Темы Русскоязычного трека Кубка ректора

ЭП сделает так, что при усыновлении дети будут распределяться случайным образом. Это значит, что у приемных родителей не будет возможности выбирать себе приемных детей.

Как воспитать успешных детей без чрезмерного контроля» ИНТЕЛРОС. На самом деле родители не помогают, когда возлагают высокие надежды и расписывают каждый шаг жизни своего ребёнка.

В «ядерном» мире, в «обществе риска» преобладание «философии случайности» опасно само по себе. Напротив, важно в каждой «значимой ситуации» (а усыновление, несомненно, является значимой ситуацией) практиковать осознанный ВЫБОР. Именно наш сегодняшний мир стал миром, где понятие «альтернативной стоимости» важно как никогда прежде. И наши действия должны «помнить» об этих альтернативах. Необходимо развитие «культуры рефлексивности».

«Случайность» может оказаться не вполне случайной: проблема коррупции (подтасовки) и «подкидывания» сложных или, напротив, «качественных» детей.

Слишком «длинные» сценарии, чтобы вступать в них с завязанными глазами.

Случайный выбор станет прекрасным обоснованием всех будущих «нестроений». Объяснение неудачи будет приобретаться вместе с ребёнком.

«Спонтанный порядок».

Право на усыновление уже было одним из выигрышей в лотерее.

ЭП отменит суд присяжных.

К. Великанов, Оценки и санкции: от бинарных оппозиций к плавным переходам. Коллегия присяжных решает, виновен ли подсудимый, а наказание затем назначает судья; так определено у нас в России, а также во многих других странах, где существует суд присяжных. Присяжные предупреждаются о том, что любое сомнение они должны трактовать в пользу обвиняемого, но при этом конечный вердикт каждого присяжного (отдельно по каждому пункту предъявленного обвинения) бинарен: виновен – не виновен. Общий вердикт всей коллегии присяжных по каждому пункту определяется простым большинством голосов, так что конечное решение коллегии тоже оказывается бинарным: 7 против 5 признали виновным – то же решение, что и при 11: 1. Конечно, судья при назначении наказания может учитывать отсутствие консенсуса в коллегии присяжных по вопросу виновности подсудимого по какому-либо пункту обвинения. Но если он это и делает, то неформально, прикрывая уровень сомнений в виновности другими аргументами, например смягчающими обстоятельствами, – ибо назначать наказание при сомнениях в виновности считается принципиально недопустимым. Попробуем отнестись к этому принципу критически. Бинарность определения «виновен – не виновен» в некотором смысле навязывается присяжным; честно рассуждающий присяжный должен был бы в огромном большинстве случаев поставить «не виновен», и не потому, что он сколько-то уверен в невиновности подсудимого, а потому, что он не на все 100% уверен в его виновности, а всякое сомнение должно трактоваться в пользу подсудимого. Но ведь утверждение «не виновен» тоже радикально; из него, в частности, следует, что надо искать других виновных, если результат преступления (например, убийство) налицо.

С. Пашин, ИСТОРИЯ СУДА ПРИСЯЖНЫХ В ПОСТСОВЕТСКОЙ РОССИИ. Суд присяжных нужно было вводить не только ради следования демократическим идеалам и прочим гуманистическим устремлениям, но и ради того, чтобы изменить практику, ибо мы работали с теми судьями, которые были. Мозги у них работают по лекалам инквизиционного (или неоинквизиционного) советского процесса, а нам нужна состязательная система, которая соответствует международным стандартам (европейским стандартам). Судебная практика стала тяготеть к праву, а не к инквизиторскому поиску истины. Суд присяжных воспринимался как звено, за которое можно вытащить всю цепь традиционного судопроизводства... Следует сразу разъяснить, чем наш суд присяжных – тогдашний и нынешний – отличается от заокеанского. Прежде всего форма процесса у нас остается смешанная. Это значит, что следствие у нас ведется инквизиционно, а судебное разбирательство – состязательно. Для американца и англичанина процесс – это то, что происходит перед судом, и отсюда жесткие требования, жесткие запреты на доказательства понаслышке (hearsay). Например, если полицейский обнаружил труп, то он не может прислать в суд вместо себя протокол – он приходит в суд и подвергается перекрестному допросу. Протокол воспринимается как доказательство понаслышке (протокол не может участвовать в процессе). У нас процесс устроен по-другому и большую роль играют письменные документы. Более того, в наших судах часто нарушается правило о недопустимости оглашения показаний. Например, оглашаются показания военнослужащих, которые демобилизовались, – они уехали, и их не нашли. Их показания оглашают с согласия Верховного Суда. Это противоречит не только английским правилам, но и нашему УПК, где такие показания оглашаются только с согласия защиты... Кроме того, у нас существует, с позволения сказать, ублюдочная состязательность экспертов и свидетелей. Свидетели и эксперты не разделяются на сторону защиты и сторону обвинения. У нас экспертиза – это своеобразный научный приговор. Эксперт выступает как носитель независимого научного знания. А в западном процессе, например, эксперты-графологи, принадлежащие к одной ассоциации графологов, активно спорят друг с другом и объясняют, что «коллега немножко устарел» и пользуется не той методикой. Это вполне нормально. Затем, для западного правосудия характерно разделение на вердикт и приговор (verdict и sentence). Вердикт – это суждение о виновности. Вердикт выносят присяжные. А приговор – это суждение о наказании. Sentencing – это процедура вынесения наказания. На Западе судебный процесс заканчивается вердиктом, когда присяжные сказали, виновен подсудимый или не виновен. И это все. Потом, как правило, в срок от 30 до 90 дней, судья снова выслушивает стороны по вопросу о наказании. За эти 30–90 дней обсуждается, как дальше жить человеку, условия его жизни и воспитания, есть ли у него преступное прошлое, был ли он ранее судим... Все это будет проверять специальный чиновник – офицер службы пробации. У нас этого нет. У нас присяжные вынесли вердикт и судья сразу же уходит писать приговор. На Западе, во всяком случае в Англии и США, правом на суд присяжных обладает тот, кто не признает себя виновным. Если человек признает себя виновным, то ему, как говорится, за это большое спасибо, потому что он сэкономил казенные деньги и время суда и, соответственно, заработал смягчение наказания. Отсюда и судебные сделки. Скажем, дело об убийстве Мартина Лютера Кинга проходило очень быстро. Хотя за убийство первой степени положена смертная казнь, но поскольку обвиняемый признался, что он стрелял и он убил, то прокурор обещал, что не будет требовать смертной казни. Дальше процесс длился не долее получаса. Подсудимого поблагодарил прокурор за то, что он сэкономил деньги, потом судья назначил ему наказание, и все. У нас (как и в царское время) суд присяжных назначается вне зависимости от того, признал ли человек себя виновным. Главное, чтобы он хотел суда присяжных и заявил об этом ходатайство. Это, бывает, порождает забавные вещи. Например, в Московском областном суде в 90-е годы судили некоего господина, серийного убийцу, сознавшегося в 17 убийствах. Он попросил суда присяжных, но на предварительных слушаниях почтенная судья Григорьева спросила его, зачем ему суд присяжных, если он признался? И он сказал, что он только в прессе и в романах читал про суд присяжных и ему, хоть его и расстреляют, все равно интересно посмотреть, что это такое – суд присяжных. Он пришел в суд присяжных, был осужден, его приговорили к пожизненному заключению, и он поехал в «Черный дельфин», обогащенный опытом суда присяжных... Возможности уволить всех ретроградов и поставить на их место марсиан у нас не было. В Грузии попытались такую штуку сделать, и совершенно восхитительные гарвардские мальчики в красных галстуках, блестяще знающие английский, были назначены президентом Саакашвили на судейские должности (там пытаются внедрить суд присяжных по американскому образцу). Но пока там нет суда присяжных – эти люди, отлично говорящие по-английски, выносят самые жестокие приговоры... Стоит сказать о доле оправдательных приговоров: в 1994 году это 18,2%, пик приходится на 97-й – 23%, далее, как и во всех странах, начинается стабилизация, в 1999-м – 16%... Суд присяжных – не замена профессионалов, это выполнение той работы, в которой нуждается правосудие. Суд присяжных осуществляет правосудие, а не обслуживает конвейер репрессивной машины. Стоит процитировать великолепное решение Верховного суда Соединенных Штатов в 1968 году по делу «Дункан против Луизианы»: «Право на суд присяжных предоставлено подсудимому для того, чтобы предотвратить притеснения со стороны государства». Не для того, чтобы изобличить злодея и повесить его, а для того, чтобы предотвратить притеснения со стороны государства. Вот в чем смысл суда присяжных для американцев. И еще одна цитата. Из Честертона. На долю этого весьма экстравагантного господина выпало быть присяжным в суде, и он написал об этом короткое эссе, в котором сказано: «И самое страшное во всей машине правосудия, во всех судах, магистратах, судьях, поверенных, полисменах, сыщиках не то, что они плохи (есть и хорошие), не то, что они глупы (есть и умные), а то, что они привыкли. Они не видят на скамье подсудимых подсудимого; они видят привычную фигуру на привычном месте. Они не видят ужаса судоговорения – они видят механизм своей работы. И потому, ведомая здоровым чутьем, христианская цивилизация мудро порешила вливать в их тела свежую кровь, а в мозги – свежие мысли людей с улицы. <...> Наша цивилизация поняла, что признать человека виновным – слишком серьезное дело, и нельзя поручить его специалистам» [Гилберт К.Честертон. Двенадцать человек]... А теперь от истории – к практике. Лучше всего ее продемонстрировать на примере суда присяжных в США. Суд присяжных бывает двух типов. Это Большое жюри (Grand Jury) и Малое жюри (Petit Jury), которое известно нам по фильму «Двенадцать разгневанных мужчин»... Первое, чем отличается суд присяжных от привычного нам суда, – совещание в суде присяжных происходит отдельно от судьи. Судья может напутствовать присяжных, но в совещании и голосовании он не участвует. Что произойдет, если судью допустить до участия в совещании и голосовании, продемонстрировала Франция времен войны. Тогда суд присяжных во Франции стали сокращать, и один из пунктов этого сокращения состоял в том, что судью стали посылать совещаться с присяжными. Сразу же выяснилось, что число осуждений увеличилось с 75% до 94%. То есть участие судьи в совещании присяжных дает совершенно определенный результат. Второе отличие суда присяжных – присяжные не мотивируют вердикт. Есть страны, где присяжные вердикт мотивируют (Испания, Австрия). Если хочется угробить суд присяжных – потребуйте мотивировать вердикт (и отменять его ввиду плохой мотивировки). Но замечательный штрих: в Испании отменяют ввиду плохой мотивировки не оправдательные, а обвинительные вердикты... В общем, в разных странах очень много различий и по количеству присяжных, и по подбору, и по подсудности. Стоит остановиться на двух моментах. Во-первых, можно ли доверить присяжным рассмотрение дел по терроризму и дел противогосударственных? [ В связи с законом, подписанным нашим президентом 30 декабря. ] Во многих странах право на суд присяжных по политическим делам конституционно, то есть обязательно. Именно потому, что дело террористическое и противогосударственное, его должны слушать присяжные, которые не очень-то жалуют террористов. Пункт второй – об интервьюировании присяжных и – как результат этого – об исследовании этого института с участием самих присяжных. Существуют страны, где беседы с присяжными категорически невозможны. Это прежде всего Англия, где интервью с присяжными не допускаются ни во время, ни после процесса. Соответственно, никаких исследований суда присяжных, в которые вовлечены присяжные, тоже не производится. В США присяжные могут рассказывать о своих впечатлениях, но должны хранить тайну совещания... В России есть три основных акта о суде присяжных и множество нормативных актов, в которых суд присяжных в том или ином контексте упоминается. Прежде всего Конституция РФ. Статья 32, часть 5 провозглашает право граждан на участие в отправлении правосудия. В этой статье форма участия граждан не конкретизируется. Но на сегодня у нас осталось всего две формы – суд присяжных (примерно 600 дел в год) и очень небольшое количество дел с участием арбитражных заседателей. По остальным примерно15 миллионам дел – никакого участия граждан. Раньше по всем этим делам были хотя бы народные заседатели... Статья 20 Конституции связывает суд присяжных с правом на жизнь: никого нельзя приговорить к смертной казни (а смертная казнь применяется вплоть до полной ее отмены) без того, чтобы подсудимому не было предоставлено право на суд присяжных. Именно толкуя статью 20, в 1999 году Конституционный Суд отменил применение смертной казни. Статья 47 Конституции: обвиняемый имеет право на рассмотрение его дела судом присяжных в случаях, предусмотренных законом. Статья 56: право обвиняемого на суд присяжных не подлежит ограничению даже в условиях чрезвычайного положения. Это основополагающее конституционное право. И часть 4 статьи 123: в случаях, предусмотренных федеральным законом, судопроизводство производится с участием присяжных заседателей. В отличие от американской, бельгийской и Конституций других стран, наша Конституция не говорит, по каким именно делам должен быть суд присяжных (в Соединенных Штатах по всем делам о преступлениях право на суд присяжных гарантируется федеральной конституцией). Второй акт – это федеральный Закон от 20 августа 2004 года «О присяжных заседателях федеральных судов общей юрисдикции». Это закон судоустройства. Он устанавливает, кто может быть присяжным, а кто не может. Он устанавливает, каким образом составляются списки присяжных заседателей. Третий важный закон – это Уголовно-процессуальный кодекс, где суду присяжных посвящена отдельная глава. Имеют значение и другие законы, в которых упоминается суд присяжных: закон о судебной системе, закон о военных судах, закон о государственной защите судей, должностных лиц правоохранительных и контрольных органов... Рассмотрим закон о присяжных заседателях 2004 года. Существует масса заблуждений относительно этого закона, в том числе и среди юристов, что говорит о том, что они этот закон не читали, а если читали, то не поняли. Прежде всего, кто может быть присяжным заседателем? Известно, что при царе был имущественный ценз, моральный и много чего еще. Сейчас, конечно, имущественного ценза нет, но есть другие. Присяжными могут быть, во-первых, граждане. Вот ценз – гражданство. Присяжный должен достичь 25 лет – возрастной ценз. Присяжный не может иметь непогашенную судимость. Если судимость погашена, он может быть присяжным, хотя он должен сказать, когда его спросят, что когда-то за что-то был судим. Не могут быть присяжными те, кто состоит на учете у нарколога или психиатра. К этому законодатель добавляет еще три обстоятельства, которые проверяются не для внесения в списки, а в момент, когда кандидаты являются в суд. Во-первых, у них спрашивают, нет ли среди них подозреваемых или обвиняемых (в списки он попал совершенно законно, но к моменту суда против него, например, возбуждено уголовное дело). Во-вторых, тот, кто не владеет языком судопроизводства, не может быть присяжным. Не могут быть присяжными и те, кто имеет физические или психические недостатки, препятствующие принимать участие в рассмотрении дела. Как правило, речь идет о глухоте, слепоте или тяжелых заболеваниях, которые препятствуют человеку высидеть в процессе. Основное заблуждение, которое можно услышать (в том числе и от юристов), что якобы запрещено быть присяжными военным, милиционерам, судьям, юристам, главам администраций. Все это неправда. Все эти люди имеют право быть присяжными (другое дело, что они имеют право и не быть присяжными).

См. http://www.colta.ru/articles/society/12672. Увидел в новостях, что суд присяжных оправдал так называемых приморских партизан. Я уверен: дальше мы увидим, что дела о преступлениях, совершенных против власти, будут изъяты из суда присяжных. Сейчас все так устроено, что независимый, свободомыслящий человек никогда не станет судьей. Потому что для того, чтобы судебная власть стала по-настоящему независимой, нужно менять конституцию. Черта нынешней конституции, заложенная в начале 90-х, – сверхмощная концентрация власти в руках президента. А президент никогда в жизни не выпустит из своих рук вопросы назначения судей, то, как формируется судебный корпус, назначение Верховного суда. Поэтому необходимо либо менять конституцию, либо президент должен предложить на пост председателя Верховного суда своего идеологического оппонента – но я не могу себе такого представить.

См. http://www.liberal.ru/articles/7058; http://www.liberal.ru/articles/6911:

Многие из вас знают определение социальных институтов Дугласа Норта, который выделяет «тройку» факторов: формальные нормы, неформальные предписания и условия их функционирования. И, как пишет Норт, а это подтверждается всей историей человечества, институты работают результативно, когда три компонента соответствуют друг другу. Когда они не конфликтуют, когда они комплементарны. Конечно условия функционирования – это помимо прочего представления людей. И есть еще формальные нормы и неформальные предписания. И если они вступают в противоречия с представлениями людей, то, вводя законы, мы обнаруживаем не то, на что рассчитываем. Как утверждал Норт в своих старых работах, новые нормы постепенно меняют, подтягивая их к себе, представления людей и социальную среду. Ничего подобного! Напротив, неформальные нормы и представления людей корёжат новые формальные институты и превращают их в свою противоположность. Именно в этом мы живем сейчас.

Первое, для меня чрезвычайно важен установленный нами факт, что судьи теряют в процессе своей профессиональной деятельности представление о праве. Не различают, не идентифицируют, не видят естественное право, как и его противоположность. Второе – это выявленный нами низкий уровень конституционности правосознания. Третье – неадекватное представление судей о гражданах, и уж тем более – о предпринимателях, которые еще ближе к судьям по сравнению с гражданами. И четвертое, конечно, – тот факт, что судьи, если исходить из многих ответов, не видят конституционной институциональной независимости судов, а трактуют ее исключительно корпоративно. Хотя, конечно, это нормальный эффект: любая корпорация старается себя защищать. Но судьи – это особая корпорация.

Все законы – это про справедливость. «Что такое государство без справедливости, как не банда разбойников». Это Блаженный Августин еще в V веке н.э. Однако многие не связывают права и свободы, как и возможность их отстаивания, с категорией справедливости. Вот колоссальная проблема. Это проблема образования.

«Существующий разрыв между законодательной доктриной и реальной жизнью нельзя объяснить без изучения разных представлений людей о поле права и поведении в нем». «Понимая, в какой разъедающей среде существуют сегодня и юристы, и все прочие граждане, нельзя винить одних судей в том, что они являют собой образец профессиональной деформации». «Мы хотим научиться плавать в резервуарах, причем пустых, без воды. Есть несколько способов учить плавать. Ребенка опускают в воду, он плывёт. Животное кидают в воду, оно плывет, – хотя никто ему не преподавал конституционализм многие годы. В естественной обстановке, которая их окружает, в данном случае это водная среда, живые существа начинают двигаться так, как от природы им положено. Потому что живое существо в такой среде должно выплывать». «Должно сказать о двух составляющих либерализма – свободе и собственности. Содержание законов должно мериться именно тем, насколько они обеспечивают свободу и – в качестве необходимого элемента развития из области базисных категорий – насколько они, законы эти, охраняют собственность.». В газете «The Times» регулярно публикуются комментарии к судебным решениям, которые делают преподаватели университетов. Эксперты объективно разбирают конкретный вердикт, его достоинства и недостатки. И каждый судья знает, что какой-нибудь профессор может вытащить его решение на всеобщее обозрение, «дабы глупость стала видна всем». Такую форму независимой оценки судейской работы неплохо было бы внедрить и в нашу жизнь... Австрийский правовед и социолог Ойген Эрлих пришел к выводу, что право – не то, что написано в законе, а то, что думают по этому поводу люди, что они принимают или отвергают. Мы можем написать идеальный закон, но, если он не будет принят обществом, его либо обойдут, либо проигнорируют, либо, что еще хуже, извратят. Поэтому обращение к правосознанию – это и есть действительное право в первичном смысле слова. «Философ Ламетри писал, что знавал одного швейцарского судью, и «натощак это был самый справедливый и даже самый снисходительный судья; но горе несчастному, оказывавшемуся на скамье подсудимых после сытного обеда судьи: последний способен бывал тогда повесить самого невинного человека»». «Даже идеальные институты не гарантируют правового поведения судей, если у них не сформированы базовые моральные ценности». «Кант в своей короткой, но очень важной работе «К вечному миру» писал, что любые реформы должны начинаться с реформы в головах». «В России гражданские права и свободы пока не только объект защиты, но и предмет осознания и формирования как общественной ценности».«Если общество упустит из рук контроль над правовыми механизмами и даст государству больше полномочий даже ради гарантии безопасности, вернуться к системе соблюдения основных прав и свобод будет очень сложно». «Этот принцип – неприкосновенности человеческого достоинства и обязанности государственной власти уважать и защищать его – записан в первой статье Основного Закона ФРГ, и это первая статья Всеобщей декларации прав человека, принятой в 1948 году. Этот же принцип содержится в Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод, вступившей в силу в 1953 г. Таким образом, речь не о конкретной стране. Это норма международного права, которая касается всех без исключения. Все люди имеют право на уважение и защиту их человеческого достоинства». «Права человека – не подарок государства. И никому не требуется сертификат, в котором бы значилось, что вы имеете право выражать свое мнение и т.д. Если государство вынуждено каким-то образом все же ограничить фундаментальные права человека, то это возможно лишь при соблюдении установленных демократических процедур и не должно касаться свободы слова, права высказывать свое мнение». Вспомнил я это потому, что наше отношение к вещам часто ситуативно». «Германский Бундестаг в свое время принял закон, регламентирующий, при каких условиях можно сбивать угнанный самолет по приказу министра обороны. Предполагается, что в самолете находятся террористы. Это можно сравнить с 11 сентября. И вот такой самолет падает на стадион или, например, на резиденцию канцлера. Тогда, считалось, его можно сбивать. Но пятьсот пассажиров могут стать жертвами. Федеральный Конституционный суд признал закон неконституционным. Потому что закон не может строиться на сравнении ценности одних жизней с другими. Это очень тяжелая, уникальная ситуация, когда глава правительства со своим кабинетом раздумывает, что можно и нужно сделать в конкретных обстоятельствах, или стремится предотвратить трагическую ситуацию. Невозможно отрегулировать это абстрактным универсальным законом. В таких случаях требуется отдельное решение с учетом всей совокупности факторов». «Если вы считаете, что в вашей стране нет независимой юстиции, нет независимого правосудия, есть отчеты Совета Европы, которые критически оценивают состояние правосудия в Российской Федерации. Можно обратиться в Страсбург, в Европейский Суд по правам человека».

См. http://www.liberal.ru/articles/6484:

Правовой нигилизм – продукт не только нерациональных народных представлений о праве. Он продукт идеологически санкционированного деспотизма, порождающего деспотов на всех этажах властной вертикали. И это, наряду с народными представлениями о праве, предопределяет особенности русской культуры. Она устроена так, что в ней сосуществуют две системы норм. С одной стороны, нормы декларированные – этические, политические, прописанные в законах и подзаконных актах. С другой – реальные социальные регулятивы. Российский человек живет в этой двойственной системе. Он декларирует принадлежность к системе официально санкционированных нормативов в ритуалах принадлежности к власти, партии, государству, патриотизму, но в жизни руководствуется реальными нормами, которые резко отличаются от декларируемых... Камуфлировала ли реальность сталинская Конституция? Да нет, она была именно юридическим зеркалом реальности. В этой Конституции можно ведь прочитать не только о гарантиях свободы слова, печати, собраний, шествий. В ней можно прочитать и о том, что все это гарантируются «в интересах трудящихся», «в целях строительства социализма». Так что сказал «лишнее» – на Колыму! Не вопреки Конституции, а в полном с ней соответствии... Не стоит противопоставлять крестьянскую и официальную правовую культуру. Дело не в том, что крестьянский обычай не был инкорпорирован в законодательство. Дело в том, что этот обычай чаще всего не содержал в себе права. Крестьяне не мыслили категориями, близкими к праву, они пытались формулировать принципы справедливости, основанные на идее целесообразности, а не свободы. Как и в любой традиционной общине, в основе нормативного регулирования лежала категория долга... Что касается движения к праву, то история свидетельствует, что в этом отношении наше общество не безнадежно. В имперский период право торило себе дорогу: правовой статус подданного медленно, но эволюционировал от сословного к универсальному. Постепенно устанавливались судебные гарантии защиты прав, обязательственное право эволюционировало от личной ответственности в сторону имущественной, оформлялся состязательный процесс и право обвиняемого на защиту.

Традиционный для России системоцентризм – это такой способ организации власти и общества, когда личность рассматривается как одно из средств достижения целей государства. Поэтому блокируется правовая форма общения между государством и личностью. Права даются государством для того, чтобы индивид мог исполнять свои обязанности. Но был ли спрос на иное понимание прав? Достоевский писал, что для человека нет ничего мучительнее свободы, и, похоже, отразил глубинное сознание нашего народа. Начиная с истории присоединения к Москве Новгорода, все более поздние ситуации выбора между свободой и системой заканчивались тем, что предпочтение отдавалось системе. Василий Шуйский дал подкрестную запись в том, что не будет нарушать прав, но не удержал престол. Михаил Романов, согласно свидетельствам Ключевского, тоже давал подкрестную запись, но о ней никто не вспоминал. Кондиции были порваны Анной Иоанновной с уверенностью, что ее поддержит дворянство. Действительно, дворяне говорили, что им лучше одна царица, чем одиннадцать «верховников». Мелкое и среднее дворянство поддержало Анну Иоанновну. А движение к праву началось с екатерининских Жалованных грамот 1785 года, открывших историю свободного от государственного произвола индивида. Одна из серьезных проблем реформ XIX века, – их незавершенность. Они и не могли быть завершены в условиях самодержавия. Александр II создал независимый суд и, насколько я знаю, не вмешался потом в вынесение ни одного приговора. Судебная система действительно функционировала какое-то время независимо от администрации. Однако потом пошли контрреформы. То же самое было в земских учреждениях, когда контроль над содержанием прений под угрозой уголовного наказания был возложен на председательствующего в собрании. Что же касается бюрократии… Бюрократия оставалась вне судебного надзора. Она до конца рациональной не стала, потому что никогда не была подведена под судебную ответственность. Эта проблема обсуждалась и в конце XIX века, и в начале века XX-го. Но никогда не шла речь о судебной ответственности высших чиновников. Наша бюрократия всегда имела тенденцию инкапсулироваться в отдельную касту. Воздействовать на нее может лишь независимый суд и эффективные институты общественного контроля, а не апелляции к ее долгу.

Часть людей не стремится воспользоваться теми правами, которые даны Конституцией. И не потому, что не может реализовать их, но потому, что отвергает их в принципе – стремится «жить по понятиям». Эта категория населения, используя терминологию Л. Петражицкого, противопоставляет действующему праву свое «интуитивное» право, не имеющее ничего общего с рациональными правовыми нормами, зафиксированными в законе. Право в таком своеобразном понимании, действительно, можно обнаружить везде – в том числе в бандитской или пиратской шайке. Если эта шайка захватывает государство, то она превращает данные интуитивные представления и ожидания в действующее государственное право.

Истинный носитель правового нигилизма – народническая интеллигенция, которая шла против права сознательно, считая, что выражает «волю народа». При такой интерпретации правовой нигилизм – популистский, народнический субстрат идеологии интеллигенции. Радикальная интеллигенция (в отличие от крестьян) прекрасно знала, что такое право и в чем его ценность, но сознательно отвергала его во имя некой высшей социальной справедливости, а на деле – для захвата власти революционными экстремистами. Правовой нигилизм – это недоверие интеллигенции к праву вообще как социальному регулятору и неприятие действующей формы позитивного права в особенности. В первом случае этот нигилизм ведет к анархизму (в стиле Льва Толстого или Кропоткина), во втором – к идее заменить существующее («несправедливое») право на новое («справедливое») в стиле народников и Ленина. Такой конфликт права и справедливости есть в любом обществе. В том числе – в развитых демократиях, где он также трудно поддается чисто юридическому решению. Посмотрите хотя бы книгу Р. Дворкина «О правах всерьез», где он рассматривает проблему гражданского неповиновения в США, когда люди ставят вопрос о том, следует ли повиноваться несправедливым законам (имелись в виду массовые антивоенные акции периода войны во Вьетнаме). А в постсоветской России данный конфликт сопутствует всем основным социальным преобразованиям.

Во-первых, понятие свободы личности как универсальная ценность претерпело большую эволюцию, и его современная трактовка, присущая новому и новейшему времени, вряд ли может быть перенесена в прошлое как универсальный критерий оценки качества правовой традиции. Во-вторых, в глобальной перспективе оказывается, что единственная цивилизация, основанная на правах личности как доминирующем принципе, – это цивилизация западная. Если так, то придется признать, что никаких других правовых традиций (кроме европейской) не существует.

 Акцентировались отличия русской правовой традиции от западноевропейской. Вплоть до вывода об их диаметральной противоположности и различии общего вектора развития. Верно в этом только утверждение, что правовая традиция России не тождественна правовой традиции Западной Европы. С этим никто не спорит. Но эти отличия выглядят не столь драматично, если проанализировать их в более широкой сравнительной перспективе. Ведь другие цивилизации и правовые культуры отстоят от европейской еще дальше. И в этой более широкой (глобальной) перспективе оказывается, что российская правовая традиция (в сравнении с неевропейскими традициями) являет собой специфический вариант западной (романо-германской) традиции.

ЗА. Необходимость очень чёткой формализации обвинительной линии, предоставление предельно внятных аргументов. Поскольку присяжные не обязаны домысливать слова обвинения или защиты. Таким образом, присяжные заставляют совершать усилие по такому логическому и языковому оформлению судебных кейсов, который был бы понятен обычным (но при этом вполне разумным) людям! Минимизация конспирологии и казуистики, подковёрных игр. Право не должно изъясняться на «офенском языке»!

Постепенный рост конституционности правосознания граждан.

ПРОТИВ. Колоссальная информационная ассиметрия. Деформация правосознания. Разрушительное воздействие «Телевизора». (Надо собрать данные социологических опросов. Привести примеры процедуры афинского остракизма. «А теперь оцените. Там Сократ, а у нас –... Соловьёв! Представьте, что передача Соловьёва называется «Сократические беседы»». Правовой нигилизм. Манихейское сознание. Двоемыслие. Идея «Справедливости» довлеет идее «Права». Возьмём ситуацию с присоединением Крыма. Будем говорить о ней безоценочно. Чем объяснялось нарушение нескольких крупных международных договоров? Правильно! Тем, что таким образом была восстановлена справедливость. Повторим, что мы не собираемся судить о том, так это или не так, нужно было это делать или не нужно. Мы просто констатируем, что «по справедливости» у нас важнее, чем «по закону». Это очень болезненный и важный разрыв! Так, многие значимые объекты были приватизированы «законно», но несправедливо по отношению ко всему остальному населению России. И как мы видим, эта проблема за истекшие десятилетия отнюдь не смягчилась и не забылась. Не стоит учиться (даже полезному социальному институту), лишь бы учиться. Едва ли будет полезно овладение пианистической техникой при помощи «Мурки» товарища Поклонской! Страшны суды присяжных в деформированном правовом обществе. Присяжные – это Европа! Вернее, это выражение рационализированного сознания того европейца, которого Кант описывал как эмансипированного (автономного) субъекта. И это (независимость мышления!) и есть важнейший признак «европейского правового сознания»! А какое сознание у нас? Правильно, патерналистское! Не важно кто там – «царь-батюшка» или «батяня комбат». И это не всё! Ещё у нас «Телевизор». И уровень аргументации с воплями и оскорблениями. Может ли уча