчас же сила была сконцентрирована на кончике меча, и этот удар Лин-ху Чуну было уже не отбить. Юэ Бу-цюнь пробормотал: «Скверно!»

Он поспешно выдернул меч из-за пояса дочери, шагнул вперед, и, когда меч госпожи Юэ был в половине локтя от груди Лин-ху Чуна, он уже собрался в последний момент отразить удар своей супруги.

Но в этот миг, короткий, как вспышка кремня, Лин-ху Чун успел выдернуть у себя из-за пояса пустые ножны, присел, и направил ножны навстречу атаке госпожи Юэ. Этот прием был как раз тем, который он видел выгравированным на скале в задней пещере, когда воин с шестом направил свой шест навстречу мечу противника, и их меч и шест слились в единую линию. При их соразмеримой силе меч не мог не сломаться.

Меч был выбит из руки Лин-ху Чуна, а между тем, атака шинян приближалась, как гром среди ясного неба, его мысли полностью смешались, в мозгу один за другим проносились приемы со стены из задней пещеры, но отразить этот удар госпожи Юэ он уже не успевал. В самый последний миг он вспомнил соответствующий прием с каменной стены, меч несся ему навстречу крайне быстро, и дольше раздумывать было некогда, но разве у него было время сейчас искать шест?

Ему под руку попались ножны, и он ткнул ими навстречу мечу, выстроив их в единую линию. Даже если бы у него под рукой были не ножны, а ком земли, даже просто рисовая соломинка, он бы все равно принял такую позицию, выставив их против меча. Внутренняя энергия сама собой выставила руку в правильной форме, но вдруг раздался лязг, и меч госпожи Юэ вошел точно в ножны.

Лин-ху Чун был в панике, и не успел перевернуть ножны, ткнул ими, как схватил, и случайно вышло так, что этот конец ножен не смог сломать клинок госпожи Юэ, зато ее меч плотно вошел в ножны. Госпожа Юэ вздрогнула, ее руку пронзила резкая боль, и меч вышел у нее из рук – это Лин-ху Чун поймал его в ножны. Лин-ху Чун знал множество продолжений этого приема, но сейчас все шло само собой, он самопроизвольно вытянул ножны вперед, дотронувшись до горла госпожи Юэ, это было опасное касание, однако горла госпожи Юэ коснулась лишь рукоять ее собственного меча.

Юэ Бу-цюнь и испугался, и разгневался, взмахнул мечом, и ударил им по ножнам меча Лин-ху Чуна. В этот раз он применил «Цзы ся гун» – «Искусство пурпурной зарницы», Лин-ху Чун почувствовал, что его охватил жар, его отбросило на три шага, и он опрокинулся на землю. Ножны, вместе с мечом, разлетелись на три или четыре части, сверкнула яркая вспышка, из воздуха вывалился осколок меча, и вонзился в землю едва не по рукоятку. Ши Дай-цзи, Лу Да-ю и Юэ Лин-шань, остолбенев, смотрели во все глаза.

Юэ Бу-цюнь подскочил к Лин-ху Чуну, и правой рукой отвесил ему пару оплеух, гневно крича: «Ты, скотина, что творишь?» У Лин-ху Чуна голова закружилась, тело затряслось, он рухнул на колени, произнеся: «Шифу, шинян, ученик достоин смерти». Юэ Бу-цюнь рассвирепел до предела, заорал: «Ты полгода на утесе сидел, ты о чем думал, ты какое гунфу тренировал?» Лин-ху Чун произнес: «Уч… ученик какое гунфу тренировал?» Юэ Бу-цюнь снова спросил строгим голосом: «Что за прием ты провел против шинян, что это за безумная выдумка?» Лин-ху Чун неразборчиво забормотал: «Ученик… ученик и думал, и не думал, увидел опасность, схватил, что под руку подвернулось». Юэ Бу-цюнь вздохнул: «Я уже догадался, что ты неосознанно схватил, что под руку подвернулось, и именно поэтому я так и рассердился. Если бы ты только мог понять, что ты сам уже встал на путь зла, понял бы ты, как трудно самому себя оттуда вытащить?» Лин-ху Чун опустив голову, произнес: «прошу отца-наставника дать указания».

Прошло довольно много времени, прежде чем госпожа Юэ пришла в себя. Когда она овладела собой, то увидела, что Лин-ху Чун уже получил от ее мужа оплеухи, его щеки опухли и имели фиолетовый оттенок. Она и пожалела его, и восхитилась, произнесла: «Вставай! Об этом запрете ты прежде знать не мог». Обернувшись к мужу, произнесла: «Старший брат-наставник, Чун-эр умел и обладает навыками, не видел нас с тобой эти полгода, сам тренировался, вот и встал на путь зла. Но, если он ушел не слишком далеко, то еще не поздно все исправить».

Юэ Бу-цюнь покачал головой, сказал Лин-ху Чуну: «Вставай». Лин-ху Чун поднялся, огляделся, обнаружив осколки меча и обломки ножен, в полном непонимании, что это шифу и шинян твердят о том, что он вступил на путь зла. Юэ Бу-цюнь махнул рукой Ши Дай-цзи и остальным, произнеся: Идите-ка все сюда». Ши Дай-цзи, Лу Да-ю и Юэ Лин-шань хором ответили: «Слушаемся».
Они подошли и встали перед ним. Юэ Бу-цюнь присел на камень, и медленно-медленно начал рассказ: «Двадцать пять лет назад, гунфу нашей школы разделилось на последователей истинного пути и пути зла». Лин-ху Чун и другие были изумлены, равно подумав: «Гунфу клана горы Хуашань едино, разве может оно делиться на два пути – истинный путь и путь зла? Почему шифу прежде нам об этом не говорил?» Юэ Лин-шань сказала: «Батюшка, то, что мы тренируем, разумеется, является истинным гунфу».

Юэ Бу-цюнь ответил: «Это само собой, неужели можно сознательно тренировать еретическое учение «боковых врат и левого пути»? Да вот только последователи левого пути сами себя считают последователями истины, а нас считают уклонившимися на сторону зла. Но уже давным-давно зло и добро разделились, ветвь боковых врат и левого пути рассеялась как черные тучи, двадцать пять лет назад, и уже более не вернется в этот мир. Юэ Лин-шань произнесла: «Не удивительно, что я никогда об этом не слышала. Батюшка, эта ветвь боковых врат и левого пути уже истреблена, так и не стоит о ней упоминать».

Юэ Бу-цюнь ответил: «Что ты понимаешь? Так называемые «боковые врата, левый путь», вовсе не настоящий путь злого демонического учения, это просто иной подход к тренировкам. Когда я начал передавать вам учение нашей школы, с чего я начинал?» Говоря это, посмотрел Лин-ху Чуну в лицо. Лин-ху Чун ответил: «Самым первым был навык управления энергией ци, начало было с цигун». Юэ Бу-цюнь произнес: «Правильно. Гунфу клана горы Хуашань концентрируется прежде всего на иероглифе «ци». Добьешься успеха в цигун – это поможет биться и кулаками, и ногами, возьмешься за саблю или меч – и тут поможет. Это везде помогает, дает преимущество во всем, это правильный путь тренировок в нашей школе. Но в нашей школе когда-то были и другие наставники, которые прежде всего концентрировались на иероглифе «меч». Добивались успеха в искусстве меча, и, даже при среднем уровне внутренней силы, тоже могли одерживать победы над врагом. В этом было главное различие между истинным путем и путем зла.

Юэ Лин-шань произнесла: «Батюшка, дочь хочет сказать несколько слов, только ты не гневайся». Юэ Бу-цюнь произнес: «Что за слова?» Юэ Лин-шань сказала: «Я думаю, в нашей школе воинского искусства, цигун, разумеется, очень важен, но и на искусство меча нельзя смотреть свысока. Если только один цигун очень мощный, а искусство меча не доведено до совершенства, то нельзя достигнуть всей великой мощи гунфу нашей школы».

Юэ Бу-цюнь вздохнул, и произнес: «Кто сказал, что искусство меча не важно? Принципиально то, с чего начинать. В этом цигун важнее». Юэ Лин-шань сказала: «Самой лучшее, это цигун и искусство меча, оба они важны». Юэ Бу-цюнь разозлился: «Просто в одной этой фразе, уже почти демоническое учение. Оба важны, то же самое, что сказать, что оба не важны. Говорят «Чтобы распутать сеть, начинай с верхней веревки-гань, и цель будет достигнута». Что есть цель, что есть средство – вот что надо четко различать. В тот год, когда наша школа разделилась на фракции добра и зла, произошел ужасный мятеж – «небо сотряслось, и земля перевернулась». Скажи ты эти слова тридцать лет назад, боюсь, и половины дня бы не прошло – и твое тело разлучилось бы с головой».

Юэ Лин-шань вытянула язык от удивления, сказала: «За неправильно сказанные слова, и уже голову отрубать – откуда такая жестокость?» Юэ Бу-цюнь сказал: «В моей юности в нашей школе последователи меча бились с последователями энергии, и не было ясно, кто победит. Если бы ты тогда открыто это сказала, последователи энергии захотели бы убить тебя, да и последователи меча тоже. Скажи ты, что цигун и техника меча имеют равный вес, то и те, и другие бы ополчились бы на тебя, последователи энергии сказали бы, что ты возвышаешь значение меча, а сторонники меча обвинили бы тебя в заблуждениях и потере истинного пути».

Юэ Лин-шань произнесла: «Кто прав, кто ошибается, к чему такую битву устраивать? Устроить соревнование, разве не станет очевидным истинное и ошибочное?» Юэ Бу-цюнь вздохнул, и медленно заговорил: «Тридцать лет назад, наша фракция энергии была в меньшинстве, последователи меча нашего клана имели подавляющее большинство. К тому же, гунфу меча нарабатывается быстрее, успех приходит раньше. Если все тренируются десять лет, то последователи меча возьмут верх, если тренировки продолжить до двадцати лет, тогда то одни будут побеждать, то другие, и трудно будет определить победителя. После двадцати лет гунфу последователей цигун будет мало-помалу нарастать, чем дальше – тем мощнее. И только после тридцати лет тренировок последователи гунфу меча не смогут глядеть свысока на последователей энергии. Но ведь нужно двадцать лет тренировок, чтобы достичь такого уровня, но, если это будут двадцать лет непрерывных боев между двумя группировками, то сказать такое будет легче, чем осуществить». Юэ Лин-шань произнесла: «Но впоследствии, последователи меча признали свое заблуждение, так или нет?»

Юэ Бу-цюнь безмолвно покачал головой. Молчание длилось довольно долго, и наконец, он сказал: «Они твердо держались до самого смертного конца, так и не признали поражения. Несмотря на то, что на вершине пика Нефритовой девы, во время большого турнира они были разбиты наголову, большинство из них… большинство из них, обернув меч, покончили с собой. Кто остался в живых, растворился в горестной безвестности, и более не показывался среди сообщества боевых искусств». Лин-ху Чун, Юэ Лин-шань, и другие, тихонько охнули.

Юэ Лин-шань произнесла: «Все ведь братья по школе, сразились на мечах, кто-то проиграл, кто-то победил, что в этом такого! Ради чего такое устраивать?» Юэ Бу-цюнь сказал: «В изучении боевого искусства необходимо понимать корни и основы, это не просто забавы с мечом между братьями по школе. В тот год кланы меча пяти твердынь боролись за лидерство в союзе. Если говорить о талантах и уровне боевого мастерства, то наша фракция всегда имела лидерство в союзе. Но в тот год внутренние распри нас ослабили, в соревновании на вершине Нефритовой Девы погибло более двадцати мастеров старшего поколения, направление меча было разбито полностью, да и мастера направления энергии понесли немалый ущерб, так что руководство в союзе перешло к клану горы Суншань. А причиной всех бед была распря между сторонниками меча и энергии». Лин-ху Чун и другие согласно закивали головами.

Юэ Бу-цюнь произнес: «Наш клан не стал главой альянса, ну да ладно; имени клана Хуашань был нанесен ущерб, да и это не столь важно; самое тяжелое, что возникла вражда между братьями наставниками в самом клане, взаимное истребление. До этого времени члены нашего клана были как кости и мясо, в результате стали убивать друг друга с необычайной лютостью. Сейчас, вспоминая те годы, когда на горе Хуашань опасность грозила каждому, не могу удержаться от трепета». Говоря это, он взглянул на госпожу Юэ.

На лице госпожи Юэ дрогнула жилка, она вспомнила, как мастера их клана истребляли друг друга, и невольно содрогнулась от ужаса.

Юэ Бу-цюнь медленно развязал рубашку, и оголил грудь. Юэ Лин-шань вскрикнула: «Ай-я, батюшка, ты… ты…», – она увидела на груди отца шрам длиной поболее двух локтей. От левого плеча до правой стороны груди шел длинный косой шрам, который, хоть и выглядел уже давным-давно затянувшимся, но по-прежнему алел красным цветом, было ясно, что в тот год рана была крайне тяжелой, на грани жизни и смерти.

Лин-ху Чун и Юэ Лин-шань оба провели детство в компании с Юэ Бу-цюнем и его мечом, но только сегодня узнали, какой страшный шрам у него на груди. Юэ Бу-цюнь запахнул отворот, скрепил застежки, и сказал: «В тот день был великий турнир на вершине Нефритовой Девы, я скрестил меч с дядюшкой-наставником нашей школы, и был повержен. Он счел меня мертвым, и не стал обращать внимание. Если бы он добавил еще один удар мечом, Хэ-хэ!»

Юэ Лин-шань засмеялась: «Батюшка, конечно же, нет, иначе бы разве была бы тогда здесь я, Юэ Лин-шань». Юэ Бу-цюнь усмехнулся, затем его лицо сделалось предельно серьезным: «Это великая тайна нашей школы, никто не должен об этом проговориться. Бойцы других кланов, хотя и знают, что школа горы Хуашань в один день потеряла около двадцати мастеров высочайшего класса, но никто не знает настоящей причины. Мы сказали только, что разразилась внезапная эпидемия чумы, нельзя было, чтобы другие узнали об этом огромном позоре нашего клана.

Вот об этих причинах и последствиях событий тех дней сегодня пришлось волей-неволей вам рассказать, чтобы предотвратить беды. Если бы Чун-эр и дальше пошел бы таким путем, то, и трех лет бы не прошло, как прозвучали бы слова «Меч важнее Ци», а это было бы крайне опасно, погубило бы не только его самого, но и разрушило бы усилия мастеров прошлых лет, отдавших свои жизни ради основ воинского учения нашего клана, да и весь наш клан горы Хуашань был бы им погублен.

Услыхав это, Лин-ху Чун содрогнулся всем телом, опустив голову, произнес: «Ученик сов