Внешняя политика РФ в 1990-е – 2000-е гг.

В.И. Михайленко

ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА РФ В 1990-е – 2000-е гг.

Распад СССР и новая конфигурация МО.

«Эпоха Горбачева» подтверждает справедливость грустной истины Л. Токвиля – «наиболее опасный момент для плохого режима есть именно тот, когда он делает попытки стать лучше».

С середины 80-х гг. появились симптомы развала Советского Союза изнутри. Советская внешняя политика, которую курировал непосредственно сам Горбачев, все более превращалась в инструмент решения проблем внутренней стабильности. Но самое парадоксальное заключалось в нереалистичной оценке этого положения в советском руководстве. Как показывает запись заседания декабрьского 1988 г. заседания Политбюро среди его членов господствовали оптимистические настроения, что именно Советский Союз является решающим фактором мирового развития[1].

Провозглашенная программа «нового мышления для СССР и всего мира» являлась не менее утопическим документом, чем идея мировой революции. Надо быть полным дилетантом в области международных отношений, каковыми и были Горбачев и Шеварднадзе, чтобы не понимать: в реальной международной жизни не бывает стерильной независимости малых государств. Уход из Восточной Европы не был закреплен международными договорами, учитывающими национальные интересы России.

Б.В. Кувалдин, например, считает, что достигнутое в декабре 1989 г. на Мальте «взаимопонимание двух президентов по принципиальным вопросам сделало возможной мирную трансформацию послевоенного устройства Европы, ликвидацию восточноевропейских режимов, объединение Германии, углубление хельсинского процесса»[2].

Однако эта возможность перехода к новой системе мирового порядка не была закреплена международно-правовыми договорами. Советский Союз, будучи одним из творцов Ялтинско-хельсинского мира, ушел из системы «по-английски», сложив с себя всю политическую и юридическую ответственность за последствия разрушения международной системы. На этом фоне странными представляются обвинения в адрес США и НАТО, которые воспользовались возникшим вакуумом власти, и установили свои правила игры, чтобы не допустить мирового хаоса.

С распадом Советской империи прекратил существование «Ялтинский мир», политическая система, созданная державами победительницами после поражения гитлеровской коалиции. Сегодня независимые государства Восточной Европы и Балтии добровольно расстаются с частью собственного суверенитета ради решения более важной стратегической задачи – стать составной частью того цивилизованного мира, идеалы которого разделяет большинство населения. С позиций цивилизационного измерения международных отношений причинно-каузальные связи свободы внешнеполитического выбора детерминируются условиями, при которых возможно выживание конкретного социума.

 

Движущие силы внешней политики Российской Федерации

А.В. Торкунов. Современные международные отношения// http://society.polbu.ru/torkunov_relations/ch72_ii.html

Список литературы

Конституция Российской Федерации. Принята всенародным голосованием 12 декабря 1993 года. - М., 1995.

Распоряжение Президента Российской Федерации «Об обеспечении единой внешнеполитической линии Российской Федерации в международных отношениях» // Российские вести. - 1992. - 19 нояб.

Валента И. Советское вторжение в Чехословакию, 1968: анатомия решения. - М., 1991.

Гарнет Ш. Медведь, застрявший в Великой Тесноте // Pro et Contra.-1997.-Т.2.-№1.

Орлов В. Что выгодно Минатому // Pro et Contra. -1997. - Т.2. - № 3.

От реформ к стабилизации... Внешняя, военная и экономическая политика России / Отв. ред. А. Загорский, С. Лопухин, С. Росси. - М., 1995.

Паин Э., Попов А. Принятие политических решений в вопросах использования силы в США и России // Как делается политика США и России. Принятие решений об использовании американских и российских вооруженных сил в региональных конфликтах конца XX века / Под ред. Дж. Р. Азраела, Э. Паина, А. Попова. - М., 1996.

Паппэ Я. Нефтяная и газовая дипломатия России // Pro et Contra. -1997.-Т. 2.-№3.

Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.policy03.narod.ru/

В.И. Михайленко

Усилилась преступность. Социальное расслоение разделило страну не только на бедных и богатых, но и на тех, кто перестал рассчитывать на государственный патернализм и нашел в себе силы противостоять тяжелым обстоятельствам, рассчитывая только на собственные силы, и на тех, кто опустил руки перед давлением внешних обстоятельств.

Споры о формах и методах гайдаровских реформ продолжают разделять российское экспертное сообщество. Только ленивый не критикует их радикализм. Однако на всем постсоветском пространстве не было ни одного позитивного опыта «мягкого» реформирования тотально огосударствленной и преимущественно милитаризованной экономики. Гайдаровские реформы не только позволили выйти из продуктового и товарного дефицита, но и стимулировали рост мелкого и среднего частного производства, развитие сферы услуг.

Хуже обстояли дела в тяжелой и легкой промышленности, сельском хозяйстве, но особенно плохо в военно-промышленном секторе. Государство практически перестало закупать военную технику. А высокотехнологичные предприятия военно-промышленного комплекса оказались неспособными производить продукцию двойного назначения. Легкая промышленность рухнула под напором дешевых китайских товаров.

Литература

1. Федоров Ю. Кризис внешней политики России: концептуальный аспект // Внешняя политика России: 1991-2000. Часть II. Том 6. 2001, Зима-весна.

2. Кандель П. Российские национально-государственные интересы и заурядные отечественные парадоксы // Внешняя политика России: 1991-2000. Часть II. Том 6. 2001, № 4, Осень.

3. Козырев А.В. Стратегия партнерства // Международная жизнь. 1994. №5. С. 5.

4. Линч Аллен. Реализм Российской внешней политики // Внешняя политика России: 1991-2000. Часть II. Том 6. 2001, № 4, Осень.

5. Легволд Р. Американский взгляд на российскую внешнюю политику: страхи и фантазии // Pro et Contra. 1997. Т. 2. № 1. С. 41-42, 49.

6. Вайнштейн Г. Новый миропорядок? // http://www.prof.msu.ru/publ/book5/c5_1_1.htm.

7. Косолапов Н.А. Конфликты постсоветского пространства: политические реалии // Мировая экономика и международные отношения. 1995. №10. С. 39.

 

Соразмерная ответственность

Я вовсе не имею в виду мартовский 2007 года Обзор внешней политики МИДа и тем более прощальное апрельское Послание президента Федеральному собранию. Следы доктринальности не стоит искать и в «на все лады склоняемой» мюнхенской речи. Не потому, что перечисленные документы не представительны, а потому, что все они вторичны. В них развивается и конкретизируется в привязке к разным ситуациям главная «обрамляющая» внешнеполитическая идея Путина – приведение международного влияния России в соответствие с ее новыми экономическими возможностями.

Но сама эта идея была высказана намного раньше. Судите сами, 26 июня 2006 года президент Путин провел, казалось бы, обычную рабочую встречу с послами и представителями Российской Федерации в МИДе на Смоленской площади. Формальным поводом к встрече было нападение террористов на российских дипломатов в Багдаде, повлекшее их гибель. Речь должна была идти о трудностях профессии дипломата в новых международных условиях.

Но речь президента оказалась самой концептуально насыщенной из всех выступлений российских руководителей со времени распада СССР. Впервые были ясно сформулированы новые приоритеты Российской Федерации на мировой арене. Неожиданно для присутствовавших и как-то немного буднично Путин вдруг заявил: «Россия в целом должна нести соразмерную своему положению и возможностям ответственность за глобальное и социально-экономическое развитие». Это был непривычный взгляд на ситуацию. Президент прямо сослался на укрепление экономических позиций страны и предложил привести политическое влияние России в мире в соответствие с ее приобретенными экономическими возможностями.

Напомним: известны две официальные доктрины внешней политики Российской Федерации – 1992 и 2000 годов. Обе они выстроены по другой, идущей еще со времен Горбачева, логике. В тех документах российские приоритеты и прямо, и косвенно привязывались к ориентации на «дружбу» или «партнерство» с теми или иными группами стран (Запад – не-Запад, Евросоюз – СНГ, США – Китай и так далее). В июньской речи 2006 года международные ориентиры России были впервые за 15 лет привязаны не к странам, а к широкой глобальной проблематике.

В этом смысле доктрину приведения политического влияния России в соответствие с ее экономическими возможностями можно считать первой глобальной доктриной Российской Федерации – насколько, конечно, вообще о таковой уместно говорить с учетом хрупкости хозяйственного подъема в стране. Это новое понимание роли России в глобальной политике спустя менее года эхом прозвучало в преамбуле первого в истории официального Обзора внешней политики Российской Федерации, который был опубликован Министерством иностранных дел 28 марта 2007 года. В тексте этого документа тема «сильной и более уверенной в себе России» оказалась уже сквозной.

Более того, и по форме новая концепция была и первой для России «настоящей доктриной» в общемировом смысле слова. Она представляла собой не пространный министерский доклад (какими были официальные доктрины 1992 и 2000 годов), а относительно краткий текст, немногие положения которого были поданы нарочито укрупненно.

Позднее положения июньской речи действительно дополнялись и конкретизировались помимо Обзора внешней политики в материалах ежегодной «большой пресс-конференции» президента с представителями российских и иностранных СМИ 1 февраля 2007 года и в Послании президента Федеральному собранию 26 апреля 2007 года.

Деидеологизация по Путину

Содержательные новации 2006–2007 годов образовали несколько групп. Во-первых, если в первой половине 1990-х годов мировая политика виделась российским руководителям через призму солидарности демократических стран, то в 2000-х годах иным стало отношение и к солидарности, и к идейно-политической близости, и к совместным действиям. После Боснии и Косово предполагать совпадение интересов России и стран НАТО «по определению» было невозможно. Еще менее уместно было ожидать подобного после начала войны США и Британии против Ирака. В Москве явно не хотели коалиций просто «из солидарности». В июньской речи были расставлены точки над i: Россия не хочет никакой конфронтации, но «мы ни в каких «священных союзах» участвовать не будем», подчеркнул Путин.

Ироническая ссылка на «священные союзы» прозвучала как своеобразный отказ от наследия «демократической солидарности». В противовес ей Москва стала более активно выступать за межцивилизационный диалог – под участием в котором помимо прочего понимается, надо полагать, работа российской делегации с 2000 года в качестве наблюдателя в Организации Исламская Конференция.

Любопытно, что «деидеологизация по Путину» выглядела как антипод «либеральной идеологизации» при Ельцине, но одновременно и как аналог «деидеологизации по Горбачеву» в конце 1980-х годов. Логика Горбачева оказалась в каком-то смысле ближе Путину, чем приоритеты Ельцина, который привел его к власти.

Смысл диверсификации

Во-вторых, важным мотивом российских концептуальных построений стал тезис о диверсификации (от англ. слова divercify, что означает «разнообразить»). Хорошо знакомый специалистам по мировой энергетике, этот термин стал в ходу у политиков высокого уровня только в 2000-х годах. Для администрации Буша начиная с 2007 года слово «диверсификация» было ключевым понятием программы укрепления энергетической безопасности США и сокращения ее зависимости от импорта энергоносителей из политически нестабильного региона Ближнего Востока. Американцы хотели рассредоточить источники поступления нефти по всему миру, измельчить роль каждого в отдельности, повысив тем самым надежность американских закупок в целом.

В российском руководстве смысл диверсификации трактовался шире. Судя по выступлениям президента, диверсификация – прежде всего внешнеполитический инструмент, при помощи которого Россия намерена добиться сокращения зависимости от транзитных стран (Украины и Белоруссии) за счет освоения новых маршрутов экспорта энергоносителей (по дну Балтики и через северные порты).

В то же время диверсификация подразумевала и ограничение роли стран ЕС как потребителей российских газа и нефти. Евросоюз разумно заявлял о намерении (подобно Соединенным Штатам) шире использовать альтернативные источники энергии, свертывать по возможности импорт из России («диверсификация по-евросоюзовски»). Москва стала продумывать варианты налаживания экспорта в Китай и строительство трубопроводных систем к побережью Тихого океана. В этом смысле, подчеркивал Путин, «мы лишь отстаиваем свои экономические интересы и используем свои конкурентные преимущества, как это делают все без исключения страны».

Существует и третий смысл диверсификации. Несмотря на стремление России удержать линию доверительного диалога с США, изменения в российско-американских отношениях происходили. Хотя нарастания враждебности между Россией и США на уровне реальной политики нет, присутствует осторожное дистанцирование Москвы от поддержки чрезмерно рискованных предприятий Вашингтона.

Есть и связанные с этим сомнения американской администрации в том, насколько Соединенные Штаты могут рассчитывать на продолжение партнерских отношений с Москвой, если военно-политическая линия Буша, например, станет еще более жесткой в регионах мира, близких к границам России. Вот почему диверсификация – указание (пока еще больше символическое) на то, что рядом с вектором преимущественного сближения России с Западом может возникнуть вектор ускоренного развития партнерства со странами, не входящими в «Группу восьми». Могут иметься в виду, например, Индия, Бразилия и Китай.

Усложнение мировидения

В-третьих, документы показывают, насколько усложнилось российское мировидение в целом. Напряженное отношение к глобализации как процессу неодолимому, но направляемому из США и потенциально подрывающему международные позиции России, сменилось сдержанно позитивной оценкой. Признается, что глобализация ведет к «более равномерному распределению ресурсов влияния и экономического роста, закладывая объективную основу для многополярной конструкции международных отношений».

В правительственных кругах, очевидно, с удовлетворением констатировали, что в мире «…постепенно восстанавливаются равновесие и конкурентная среда, которые были утеряны с окончанием холодной войны.

Источники угроз

В-четвертых, в новом ключе трактовались и источники угроз международной стабильности. Если в 1990-х годах таковыми было принято считать незавершенность внутренних преобразований в самой России, то в 2000-х годах понятие внешних угроз вернулось. К таковым отнесены расширение конфликтного пространства в мировой политике, выпадение проблематики разоружения из глобальной повестки дня, попытки создания «однополярного мира», навязывание другим странам своих политических систем и моделей развития, произвольное применение и толкование международного права.

Список угроз продолжает курс Запада на сохранение разделительных линий в мировой политике за счет постепенного расширения – посредством кооптации новых членов – сферы западного влияния. Отдельно упоминается «выбор в пользу реидеологизации и милитаризации международных отношений».

В российских официальных текстах почти не встречается слово «конфронтация», но в них стал фигурировать термин «конкуренция» – не стран и народов, а ценностных ориентиров и моделей развития. Про такую конкуренцию говорится, что она «приобретает цивилизационное измерение».

 

Управляемый антиамериканизм

Очевидно, напористая, хоть и завуалированная критика американского лидерства пронизывает российское внешнеполитическое мышление. При этом со стороны Москвы заметна попытка «перехватить позицию» критики. Раньше Запад порицал Москву за небрежение демократией и злоупотребление силовым подходом. Теперь наоборот – скорее Россия старается критиковать США за односторонность («однополярность»), апеллируя к ценностям демократического мироуправления, международного права, справедливости и конституционализма в том смысле, как его понимают американские международники-институционалисты. США в долгу не остаются и указывают на недостаток свободы и демократии в самой России.

Опасность критицизма вряд ли стоит переоценивать. За полтора десятилетия новых отношений между Россией и США, Россией и Западом в целом сложилась своего рода «симметрия управляемой воинственности» словесных баталий. Россияне не идеально, но в основном научились у западных партнеров базовым техникам производства критики и управления ею. Похоже, что в Кремле и Белом доме этот аспект отношений понимают, можно немного порадоваться, в одинаковом ключе. Вряд ли случайно поэтому в ходе майского блиц-визита в Москву госсекретаря США Райс так отчетливо прозвучал мотив неуместности «перегрева страстей», к нагнетанию которых имеют примерно одинаковое отношение и СМИ, и депутаты законодательных собраний США и России.

Пока же в Москве нарочито задиристые антиамериканские статьи продолжают выполнять ту же функцию, которая в США отводится статьям антироссийским. Их число и мера критичности, так же, как в западных странах, коррелируется с текущими интересами внутренней политической конъюнктуры, прежде всего электоральной. «Управляемый антиамериканизм» в России – кузен «управляемой русофобии» в США, с той разницей, что второй – изощренней и разнообразней первого и, главное, более тонко управляем. Традиция американского массового критического слова старше, богаче и мощнее. Российскому аналогу есть куда расти. Но векторы развития у них вполне параллельны.

 

Бесценность

С 2000-х годов российская внешняя политика гордится своим прагматизмом. Это, по мнению правящей группы, выгодно отличает ее от предшественников — «бесхребетных прозападных демократов» эпохи Ельцина, «наивных защитников общечеловеческих интересов» из команды Горбачева и «замшелых пролетарских интернационалистов» советского периода. Эффективный прагматизм, однако, всегда основан на ценностях. Оба российских руководителя недавно публично заговорили о ценностях, но эти разговоры звучат крайне отвлеченно. Правящая элита страны тем временем живет, подчиняясь жесткой целесообразности, и убеждена: ценности только тогда истинны, когда имеют соответствующий денежный эквивалент. Отвергая «чуждые» западные ценности, противопоставляя им выдуманные свои, а на самом деле не исповедуя никакие, Россия требует к себе уважения как к равной, но выглядит при этом довольно подозрительно. В этом — фундаментальное препятствие к развитию тесных отношений России с наиболее развитой частью мира — Западной Европой и Северной Америкой. И никакая «труба», никакие «обмены активами» этого препятствия не устранят в принципе.

Реактивность

Отсутствие устоявшихся ценностей, дефицит стратегии обрекают Москву на реактивное поведение. Российское руководство гораздо лучше знает, чего оно не хочет — расширения НАТО, повторения «цветных революций» и проч., — чем того, что, собственно говоря, оно само хотело бы выстроить. В результате на таком важном направлении, как отношения с бывшими советскими республиками, важнейшей задачей становится противодействие распространению иностранного — прежде всего американского — влияния. «Большая игра» привлекает и затягивает, а тем временем собственно российские интеграционные проекты — ОДКБ, ЕврАзЭС, Таможенный союз — остаются в полуживом состоянии. За последнее десятилетие Москве, претендующей на статус великой державы и гаранта региональной безопасности, не удалось решить ни одного замороженного конфликта на ближайшей периферии российских границ. Причина очевидна: нерешенность конфликтов долгое время использовалась как инструмент блокирования расширения НАТО. Ясно, что критерием самостоятельности России, о которой так много говорят в последнее время, является не столько готовность противостоять и противодействовать, сколько способность сформулировать собственную повестку дня и ее инициативно реализовать.

Одиночество

В последние годы в России стало модно бравировать одиночеством, в котором усматривался, по-видимому, какой-то отблеск величия. Сразу вспоминается Александр Третий, который мог «велеть Европе подождать, пока российский государь завтракает». На деле реальность не столь величественна. К началу 2009 года у России сложились напряженные отношения с США, прохладные с Европейским союзом, холодные со странами Балтии и Польшей, конфликтные с Украиной, враждебные с Грузией. По принципиальному вопросу признания Абхазии и Южной Осетии к России не присоединился ни один из ее союзников по ОДКБ, ни один из интеграционных партнеров из ЕврАзЭС, ни даже союзный Минск, не говоря уже о новоявленных партнерах из умозрительной аббревиатуры БРИК (Бразилия—Россия—Индия—Китай — Ред.). Одиночество — конечно, не то же самое, что изоляция, но достаточно серьезный повод задуматься. Как заметил в одной приватной беседе один высокопоставленный китайский дипломат: «Не понимаю, зачем России приобретать все новых врагов?» Действительно: задача внешней политики — привлекать друзей и союзников.

Самоизоляция «решателей»

Проблемы российской внешней политики неизбежно отражают общие проблемы российской политической системы, отсутствие в ней действенных институтов. Сверхцентрализация процесса принятия решений, его полная непрозрачность подталкивают к выводу, что бремя принятия всех важнейших решений лежит на плечах одного, максимум двух человек. Это крайне рискованно. Достаточно посмотреть на «цену победы» в последней газовой войне с Украиной: помимо миллиардных убытков, репутация России в Европе как надежного поставщика энергоресурсов разрушена окончательно. Царистская модель президентской власти и соответствующая ей «монаршья» модель внешней политики; полное господство закрытой правительственной экспертизы при фактическом игнорировании экспертизы внешней — все это скорее предпосылки грядущих поражений, а не побед.

Проблемы российской внешней политики можно перечислять долго. Это и неумение пользоваться «мягкой силой», и упор на силу «жесткую»: демонстрации военной мощи, угрозы размещения или перенацеливания ракет, перекрытие газовой «трубы», торговые санкции, депортации. Это и высокомерие по отношению к соседним государствам, вышедшим, как и Россия, из СССР. Особенно достается Украине, так и «не сложившейся» пока в государство-нацию, «криминально-коррумпированной» и т.п. — при том, что многие проблемы двух крупнейших республик бывшего Союза очень схожи. Не замечая, по-видимому, эффекта, производимого таким высокомерием, российские деятели продолжают развивать идеи о «второй Европе», которую предполагают построить на базе СНГ, надеясь, по-видимому, таким образом поставить Россию на равную ногу с «Европой первой» (ЕС). Надо иметь в виду, однако, что страна, открыто проповедующая великодержавный эгоизм, не может стать интеграционным магнитом по определению. Ни Казахстан, ни Белоруссия, ни Армения не горят желанием лечь в основание нового российского центра силы.

Создается впечатление, что российская внешняя политика покинула ХХ век сразу через две двери — одну, ведущую в XIX век, и другую, открывающуюся в XXI. Сейчас эти две линии, очевидно, столкнулись, в результате чего возник тупик. Выход из него — в формировании современного внешнеполитического мышления в российской национальной элите и в формировании самой этой элиты. Не будет достойной элиты — не будет и гражданской нации, а «национальные интересы» будут произвольно определяться произвольно сменяющими друг друга узкими группами лиц.

 

В.И. Михайленко

РОССИЙСКАЯ ФЕДЕРАЦИЯ: ПОЛИТИКА ПОД ЗНАКОМ НЕФТЯНЫХ И ГАЗОВЫХ ТРУБ [36]

В конце мая 2007 г. зарубежные информационные агентства (The Times) тревожно сообщили о том, что активность российских спецслужб в США достигла уровня холодной войны[37]. На наш взгляд, опасения натовских союзников являются чрезмерными. Ни сегодня, ни в ближайшем будущем Россия не представляет для них серьезной военной угрозы. Даже добытые российской разведкой военно-технические "ноу хау" и "хай-тек" сведения вряд ди смогут в современной России дойти до прикладного производственного применения.

 С 1991 г. в России идет комплексная военная реформа, однако до сегодняшнего дня не определена главная стратегическая задача – какой должна быть Российская армия. 15 февраля 2007 г. на место министра обороны Сергея Иванова был назначен сугубо гражданский человек Анатолий Сердюков, чья деловая карьера начиналась с заведующего секцией мебельного магазина, а в последние годы был руководителем Федеральной налоговой службы. Не надо быть глубоким аналитиком, чтобы прийти к выводу, что главнейшей задачей, стоящей перед вооруженными силами, их Главнокомандующий Президент В. Путин, видит в наведении финансового порядка, в закрытии "черной дыры", куда бесследно исчезают бюджетные деньги без каких-либо видимых результатов модернизации армии. Новый военный министр Сердюков начал с изгнания "людей Иванова" из военного ведомства.

Очень медленно решается задача военно-технического оснащения армии. На заседании Военно-промышленной комиссии, которое проходило в Екатеринбурге в апреле 2007 г., отмечался «беспрецедентный рост цен по контрактам, заключаемым с единственными поставщиками», а также «снижение качества продукции отечественной оборонной промышленности». Таким образом планируемое увеличение ежегодных военных расходов на 30% "съедается" ростом цен на военную продукцию со стороны холдингов-монополистов.

Есть веские основания считать, что в связи с провалами реформирования армии российский генералитет ищет основания для сохранения массовой мобилизационной армии. Для этого нужен глобальный противник. По ряду причин неудобно называть таким возможным противником Китай, мы китайцам продаем почти на 2 миллиарда в год оружия. Чревато прямо называть Соединенные Штаты. А вот НАТО более всего подходит для этой роли.

По поводу развертывания систем ПРО в Польше и Чехии. Идея не самая удачная и появилась в не самый удачный момент для отношений между Россией, США и Европой.

Не покидает ощущение того, что американская и российская стороны не избавились в ее оценке от стереотипов военных теорий холодной войны. Сначала поговорим о реакции российских руководителей. Они по-прежнему считают, что Россия находится с Соединенными Штатами в ситуации взаимного сдерживания. То есть мы по-прежнему готовы преодолеть систему ПРО, нанести удар по Соединенным Штатам. Это никакого отношения к военной практике не имеет. Это полный бред, если думать о нынешней Европе, о нынешних международных отношениях.

Тем не менее, российские военные рассуждают о том, что в шахты ракет ПРО после небольшой доработки могут быть помещены ударные баллистические ракеты, способные в считанные минуты достичь любой точки России. Тогда уже России придется думать о размещении вблизи своих границ противоракет. Военные специалисты уже предлагают в этом качестве комплексы С-400, предварительно поставив на их ракеты вторую ступень. Тогда скорость ракеты возрастет с 4,5 до 9 км в секунду. И Президент РФ Владимир Путин заявил, что Россия даст на это "в высшей степени эффективные и асимметричные ответы". "Мы уже сейчас имеем систему противоракетной обороны и систему преодоления противоракетной обороны", - сказал президент, имея в виду, прежде всего, новую ракету "Тополь-М"[38]. Российские военные говорят о создании нового стратегического оружия, которое будет действовать на гиперзвуковых скоростях, менять траекторию - высоту и направление полета. Это оружие на новых физических принципах может нести ядерный заряд.

С американской стороны безответственным является заявление нового министра обороны США Роберта Гейтса, который защищая новый бюджет США на 2008 г., сказал, что, кроме войны с глобальным терроризмом, США также могут столкнуться с опасностью, исходящей от таких стран, как Россия и Китай. И поставил Россию в один ряд со странами-изгоями: "Мы не знаем, что произойдет в таких местах, как Россия, Китай, Северная Корея, Иран и других"[39].

В.И. Михайленко

ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА РФ В 1990-е – 2000-е гг.