Эволюция представлений Дмитрия Шагина о происхождении и природе митьков

 

Вот два практически одинаковых суждения Дмитрия Шагина о происхождении митьков: «По версии самого Д. Шагина, его друзья распространили на себя нежное прозвище „митек", коим отец именовал Митю» (1988). «Дима, кто придумал это слово — „митек"? <...> — Мой отец, художник Владимир Шагин» (2006).

Как видим, представление Дмитрия Шагина о происхождении митьков не претерпело изменений за 20 лет, но странно: и до этих высказываний, и после, и в промежутке Митя говорил совсем другое.

1990 год, интервью с Петром Вайлем:

 

 

ШАГИН: В 84-м году Шинкарев написал такую книжицу «Митьки», там он фактически и предложил создать движение, как были, например, хиппи на Западе, и назвать в честь меня, Дмитрия Шагина. <...>

ВАЙЛЬ: Почему Шинкарев предложил назвать движение именно в честь Дмитрия Шагина?

ШАГИН: Это у него надо спросить. Видимо, он счел, что я такой наиболее, что ли, представительный, самый выраженный митек. («Рапогата», №504, 1990.)

 

 

2004 год, 20 лет движения митьков:

 

 

КОРРЕСПОНДЕНТКА: Почему юбилей отмечается именно в этом году, есть конкретная точка отсчета начала движения митьков?

ШАГИН: В 1984 году было придумано само слово «мить-ки». («Вечерний Петербург», 16.04.2004 г.)

 

 

Ну, Вайль читал «Митьков» еще в 1985 году, ему бесполезно вкручивать, что митьков придумал Митин отец. Но даже слабо информированной корреспондентке Митя говорит относительную правду. Впрочем, может быть, он имеет в виду, что это Владимир Шагин придумал слово «митьки» в 1984 году? Да нет:

 

 

ШАГИН: Название «митьки» появилось после того, как Владимир Шинкарев написал книгу «Митьки». (Интервью с А Гуницким. «Записки старого рокера», «Амфора», 2007.)

 

 

Параллельно, в эти самые дни, другому корреспонденту Митя объясняет, что Дмитрий Шагин — создатель бренда «митьки».

Митя свободен и не связан никакими догмами в толковании вопроса о природе митьков, все зависит от того, каков корреспондент.

Если корреспондент вредный, въедливый, давно слышал о митьках и даже читал книгу — Митя такой установке не противоречит: да, была книга.

Нормальному корреспонденту Митя предлагает другую версию, куда более простую и стройную: Дмитрий Шагин (в дальнейшем именуемый «мы, митьки») — это и есть митьки. По нормативным требованиям для института митьков желателен только один хозяин, он же автор, создатель, основатель, идеолог и разработчик. Корреспонденту «фельетонной эпохи» именно того и надо.

(Напомню, что такое «фельетонная эпоха»: «Признаемся, мы не в состоянии дать однозначное определение изделий, по которым мы называем эту эпоху, то есть „фельетонов“. Похоже, что они, как особо любимая часть материалов периодической печати, производились миллионами штук, составляли главную пищу любознательных читателей, сообщали или, вернее, болтали о тысячах разных предметов», — и дальнейший гениальный текст Германа Гессе. Нам остается только горько усмехаться, что Гессе называл «фельетонной» эпохой, временем предельной профанации культуры, — первую половину XX века. Современный потребитель фельетонов уже не может сосредоточиться на болтовне, он считает достаточным иметь одно-два сведения по всем вопросам, которые его лично не трогают.

Что следует знать о Леонардо да Винчи? 1. Джоконда. 2. Код да Винчи.

Что следует знать о митьках? 1. Тельняшки. 2. Дмитрий Шагин.

Всё, этого достаточно для разгадывания кроссвордов, не надо больше грузить!)

Но еще попадаются корреспонденты, к фельетонному подходу настроенные скептически. Вот, например, статья Андрея Кузнецова (это не наш Кузя, а неизвестный мне однофамилец) «Последняя статья о митьках», газета «Мастерская», Таллинн, 1992 год. Сдержанно похвалив живопись Дмитрия Шагина, чья персональная выставка не так давно прошла в Таллинне, корреспондент вдруг заявляет:

 

 

До сих пор о митьках писали, в основном пользуясь двумя методами — а) уподобляясь самому предмету, т.е. митькам, б) наоборот. В обоих случаях от 50 до 85 процентов от общего объема занимали цитаты из В. Шинкарева. Оставшиеся 50 — 15 процентов уходили на более или менее удачный, в негативе или позитиве, пересказ того же Шинкарева. Это всё. <...> Рассказывать о митьках еще раз — все равно что еще раз «сочинять» за Бетховена 9-ю симфонию, причем обильно цитируя того же Бетховена. <...> Чем старше я становлюсь, тем лучше вижу, что мало, ой как мало людей, способных хоть на что-то, умеющих сотворить, создать, сделать. Огромное большинство не умеет ничего, а то, что умеет, — делает плохо. И стоит ли хулить В. Шинкарева за созданный им миф или там поносить всех остальных, причитая по поводу того, что, не будь книги, о митьках никто бы и не узнал. Не думаю. О некоторых узнали бы, просто не было бы той — пусть легкой, но мании. <...> Митьков сделали известными книги В. Шинкарева, и они же, а не картины его и его друзей, тянут на что-то очень крупное...

 

 

(Далее идет настолько безудержное восхваление книги «Митьки», что мне неловко продолжать цитировать.)

Мне неловко, а каково Мите подобное читать? Он только что приучил себя к мысли «митьки — это я» — и вдруг такое покушение на его идентичность! С основной мыслью этого пассажа он согласен на 100 процентов: главное в «Митьках» — митьковский миф, а не качество живописи. Какая разница — хорошая живопись, плохая, — под миф любую схавают. Мите больно только упоминание о том, что у мифа есть автор. В 1992 году приходилось терпеть, ведь все, даже корреспонденты, еще помнили реальное развитие событий, но к 1996 году Дмитрий Шагин стал повышать голос; настала пора давать достойный отпор зарвавшимся любителям книги «Митьки»:

 

 

ШАГИН: Дело в том, что Шинкарев — он записывал за мной. В основном. То, что вот он писал книжки, — вообще все это придумал я. Шинкарев, как писатель, как такой литератор — все это фиксировал как бы на бумаге.

КОРРЕСПОНДЕНТ: Как Платон за Сократом?

ШАГИН: Да, примерно так. (Интервью радио «Петербург», 1.04.1996 г.)

 

 

В каком-то смысле это сравнение (неумышленным для Мити образом) верное: диалоги Платона действительно не являются записями реальных бесед. Но Митя сам бы это сравнение не употребил, он предпочитал сравнивать себя с Чапаевым, а меня — с Фурмановым. Еще чаще, греха не убоявшись, он сравнивал себя с Христом, а меня — с евангелистом: «Кто важнее — Христос или какой-то евангелист?»

Ладно, не будем смеяться над полемическим преувеличением уверенного в своей правоте человека. Митя всерьез поверил, будто ценность его личности так высока, что он и не нуждался в «стартовом капитале»: без всякой книги «Митьки» он был бы так же велик и востребован[9]. И без Фурманова нашлось бы кому воспеть великого Чапая. (На свою голову я напомнил ему великолепную цитату, которой Митя и отвечал на любые сомнения в своей руководящей роли: «Я — Чапаев! Ты понимаешь, что я — Чапаев? А ты — кто ты такой? Кто тебя сюда прислал? А ну вон из дивизии к чертовой матери!») В самой идее митьковюн привык видеть только свой рекламный ролик, бесплатное приложение к портрету Дмитрия Шатана.

К тому же книга «Митьки», выходит, придумана Дмитрием Шагиным — иногда мне казалось, что он и в это верит.

Книга обязана своим появлением на свет Дмитрию Шагину — это сказать можно. Ну вот Веласкес написал свою лучшую, на мой взгляд, картину: портрет принца Балтазара Карлоса. Можно сказать, что картина обязана своим появлением на свет Балтазару Карлосу. Но будет неверным утверждать, что достоинства картины полностью обусловлены достоинствами малолетнего придурковатого принца, хотя кто его знает, как считал сам Балтазар Карлос. В живописи Митя разбирается, там он понимает, что не изображенный предмет или персонаж имеет значение, важно только как и зачем, какова вибрация произведения и его мысль, важнее всего нечто невыразимое никакими словами.

Многие люди напрочь не понимают этой лабуды ни в живописи, ни в музыке: вибрация произведения, гармония, невыразимое.

Работая геологом, я прожил два месяца на буровой скважине, в избушке с шестью буровиками. Теснота была страшная, мое спальное место располагалось на посудной полке над кухонным столом, за которым буровики в три смены пили очищенную политуру. Горы синей поваренной соли (отходы процесса очищения политуры) загромождали оставшееся пространство. Но был у нас в избе маленький телевизор, ловивший одну программу, по которой, как на грех, все время шел конкурс имени Чайковского. По громадному сияющему залу один за другим шли лощеные исполнители, усаживались за рояль и, сильно переживая, играли классическую музыку. Мои буровики испытывали к пианистам сильнейшее, нестерпимое классовое чувство: ишь, фрак нацепил... Гляди, как мордой для форсу дергает! А ведь любого посади — быстро так пальцами барабанить научится. А мы тут в говне копаемся за двести в месяц...

Я не сразу понял, что они единодушно уверены: все дело в скорости, любое хаотичное нажатие на клавиши и создает музыку, гармония возникнет автоматически. Или они вообще не улавливали никакой гармонии, считали эту музыку беспорядочной свалкой звуков?

Подобное убеждение среди бесхитростных душ не редкость; например, в «Месте встречи...» Шарапов, демонстрируя бандитам свое мастерство, исполняет на пианино что-то виртуозное, Шопена что ли. Промокашка (скептически): «Это и я так могу!» Промокашка считает подлинным умением только элементарную, доступную любому способность воспроизвести внятную популярную мелодию.

Применительно к нашему случаю можно заметить, что Митя отказывает книге «Митьки» в наличии мысли и гармонии—ладно, но он отказывает ей и в мелодии, то есть структурировании разрозненных фактов в сознательную стратегию поведения. Митя видит там только беспорядочную свалку фактов. Приведу в более полном виде уже процитированное интервью:

 

 

КОРРЕСПОНДЕНТКА: Почему юбилей отмечается именно в этом году, есть конкретная точка отсчета движения?

ШАГИН: В 1984 году было придумано само слово «митьки». А до этого была наша первая гулянка, всех сплотившая. Третья выставка ТЭИИ, белые ночи, берег залива, «Радио Африка» Гребенщикова, костры, стихи. Практически братание происходит. И обращение совместно придумывается каноническое митьковское — «братушка-сестренка», «Место встречи...» постоянно цитировали. И вот тогда Шинкарев решил записать все эти забавные словечки. Записал, и получилась книжка «Митьки».

 

 

А что значит «вообще все это придумал я», чт о именно придумал Митя? Это он придумал пить на халяву, в затруднительных случаях использовать слова «дык» и «елы-палы». Подражая Арефьеву, носил тельняшку. Он рассказал, как бабушка нашла у него в койке женские трусы, похвастался, что сдал пустые бутылки Цоя и Гребенщикова... Все эти факты имеются в книге «Митьки», да, но имеют ли они какую-либо ценность без книги?

Хорошо, допустим текст «Митьков» даже на 10 процентов состоит из разговоров, рассказов, описания Мити. Да хоть на 100 процентов! В детстве я прочитал в рубрике «Знаете ли вы, что...»: «Поразительно, но вся 9-я симфония Бетховена написана с помощью всего лишь семи нот!» По малости лет я удивился, не понял прикола, что любая музыка состоит из всего-то семи нот. (Еще лучше выразилась Анжелика в кинофильме по роману Голонов: «Все знают семь нот октавы, но лишь господин Люлли умеет сочинять оперы!»)

Произведение — искусства, да и чего угодно, — это конструирование из известных компонентов. Любая картина сделана из доступных всем красок. Шедевр архитектуры может быть сложен из одинаковых тупых кирпичей. Менделеев в своей периодической системе вообще ничего не сделал и не выдумал, просто расставил хорошо известные элементы по клеточкам, придал свалке элементов вид системы.

Мне, конечно, интересно было понять Митино представление о происхождении и природе митьков непосредственно от него, не узнавать о нем из вторых рук. Во время совместных наших интервью, которые мы лихо научились проводить, — он браток не разлей вода: мы, митьки-молодцы, Володенька книжицу написал и всех нас прославил; и тут же в Интернете читаю статью про Дмитрия Шагина — создателя бренда «митьки».

Казалось бы, часто общаемся, можно и лично поговорить. Увы, это невозможно. К Мите не пробиться. Чувствуя приближающееся напряжение, необходимость объясниться, он мгновенно прячется в броню митька.

Я свирепо, мрачно задаю прямой вопрос: с чего это ты называешь себя создателем бренда «митьки»?

МИТЯ: Я Чапай! Ты хоть понимаешь, что я Чапай, или нет? А ты? Кто ты такой? Нет, ну кто такой?

Можно выбрать минуту, когда он соглашается на видимость диалога — для тренировки, что ли, оттачивает приемы глухой защиты.

Я: Митя, с чего это ты называешь себя создателем бренда «митьки»?

МИТЯ: А где это ты такое слышал?

Я: Прочитал в Интернете.

МИТЯ: В Интернете! Да я и не видел его ни разу, Интернета твоего!

Я: Да я и не говорю, что ты сам в Интернет выложил эти слова, но там есть твое последнее интервью.

МИТЯ: Умел бы я пользоваться Интернетом! Как же! Откуда? Ну откуда я могу уметь Интернетом пользоваться?

Я: Да при чем тут — умеешь, не умеешь... Я включил компьютер, зашел в Интернет и прочитал там твое интервью.

МИТЯ: Хорошо тебе... Интернетом умеешь пользоваться...

Я: Так что насчет интервью?

МИТЯ: Детишки читают чего-то в Интернете, в игры играют, а я — никогда.

Я: Ну и почему ты себя называешь создателем бренда «митьки»?

МИТЯ (доверительно): Я тебе больше скажу: я и компьютер включать не умею. Думаю: надо бы научиться включать, да никак.

 

40. Митина литература

 

«Вообще все это придумал я»: нет, Митя, сразу видно, что стиль совсем другой. Посмотрим, что Митя придумывает, — литература, преимущественно поэзия, есть одно из основных направлений его деятельности.

Корпус этой литературы невелик и весь многократно переиздавался и отдельными изданиями, и в трех сборниках: «Митьки про заек», «Митьки — выбранное» и, наконец, последнем, совпавшим с моим уходом из группы. Сборник озаглавлен просто «Митьки».

Читатель, приступая к знакомству с литературой Дмитрия Шагина, как я заметил сразу бывает обескуражен: зная Митю в качестве художественного образа, он и от произведений реального Мити ожидает подобного примитивистского изящества. Какой-то стремительной, бурно-абсурдной мысли в стиле капитана Лебядкина. Литература Дмитрия Шагина оказывается совершенно конформистской, обывательской, типа поздравлений, что на скорую руку пишут коллективу сотрудниц к 8 Марта. Ну вот (не цитата, а стихотворение целиком):

 

 

Омаров ел, пил кофе на Сардинии,

Курил в Нью-Йорке злые табаки,

В Париже я жевал каштаны жирные,

Они вдали от Родины горьки!

 

 

Вполне современное мировосприятие: ел, пил, курил. Жевал. Людей с таким кругом интересов Пелевин называет ротожопами. Реклама общества потребления как такового и туристского бизнеса в частности[10].

Не только литература, но все творчество Дмитрия Шагина — инфантильное (будто адресовано даже не коллективу сотрудниц к 8 Марта, а классной руководительнице). Серьезные претензии к такому творчеству выказывать сложно, окажешься злодеем, обижающим невинное дитё.

По стилю — постмодернизм. Вот стихотворение «Если матрос за борт упадет...» (впрочем, я его дважды уже полностью привел в статье «Митьки и море», хватит). В первом издании оно имеет странную сноску: «„Останется от него / Лишь полосатость тельника“ — перифраз из К. К. Кузьминского, „Стихи из Занзибара“: „От его осталась /Полосатость тельника“». Сноску сделал сам Кузьминский, это он в 1995 году напечатал у себя два сборника стихотворений, мой и Митин. Естественно, в последующих изданиях Митя этой сноски не воспроизводил. Если каждый раз в сноске указывать ворованную строчку или мысль, останется от него лишь «ел, пил, жевал». Это и называется постмодернизмом (который мой учитель, Игорь Константинов, назвал «кражей с осквернением»). Приторные строки, никогда не выдерживающие размера в пределах четверостишия, вдруг перебиваются сильной, осмысленной фразой, внезапно появляется чеканный ритм — это Митя занялся постмодернизмом. Из Роальда Мандельштама любит заняться постмодернизмом, из советских песен, из Оли Флоренской, меня. Например:

 

 

Поглядим на поля золотые,

На фабричный клубящийся дым,

И протянем стаканы пустые:

Мол, налейте братушкам своим!

О. Флоренская

 

Поглядим на кресты золотые,

Из котельной струящийся дым,

Мы сдадим все бутылки пустые

И поможем братушкам своим.

Д. Шагин

 

 

— но ведь это же совсем другой коленкор! Не так гладко, — так это от детской непосредственности, зато сколько хорошего прибавилось!

Может слово в слово переписать:

 

 

Будем смеяться,

Не фиг грустить!

Митьки никого

Не хотят победить!

 

 

Этими простенькими словами кончалась моя песня «Облом» (которую Митя, впрочем, тоже приватизировал). В 1986 году я написал несколько текстов для планируемого сборника митьковских песен, простодушно показал Мите, говорю: это четверостишие, наверное, стоит убрать, в другое место вставлю. Митя согласился и вставил: в свой первый же сборник стихов. Датой создания указал 1984 год.

Правда, свойственной постмодернизму иронии, насмешки в Митиных произведениях нет, они беззлобные. (Кража без осквернения. Непосредственно Митина составляющая слишком безобидна, чтобы всерьез испортить краденую составляющую.) Основной, да едва ли не единственный месседж: глядите, какой я хороший! Предполагается, что читатель чувствует непрерывное умиление: ай да Митя, ну до чего добрый!

Ладно, мы поняли, что Дмитрий Шагин хороший, что дальше? А что еще надо, всё! Таково и есть содержание движения митьков. Есть еще слабые намеки на моральные заповеди:

 

 

К БРАТКАМ

Братки должны брататься,

А вовсе не говняться.

1996

 

 

«Как откроешь злобную пасть, чтобы возразить, так тут же и захлопнешь: возразить решительно нечего» (Т. Москвина). Это скорее не стихотворение, а слоган, речевка, и, услышав ее, да и вообще любые рассуждения о том, как братки должны да как братки не должны, следует быть настороже, а лучше уносить ноги — эти душеполезные разговоры есть верный признак того, что Митя занимается собирательством или урабатыванием. Подобно тому, по поверью древних, у крокодилов слезы есть признак здорового пищеварения: «Крокодил егда имать человека ясти, тогда плачет и рыдает, а ясти не перестает, а главу от тела оторвав, зря на нее, плачет» (Азбуковник XVII века).

Я сейчас долго вспоминал и вижу, что эта речевка и есть Митин литературный вклад в движение митьков, больше он речевок не придумал. Раньше, до митьков, был элоквентнее, то есть лучше умел выразить достаточно продвинутую мысль.

Я это словечко вот откуда вспомнил: как-то, в частном разговоре защищая Митю от нападок одного художественного критика, я вскричал: да ты знаешь, что это он, он сам произнес фразу «митьки никого не хотят победить»?

— Не думаю, — отвечал критик.

— Почему это?

— Шагин не элоквентен.

Сложный вопрос. Дмитрий Шагин врубной и внимательный человек, многое схватывает на лету. Разговор, после которого родился принцип «митьки никого не хотят победить», краеугольный камень движения, я помню. Митя тогда только недавно безоговорочно влюбился в текст первых двух частей «Митьков» и охотно поддерживал разговоры на эту тему. Одно дело обронить фразу, а другое — сформулировать принцип, да только и фразы в том виде, как она приведена в третьей части «Митьков», — Митя не говорил. Митя рассуждал о неагрессивности митьков, о том, какие они потерпевшие, и как они в итоге всем дадут просраться. Вечером, оставшись один, я долго писал этот абзац, добивался, чтобы принцип звучал музыкой. Черновики этого абзаца занимают пару страниц — они сохранились. Теперь, когда Митя приватизировал художественного персонажа Дмитрия Шагина, он считает эти слова своими: «Лет двадцать назад я сформулировал: митьки никого не хотят победить, они всегда будут в говнище и проигрыше, но этим они завоюют мир». («Беззаветные герои», 2008.)