Я слышу, как песню поет земля

 

В санатории кавказском

у подножья синих гор
Семь простых советских граждан

завязали разговор.
Говорили с увлеченьем

о семье и о работе,
Говорили о природе,

говорили о погоде.
Рассказал таджик-колхозник

про плантации свои,
Рассказал герой-полковник

про берлинские бои.
Инженер-радист из Минска

и медичка из Казани
Лишних слов не говорили —

все глазами рассказали...
Трактористка с Украины

и учитель из Тбилиси
С жаркой просьбой обратились

к отдыхающей актрисе:

— Что-нибудь нам почитайте!

Хоть немножко, хоть чуть-чуть!
Монолог, стихи, отрывок —

что хотите!.. Что-нибудь! —
И актриса, чуть помедлив,

со скамейки тихо встала,
Головой тряхнула смело,

улыбнулась и сказала:

— Вот мы отдыхаем... Сошлись мы здесь
Со всей страны необъятной.

Своя судьба у каждого есть,

Но все мы друг другу понятны.

Я жадно слушала ваш разговор,

Ловила каждую фразу,

И мне казалось: с кавказских гор

Я вижу всю Родину сразу!

Я вижу, как солнце идет над ней,—

Не скоро пройдешь такую!

Я вижу родных советских людей.

Я чувствую правду людскую,

Ту правду, что нам и в бою и в труде

Всегда и везде помогает,

Ту правду, что нашей подобно звезде

Победно над миром сияет!

Я вижу заводы, колхозы, поля

И разную нашу природу.

Я слышу, как песню ноет земля

О крепкой дружбе народов.

Я вижу детей, матерей, стариков,

Больницы, школы и ясли...

Я вижу дорогу большевиков,—

Крутую дорогу к счастью!.. —
И актриса замолчала.

И примолкли все вокруг,
Лишь медичка из Казани

тихо вымолвила вдруг:

— Замечательно!.. Чудесно!..

Но... ведь это наши мысли!..
Это... это ведь, конечно,
не из пьесы?

— Нет! Из жизни! —
И опять все замолчали.

Каждый думал о своем,
И светился санаторий,

как родной и милый дом.

1938. 1946

 

ЛЕНИНГРАД

 

Город мужества суровый,
Над прославленной Невой
Весь в огне, в пурге свинцовой
Ты стоял, как часовой.

Купиной неопалимой
Ты сиял над всей страной,
Город Ленина любимый,
Сторож Балтики родной.

О тебе мы вспоминали
Всюду, где вели бои.
Как свои переживали
Раны свежие твои.

И слыхали наши люди
Богатырский голос твой
В каждом радостном салюте
Над великою Москвой.

Расцветай же, наш любимец,
Большевик, моряк, солдат,
Наш гвардеец, наш балтиец,
Наш товарищ Ленинград!

 

1946

 

МАЙ

 

Пускай у весенних деревьев кудри

Еще покуда не отросли

И снег запоздалый порою пудрит

Едва проступившую зелень земли,

Пускай зимы надоедливый кашель

Еще пугает птиц-озорниц,—

Земля проснулась, и сердце наше

Чует сиянье майских зарниц.

Все легче дышать. С ледоходом вместе

И хрипы и гриппы смыло волной,

И Май, чудеснейший капельмейстер,

Гремит симфонией над страной.

От Ленинграда до Семиречья,

От Порт-Артура до Ферганы

Я слышу праздник весны человечьей —

Дружной, огромной советской весны.

Как пенную чашу стих подымая,

Гляжу я на запад, на юг, на восток,

На север — и вижу в цветении мая

Калининград и Владивосток.

Где, когда, у каких народов

Бывали дни веселей и светлей?

Где был такой светлый праздник-отдых,

Как Первое мая у наших людей?

Праздник народа, который вечен,

Праздник труда, побед и надежд,

Праздник, который солнцем отмечен,

Расцвечен радугой ярких одежд!

По чести, как надо, праздник этот

Еще мы не ценим. Скажу — не солгу:

Мы все — и поэты и непоэты —

У Первомая в большом долгу.

Майский праздник со всем его смыслом

Должен оставить следы и в быту.

В докладах пусть будут факты и числа,

А быт — он любит чувства и теплоту.

Десятки праздничных майских традиций,

Красивых традиций советской земли

У нас вполне могли бы родиться,

Но мы им родиться не помогли.

Я, например, вопрос подымаю

(Пусть критик ругается, сух и строг!),

Чтоб в лавках и дома к Первому мая

Был специальный майский пирог.

Пусть домохозяйки обсудят со смаком,

Как его делать и в стиле каком,

С чем он там будет — с вареньем иль с маком,-

Важно, чтоб майским он был пирогом.

Еще предлагаю, чтоб скромный иль яркий

В петлицах у всех был майский цветок.

Кто бы ты ни был — министр иль доярка,—

Но без цветка не ходи за порог!

В прическу девушкам — майские ленты;

Зеленью, хвоей украсим дворы;

Майские танцы, сюрпризы, легенды

Давайте придумаем для детворы.

Сделаем так, чтоб, прожив на свете

Много и много кипучих лет,

Вспомнить с любовью могли наши дети

Праздников майских немеркнущий свет.

Еще предлагаю... А впрочем, хватит!

Критик и так уж кричит на меня,

Что если я и не обыватель,

То обывательская родня.

Ах, критик! Не спорьте с поставленной выше

Проблемой,— потрудимся вместе над ней.

Мы оба хотим, чтобы Май наш вышел

Самым чудесным из праздничных дней.

Подумаем вместе над этой задачей,

И пусть теперь же, сразу, сейчас

Проверит каждый майский докладчик

Привычный запас оборотов и фраз.

Пусть выкинет все, что бесцветно и скучно,

Пускай говорит так, чтоб пела душа,

Чтоб радовать смелых, будить равнодушных,

Чтоб в зале народ замирал не дыша!

А если не может, тогда предлагаю:

Пусть выйдет и скажет просто, как я:

«Подруги, товарищи! С Первым мая!

С радостным днем, дорогие друзья!»

И пусть потом будут и песни и танцы,

Пусть будет всем и легко и смешно.

Кто двинет в лес, кто — на лодке кататься,

А хочешь кино — иди в кино.

И вечером дома, усталый, довольный,

На майские звезды смотря из окна,

Пусть каждый вздохнет и промолвит невольно:

«Какая хорошая штука — весна!»

 

1946

 

СОЗВЕЗДИЕ МОСКВЫ

(И звезда с звездою говорит... М. Ю. Лермонтов)

 

Отражен небесной синевою
Звезд ночных немеркнущий салют.
Над восьмисотлетнею Москвою
Медленно созвездия плывут.

Метеоры по небу развеяв,
Проплывают сонмища светил
Над Кремлем, над строгим Мавзолеем,
Где великий Ленин опочил.

Древний город замер, но не спит он,
Новых строек слышен дальний гул.
Из Кремля по звонким новым плитам
Молодой выходит караул.

Вся сверкая, как перед парадом,
Тихо площадь Красная лежит,
Прошлое окинув зорким взглядом,
В будущее пристально глядит.

И столетья сплавились в минуты,
И событья встали чередой,
И звезда Полярная как будто
Говорит с кремлевскою звездой:

«Вижу я, как смело и свободно
Над землей горите нынче вы,
Звезды высшей правды всенародной -
Алое созвездие Москвы.

В вашем свете дух исканья вечный,
Всей земли надежды и труды,
Вы теплей, ясней и человечней
Вифлеемской сказочной звезды.

С той поры, как в мире солнце светит
И людьми заселена земля,
Не бывало маяка на свете
Лучше звезд московского Кремля.

Города, отжив, уходят в бездну,
Но Москве расти и не стареть.
Много царств и много звезд исчезло,—
Но кремлевским звездам век гореть!..»

Тишина. У входа Мавзолея
Караул сменяет караул,
Солнца луч, рубиново алея,
Флаг на башне пламенем лизнул.

Осыпают бисер метеоры,

Над Москвой встает туман седой,

И сентябрьских звезд большие хоры

Говорят с Октябрьскою звездой.

 

1947

 

МОСКВА

 

И города, как люди и народы,

Свою судьбу имеют на земле:

Одни — живут века, другие — только годы

И навсегда теряются во мгле.

Иной из городов когда-то был в почете,
Стоял в Истории на титульных листах,
А нынче вы его на карте не найдете —
Он тихо одряхлел и медленно зачах.

Зато другой, как день весенний, молод,

Растет, цветет, решителен и горд:

Вчера — поселок, нынче — людный город,

А завтра — крупный центр и всем известный порт.

Есть города, овеянные славой,
Их памятники — точно ордена,
Есть города, носящие по праву
Прославленных людей большие имена...

Но среди многих городов вселенной,
Похожих и различных меж собой,
Один есть город, навсегда нетленный,
С неповторимой, сказочной судьбой.

М-о-с-к-в-а! Шесть букв. Короткое названье.
Но в это слово краткое легли
Все долгие людские упованья,
Все лучшие надежды всей земли.

В ее истории история народа —
Строителя, героя и бойца.
Написано: Москва! Читается: Свобода!
Так чувствуют все честные сердца.

Враги ее смертельно ненавидят,
Друзья готовы жизни ей отдать.
Свои мечты в ней труженики видят —
Свою защиту, Родину и мать.

Все силы мрака смело побеждая,
Озарена сияньем алых звезд,
Восьмисотлетняя, но вечно молодая,
Она стоит, как в будущее мост...

Все города, как люди и народы,
Свою судьбу имеют на земле.
Но Честь и Правда, Совесть и Свобода
Живут в Москве, в ее седом Кремле!

 

1947

 

МЫ РОДИНУ СЛАВИМ ТРУДОМ

 

Багряное солнце рассеяло тьму,
Готовясь к большому пути,—
Немало придется трудиться ему,
Чтоб нашу страну обойти!

Громады лесов осветила заря,
Степей бесконечную ширь,
Высокие горы, большие моря,
Кавказ, Ленинград и Сибирь.

На юге — тепло и ни облачка нет,
На севере — тучи и лед,
На Балтике — ночь,
На Приморье — рассвет,
И всюду работа идет.

Товарищ, когда ты, проснувшись, встаешь, -
Встают миллионы с тобой,
Когда ты спеша на работу идешь,—
Идут миллионы с тобой.

В лесах, на горах, у морей и у рек —
Повсюду мы братьев найдем.
Везде, где советский живет человек,
Он Родину славит трудом.

Он уголь и газ достает из земли
Великою силой труда.
В местах, где враги все смели и сожгли,
Из пепла встают города.

Пускай веселей разгорается день,
Минуты не будем терять,
Чтоб Родину к счастью еще на ступень
Могучим усильем поднять!

Победа в труде, как победа в бою,
Сама к нам, друзья, не придет.
Работой украсим Отчизну свою,
За счастье, за радость — вперед!

1947

 

 

Сатира и юмор

 

РЕМОНТНОЕ

 

На двух дощечках по старинке
Маляр под крышею повис,
Как паучок на паутинке,
Малюет охрою карниз.
И дождь из охры льется вниз
На головы и на ботинки.
Внизу ругается народ,—
Маляр смеется и поет:

— Плохо ль нам, малярам,
День — работам, два — гулям,
Сами краски заправлям!

Изломан ломом тротуар.

И тут — котлы, и там — котлы,

Кипит в котлах песок и вар,

Вокруг котлов и чад, и жар,

И тучи серые золы.

И здесь и там нельзя пройти —

Перегорожены пути.

И шум и гром на мостовой,
Булыжник, щебень и песок...
На щебень въехал ломовой,
И милицейский, чуть живой,
Рукой его толкает в бок:

— Давай назад! Назад давай!! —
Ревет авто, звонит трамвай...

Пыль над Москвой, как сизый зонт,
Везде, везде, везде ремонт:
На службе, дома, на дворе...
Ремонтной покорясь поре,
Сажусь и медленно пишу:

— На месяц отпуск дать прошу,
Устала за год голова.
Слова рифмуются едва...
В глазах зеленые круги —
Ремонта требуют мозги.

 

1923

 

НА ЧТО ТРАТИТСЯ ЖИЗНЬ

 

— Вы на такси?

— Нет! Я на «Бе».

— Ну, как живете?

— Так себе.

— Ну, как делишки?

— Понемногу.

— А как детишки?

— Слава богу.

— А как жена?

— Да как полагается:
Была больна,
Теперь поправляется.

—  Была нездорова?

— Лежала в постели.

— В постели? Да что вы?!

— Две недели.

— Ну, а теперь?

— Теперь ничего.

— Что-нибудь... этакое?

— Во, во...
Ну, а у вас как?

— Да как всегда.

— Нечем похвастать?

— М-м-да...

— В театре бываете?

— Нет... Тоска...

— Да уж, знаете...

— Ну, пока!

— Привет жене!

— Большое спасибо!

— Вы бы ко мне
С женой зашли бы.
Жена бы очень

Рада была.

— Я бы не прочь,
Да все дела...

— Какие дела?

— Да все по службе!

— Плюньте на них
По старой дружбе.
Адрес забыли?

— Кажется... Нет.

— Ведь вы у нас были
Назад сто лет.

— А сами-то? Вы-то?
Право, лет двести!
Ну, что бы зайти-то

С женою вместе!
Вы не спешите?

— Н-нет... Не спешу...

— Так вы запишите!

— Я запишу...

— Третий этаж,
Квартира шесть...

— Так у меня ж
Ваш адрес есть!

— Есть? И отлично!
Придете?

— Приду.
Верьте, я лично...

— Так, значит, я жду!
Вы позвоните

И... словом...

— Ну, ну!

И вы загляните.

— И я загляну...

— И притащите
С собою жену!

— Ну, ну...

Ну и ну!

Ну и нудь же!

 

1923

 

НЕУДАЧА

 

Секретарша

(Старшая),

С кудряшками рыжими,
Увлекается лыжами.
А замзав увлечен секретаршей

(Старшей),
И ее увлеченье
Для замзава — мученье.
Согласитесь: какие же лыжи
При грыже?

Тем не менее
В воскресение,
Ни полслова жене не сказав,
К лыжной станции едет замзав...

Замзаву тяжко
От теплого свитера.
Сбоку — фляжка

С издельем Госсиирта,
Сзади — термос, надежный, как печка,

И небольшая аптечка.
В руках пакет

Огромный,
В пакете обед             „

Скромный:
Куриный паштет,
Холодный омлет,
Штук двадцать котлет
И — отдельно в тряпочке —
Жареные рябчики...

— Черт побрал бы эти лыжи!

Если б раньше мог я знать!..

Ах! Замзав страдает грыжей,
И ему беглянки рыжей
Не догнать.

Он устал, он дышит часто,

Лыжи делают кресты,—

А она скользит по насту,
Убежав за полверсты.
Ох, и чертова работа!

— Эй, постойте!!! — Но увы!
К ней уже подъехал кто-то:
За бугром две головы.
Торопясь подъехать ближе,
Весь вспотел замзав и... кррак!
На одной ноге — пол-лыжи.

А на лбу горит синяк.

— Идиот! Дур-рак!..
Из-за этой ведьмы рыжей
Повредил себе я грыжу,
Поломал себе я лыжи.

— Бегемот! Вах-лак!

Что ты думал, старый черт?
Для тебя ли этот спорт?!
Из-за.этой рыжей дуры...—
А далече две фигуры

Обнялись

И унеслись...

Секретарша

(Старшая),

С кудряшками рыжими,
Увлекается лыжами.
А замзав увлечен машинисткой,

Низкой

Блондинкой,

И часто шипит над машинкой:
— Терпеть не могу этих рыжих!
Представьте ее... на лыжах!

 

1924

 

ЖЕНСКИЙ ДЕНЬ

 

Пусть Сергей надевает фартук,
Кормит Маруську и Диму сам.
Хоть день один — Восьмого марта
Не буду стоять над примусом!

Пусть он узнает, что значит готовить

После восьми часов труда,

Пусть убедится сам. А то ведь

Он недоволен никогда:

— Опять ты вбухала этого сала!

Опять насолила безжалостно! —

Он — устал. А я — не устала —

Скажите пожалуйста?!.

Пусть повозится хоть немножко

(Ох, уж потом я и посмеюсь!),

Пусть хоть разок почистит картошку,

Пусть!..

Какое счастье — быть свободной,

Совсем свободной — на целый день!

Можно пойти куда угодно,

Думать, гулять, смотреть на людей!

А то совсем никого не видишь.

Фабрика — дом, фабрика — дом.

Редко-редко в киношку выйдешь,

И то — с трудом.

Ах! Нелегко высиживать сиднем!

Только сейчас вот, вдруг,

Я поняла, как мало мы видим —

Узенький-узенький круг...

Ему обо мне и думать не хочется,

И занят и... так уж привык!

А я ведь мечтала сделаться летчицей...

Учить немецкий язык...

Много от жизни хотела... Ну, что же?

Мне и сейчас не лень!

Только б все дни мои были похожи

На нынешний ясный день!

 

1926

 

ДАЧНЫЙ СПОРТ

 

В общем, так или иначе,
А приятно жить на даче,
Воздух — прямо первый сорт!
Несмотря на неудачи,
Привился у нас на даче
Спорт.

Отец, воротившись из треста,
Находит укромное место

У реки

И ждет, неподвижный, как глыба,
Что тронет наивная рыба

Его поплавки.

Мама с раннего утра,
Захвативши два ведра,
За грибами в лес уходит,
Долго ходит, колобродит

И находит,
Изломавши все бока,

Два строчка

И два сморчка,
И потом в огромной банке
Маринуются поганки.

Нет милее для сестры
Лаун-теннисной игры.
И сестра с утра у сетки,
Изломавши две ракетки,
Жарит двадцать пятый сет

И желает непременно

Выйти замуж за спортсмена,
Но пока надежды нет:
Этот — юн, а этот — сед.
Словом, всюду незадача,

И порой

Мать с сестрой
Без конца ругают дачу.

Шустрый братишка,
Рыжий мальчишка,

С видом веселым

Бредит футболом.
Мать недовольна
Страстью футбольной:

Третьи ботинки

Просят починки.
Ругается мать,
А брату — плевать
На целый белый свет:
Ему пятнадцать лет,

Он носит гордо трусики
И поправляет усики,
Которых нет.

 

1926

 

ОБЫЧНАЯ ПЫТКА

 

Муж, не снимая сапог,
Пообедавши, лег на часок
Отдохнуть, покурить
И поговорить.
—...Знаешь, Зинок,
Я тут встретил Смирнова жену...

Ну и ну!
Разодета в каких-то мехах

В пух и прах!
Вот красавица, —
Как ни сплетничай тетки,

А все-таки
Она очень и очень мне нравится!

Чрезвычайно мила!..
Н-да-с!.. Вот какие дела...
А жена Иванова
Устроилась снова

Служить,—

Работает где-то в совете.
У женщины — муж и дети,
А она ухитряется жить!
Представь, при такой-то обузе —
Бывает в театрах, читает,
Работает в профсоюзе,

Заседает.

Хвалю! Настоящий спец!
Почище других франтих,
Молодец!

Уважаю таких!
Это тебе не старинка,
Женщина — голова.
А ты как на это глядишь?
Ну, что ж ты молчишь?

А? Зинка?! —
...Шипит керосинка,

Ребенок кричит.

Жена напряженно молчит...

Вскипает в глазах ее бусинки слез.

Как соль на глубокую рану,

Жене мужнины речи и мужнин вопрос.

— Оглохла ты, что ли? Странно!

Недаром ворчала моя родня,—

Минутки не знаю покоя!

Все жены - как жены, а у меня...

Черт знает, что такое!

 

1926

 

ВНЕЗАПНАЯ РЕВИЗИЯ

 

— Что за дурацкие сапоги —
Никак не наденешь сразу!
Эй, жена! Иди помоги,
Будет там ваксой мазать.

Да поскорей рубаху подай!

— Получше или похуже?

— А черт их знает! Поди угадай,
Какую ревизии нужно?!

Какой бы ты ни придумал вид,

Хоть голым ходи по лавке,—

Каждый поддеть тебя норовит:

«А трудно вам жить по ставке?»

Спросит,— а сам и не дрогнет с лица,

И голову враз заморочит.

И не узнаешь его, подлеца,

Чего он, каналья, хочет.

Дело не шутка: жить иль не жить,

И мучит тебя неизвестность:

То ли взятку ему предложить?

То ли играть на честность?

То ли смотреть ему честно в лицо?

То ли пониже согнуться?

Тут ведь не просто: одно словцо —

И можно навек промахнуться!

Раньше понятней был ревизор:

Час прозевает над книгой,

Выпьет, получит — и весь разговор.

А нынче — поди попрыгай!
Право, я старше на десять лет
Стал через эти ревизии...
Все-таки сделай пирог на обед,
Да не жалей провизии!

 

1926

 

ОДНО ИЗ ТЫСЯЧ

 

Милая Лидка!

Третью открытку

Пишу из Москвы...

Увы, увы!

Урезали наш отдел,

И от дел

Я совсем обалдел,—

В киношку — и то не могу!..

Есть слух: слетит управдел,

Но об этом пока ни гугу.

Милый Лиденчик, —

У вас там рай!

Ты загорай,

Мой птенчик.

Но не гонись за славой

И далеко не плавай.

И по мужчинской части

Будь начеку, мое счастье...

Разбирайся в пище

И всегда почище,

Друг ты мой,

Фрукты мой...

Эх, а в Москве-то —

Пыль, галдеж!

Лето — не лето —

Не разберешь!

Всюду — народ,

В трамваях давка,

В лавках — черед —

Не дойдешь до прилавка!

Хочется злиться,

Кричать на природу:

— На черта родится

Столько народу?!
Чулки приобрел. До чего хороши!
Право, я слишком тебя балую,—
Ты недостойна! Прощай! Пиши!
Крепко, крепко, крепко целую!

 

P. S. Катя достать обещалась ратин.
Твой Константин.

 

1927

 

О ПЯТИ БОЛТАХ

 

Ударник Петров постараться готов,

В бригаду вступил не для виду,—

Он в первой же смене пять лишних болтов

Сверх нормы сработал и выдал.

Прирост небольшой, но болты нам нужны,
И этот петровский пяточек,
Помноженный в массах Советской страны,-
Гигантского роста источник.

Глядишь, где-нибудь у пяти тракторов
Болтов, как на грех, не хватало.
Болтишко воткнули — и трактор здоров.
А пять тракторов — ведь немало!

Довольно примеров. Понятно и так.
Боюсь я, что скажет читатель:
— Болты надо делать! Болтать о болтах
Не дело, любезный приятель!

Ну, словом, Петрову и честь и хвала!
Не будем мешать ему, братцы...
Все это лишь присказка только была,
Пора и до сказки добраться.

А сказка про белого вышла бычка.
Болты уложили, и мигом
Десятки людей без очков и в очках
Пошли проводить их по книгам.

Петровский ударный сверхсметный пяток
К ударным попал счетоводам,
Они выясняли ударный итог
Ударной работы завода.

Защелкали бешено косточки счет,
Ища показателей точных.
Потребовал тонкий и долгий расчет
Семнадцать часов сверхурочных.

Семнадцать часов плюс пятерка болтов,
Спустившись в отдел калькуляций,
Запрыгали вместе на пачках листов,
Десятки плодя комбинаций.

Не зря при заводе живет статбюро,
Не зря при бюро есть статистик.
Статистик, тончайшее взявши перо,
Берет аккуратнейший листик.

Средь вихрей процентов, нолей и корней
Другому бы потом облиться,
А этот сидит и машины точней
Чертит за таблицей таблицу.

Одни лишь поэты «болты» и «цветы»
В стихах сопрягают для рифмы,
А этот спокойно людей и болты
Совместно сует в логарифмы.

Глядишь — и открыть не осмелишься рта,
Напуган его чудесами:
Три целых ноль три «человеко-болта»
Сплелись с «человеко-часами».

И вот статистический кончен расчет.
Таблица в четыре аршина
Десятками цифр указала приплод —
Приплод «человеко-машины».

Таблицу десятки различнейших лиц
Читают, от скуки зевая,
И шлют в учрежденье, где сотни таблиц
Пудами в шкафах загнивают.

Пятерка болтов, как таинственный шифр,
Лишенный житейского смысла,
На стенах завода букашками цифр
Спустя две недели повисла.

Петров, на таблицу взглянувши, сказал:

__ Сам черт ногу сломит, ребята! —

И не разглядели Петрова глаза
Болтов, им рожденных когда-то.

Окончена сказка. Скажу наперед,

Дабы не обидеть учетный народ:

Я вовсе не против учета!

Но пусть не съедает работу учет,

Учет — для работы, не наоборот,

Как думает часто иной счетовод,—

Учет, мол, важнее работы!

Считать — хорошо, засчитаться — беда:

Сквозь цифры не видно заводов.

Пугает меня, что у нас иногда

На слесаря пять счетоводов!

Конечно, везде у нас нынче размах,

Но снова повторим мы строчку:

— Болты надо делать! Болтать о болтах -

Не дело, товарищи! Точка.

 

1930

 

ЖУТКАЯ ИСТОРИЯ

 

В завком из губотдела
Пришло с бумажкой «Дело»,
А на бумажке сей
Семнадцать подписей.
— К исполненью точному,

Очень срочному.
Ввиду постановления
Об общем оживлении —
Заполнить просим эту

Анкету.

А анкета та

В тридцать три листа.

Восемь форм в анкете есть,
Шесть разделов,
Пять отделов
И вопросов триста шесть:
Кто, когда и где родился?
Где учился?
Как женился?
Как в союзе очутился?
Где, когда и как судился?
Если не был под судом —
То каким живет трудом?
Много ль занят в общем целом?
И какую ест еду?
И каким был занят делом
В девятьсот втором году?
Есть ли сын? И есть ли дочь?

И проч.... И проч....
Взял анкету предзавком,
Просмотрел ее мельком,
Надписал входящий номер
И... вздохнувши, дерзко помер,
Пригрозивши шепотком:

— Это будет вам протест!
С мест!

Про историю про эту
Мы не можем умолчать.
Кто же будет на анкету,
На анкету отвечать?!

1926

 

«БУМАГОБОЯЗНЬ»

 

Гнилой и хилый старый строй
Нам груз оставил тяжкий.
Как дети, верим мы порой
В могущество бумажки.
Нас оглушает, точно танк,
Витиеватый росчерк,
И не умеем мы на бланк
Смотреть смелей и проще.

Мы с детства подпись и печать
Привыкли с трепетом встречать.

Я — не из трусов, но скажу

(Хоть стыдно мне, мужчине!) —

Я в канцеляриях дрожу,

Как муха в паутине.

Везде — я личность, я — поэт,

Непьющий, работящий,

А здесь — меня как будто нет,

Я — номер исходящий!

Я — цифра в сереньком пальто!

Я — пар! Я — нечто! Я — ничто!

Не я один такой чудак,
Есть похрабрее люди —
Среди бумаг дрожали так,
Как бланманже на блюде.
Мой друг, известный планерист,
До дерзости отважный,
Признался, что дрожит, как лист,
В епархии бумажной.

Владея ветром, точно маг,

Он холодеет от бумаг.

Как будто страшным стариком,
Что, няньки обещают,
Сухим и мертвым языком
Бумажки нас стращают.
«Дано сие...», «Дана сия...»,
«В ответ на таковую...»
И сквозь бумажку вижу я
Фигуру неживую:

Пергамент высохшей руки,

И голый череп, и очки.

На переносье от очков
Темнеет углубленье.
И студень выцветших зрачков,
И душный запах тленья...
Мушино-тонкий писк пера
И слов могильных глыбы:
«Вы приобщите номера...
Благоволите, ибо...»

Фу, черт! Какой сегодня век?

Ведь я — советский человек!

Когда в бумажке крючкотвор
Словесный варит клейстер,
Для нас она как мухомор,
Но липнет к ней блатмейстер.
Покуда стиль ее таков —
И бестолков и кляузен,—
На ней играет Хлестаков
И сам барон Мюнхгаузен.
Очковтиратель и лентяй
Себе из «липы» строят рай.

Кого винить? Меня и вас.

Мы все тут виноваты.

От нашей робости подчас

Плодятся бюрократы.

Пока не кончат нас пугать

Их штампы и словечки,

Мы будем крылья обжигать,

Как мотыльки у свечки.

И будут жить среди бумаг
Очковтиратель, вор и враг.

Смешно и слушать и смотреть!
Мы брали Перекопы —
И вдруг не сможем одолеть
Бумажные окопы?
Мы колем полюса ледынь,
Вздымаем стратостаты,
Нам, победителям пустынь,
Бояться ль бюрократа?..

Долой бумажный перепуг!

Бумажка — наш слуга и друг.

 

1930

 

ДЕВУШКА ЧЕРЕЗ «ЯТЬ»

 

В романе, уж не так чтобы старинном
(Хотя наш год — как десять прежних лет!),
Написанный любовно и картинно
Я вычитал девический портрет.

Вот он, портрет красавицы недавней:
«Ей вечер больше шел, чем яркий день.
Изящная и хрупкая была в ней
Усталость и движений мягких лень.

Как зябкий и беспомощный ребенок,
Она платок набрасывала вдруг,
И профиль был так нежен и так тонок,
И так легки касанья тонких рук!

В глазах ее, всегда как будто сонных,
Как в озере, где дна не увидать,—
Богатство чувств и мыслей затаенных
Порою можно было угадать.

Некрупный лоб, и матовый и гладкий,
Густых волос венчала теплота,
И чистота сквозила в каждой складке,
И страсть была в капризной складке рта.

Поджавши ноги в уголке дивана,
Она могла часами звать мечту...»
Так автор пухловатого романа
Описывал девичью красоту.

Я отложил роман, твердивший «ятью»,
Что мы — ОНИ и женщины — ОНЕ,
И образ захотел расшифровать я,
Так ласково преподнесенный мне,

Я сбросил лирику — и что же оказалось?
Из-под пушисто-теплого платка
Мелькнули барская дремота и усталость,
Безделье, лень и сытая тоска.

За вязью строк изысканно-лиричных
Я увидал типичный силуэт
К работе непривычной, анемичной,
Никчемной барышни прошедших лет.

Налет эротики ласкающий и тонкий
Давал понять любителям «мечты»,
Что главное в «беспомощном ребенке» —
Наличие столь ценной «чистоты».

И сон и лень — все плюсы. А к тому же

Отмечена особенно черта

Для будущего холеного мужа:

«И страсть была в капризной складке рта...»

И я подумал: «Вот, в десятке строчек
Зияет пропасть: нынче и вчера!
А ведь роман не так чтоб старый очень
И сделан тонким мастером пера.

Но в свете нашей молодой культуры,
Перевернувшей дыбом старый свет,
Звучит сильней любой карикатуры
Вот этот вот девический портрет.

Мы тоже пишем пьесы и романы
И помним о любви и о весне.
Но строить жизнь, водить аэропланы
У нас умеют прежние «оне».

Кидая взоры с высоты надземной,
Подруги наши обгоняют птиц'
И нашим девушкам смешон полугаремный,
Ленивый образ млеющих девиц.

На фабрике, в колхозе, на рабфаке
Им некогда «часами звать мечту»,
И не оценят принцы в модном фраке
Их смелую, простую красоту.

В них кровь кипит и молодо и бурно,
Их смех и шутки звонки, как картечь,
Они сжились с костюмом физкультурным,
Свободны их движения и речь.

Их взор не спит. И телом загорелым
Они крепки, как их родивший класс.
И не отыщешь в мире целом
Таких улыбок, как у нас!

 

1930

 

КАК ПИСАТЬ?

Кружку рабочих-сатириков
при «Крокодиле» посвящается

 

Пылают дни, как в домне жаркой,
И час — как день, и день — как год.
Сметая церкви и хибарки,
растут дома, встает завод.

Й тот, кто дома месяц не был,
Вернувшись, долго трет глаза:
Здесь — новый дом глядится в небо,
А там — бульваром стал базар.

Й там, где, кляч пугая сонных,
Булыжник корчился ребром,—
Автобус желтый, как подсолнух,
Упругий пробует гудрон.

«Сегодня» убегает в «завтра»,
Далеким сделалось «вчера»...
И злобу дня не может автор
Поймать на острие пера.

Напор и темп сильнее прачек
Отирают прошлого типаж:
Нэпач, «братишка» и растратчик
Ушли, расплылись, как мираж.

Сидеть три года над романом
Нельзя: герои — не сидят.
Вчерашний тип — звучит обманом,
Вчерашний день — зовет назад.

Нет слов,— писать сейчас непросто,—
Везде движенье, всюду рост,
И лишь поняв законы роста,
В грядущее мы кинем мост.

А тот, кто вдаль глядеть не может
Упорно, четко и остро,
Ктго полон прошлым — пусть отложит
Свое ненужное перо.

 

1931

 

В БОЙ —ЗА КАДРЫ

 

В газетах — положение

С законом наряду:

Писать о жендвижении

Лишь раз один в году.

Восьмого марта

Там и тут

Кричат про фартук

И плиту.

«Освободить!

Раскрепостить!

Создать повсюду ясли!»

Когда ж проходит

Женский день,

На всех находит

Снова лень,

И крики все погасли...

А между тем

Средь прочих тем

Найти для женской темы

Мы все обязаны сейчас

Хоть сотню строк,
Хотя бы час,—

И это знаем все мы.

На заводе и в колхозе,
В агитпропе, в совнархозе,
В Красной Армии и флоте,
В профработе, в женработе,
В Автодоре, в физкультуре,
В клубе и в литературе —
Всюду стройки крепкий стук,
Не хватает женских рук!

Эй, печать,
Нельзя молчать!
Надо драться
И кричать,
Всех стараться
Раскачать!
Пусть Нарпит
Не спит!
Профсоюз
От обуз
Женщин пусть освободит!

Шрапнелью пусть летят статьи
Й фельетонов свищут ядра,—
Нужны упорные бои
За женские стальные кадры.

 

1931

 

ПЕСЕНКА ОБ ОТПУСКАХ

 

— В году двенадцать месяцев,
Идут они подряд,
Но по тарифной лестнице
У месяцев разряд.

Январь, февраль. Зима и вьюга.
Сугробов ледяной барьер.
Грустя о летнем солнце юга,
Дрожит «отпущенный» курьер.
И трижды печку истопив,
Он тянет отпускной мотив:

— В году двенадцать месяцев,
Идут они подряд,

Но по тарифной лестнице
У месяцев разряд!

Апрель и март. Повсюду слякоть.
Калоши хлюпают. И вот
С природой вместе ныть и плакать
Уходит в отпуск счетовод,
Купив горчичники и йод,
Лежит он в гриппе и поет:

— В году двенадцать месяцев,
Идут они подряд,

Но по тарифной лестнице
У месяцев разряд!

Июнь, июль. На небе солнце.
И в отпуск отдыхать от дел,
Ударно получив червонцы,
Идут главбух и управдел
И, спины солнышком согрев,
С улыбкой тянут нараспев:

— В году двенадцать месяцев,
Идут они подряд,

Но по тарифной лестнице
У месяцев разряд!

Сентябрь и август. Желты травы.

И горы фруктов манят глаз.

И едут завы и замзавы

В командировку на Кавказ.

Жуя на пляже абрикос,

Они слегка мурлычут в нос:

— В году двенадцать месяцев,
Идут они подряд,

Но по тарифной лестнице
У месяцев разряд!

И вновь зима. И снова вьюга,
И под ногами снег хрустит,
И вновь о летнем солнце юга
Курьер «отпущенный» грустит.
Закончен кругооборот,
И наступает новый год...

— В году двенадцать месяцев,
Идут они подряд,

Но по тарифной лестнице
У месяцев разряд!

 

1931

 

МУСОР НА СТРОЙКЕ

(Из песен обывателя)

 

Я газеты вижу редко —
Мне они мозолят глаз.
Для чего мне пятилетка
И подъем рабочих масс?

Ведь живешь-то только раз?
Только раз!
Да-с!

Что мне новые заводы,
И Магнитка и Донбасс,
Мне поменьше бы заботы
Да провизии запас!

Ведь живешь-то только раз?
Только раз!
Да-с!

Для чего соревнованье?
Мне другие не указ,—
Не имею я желанья
Отличаться напоказ!

Ведь живешь-то только раз?
Только раз!
Да-с!

«Почему вы не активны?» —
Упрекают каждый час.
«Мне активным быть противно,
Вы — играйте, а я — пас!»

Ведь живешь-то только раз?
Только раз!
Да-с!

Уцелеть, скажу по дружбе,
Было трудно мне подчас,
Но скрывался я на службе
Под личиной красных фраз.

Ведь живешь-то только раз?
Только раз!
Да-с!

Впрочем, вы поймите сами:
Все, что я сказал сейчас,—
Это только между нами!
Ни-ко-му! Прошу я вас.

Ведь живешь-то только раз?
Только раз!
Да-с!

 

1931

 

«АКТИВИСТ»

 

Позвольте рекомендоваться!..
Себя хвалить — я не речист,
Но должен скромно вам признаться:
Я — активист! Я — активист!

Я восхищен геройством будней,
Я весь в строительном огне,
Но пусть построят поуютней
Квартирку мне! Квартирку мне!

Долой прогулы и зевоту,

Добьемся темпов боевых!..

Я за ударную работу.

Но... для других! Но... для других!

Я про колхоз читаю часто,
И восхищаюсь, и горжусь!
Но там нужны энтузиасты...
Я — не гожусь! Я — не гожусь!

Приятен мне огонь протеста,
Как самокритик я не плох,
Но потерять случайно место —
Помилуй бог! Помилуй бог!

Я подхалимство без пощады
Разоблачаю, как никто,
Но если нужно, если надо,—
Подам пальто! Подам пальто!

Мне гнусны сплетницы-старухи
И все, кто ноет круглый год.
Но... я люблю послушать слухи
И анекдот! И анекдот!

Всегда готов я стушеваться,

И сроду не был я речист,

Но должен скромно вам признаться:

Я — активист! Я — активист!

 

1931

 

КУЛЬТУРТРЕГЕР

 

Он с завидным постоянством
Гордо борется с мещанством,
Издевается над пьянством

И громит в стихах картеж.

Враг семейного корыта,
Он бичует ядовито
Старый хлам гнилого быта,
Прославляя молодежь...

Он привык к работе точной
И, вставая в час урочный,
Разливает яд построчный

Аккурат на двести строк.

А потом он отдыхает:
Сына бьет, обед ругает,
Пол-литровки выпивает
И играет в покерок.

 

1932

 

КРЕМ «САФО»

 

В иностранных журналах, на задних страницах,
Где реклама царит проститутски пестро,
Можно выследить подлинный лик заграницы:
И звериный оскал, и гнилое нутро.

Объявленья кричат глянцевитой веленью,
Прославляя духи, шоколад и вино.
Если верить слащавым листам объявлений —
Все на свете живут, как герои кино.

Патефон и болонка на мягкой козетке,
Длинноногие девушки в скользких чулках,
У конфетной коробки — конфетные детки
И раздетая дама с флаконом в руках.

Все картинно-бонтонно, пикантно и чинно.
Все довольны и сыты. К