Б.С. Виленскому, человеку, вернувшему меня к жизни

 

Летом 1954 года я собрался наконец съездить в село Скамья, где родился и похоронен мой отец и где я не был 35 лет.

Служил я тогда в Советской Армии в Белоруссии. Семья моя состояла из жены и четверых детей. Последнему — Ивану — исполнился как раз год. Жена согласилась на мою поездку при том условии, что я возьму с собою трех старших ребят — Никиту 15 лет, Ирину 12 лет и Сашу 8 лет.

Тронулись мы в путь 7 июня. Поеха­ли в Ленинград, затем через город Нар­ву двинулись в Скамью.

Скамья находится на правом берегу реки Наровы в месте истока ее из Чуд­ского озера. На противоположном, ле­вом берегу стоит деревня Сыренец, име­нуемая сейчас Васкнарва.

Утром 16 июня на старом маленьком колесном пароходе «Заря» мы выехали вверх по Нарове, а к вечеру уже прибли­жались к ее истоку. Сердце у меня за­ныло в ожидании того, что через не­сколько минут увижу места, где прошли тяжелые дни моего раннего детства.

Солнце клонилось к западу. Справа из-за поворота реки показались развалины старинного замка, стоящего в Сыренце. Пароход пристал к мосткам у павильона с надписью: «Скамья».

У скамейской пристани толпилось десятка полтора человек и несколько подвод. Нас никто не встречал, — знакомых в Скамье не было.

Через несколько минут сошли с парохода последние пассажиры. Пристань опустела. Сошли с парохода и мы. Метрах в пятидесяти от пристани было несколько домиков — все, что осталось от бывшего громадного се­ла Скамья. Я направился к ним. Через несколько шагов догнал пожилого скамейского жителя. Это оказался Петр Никитич Щелоков. Я спросил его, не помнит ли он моего отца — Ивана Никитича Богомаза. Он ответил, что помнит. В наш разговор вмешался человек помоло­же, идущий с багром и веслами к пристани. Это был Василий Владимирович Поляков, заведующий скамейской пристанью. Он сказал, что хорошо помнит расстрел отца белогвардейцами в 1919 году, знает, где именно расстреляли отца. Может показать и место на скамейском кладбище, куда перенесли тело отца из леса крас­ноармейцы в 1920 году.

Василий Владимирович предложил у него и переночевать.

Я возвратился с ним к пристани, где в дощатом павильоне ожидали меня ребята. Сказал им, что ночлег найден, а самому грудь стеснили воспоминания о дет­ских годах, прожитых в Скамье. И вдруг не выдержал и заплакал. Ребята с удивлением смотрели на меня — они впервые увидели, как «пустил слезу» их сорокалет­ний отец. Смущенные, они сделали вид, что ничего не заметили.

На пути к домику Василия Владимировича я успо­коился, а в голове день за днем пробегали картины мое­го детства.

1

Жаркое летнее утро. Безоблачное небо. Печет солнце. Неумолчно звенит песня жаворонка. Я лежу на дерновом откосе канавы и не отвожу глаз от воинских колонн, которые сплошной лентой движутся на запад.

Мне только что минуло три года, и я еще не знаю того, что войска из Петрограда направляются на дале­кий фронт, где уже четвертый год идет первая мировая война. Не знаю я и того, что на фронте находится мой папа...

В двух десятках метров позади меня стоит одноэтаж­ный деревянный домик с большими окнами. Это Дудергофское двухклассное училище, в котором учительст­вует моя мама. Там же живет и старшая сестра папы — тетя Катя. И мама и тетя Катя очень заняты с моей сестричкой Ниной, которая родилась несколько месяцев назад, и потому-то они и разрешают мне долгие часы проводить возле дороги и глазеть на войска.

Тогда, в 1917 году, я, конечно, ничего не знал о своих родителях. Лишь много-много лет спустя, когда их уже не стало и я сам стал взрослым, я по достоинству оценил их.

Они вышли из трудовых семей, в детстве жили в большой нужде и сами, без чьей-либо помощи проложи­ли дорогу в жизни.

 

Елена Андреевна Иванова в год

Окончания Петербургской земской

Учительской школы. 1912 г.

 

Моя мама, Елена Анд­реевна Иванова, родилась в 1892 году в городе Гатчине под Петербургом. Отца ее я никогда не ви­дал и лишь знаю, что ра­ботал он шорником и был неграмотен. Мама была последним, седьмым ре­бенком в семье. Когда старшие стали сами за­рабатывать на хлеб, деду с бабкой представилась возможность младшую дочь определить в только что открытую Петербургскую земскую учительскую школу, где она с папой и позна­комилась. Закончила мама ее в 1912 году и начала учи­тельствовать в школе деревни Большое Куземкино Ямбургского уезда Петербургской губернии. В этой дерев­не в 1913 году мои родители поженились, а в 1914 году родился я.

Была мама стройная, смуглая, черноглазая и, как говорили знавшие ее смолоду, очень красивая и веселая. Я же помню ее никак не веселой, а очень сдержанной и немногословной. Впервые увидевшему маму в последние ее годы она могла показаться даже угрюмой. И неуди­вительно — такой ее сделали невзгоды.

В отношении красоты ее ничего сказать не могу — для меня нет ничего прекраснее лица матери.

До последних лет своей жизни мама не жаловалась на здоровье и только благодаря ему сумела одна выра­стить нас, троих ребятишек.

Если родственников по материнской линии я знаю плохо (лишь несколько раз видел двух сестер мамы, бабку и одного из братьев), то всех родственников папы я знаю очень хорошо.

Мой папа, Иван Никитич Богомаз, родился в 1891 году в селе Скамья Гдовского уезда Петербургской губернии.

До революции Скамья была большим торговым се­лом. В ней имелись второклассная учительская школа/1 выпускавшая учителей для так называемых школ гра­моты, аптека, почтовое отделение, гостиница, трактир, много лавок и несколько каменных пристаней, с которых пароходы ходили в Нарву, Гдов, Псков и Тарту.

Жители Скамьи в те годы занимались рыболовством, огородничеством и торговлей. Много было и сапожни­ков, которые снабжали рыбаков сапогами.

Среди местных торговцев были и крупные купцы. О Самыми богатыми считались братья Громовы, которым принадлежала громадная («Громовская») пристань, несколько пароходов, лавки в Скамье, Гдове и в деревнях Гдовского уезда, а также могучие леса, простиравшиеся от Скамьи до самого Гдова.

Немногим уступал Громовым купец Любомудров.

Купец Чернов славился тем, что со своих огромных — огородов поставлял зелень и овощи за сотни верст — в Петербург.

Происходил папа из самой беспросветной бедноты. Старожилы Скамьи до сих пор помнят его отца Никиту Корнеевича Богомаза — из-за многодетности и беспробудного пьянства. Беднее деда в Скамье считалась лишь вдова Алексеева, по прозвищу Фунтиха, но у той было двое ребятишек, а у деда — шестеро.

Дед был сапожником и к писанию икон никакого отношения не имел. Тетя Нюта, сестра папы, которая была старше его на пять лет, о происхождении фамилии Богомаз рассказывала так: дед Никита, будучи родом из Скамьи, в раннем детстве попал в эстонский приют в Нарве, где ему дали эстонскую фамилию Пахомас. После приюта дед оказался в должности «мальчика» в сапожной мастерской в Нарве. Там оп прошел полный курс «сапожных наук», став первоклассным сапожни­ком и горьким пьяницей. Закончив обучение, дед вер­нулся на родину — в Скамью. Когда он получал документы в Гдове, тамошние писаря для своей потехи записали ему фамилию в сходном русском произноше­нии — Богомаз. Так до конца своей жизни и носил дед эту иконописную фамилию, носили ее мой папа, моя ма­ма, носил и я до 1931 года — года выдачи мне паспорта в Ленинграде. В паспорте работники милиции припи­сали к моей фамилии окончание «ов», и стал я Бо­гомазов, как была записана в моей метрике фами­лия папы. Нужно сказать, что фамилию папы всегда стремились записать Богомазов или Богомолов, чтобы она походила на фамилию, а не на прозвище. Большею частью так и делали, если только папа сам не вмешивался и не добивался правильного написания — Богомаз.

Обосновавшись в Скамье, дед Никита старательно принялся сапожничать и в первое время даже преуспе­вал. Тетя Нюта рассказывала, что в те далекие времена дед арендовал целый дом под мастерскую и жилье и у него работали два подмастерья. Вскоре, однако, дела у деда круто изменились — торговцы крупно обсчитали его при продаже товара (материалов для пошивки и починки сапог) и при покупке у него партии готовых сапог. Сделать это было нетрудно: дед Никита был малограмотен и никогда не мог отказаться от подноси­мой ему рюмки водки. Снова дед Никита стал гол как сокол, беспробудно запил и впал в полную нищету. Не. имея своего дома, он под жилье стал снимать баню (не­слыханный позор в Скамье!) и ютился там со своим многочисленным семейством, которое продолжало расти год от году. В этой-то бане родились и папа и его младшие братья Коля и Саша.

 

Иван Никитич Богомаз