Двадцать пять лет движения митьков

 

Прошло больше года с того дня, когда Митя приезжал ко мне в мастерскую для последнего разговора. Мы ни разу не посмотрели друг другу в глаза; увидевшись мельком, например, на похоронах Охапкина, — не кивнули.

Скандал в прессе по поводу моего ухода забылся — статья Рекшана была последней репликой, — и я начал влачить желанное малоизвестное существование.

Поздней осенью, идя по 7-й линии Васильевского острова, я поднял глаза и увидел Митю прямо перед собой. Мы уставились друг на друга посреди малолюдной темной улицы, как два барана на тропинке. Я кивнул ему. Он кивнул в ответ. Что было делать дальше — непонятно. Тут сбоку подошел известный петербургский фундаменталист Паша Крусанов, увидел, что мы стоим, как братки дорогие, поприветствовал нас, обратился с какими-то вопросами. Мы молча терпели его, как дуэлянты терпят излишние приготовления секундантов, и он пошел своей дорогой. Бить морды после общения с Крусановым было как-то поздно, начали потихоньку разговаривать.

Не сходя с места, мы простояли часа два, оттоптали ровный круг в инее на асфальте. Ну понятно — близкие люди, ближе не будет.

Осторожно пожаловались друг другу, ища сочувствия — и нашли его! Обсудили некоторые перипетии газетной кампании против нас, причем Митя несколько раз возвращался к статье Рекшана (мол, ну как, хороший у меня теперь идеолог?). Даже соболезновал, тем намекая на непреходящее и огорчительное для меня значение статьи:

— И еще в конце прибавляет, что после встречи с тобой смягчил текст! Что же еще хуже-то было?

— Это ход такой литературный: гляньте, как я его по стенке размазал, так это я его еще пожалел, а надо бы гораздо хуже.

— Ловко! Да, насчет ключей: надо было дать тебе ключи от ставки... Хотел! Все собирался дать. Это Флоренский говорил: не давай Шинкареву ключей, а то Алина появится, тоже будет в ставке толкаться... А я-то сразу хотел.

— Так Флоренский четыре года как ушел.

— Вот я и собирался дать ключи. Вот-вот бы дал.

Я совсем за год отвык от таких приемов. Слушал даже с ностальгией, хотя отметил небрежность исполнения. Техника приема такая: отвлекая внимание врага на интересную информацию о том, какой Дмитрий Шагин хороший и добрый, подложить мину под его отношения с Флоренским, а говорил это Флоренский, не говорил — не будет же враг проверять.

Митя кинул еще пару мин, но мне даже не нужно было тратить душевные силы на их разминирование — они не работали.

Пошел снег, мы совсем замерзли.

— Ну что, еще по сигарете выкурим?

— Да хватит, пора...

Он пошел в метро, а я побежал в мастерскую.

Митя стал заметно стареть после пятидесяти, ковыляет сгорбившись. Нет, я не смотрел ему вслед сквозь снег, подмечая, как он горбится (сцена в стиле «у Штирлица навернулись слезы: он понял, что пастор Шлаг совсем не умеет ходить на лыжах»). Не прощался патетически с митьками. Разве чуть-чуть, как Бродский прощался со своими героями, дописывая поэму «Шествие»:

 

 

Три месяца мне было что любить,

Что помнить, что любить, что торопить,

Что забывать на время. Ничего.

Теперь зима и скоро Рождество,

И мы увидим новую толпу.

Давно пора благодарить судьбу

За зрелища, даруемые нам

Не по часам, а иногда по дням,

А иногда, как мне, на месяца.

И вот теперь пишу слова конца. <...>

И я слова последние пишу.

Ни у кого прощенья не прошу

За все дурноты. Головы склоня,

Молчат герои. Хватит и с меня.

Стучит машинка. Вот и все, дружок.

В окно летит ноябрьский снежок, <...>

Шаги моих прохожих замело.

Стучит машинка. Шествие прошло.

 

 

Три месяца было что любить Бродскому... А двадцать пять лет каково? Ровно в сто раз больше, двадцать пять лет было мне что любить. (То-то я откладываю и откладываю конец, перепечатываю Бродского...)

Ну ладно, хватит. И за что мне, собственно, любить митьков? У меня митьками друга убило.

2010

 

 

Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке Royallib.com

Оставить отзыв о книге

Все книги автора

[1] По теории Арнольда Тойнби, вся история, все, что заставляет людей шевелиться, есть череда вызовов и ответов. Природа, окружение, внутренние противоречия бросают цивилизации вызов — она или придумывает достойный ответ и расцветает от своего дембельства, или ломается. Не легче и в жизни отдельного человека — или найдешь ответ обстоятельствам, или сломаешься. Я много раз думал о том, что «Митьки» были написаны в тот день именно потому, что требовался немедленный, спасительный ответ грозным обстоятельствам дня. Со временем этот ответ сам превратился в вызов, в ответ на который я пишу «Конец митьков», и так далее.

Так и живем, как мураши: засыплет — выкарабкаемся, засыплет — выкарабкаемся. Пока окончательно не засыплют.

 

[2] «Вечерний звон» — красное сухое вино, пародирующее бордо, для митьков — напиток великой символической силы. Мите не попались на глаза строки Пушкина:

 

Но ты, Бордо, подобен другу,

Который, в горе и в беде,

Товарищ завсегда, везде,

Готов нам оказать услугу

Иль тихий разделить досуг.

Да здравствует Бордо, наш друг! —

 

 

иначе мы давно имели бы стихотворение «Вечерний звон»:

 

«Вечерний звон» братку подобен,

Который, в горе и в беде... —

 

и т.д.

По такому принципу написаны лучшие строки Дмитрия Шагина.

 

[3] Написанные до того статьи Любы Гуревич или не были напечатаны, или выходили только в самиздате.

 

[4] Здесь и далее цит. по изд.: Милн А.А. Винни-Пух и все-все-все. Пересказ Б. Заходера. М.: Детская литература, 1986.

 

[5] В одном деле митькам удалось перенять эту практику. Ее описание, не очень внятно изложенное, содержится в скорбном произведении А. Филиппова «Парижский блокнот»: «У Флореныча и Шагуина (это не опечатка, Фил из презрения называет Митю Шагуином на французский манер) замечательный симбиоз сложился: наливают лишь друг дружке и по очереди, так что вроде и бутылка у них в руках не бывает, и фужеры все время пусты. А я, дурак, наливаю всем — то есть все время с бутылкой, а выпить не успеваю». Короче говоря: кукушка наливает петуху за то, что наливает он кукушке.

 

[6] Я ушел из котельной за неделю до начала съемок «Митьков в Европе», хотя последние месяцы ездил в котельную на такси. А гонорар за книжечку получил не деньгами, а книжечками. Но это так, между прочим; по сути, Москвина права — да только до сих пор хочется «делать вид, что ничего не случилось». Сегодня, 3 января 2010 года, был у Флоренского в мастерской. Молодец, Шура, самое заметное отличие от 1984 года — репродукция Судейкина в туалете со стены упала, не дошли руки обратно повесить. Бутылок, конечно, нет, пол подметен, картины на стенах другие. А так без изменений. Что нового? — Слава Богу, ничего нового.

Мне нравится, что продавщицы до сих пор оценивают мою покупательную способность так же, как в 1984 году.

Вот пошел в домовую кухню на углу моей 12-й линии и Большого проспекта, где покупаю дешевые непортящиеся продукты — салат из капусты, винегрет, — и заметил привлекательную жареную рыбу. Говорю продавщице, которая панибратски-заботливо беседует со мной уже несколько лет:

— Дайте-ка мне килограмм вот этой рыбы. Она отвечает, печально улыбаясь:

— Ты... глаза-то разуй.

— Что, несвежая?

— У нас все свежее!

— А что тогда?

— Да ты на цену-то посмотри!

Вон оно как! Вроде не пью уже семнадцать лет, не грязный, не шибко оборванный, но выгляжу человеком, который не может себе позволить что-нибудь получше копеечного винегрета.

Или летом: захотелось пить, забегаю в лавку, говорю: дайте пепси-колу.

— Какую? — спрашивает продавец.

— Ну вот, пол-литра, что ли, за двадцать семь рублей.

Он полез за бутылкой, а я обратил внимание, что цена стоящей ря-АРМ лтровой бутылки всего-то на три рубля больше — тридцать рублей Я не хотел покупать целый литр этой отравы, меня просто удивила Диспропорция: а литр что, тридцать рублей стоит? Продавец кивнул, перестал лезть за бутылкой, нетерпеливо подождал и осведомился:

— Ну что, наскребешь три рубля, или пол-литра давать?

Для него было очевидно, что я мучительно хочу литровую бутылку, но вряд ли способен вот так сразу выложить на три рубля больше.

 

[7] Так психиатрический митек Женя Зубков спас группу художников «Митьки», точнее, художников группы «Митьки». Доктор Зубков, обладая тяжелым характером, мне, да и многим, столько хорошего сделал — как никто. По количеству творимого добра он соизмерим разве что с Колей Решетняком. Интересно, что оба они живут в Нью-Йорке и друг к другу относятся скептически.

 

[8] Тихомиров сказал, что я ошибаюсь: это случилось с другим их однокурсником, В. Маркиным. Тем не менее митьки много лет на основании этой истории делали выводы о Флоренском, так что пусть остается как проявление митьковского общественного мнения.

 

[9] «Эффект Даннинга—Крюгера является примером когнитивного искажения, которое заключается в том, что люди делают ошибочные выводы и принимают неудачные решения, но их некомпетентность не позволяет осознать это. Из-за этого они отличаются пренебрежительностью по отношению к другим, считая свои способности выше рядовых» (Википедия).

 

[10] Мне указали, что «Морская песенка» В. Дыховичного и М. Слободского, в числе прочих, содержит слова:

 

Бананы ел, пил кофе на Мартинике,

Курил в Стамбуле злые табаки,

В Каире я жевал, братишки, финики с тоски,

Они по мненью моему горьки.

Они вдали от Родины горьки.

 

Я вновь посрамлен, мой сарказм относительно мировосприятия Дмитрия Шагина неуместен: стихотворение-то постмодернистское.

 

[11] «Закусить сук — сильно обидеться на что-либо или горько позавидовать кому-либо» («Движение в сторону ЙЫЕ»), но это выражение осмысленно только в контексте произведения; там подвергаемые жестокой операции существа закусывают зубами еловый сук, чтобы не откусить себе язык от боли, а далее уже подразумевается, что наибольшую боль причиняют обида и зависть. Такое искусственное выражение не может прижиться, хотя и я, и Митя его иногда использовали, желая Флоренскому приятное сделать.

 

[12] Славная биография: мать его, за несколько лет до Володиного рождения, сделала множество иллюстраций к книге «Митьки». Когда родился сын, баюкала его: вырастешь, пойдешь к митькам... Много воды утекло, семья Володи Соловьева давно живет в Бельгии, но он вырос, вернулся в Петербург и в 2006 году пришел проситься в «Митьки». Был принят со статусом «юнга», а ныне уже уволен за профнепригодность, т.е. недостаточную беззаветность.

 

[13] Похожая ситуация случилась в столовой самообслуживания на моей 12-й линии. Я зашел туда во время Великого Поста и стал высматривать чего-нибудь постного, винегрет какой-нибудь, или хоть рыбу. Из 20 или 30 блюд все были мясными.

— Что же у вас только мясо одно? Сейчас ведь Великий Пост... — обратился я к раздатчице.

Она серьезно и даже доброжелательно разъяснила мне:

— Мы должны учитывать, что не все постятся.

 

[14] Акция скандала имеет три обязательных структурных условия: претензия на спонтанность действия, трансгрессия нормы и публичность ее осуществления. Скандалист как бы не знает приличий или «забыл» о них. <...> Скандал является выходом из системы и взглядом на нее со стороны, он диктует поведение, которое предполагает незнание или игнорирование ее правил. Можно сказать, что скандал является своеобразной реализацией принципа остранения. (Нора Букс. Скандал как механизм культуры)

 

[15] В одну из суббот мая 2010-го, уже дописав «Конец митьков», я побывал в Митиной ставке. Горяев, воспользовавшись выездом руководства митьков куда-то в Прибалтику, устроил в ставке свою первую в жизни персональную выставку. Мало того что Митя не давал разрешения на выставку, Горяеву хватило духа пригласить на нее — нет, не меня, но Флоренского. Одновременно в коридоре — с Митиного разрешения — выставил свои работы близкий митькам фотограф Стаc Коган, который в своей безбашенности и меня пригласил. (Среди его заслуг перед движением митьков числится водружение беззвездно-полосатого митьковского флага в ключевых местах многих стран мира и даже на Антарктиде.) Флоренский не пошел, а я не удержался от искушения, ведь вряд ли представится случай взглянуть на ставку, еще раз посмотреть на картины Васми и Владимира Шагина: Митя давно отобрал ключи у всех низовых митьков.

В середине 20-х годов махровый монархист и один из организаторов белого движения Василий Шульгин бесстрашно перешел границу Советской России, описав впоследствии свои приключения в романе «Три столицы». Самый авантюрный эпизод повествует о том, как он посещает музей Революции в Петрограде. Насколько я помню: в зипуне, валенках, с фальшивой бородой крадется в зал, посвященный видному деятелю Февральской революции Шульгину, с умилением разглядывает свои фотографии.

Аналогия не совсем, конечно. Я пошел в Митину ставку без фальшивой бороды, без фальшивой тельняшки, фотографий моих там не висело, но зато и расстрел не грозил. Торопливо осмотрев выставки, сунулся было дальше, да не тут-то было: большую часть ставки отгораживала железная дверь, перед которой стоял охранник в форме. Никаких картин Васми и Владимира Шагина, только комнатка с выставкой Горяева, коридор с фотографиями и зал с картинами Мити, Иоанны Шагиной и Фила. Никого из митьков, кроме Горяева, не было, но некоторые посетители ставки опознали меня и восторженно приветствовали, стали расспрашивать, фотографировать. Не успел я расслабиться и перестать бояться охранника (одного из виденных мною во сне), как железная дверь открылась, и оттуда вышли все три дочери Дмитрия Шагина! Ах, черт, мог бы и догадаться: раз ставка открыта для посетителей, значит, ее кто-то открыл, значит, не все руководство в Прибалтике. Я не стал дожидаться дальнейшего развития событий и позорно бежал.

В следующую субботу, по словам очевидцев, ставка была закрыта: Митя вернулся для ликвидации ЧП, запланированная до осени выставка Когана была немедленно снята по причине вопиющей профнепригодности автора.

 

[16] Осенью 2010 года состоится выставка «25 лет движения митьков». Я только что получил об этом письмо от одного давно выбывшего члена группы «Митьки»:

 

В ноябре будет выставка «Митьков» в Манеже. Ретроспективная. Флоренский наотрез отказался, но сказал, что при этом частных коллекционеров контролировать не сможет, и если что-то из его работ появится, то он не в силах помешать и т. д. Получится, что, по сути дела, Манеж будет увешан людьми с одной фамилией — Шагин. Ну, половина Манежа. Стоит ли давать выставку на откуп одному Мите? Тем более ретроспективную выставку? Без тебя и Флоренского понятно, что будет. Вон Малой (Владимир Соловьев) хочет выставиться, ему надо, он молодой. Тот же Игорь Чурилов — его Митя соблазнил тем, что, по сути, это персоналка у него будет, Манеж огромный, места всем хватит. Будет обидно, если выставка окажется никчёмной. Это же наша история, в конце концов. И если делать эту выставку, то как окончательную и последнюю.

 

Прочитав это, я с удивлением осознал, что действительно являюсь настоящим врагом «Митьков» — настолько неприятно мне стало от мысли, что и мои картины на эту Митину выставку могут попасть от частных коллекционеров. А ведь попадут. Мите в данной выставке важно блеснуть не живописью своей семьи, а славой «великого собирателя земель русских» — вон нас сколько, даже такие озлобленные враги, как Флоренский и Шинкарев участвуют, поняли, чья правда!

 

[17] Я недостаточно компетентен в рок-музыке, чтобы от своего лица высказывать суждения о «Санкт-Петербурге». Сохранившиеся записи тех лет (в частности, рок-тусовки в Юкках) являются немелодичным ревом, но, как говорят свидетели весьма немногочисленных выступлений группы, это надо было видеть, а не слышать: Рекшан, являясь профессиональным прыгуном в высоту, придумал во время выступления прыгать и вообще вести себя активно, что было для тех лет очень сценично. Кроме того, «Санкт-Петербург» был одной из первых рок-групп, запевшей на русском языке, но самым крутым в «Санкт-Петербурге» было название.

 

[18] Одно мне не совсем понятно. Ныне всякими «Митьковскими песнями» у Мити занимается Рекшан, он выпускает сборники под названием «Митьковская Олимпиада», вставляет туда свои и Митины песни, песни знакомых, но вот, например, «Опуе ту саг» исполняет группа Beatles. Сомневаюсь, что Митя с Рекшаном сумели выклянчить песню у Пола Маккартни или кто там у нее правообладатель. Про Beatles точно не знаю, а вот про песню «Ничего страшного нет» я Умку, автора и правообладателя, специально спросил: неужели ты дала мою любимую песню Рекшану? Да знать она ничего не знала про рекшановские Олимпиады, так что издание — пиратское. Впрочем, Умке все равно, у нее все песни на сайте выложены — скачивай, кто хочет, она свои права не желает знать и защищать. Да и у меня такая практика возмущения не вызывает — хотя, конечно, лучше бы ВеаНез и Умку слушать отдельно от Рекшана и Мити — но я ведь и не директор авторского общества.

 

[19] Я давал почитать этот текст некоторым очевидцам событий на предмет выявления неточностей, сбоев памяти. Просил о самой жесткой критике, рассчитывая таким образом получить реальные тезисы против Шинкарева.

Почти всеобщий протест вызывает непропорционально большое внимание к Рекшану. Тихомиров негодовал уже по поводу названия главы «Митьки и Рекшан»: «Десятки, сотни людей куда больше значили для митьков, оказали куда большее воздействие — а ты пишешь про Рекшана даже больше, чём про Флоренского. А почему ты называешь его идеологом митьков? Это как-то обидно — будто у „Митьков“ все нормально, вон, у них даже идеолог...»

Виктор Иванович, в тексте «Митьков» Рекшана, естественно, нет, но в «Конце митьков», точнее, после конца, такая фигура появляется и делается ключевой (приговаривая: «Это хорошо!»). Да, неприятно — а ты ждал, что историческая справка о конце группы художников «Митьки» закончится более приятным сообщением? Мол, они жили долго и счастливо и умерли в один день?

Нет, восклицание Тихомирова — не по существу, а единственный реальный тезис против Шинкарева, неоднократно высказанный, был, скорее, противоположен: обвинение в лакировке действительности (а кое-кому, наоборот, хотелось смягчить — так что, видимо, я удержался на срединном пути).

Вот в приказном тоне пишет талантливый, здорово элоквентный художник (выбираю наименее свирепый отрывок из его письма):

 

На движение и его фронтмена надо посмотреть через этические, а не постмодернистские очки. Разочарованным взглядом.

Надо налить в миф о митьках обезжириватель. Столько очарования налеплено на... эгоиста, что его не видно. Надо рассеивать эти чары. Разочаровывать.

А совместить ностальгию, увлекательность, приятность для читателя и еще супостата стушевать — не выйдет, эта стратегия скомпрометировала себя. Пора масленицу кончать, а бобового короля сбрасывать с башни. Без сантиментов. <...>

Мите — обладателю косухи — можно завидовать, Мите — умелому разводиле — тоже. К Мите — декоративной собачке губернатора тоже что-то такое можно испытывать. Но нельзя завидовать... клоуну, ставшему заложником своего номера, человеку, прожившему не свою жизнь, художнику, чьи произведения обречены стать либо содержимым помойки, либо иллюстрацией курьезов эпохи.

 

Догадываюсь, что не самой своей лучшей стороной был Митя повернут к автору письма, но давайте обойдемся без экстремизма.

Разве что на войне встречается подобная демонизация противника (да и то только начиная с Гражданской войны в США, а до того к противнику старались относиться вежливо).

Дмитрий Шагин живой и не такой уж старый человек, его развитие не кончено. Я старался описывать и анализировать то, что он сознательно предъявляет миру, а не Страшный Суд ему устраивать (хотя уж наверное не сдержался, кое-где просто обругал). Еще многое может измениться. «Ударился Дмитрий Шагин об пол и превратился в добра-молодца» — и так бывает. Или, вероятнее, начнет по капле выдавливать из себя митька, да и что мешает ему всерьез заняться живописью — может ведь? Конечно может.

 

Вот могут, скажем ли, литовцы

Латышцы разные, эстонцы

Россию как родную мать

Глубоко сердцем воспринять,

Чтобы любовь была большая? Конечно могут, кто мешает...

Д. А. Пригов

 

«В книге ты раз шесть упоминаешь Митю, как очень хорошего художника, — с иронией пишет более благодушный корреспондент. — Ну прямо любопытство разбирает, да что же он за художник такой замечательный. Ты этим как бы стараешься перевесить весь его остальной негатив. Не собираешься ли ты включить в книгу репродукции Митиного творчества?»

Да, вот и я не удержался, вставил ядовитое стихотворение Пригова — вроде насмехаюсь над возможностью возрождения Митиной живописи. Ведь трудно представить, что Дмитрий Шагин стал Большим Вором, будучи при этом великолепным художником, или поэтом, или музыкантом. Ясно, что не станет великолепный художник или поэт так тщательно воспитывать в себе Большого Вора, — этот путь человек выбирает, когда уже разочаровался в перспективах творческой деятельности.

Но у Мити есть талант, есть сила, поэтому его выбор следует считать трагической ошибкой. Будем говорить о его живописи без сатиры и юмора: Митя рано сдался, он хороший художник.