Глава восемнадцатая. Непослушная дочь

От площадки для аппарации до входа в дом было всего-то несколько десятков шагов: в наступающих сумерках зажигались установленные между низкими кустами можжевельника матовые сферы, освещая идеально ровный круг, поросший жесткой травой. И дорожка, выложенная плитами — слишком крупными и монументальными для сада, как полагала Панси — вела прямо к широким ступенькам. Девушка не спешила: до ужина оставалось еще примерно четверть часа, а вечер был таким теплым и безветренным, что, казалось, стоит остановиться, задержаться здесь еще на пару минут — и ты постигнешь самую суть покоя и безмятежности. Вкус кофе и сливок на губах, приглушенный рокот голосов в маленькой кофейне, негромкая музыка... если не вслушиваться, можно представить себе, как волны набегают на берег или шумит в высоких травах ветер. Звук шагов в пустеющих переулках города магов, веселые возгласы шумной компании, направляющейся к ресторану. Название такое странное... "Коготь дракона". И на вывеске тот самый коготь, говорят, настоящий.

— Госпоже следует поторопиться!

Квикс! А она и не заметила его, засмотревшись на фонари и густеющую синеву вечернего неба.

— Ваш батюшка ожидает в столовой, — доложил домовик, чуть поводя лохматыми ушами.

Интересно, а Квиксу или Элли... им хотелось бы погулять в саду?

Панси поспешила в дом — отец любил следовать порядку, издавна установленному им самим, и она как послушная дочь никогда не спорила с ним по мелочам: проще было уступить, без опозданий являясь ежедневно к началу их совместной трапезы, чем вызывать его недовольство, а то и вспышки необъяснимого гнева.

 

* * *

Застеленный белой скатертью обеденный стол, супница из мейсенского фарфора... словно царица, а вокруг нее почтительно застыла раболепная свита: тарелки с закусками, большое блюдо, по краю которого бежал нежный синий узор, служило ложем для нарезанного тонкими ломтиками свиного окорока, бокалы... И тишина, нарушаемая лишь сосредоточенным сопением хозяина дома, погруженного в принятие пищи будто в молитву. Звяканье столовых приборов, почти бесшумные шаги Элли, предлагающей отведать салат, приготовленный из колбасы и сыра по старинному швейцарскому рецепту.

— Нет, что-то не хочется, — отказалась Панси, усаживаясь на привычное место напротив отца и расправляя на коленях салфетку.

— Не голодна?

Элайджа даже не поднял глаз от тарелки, но Панси привыкла, что за столом он обычно бывал немногословен. Разве что порой интересовался ее успехами в университете.

— Что сегодня? Опять факультатив по гоббледуку?

В голосе отца ей почудилось тщательно скрываемое раздражение, причины которого она понять не могла. Да, порой он возвращался домой, вымотанный вечными тяжбами с гоблинами, или досадовал на несговорчивость местных властей, но все же старался придерживаться негласного правила: все плохое, что ты приносишь в дом извне, должно оставаться за его порогом.

— Да, папа, я же тебе говорила, у меня проблемы с грамматикой, — несколько настороженно ответила Панси и добавила, словно извиняясь, — совершенно не понимаю, для чего нужно склонять каждое слово, если и так все ясно.

— И во сколько же заканчивается твой факультатив?

Немигающий тяжелый взгляд в упор — дома отец позволял себе смотреть так только на провинившуюся прислугу, а в банке — она видела это пару раз — на клиентов, вовремя не заплативших долги.

— В пять тридцать, а что? — Панси мгновенно подобралась, чувствуя неясную опасность, исходившую сейчас от отца.

— Ну-ну, — он откинулся на высокую спинку обитого кожей кресла, складывая руки на животе. Казалось бы, совершенно непринужденный жест: благодушный отец интересуется успехами дочери, в этом нет ничего удивительного. — По понедельникам у тебя гоббледук. Ты на редкость усердна, кто бы спорил! Не напомнишь, по каким еще дням ты задерживаешься в университете до вечера?

— В среду у нас хорошие лекции по маггловскому праву, я хожу на них с другим потоком, в четверг факультатив по распознаванию опасных заклятий, наложенных на клады и артефакты, в пятницу опять гоббледук.

Она ощущала, что что-то идет не так, но отступать было уже поздно.

— Что же ты ничего не ешь? Ты же с утра на занятиях?

Со стороны его вопрос можно было бы принять за проявление заботы и добродушия, если бы... нет, он словно окаменел в своем кресле и так и продолжал сверлить ее взглядом.

— Я перекусила в университете. Может быть, попозже...

Наивная, она даже попыталась подняться из-за стола, оставив тарелку и столовые приборы девственно чистыми.

— Сядь! — почти прорычал отец за ее спиной.

Она невольно поднесла руки к лицу: щеки были такими горячими... Догадался? Или кто-то сказал ему? Нет, увидеть ее с Тео отец не мог: всегда, когда они бывали где-нибудь вместе, она старалась тщательно осмотреться, чтобы избежать неожиданных встреч.

— Ты хочешь сказать, что мистер Нотт даже в состоянии оплатить приличный ужин для девушки? — холодно проронил отец, удостоверившись, что дочь вновь заняла свое место. — Или же средств хватает только на пироги и кофе? Может быть, ты сама платишь за него?

— Как ты... — Панси просто не могла сказать своему отцу "Замолчи!", он не так воспитал ее.

— Час назад я видел тебя в кофейне с этим... — Паркинсон старался держать себя в руках, первая волна ярости, охватившей его в тот момент, когда он увидел дочь с этим прилизанным засранцем, уже успела схлынуть, сменившись свинцовым презрением. Да, он не сомневался в том, что Теодор Нотт — всего лишь оказавшийся на мели охотник за чужими деньгами. — Ты, как ополоумевшая от негаданного счастья деревенская девка, принимала его ухаживания, позволяла лап... прикасаться к тебе!

— Папа, это же... — она не сразу смогла подобрать слова, только понимала, что губы ее непроизвольно приоткрываются, но с них не слетает ни единого звука. Каким образом отец заметил их с Тео? — Мы же просто учимся вместе, что тут такого? Мы не в монастыре, и сейчас, прости, уже не те времена... Что страшного в том, что мы вместе зашли выпить кофе после занятий? Он не трогал меня и не "лапал", как ты говоришь, он просто придвинул мне стул! Как сделал бы это любой воспитанный человек! Или я обязана ходить в университет в сопровождении дуэньи? Мне не позволено разговаривать ни с кем на курсе без твоего позволения? Я обязана сидеть в углу, скромно потупив глазки?

— Ты должна делать то, что скажу тебе я, — спокойно и веско парировал отец. — Если это потребуется, ты даже из дома одна не выйдешь!

Его глаза чуть сузились. Так непривычно, будто он презирает ее или ищет на ее лице следы злонамеренной лжи. А она... могла ли она упрекнуть себя в чем-то? На первый взгляд, нет. Или все-таки да?

 

* * *

Если бы еще месяц назад кто-нибудь сказал мисс Паркинсон, что ее дружба с Теодором Ноттом вызовет отцовское недовольство, она бы лишь округлила глаза и покрутила пальцем у виска. Дружба с Тео? Скорее, она поцеловала бы Филча посреди Большого Зала!

На лекциях она тщательно выбирала место, чтобы оказаться как можно дальше от своего бывшего однокашника: ей хватило курсов в августе, когда ни единая сделанная ею ошибка не оставалась без его ехидного внимания, в то время как он сам вообще затруднялся связно сформулировать свои мысли на чужом языке. Его, казалось, ничто не смущало — вечно эта самодовольная надменная мина, чуть склоненная к плечу голова, неизменный косой пробор, разделяющий ухоженные темно-русые волосы на две неравные части. Другие девчонки поначалу даже заглядывались на него: ах, как же, такой симпатичный мальчик! Отчего-то эти дурочки считали, что за его безобразным поведением должна таиться тонкая ранимая душа, только и ждущая ту самую добрую фею, которая выведет из пещеры заросшего грубого великана — и при свете солнца, а главное, ее любви, чары развеются, и он окажется сказочным принцем.

Но на Тео законы сказочных превращений не распространялись. Явное пренебрежение, едкие замечания, которые ему удавалось формулировать довольно точно и обидно даже на чужом языке. Как будто он специально практиковался в этом. И ключи от девичьих сердец были утеряны им раз и навсегда, крепости, ворота которых уже готовы были открыться для него одного, так и остались невзятыми. Англичанин, чудак, от которого стоит держаться подальше — таков был вердикт, вынесенный женской половиной их курса спустя две недели после начала занятий.

На лекциях и он сам, горделивый и неприступный сын Альбиона, стремился сесть отдельно от всех, не смешиваясь с однокурсниками — словно их сообщество так же неприятно и унизительно для него, как соседство бакалейщиков и рыночных торговцев для члена Палаты Лордов. На переменах он занимал себя чтением, чтобы избавить себя от необходимости общаться с кем-либо. И это должно было продемонстрировать всем, кто предпочитал в свободное время толпиться в буфете, списывать или предаваться пустой болтовне, что он — не им чета. Да что там — почти небожитель, временно сосланный с сияющих облаков на грешную землю. За незначительные провинности.

Панси не понимала, почему и она сама по прошествии пары недель оказалась почти в такой же изоляции. Была ли тому виной их с Тео особая слизеринская стать? Трудно сказать... Ее сокурсники представлялись ей каким-то сборищем деревенщин, впервые приехавших в большой город. Разговаривали слишком громко, на лекциях, едва подняв руку, уже торопились выпалить свой вопрос или ответ, не дожидаясь от профессора разрешения открыть рот. Как рыночные зазывалы, наперебой расхваливающие свой товар.

Ей так и не удалось сблизиться с кем-либо на ее курсе. Училась она старательно, аккуратно конспектировала лекции, не ленилась выполнять задания, но все, о чем говорили профессора, не вызывало ни малейшего отклика ни в ее уме, ни в сердце. Панси с самого начала знала, что здесь она не на своем месте. Возможно, сокурсники завидовали ее неизменным "Превосходно", которые она получала чуть ли не на каждом семинаре или практическом занятии. Или же, что тоже вероятно, их раздражало ее упорное нежелание поделиться сделанным с теми, кто сидел рядом, а попросту — дать списать. На Слизерине это было не принято, отчего же здесь она должна позволять подобное?

...Два одиночки, замершие в разных концах аудитории — она и Тео. Но и в этом не было ни малейшего повода для начала... начала чего? Пока что она даже не называла это дружбой.

Это случилось... постой-ка, когда? Две или три недели назад? Но это точно была среда, потому что в расписании стоял семинар по Банковскому делу. А предыдущий проводился в понедельник: ее спросили, она ответила, поэтому пребывала в полной уверенности, что, так как помимо нее в их группе еще двадцать человек, очередь до нее точно не дойдет. И маггловский учебник, в котором задали прочитать скучнейшую главу про какие-то там депозиты, навевал такую тоску, что вечер накануне Панси предпочла провести в свое удовольствие: погулять по саду, полистать книжку, сидя на качелях, написать письмо Миллисент.

В общем, когда профессор Меринг обратился с вопросом именно к ней, для нее это стало полной неожиданностью.

— Паркинсон!

Она поспешно вскочила, поправляя мантию. Но почему она? Она же отвечала позавчера!

— Не напомните ли вы нам формы вкладов, существующих в магическом мире?

Панси облегченно вздохнула: уж это дочери банкира полагалось знать без всяких учебников.

— Гоблины называют это хранилищами, профессор Меринг, — уверенно затараторила она, злорадно отмечая про себя, как недовольно фыркнула рядом ее соседка. — Существуют обычные хранилища, они есть практически у любой семьи. Из них можно брать средства в любое время. Если оговорить, что сейфом не будут пользоваться несколько лет, то гоблины начисляют довольно большой процент. Есть еще наследные хранилища — их, как правило, открывают, когда в семье рождается ребенок, чтобы сохранить деньги до его совершеннолетия и преумножить их. И родовые сейфы, они...

— Достаточно, Паркинсон. Думаю, упомянуть о специальных ячейках вы тоже не забудете?

Похоже, Меринг все же хотел подловить английскую зазнайку, задав какой-нибудь каверзный вопрос, но пока не преуспел в этом.

— Да, профессор. Они могут создаваться, например, по решению суда...

— Да-да, разумеется, — промурлыкал Меринг, словно и не услышав ее ответа. — А не подскажете ли вы нам, есть ли что-то сопоставимое с нашими хранилищами у магглов?

И тут Панси поняла, что на этот раз она точно попалась. Тот учебник, который она не стала читать вчера: открыла и тут же закрыла, пробежав глазами первую строчку. Магглы называют вклады депозитами — это все, что она могла ответить. А дальше начиналась полная пустота. Она судорожно выдохнула, пытаясь сделать вид, что ей просто надо подумать.

— Ну, что же вы молчите, Паркинсон? Не припоминаете?

Вот же ехидна! Панси уже несколько раз успела мысленно проклясть и свою вчерашнюю мечтательность, и бессмысленное письмо, которое могло подождать еще неделю, и всех магглов с их банками и депозитами. Момент позора подступал все ближе, как вдруг прямо у нее в голове раздался голос: "Магглы предлагают несколько видов вкладов..." Великий Мерлин! Но древний колдун тут был явно ни при чем — вот уж он точно не имел о депозитах ни малейшего понятия! "Что ты молчишь! Давай, повторяй за мной! Только на немецкий перевести не забудь!"

И мисс Паркинсон, решив оставить решение вопроса о том, откуда нисходит к ней этот спасительный голос, начала отвечать:

— Магглы, профессор, используют срочные сберегательные вклады, накопительные и вклады до востребования, что сопоставимо с основными видами хранилищ у гоблинов. При срочных сберегательных вкладах банки предлагают капитализацию процентов, то есть они прибавляются к основной сумме, и в следующий раз проценты начисляются на уже возросшую сумму. То есть все почти как у нас. Разумеется, родовых сейфов у них нет...

— Благодарю вас, Паркинсон, можете садиться.

Панси опустилась на скамью, сжимая пальцами виски. Такого просто не бывает! Нет, слышать голоса в голове... это, конечно, плохо, но... Но вот чтобы они вещали о капитализации процентов — нет, такими сведениями не обладала ни одна небесная канцелярия. "Что, Паркинсон, думаешь, вот так и сходят с ума?" — ее незримый помощник продолжал ехидничать, так что она подняла голову и... встретилась глазами с Тео. А он подмигнул ей и улыбнулся — открыто и немного застенчиво. Впервые за все время, что они были знакомы.

— Спасибо тебе! — она сама подошла к нему на перемене, понимая, что только ему и обязана этим чудесным спасением.

— Да не за что, — беспечно откликнулся Тео. — Что ты на меня так смотришь?

— А как ты это сделал?

— Потом расскажу, — он понизил голос. — Не здесь же.

И он выразительно обвел взглядом аудиторию, полную студентов.

— Не окажете ли мне честь прогуляться с вами после занятий, мисс Паркинсон?

И она, разумеется, не стала отказываться, потому что... потому что тогда ей было просто любопытно. И они бродили по городу, корчили рожи подвижным манекенам, украшавшим витрины лавок и магазинов, и ей впервые за последние месяцы было просто весело и легко. И его шутки больше не казались злыми, а слова не пытались ранить.

— Знаешь, меня отец научил, — рассказывал Тео, когда они, устав блуждать по улицам, сели за столик открытого кафе и заказали себе сок и мороженое. — Он и сам-то не очень умел. Называется легилименция — ему наш покойный декан показал, как это делается. Вещь запрещенная, конечно, но...

— То есть ты можешь читать мои мысли?

— Нет, у меня почему-то все не как у людей, — рассмеялся Тео. — Я могу говорить с тобой вот так, на расстоянии. Если ты в пределах видимости, конечно. А вот мысли — нет, это у меня не выходит. Ну и сам закрываться немного умею, но плохо.

— А твой отец, он...

Она стеснялась спрашивать про старшего Нотта — насколько ей было известно, тот по-прежнему находился в Азкабане.

— Плохо все. Был суд, ему дали пожизненное. Не все же такие, как твой папаша.

Панси мгновенно насупилась.

— Извини, — тут же примирительно добавил Тео, — я не хотел тебя обидеть. Как-то само собой вырвалось.

Так и получилось, что с того дня они стали держаться вместе — на лекциях садились рядом, а потом гуляли где-нибудь. Тео даже вытащил ее в маггловский зоопарк, где вел себя едва ли лучше обезьяны. Он вообще был какой-то весь изломанный, неправильный, словно зверек, с которым плохо обращались хозяева, и теперь, когда участь его переменилась, он все никак не мог отбросить привычку скалить зубы и рычать. Он жил здесь с матерью — ей удалось перевести сюда кое-какие сбережения, так что на жизнь хватало. Их приютила тетка, которая всегда была против брака отца и матери — уж слишком жестким казался ей избранник драгоценной сестрицы. Как им удалось вырваться? Тео, похоже, собирался сложить голову в Хогвартсе вместе с отцом, но тот в последний момент все же одумался, заставив сына активировать портключ, отправивший слизеринца в безопасное убежище. А вот сам... Нотт-старший был не из тех, кто отступает в конце пути.

А по вечерам, когда магазины закрывались, Тео отправлялся в книжную лавку — он паковал заказы, которые на следующий день доставлялись клиентам совиной почтой. Просто чтобы заработать несколько талеров и не сидеть на шее у матери.

— Ты меня извини, — сказал он как-то, — ну, за школу и все остальное. Я же думал, ты дурочка совсем.

— Почему? — к тому времени Панси уже научилась не обижаться на его слова.

— Ну... — он явно стеснялся продолжать. — Понимаешь, ты этому Малфою чуть ли не в рот смотрела, а он... Я понимаю, что тебе неприятно...

— Ерунда. Мы же были помолвлены. Отец говорил, что так надо.

И рассказывать о прошлом и расторгнутой помолвке почему-то оказалось совсем не больно и не трудно. Было и прошло.

А еще у Тео странные глаза, раньше, в Хогвартсе, она этого никогда не замечала: они то казались светло-карими, то почти зелеными, то вдруг отливали серым. Он уверял ее, что на самом деле он вампир, и цвет радужки меняется в зависимости от того, чью кровь он пил накануне. И смеялся.

Вот, собственно, и все. И больше ничего не было.

 

* * *

— Ты будешь делать то, что скажу тебе я! — повторил отец, не сводя с Панси тяжелого неподвижного взгляда.

Ей казалось, что его глаза буквально приковывают ее к креслу, подавляя волю, не позволяя возражать, оправдываться, сопротивляться.

— Должно быть, ты забыла о том, кто ты, — продолжал он. — Если это так, позволь, я тебе напомню.

— Но, папа, я же... то, что ты подумал про меня и Тео — это же совершенно абсурдно! Мы...

— Замолчи, — резко оборвал ее Паркинсон, отрывая от поверхности стола тяжелую ладонь. — Я не хочу больше слушать твое вранье. Между вами ничего нет, — отец криво усмехнулся, — однако ты называешь его Тео и говоришь "мы"!

— Но, папа...

— Так вот, — Элайджа словно и не замечал ее попыток сказать хоть слово в свою защиту, — ты в первую очередь моя дочь. Наследница одного из крупнейших состояний в магическом мире. И то, как ты ведешь себя, то, с кем ты показываешься в обществе... ты не какая-то девчонка, которой позволительно шляться по дешевым кофейням со всяким сбродом!

Эта кофейня... Выходит, отец видел их именно там. Но каким образом? Когда они с Тео, войдя с улицы, окунулись в уютный полумрак, где вились ароматы кофе и сладостей, она же... нет, отца там точно не было! Несколько магов за столиками, шелестящих страницами вечерних газет, волшебница с двумя малышами, перепачкавшимися сливками и джемом, студенты, пытавшиеся растянуть чашку кофе на целый вечер... Постой-ка, там же... они с Тео тоже обратили на них внимание: пожилая пара — высокий сутулый господин с блестящей в неярком свете лысиной и его спутница. Отвратительная сухопарая тетка с короткими завитыми волосами... они еще поссорились, да так, что эта мадам аппарировала прямо из кофейни, пренебрегая всеми правилами приличия. Отец? Под обороткой? В таком вот виде? Совершенно невероятно. И все же это была единственная версия, которая хоть как-то объясняла их теперешний разговор.

А кто второй? Профессор Снейп? Разумеется, и он, и отец думают, что она настолько наивна и пустоголова, что не замечает ничего вокруг себя, но от нее не укрылись ни их частые встречи, ни таинственные разговоры, которые велись исключительно за закрытыми дверями. Что у них за дела, если они обсуждают их, сидя в кофейне в далеко не самом престижном районе магического Лейпцига, да и то под чужой личиной?

— Ты слушаешь меня, Панси?

— Да, папа.

Она старательно сдерживалась: нельзя опускать взгляд! Смотри на него с видом оскорбленной невинности, пусть он видит, как в твоих глазах вот-вот заблестят слезы.

— Ты должна отдавать себе отчет, — теперь голос отца звучал несколько мягче, — сейчас, когда ты свободна от прежних обязательств...

Она опустила голову, давая ему понять, что упоминание о расторгнутой помолвке с Драко ей неприятно.

— Так вот, Панси, ты — слишком лакомый кусок для любителей чужого добра! Ты наивна и не имеешь ни малейшего представления о жизни! Десятки молодых людей станут добиваться твоей благосклонности. Вежливые, обходительные — и ты примешь их внимание за чистую монету.

— А что, если кто-то из них действительно влюбится в меня? И будет мне не безразличен? — то, что отец отбросил свой гневный презрительный тон, придало ей сил.

Недобрый прищур серых глаз прямо напротив, снисходительное покачивание головой...

— Помни: когда они смотрят на твое милое личико, у них в головах так и мелькают цифры. Тысячи и тысячи галлеонов и талеров, которые они обретут, стоит им лишь приблизиться к тебе, добиться твоего доверия. Любовь! — Паркинсон только фыркнул, выплевывая это слово будто косточку, случайно попавшуюся ему в тщательно очищенном апельсине.

— Ты хочешь сказать, что никто не полюбит меня просто за то, что я — это я?

Слышать подобное от отца было больно. Она и сама знала, что не красавица. Но ведь и не дурнушка! Ничем не хуже остальных.

— Рядом с тобой должен оказаться человек, равный тебе. И тебе следует это понимать.

— Опять сделка? Как с Малфоями?

Похоже, мисс Паркинсон, тебя опять собрались выставить на торги... Интересно, какова будет первоначальная цена? И в чью пользу прозвучит удар молотка аукциониста?

— Лучше честная сделка, чем мезальянс, выстроенный на обмане и иллюзиях, Панси. Партнерство, когда ты и твой супруг сможете открыто смотреть друг другу в глаза, а не наигранные чувства, оплаченные твоими же деньгами!

Она было попыталась возразить, но отец не позволил ей перебить себя.

— Я знаю, что ты хочешь мне сказать, Панси. Помнится, раньше мы уже беседовали на эту тему — и тогда, пять лет назад, это не вызывало у тебя сомнений и желания ослушаться меня. Я мог только гордиться тем, что мне удалось воспитать настолько разумную дочь. Но, видимо, сейчас настала пора повторить вещи, которые некогда были очевидны и для тебя. Брак — это в определенном роде предприятие, Панси. В таких семьях, как наша, оба — и жених, и невеста — должны внести свою долю. Деньги, связи, влияние, магию... Так крепнет и преумножается род. Я сам подберу для тебя подходящую пару. Вот скажи мне, кто такой Теодор Нотт?

— Просто мой однокурсник, — холодно ответила она. — С ним забавно поболтать — только и всего.

— И ради этой веселой болтовни ты уже несколько недель лжешь мне, изобретая несуществующие занятия и факультативы? Или, быть может, твой декан подтвердит мне, что у тебя действительно столь плотное расписание?

Она молчала: на этот раз отец попал в точку, и парировать ей было нечем.

— Мистер Нотт-младший — типичный голодранец, Панси. Денег у них никогда особо не водилось. Ты же знаешь, что большинство твоих однокурсников на Слизерине были помолвлены, как и ты. А вот этот молодой человек оставался свободным. Отчего, как ты думаешь? Да потому, дорогая моя, что никому и в голову не пришло породниться с Ноттами. Почти нищие! Семья, которая не сохранила ничего, кроме гонора и чистокровности. А его отец? Или тебя устраивает будущий свекр, который, скорее всего, сгниет в Азкабане?

— Но ведь и ты сам мог оказаться там же.

Панси говорила спокойно, но уже ощущала, как внутри нее разгорается холодная слепящая ярость. Попрекать старшего Нотта Азкабаном? Это уже слишком!

— У меня хватило ума не выжидать, пока Его Темнейшество превратится в груду костей и лохмотьев! Я думал о своей семье, в отличие от Нотта. И не тебе ставить мне это в вину!

Панси молчала. "Мы с матерью пока живем здесь, у тети. Еле ноги унесли". Разве Тео пытался что-то утаить от нее?

— Посмотри, как удобно! — отец уже давно вскочил со своего кресла и теперь метался в простенке между двух сервантов, сжимая кулаки, но к дочери не приближался. — Смазливый парень, язык, небось, у него подвешен что надо. Возобновить старую школьную дружбу — раз плюнуть!

— Мы не дружили в школе.

— Тем более! С какой стати тогда он вьется около тебя? Не знаешь? Так вот я тебе расскажу... Улыбочки, вечерние прогулки, дешевые заведения — и вот ты уже растаяла! А потом он затащит тебя в постель, заверяя в вечной любви! И явится ко мне в качестве зятя, обеспечив безбедную жизнь и себе, и своей мамаше! А потом, когда ты ему наскучишь...

— Довольно! — Панси резко оборвала отца, поднимаясь из-за стола и отбрасывая скомканную салфетку на скатерть.

— Что значит — довольно? — Паркинсон слегка опешил, ведь раньше она никогда не разговаривала с ним подобным образом. — Сядь сейчас же! И вообще, ты собираешься ужинать или нет?

Но дочь уже повернулась к нему спиной, стремительно покидая гостиную.

 

* * *

Панси не помнила, как взбежала по ступенькам, как захлопнула за собой дверь, запечатывая ее заклинанием. А вслед ей доносились слова отца: "Не смей уходить, когда я разговариваю с тобой! Ты шагу больше из дома одна не сделаешь! Только в сопровождении Элли! Да-да, и на занятия тоже! Пусть он только попробует подойти к тебе!"

Смешно! Все предыдущие восемнадцать лет своей жизни она всегда что-то "не смела". Когда пять лет назад он объявил ей о помолвке с Драко Малфоем, она лишь ниже склонила голову, чтобы он не видел, как она краснеет. "Да, папа..." Все его рассуждения о долге перед семьей, о том, что ее обязанность — блюсти чистоту крови и преумножать достояние рода Паркинсонов, нелепое преклонение отца перед Темным Лордом, которое на поверку оказалось всего лишь фикцией, удобной маской... Да, папа.

Она позволила ему полностью распоряжаться своим будущим — разве он не понимал, что финансы и коммерция не вызывают у нее ничего, кроме отторжения? То, что было ей интересно... нет, дочери банкира не пристало становиться "аптекаршей"! И теперь еще и это! "Я сам подберу для тебя подходящую пару!" Мы это уже проходили, папочка, ты так не считаешь?

Выходит, отправляя ее в университет, он даже не думал о том, что она когда-нибудь станет управлять семейным имуществом? Что как равная разделит с ним все тяготы и радости построения первого в мире магов Банкирского Дома, не принадлежащего гоблинам? Нет, она — просто дорогая побрякушка, которая прилагается к его наполненным золотом сундукам. Но... он же не раз давал ей понять, как она важна для него! Как наследница, как опора в его начинаниях — а выходит, он просто ищет способ продать ее подороже? Выменять на новые связи, чтобы обрести еще больше влияния в этой пока что чужой им стране, подложив ее в постель какому-нибудь Гансу или Фридриху?

Колотит в дверь? Ну и пусть! Подарки, лошадки... А ты — хорошенькая куколка в платье с кружевными оборками. Игрушка. Помнишь, когда ты была маленькая, он часто дарил тебе такие? Они были обычные, маггловские — могли только открывать и закрывать глаза или говорили "мама" ненастоящими писклявыми голосами. Панси нравилось расчесывать их, менять наряды, усаживать их рядком на диван... А теперь у нее было такое чувство, что и ее саму упаковали в коробку, перевязали ленточкой и только и ждут момента, чтобы преподнести кому-нибудь в качестве ценного дара. Ты же не станешь расстраивать папу, дочка? Будешь хорошей девочкой?

Панси подошла к комоду: там, на дне одного из ящиков, она хранила свое сокровище. Мамину колдографию. Раньше она стояла на каминной полке в гостиной их лондонского дома, но когда Темный лорд стал появляться у них, отец отчего-то убрал портрет. Боялся показаться сентиментальным? Когда Панси заметила отсутствие колдографии на привычном месте и спросила об этом Элайджу, тот недовольно буркнул в ответ, что ни к чему выставлять мертвецов на всеобщее обозрение. И с тех пор мама "пряталась" под защитой кружев и засушенных цветов в комнате дочери, и, что странно, после их поспешного бегства из Лондона Панси обнаружила колдографию здесь, в имении — кто-то заботливо положил ее на подушку. Но вот кто? Ведь это не мог быть отец: он был занят своими делами. Нет, он, конечно, спас профессора Снейпа, но вот зачем? Разве он когда-нибудь растрачивал свои усилия просто так?

Айрин... у мамы было красивое имя. Живые темные глаза, длинные волосы, забранные в пучок на затылке, по-детски округлое лицо. Ей едва исполнилось девятнадцать, когда они поженились. Интересно, мама любила отца? Какой "вклад" внесла она в предприятие под названием "Семейство Паркинсон"? Панси видела их свадебные колдографии: Элайджа и в молодости был довольно тучен... и это лицо с отметинами от драконьей оспы, которой он переболел в детстве... Мама ведь только что закончила Хогвартс, а ее семья — о них Панси не знала почти ничего — видимо, тоже хотела пристроить дочь в "хорошие руки".

Мама умерла, когда ей было всего двадцать три... разве волшебница может погибнуть при родах? Или это... нет, отец не мог... нет, даже сейчас, ослепленная гневом, Панси не стала бы обвинять его в смерти Айрин. Но... но ведь убить можно по-разному... Вряд ли мама была счастлива с ним.

На всех колдографиях она улыбалась — мягко, немного грустно, словно прося у Панси прощения за то, что оставила ее одну.

Забравшись с ногами на кровать, девушка положила волшебный снимок рядом с собой на подушку, нежно поглаживая его краешек. Грохот и шаги в коридоре уже стихли — значит, разбушевавшийся медведь скрылся в своей берлоге.

"Тебя тоже подарили ему, да?" Айрин не могла ей ответить, только отводила за ухо выбившуюся из прически темную прядку. Но Панси уже давно убедила себя в том, что мама ее слышит. И рассказывала... все-все, извиняясь, что так долго ничего не говорила про Тео. Может быть, оттого, что до сегодняшнего дня он действительно казался ей не более чем приятелем? И про отца, хотя ей было неловко жаловаться Айрин на него. И так, незаметно для себя, она и заснула, положив ладонь на мамину колдографию. Поэтому не могла видеть, как Элли, появившаяся у ее изголовья, лишь горестно вздохнула, покачав головой.

А утром, едва проснувшись, Панси уже точно знала, что станет делать.

 

* * *

Северус был весьма удивлен появлению мисс Паркинсон в аптеке спустя несколько минут после ее открытия.

— Что-то случилось, Панси?

Он был уже в рабочей мантии и как раз собирался вниз, держа в руках деревянный ящик со множеством отделений, заполненных пустыми флаконами.

— Нет, мистер Кэмпбел, все в порядке.

Она улыбалась, и голос ее звучал бодро, что весьма красноречиво свидетельствовало о том, что Панси что-то замышляет.

— Я хотела бы попросить вас кое о чем. Если это, конечно, вас не затруднит.

— Ну, говорите уже, — он явно спешил.

— Вы ведь варите зелья дома? У вас же бывают заказы...

— Да, конечно.

Частные заказы перепадали ему от Миниха, хотя аптекарь забирал себе не менее тридцати процентов от их стоимости.

— Не могла бы я... Я бы хотела иногда приходить к вам и помогать, вы же знаете, что мне всегда...

— Нравились зелья? — он улыбнулся. — Разумеется, я не буду против. Соскучились по флоббер-червям и драконьей печени?

Она была одна из лучших в его классе, и выбор факультета для дальнейшего обучения в свое время показался ему странным. Впрочем, он и не сомневался, что она всего лишь выполнила волю Элайджи.

— А вы не могли бы поговорить с папой?

Хитрая девчонка... наверняка повздорила вчера с отцом и теперь ищет способ поступить по-своему. Но Северусу не хотелось отказывать ей.

— Я постараюсь. Если он не будет возражать, я дам вам знать, когда вы можете прийти ко мне в лабораторию.

И он, торопливо попрощавшись, уже скрывался за дверью, ведущей в "святая святых" аптечного царства.

Глава опубликована: 21.04.2015