Почему в тексте противопоставлены Донец и Стуган?

Донец, как в сказке, обращается к Игорю на его родном языке и даёт оценку побегу: «Князь Игорь! Немало тебе славы, Кончаку — досады, а Русской земле — отрады!». Оценка лестная, и, наверное, не вымышленная Поэтом, а существовавшая на Руси, конечно, не обязательно в художественной форме. Донец выражает мнение тех, кто относится к Игорю, как сам Донец, то есть мнение друзей Игоря. Побег в оценке Донца — событие общерусское и внешнеполитическое, не рядовое, а весьма заметное.

Слова Донца взволновали Игоря, и он раскрыл ему свою душу. Ответ, выдержанный в иносказательном ключе, поражает и неожиданностью и глубиной. Многозначительна сама форма обращения Игоря к Донцу: «О Донче!» Интонация и экспрессия, как в обращении Ярославны к Ветру или Днепру, почтительная, всерьёз уважительная. Одно это свидетельствует о глубокой внутренней перемене Игоря за время плена. Ведь перед походом он пренебрёг дружеским предупреждением самого Солнца! Еще более характерно для нового Игоря, что он решительно не принимает щедрой похвалы и скромно, но убеждённо переадресовывает её Донцу, который сделал всё, что мог, для Игоря, попавшего в беду: «О Донче! Не мало ти величия…» Игорь не сказал «и тебе», или «и тебе тоже», или как‑либо так, чтобы хоть частично сохранить за собой отзыв Донца. Напротив. Подчеркнуто повторив оценку, он в полной мере возвращает её Донцу. Поэт, несомненно, согласен с Игорем, так как даёт ему слово для доказательства своей правоты: «Немало тебе славы: ты лелеял князя на волнах, подстилал зелёную траву на серебряных брегах, одевал туманом тёплым под сению дерев зелёных, охранял — гоголем на воде, чайкой над рекой, чернятью на ветрах». Игорь говорит о себе в третьем лице, и это придаёт его словам весомую объективность. Вместе с тем тут содержится глубокая самохарактеристика Игоря, способного ныне на трезвую, беспристрастную оценку своего поступка. Перед походом у него такой способности не было. Тогда его разум был в плену страстей и желаний. Трагические события последних месяцев перевоспитали Игоря и в этом отношении.

Поэт не показывает диалектики душевного преображения Игоря, а лишь фиксирует её результаты. И, как всегда, начинает с главных. Их два: изменение взаимоотношений с Природой и изменение отношения к самому себе.

Донец одушевлён. Все его атрибуты, кроме речи, взяты от Природы, а не от человека. Донец изображается только в виде реки. Она течёт, у неё есть берега, на ней плавают и над ней летают птицы, но вместе с тем сама река, её берега и все окружение действуют, как разумные существа, подчинённые единой воле. Донец, хотя и не изображается человеком, но, словно равный с равным, беседует с князем.

Донец принимал Игоря как заботливый хозяин–друг принимает гостя, милого сердцу. Он предоставил ему в распоряжение самого себя («лелеял князя на волнах»), двух своих ближайших, мудрых друзей («подстилал зелёную траву на серебряных брегах»), друзей из своего окружения («одевал туманом тёплым под сению дерев зелёных»), своих зорких и надёжных слуг («охранял — гоголем на воде, чайкой над рекой, чернятью на ветрах»), Донец — идеальный образ Друга, символ Друга, которым может быть и Человек и Природа. Игорь, счастливо вырвавшийся из Тьмы плена, полон раздумий об этом. И благодарен, искренне и глубоко, всем друзьям — от Солнца, Овлура до Донца и чернети. Чувство благодарности и признания подлинных заслуг друзей — ещё одна новая особенность характера преображённого Игоря. Оно скрепляет его спасительный языческий союз с Природой.

Закрыть

К Игорю пришло прозрение. Пришла мудрость. Его душа ожила, в ней заиграли отзывчивые струны сочувствия, взаимопонимания, дружелюбия. А разум Игоря иначе, под другим углом, стал оценивать события настоящего, недавнего и далёкого прошлого.

Игорю вспомнился 1093 год. Память включилась по ассоциативной связи двух побегов от половцев — его, Игоря, в 1185 году и другого русского князя в 1093 году, — побегов, в которых участвовали две русские реки, Донец и Стугна. Тогда, почти 100 лет назад, половцы несколько раз в течение года наносили русским тяжёлые поражения. Их пособником была река Стугна, в бурных, разлившихся от дождей водах которой утонул молодой князь Ростислав, брат Владимира Мономаха. Тогда войска половцев разгромили дружины Мономаха, и сам он чуть не погиб в Стугне, когда спасал брата.

Рассказ о событиях на Стугне написан в ключе закрытого художественного символа. «Не такая, увы, Стугна–река: мелким ключом течёт, но, чужие ручьи и потоки пожрав, бурлит, ширится к устью. Затянула Стугна под берег тёмный юношу–князя Ростислава. Мать Ростислава плачет–горюет о юноше–князе Ростиславе». Стугна противопоставлена Донцу. Стугна — река пограничная, мелководная, но жадная, «пожирающая» в периоды разлива чужие ручьи и речки, за счёт которых она полнится и ширится к устью. Таков её нрав. Когда Ростислав, спасаясь от половцев, наводнением катившихся по левобережному Приднепровью, переплывал Стугну, то она встретила его, как врага, закрутила в водовороте и утащила на дно, под «тёмный», недружелюбный берег. Так Стугна, в обшем‑то своя, русская река, «пожрав» чужие реки и ручьи, сама превратилась в реку чужую, вражескую. А когда Ростислав доверился ей, то она, коварно обманув юношу знакомым видом, утопила его в бурных волнах.

«Донец» — символ Друга, «Стугна» — символ мнимого друга, своего по внешнему виду и чужого по внутренней сути. Таким, увы, был дед Игоря, Олег, русский князь, много раз приводивший половцев грабить Русь и много раз «топивший» своих друзей. По его вине погиб Борис Вячеславич, о котором Поэт взволнованно рассказал ранее в грустной маленькой поэме о разорении Руси. Поэтому теперь достаточно намёком напомнить читателю о событиях 1093 года и реке Стугне, чтобы в его воображении ожили длительное противоборство Владимира Мономаха и деда Игоря, Олега Святославича, трагические картины опустошения русских сел и городов при Олеге, «Гориславичем прозванном».