Воспитание Дмитрия Шагина (Продолжение)

 

«Имидж митька не предполагал этакой шустрой подвижности», — сетует Москвина. Именно: бедные и веселые лохи. Митек есть лох не потому, что не умеет, а потому, что принципиально не желает ориентироваться, не желает, чтобы все было схвачено. (В молодости я работал на Камчатке геологом, и там оказалось что «лохом» называется красная рыба, когда она поднимается по ручьям на нерест. Одуревшая, в ссадинах, не чующая опасности — входи в ручей и бери ее голыми руками.)

Митя лохом не был никогда, по его словам — с рождения.

Несколько раз он задумчиво признавался мне: «Уж такой родился, что всегда лучше всех все понимаю...»

Сходную самооценку публично высказывал разве только принц Гаутама Будда, что дьякон Кураев комментирует: «Не будем расценивать это по меркам христианства, где такое заявление о самом себе расценивается как признак чрезвычайной духовной болезни». Конечно, наивный эгоцентризм втайне исповедуют многие недалекие люди: как же может быть иначе, если я, я сам так думаю?

Люди упрямо растопыриваются, даже когда речь идет о конкретных, проверяемых вещах, — 85 процентов водителей уверены, что водят машину лучше, чем среднестатистический водитель. (Интересно было бы художников опросить. Надеюсь, тут 100 процентов были бы лучше среднестатистического. Я, например, — получше среднестатистического.) А поди измерь, лучше ты всех все понимаешь или не лучше. Ведь «все понимать» — это не значит все знать или уметь, речь не идет об эрудиции, образовании, даже полные лохи могут образование иметь, но вот развести лоха и выдурить фраера — надо лучше всех все понимать.

В Митином характере, увы, много особенностей совсем немитьковских, взять хоть его страстную, неуклонно растушую любовь к деньгам и материальным ценностям. Эта любовь обволакивается митьковскими прибаутками, конечно: «С правдой-то мне везде хорошо!» — тут юмор в том, что Митя называет правдой деньги.

Любит — и ладно, это только классическая русская «литература беспощадна к самому робкому стяжательству, а в современном художественном сообществе это черта не порицаемая. Например, у Уорхола любовь деньгам была важной составляющей имиджа (любопытно: установлено, что картины зеленого цвета котируются на художественном рынке ниже, чем картины других цветов, но, поскольку для Уорхола зеленый — цвет денег, а его любовь к деньгам всех умиляет, картины Уорхола стоят дороже, если они зеленые).

Митьку можно поиграть и в жадность, но Митя совсем не играет, он как подневольный, зависимый от своей страсти человек, что даже входит в противоречие с его другой немитьковской чертой — всегда лучше всех все понимать.

Придется дать хоть пару реальных примеров, чтобы не быть голословным. Конечно, относительно реальных людей не обсуждают, как они, допустим, воздух испортили (пукнули), это только в художественной литературе можно. Но если уж взялся писать правду про конец митьков, то приличного светского разговора не получится. (Меня извиняет вот какое обстоятельство: мало кто делает публичным достоянием свою личную жизнь, но Митя настойчиво желает обнародовать все подробности. Родились внучки, украли картину, засорилась фановая труба — сразу десятки интервью по телевидению и в газетах. Весной 2010 года каждая вторая крыша в городе протекла. Средства массовой информации, не желая народного гнева, говорили об этой беде довольно скупо, разве что про Русский музей упоминали, что, мол, пришлось совсем второй этаж закрыть. Но про то, что протек потолок в мастерской Дмитрия Шагина появились, без преувеличения, сотни сообщений.)

Однажды в Париже, в 1992 году, несколько безумная и рассеянная швейцарская графиня или герцогиня по имени Наташа пригласила нас, пятерых митьков и Таню Шагину, в кафе. Заплатив по счету карточкой, она оставила на углу стола 10 франков на чай официантке, вскочила и направилась к выходу. Дмитрий Шагин повел себя непринужденно: не таясь, смахнул 10 франков в карман.

Молодец! Стильный эпатаж, посрамляющий условности буржуазного, точнее, аристократического общества, исполненный лучезарно, по-митьковски, — к сожалению, Флоренский, который в Европе любил чувствовать себя европейцем, не оценил его. Флоренский буквально позеленел от стыда и злости (я впервые понял, что «позеленел» — не метафора), и Митя, с ходу изменив характер хепенинга, принял вид рассудительного, взрослого человека, пресекающего мотовство. «Нечего баловать», — буркнул он и пошел к выходу.

Если чьей-либо целью является всего-то присвоение 10 франков — он уж наверное выждет три секунды, пока его товарищи выйдут из-за стола. Но нет, Дмитрий Шагин желал иметь свидетелей художественного эпатажа и детской непосредственности (отчего я об этом эпизоде и смею упоминать), он сделал это у всех на глазах и, заметьте, в тот недолгий промежуток времени, когда 10 франков никому не принадлежат — графиня с ними рассталась, а официантка еще не обнаружила, — так что юридически он чист.

Воля ваша, Митю во многом можно обвинять, но всегда все лучше всех понимающим, стратегически хитрожопым — я его при таком поведении назвать не могу. Красивый эпатаж — это хорошо, ну а если бы вернулась графиня?

В том же 1992 году Дорис Кноп (возившая нас в Гонконг, то есть Хабаровск) самостоятельно организовала сбор гуманитарной помощи борющемуся Ленинграду.

Контейнер с собранными шмотками привезли наиболее честному, по мнению Доры, из митьков — Тихомирову. Тихомиров сидел среди штабелей с ящиками мрачный: это сколько же теперь придется ютиться в совершенно загроможденной квартире? «Бери сумку, да побольше, а лучше чемодан!» — услышали от него в тот день все его знакомые, в первую очередь, конечно, митьки. Были наглые, которые действительно с чемоданом приехали, я например, а чаще человек брал одну вещь и доволен был.

Тихомиров затосковал. Он умолял брать побольше, насильно всовывал — но убыли вещей было не заметно, большинство ящиков даже не раскрыли.

Приезжает Дмитрий Шагин.

Проверь себя, читатель, правильно ли ты понял, к чему начал сводиться смысл движения митьков в 1992 году. Итак, вопрос викторины: сколько гуманитарной помощи взял Дмитрий Шагин? Варианты ответа:

1. Дмитрий Шагин взял больше всех.

2. Дмитрий Шагин взял гораздо больше всех.

3. Дмитрий Шагин взял всё.

Правильно. Митя с Таней приехали на грузовике и увезли всю, до последней тряпочки, гуманитарную помощь, — видимо, поисками грузовика с грузчиками и объяснялось то, что Митя не приехал первым.

Так, минуточку, а какие могут быть претензии? В самом начале «Митьков» читаем, как это забавно и по-детски непосредственно: «РАЗДЕЛИТЬ ПО-ХРИСТИАНСКИ — митек все выпивает сам». Автор нарадоваться не может на своего героя, читатели не возмущаются: значит, так и надо.

Зачем Мите эта гора вторсырья, куда он ее дел? Чего гадать. Вполне допускаю, что он потом отдал кому-нибудь излишки.

Не то важно, чтобы хапнуть больше всех, первым оказаться у раздачи. Важно самому стоять на раздаче, самому казнить и миловать. Контролировать блага, снующие там-сям, а тем более отпущенные человечеством на группу «Митьки».

Вот как это выглядело в 2007 году, в последний месяц когда я еще удерживался в группе. По случаю большой выставки в Новгороде тиражом 1000 экземпляров был издан первый (!) цветной каталог нашей живописи. Человек девять или десять оставшихся на тот момент митьков получили поровну, по два разворота на свои картины. Макет и верстку делал Фил, напихал туда побольше плакатов, фотографий — густой каталог, перенасыщенный. Фил дал мне экземпляр, и я в тот же день отнес его в редакцию журнала «НоМИ», — может, рецензию напечатают.

Прихожу к Филу:

— Фил, дай-ка мне каталогов.

Фил, как это ему свойственно, нахохлился, надулся, как мышь на крупу:

— Я же тебе дал!

— Ты мне одну штуку дал! Я отнес в «НоМИ» — обещали рецензию напечатать.

— Возьми его обратно!

— Фил, что с тобой? Я отдал каталог в наш единственный художественный журнал, им со всего мира все шлют каталоги. А нам они обещали рецензию напечатать. Ты что, хочешь сказать, что группе «Митьки» уже наплевать на всякое паблисити? Или нам враждебен журнал «НоМИ»?

— А тебе разве не нужен каталог?

— Нужен, естественно!

— Где же ты его возьмешь, если свой отдал?

Я долго не понимал, в чем дело, — вот с каким непрошибаемо наивным человеком (имею в виду себя) Мите приходилось четверть века сотрудничать. Фил терпеливо объяснил мне, что Митя распорядился выдать каждому участнику каталога по 1 (одному) экземпляру, больше не дадут. Половину тиража взял Новгород, давший деньги на каталог, сколько-то получил Фил, сделавший макет, — а так всё Митино.

На хрена ему столько, продавать собирается? Да нет, нигде этот каталог не продавался — я так и не смог достать себе экземпляр, Фил оказался прав.

Ну понятно, каталог нужен, чтобы дарить хорошим и ответственным людям. Встречаются хорошие люди с митьками, Митя им подарочки, а другие митьки ничего не могут подарить, нет у них ничего: сразу и ясно, кто самый добрый и основоположник.

Но главное не в этом, этот жест — один экземпляр и всё! — символический. Митя показывает, сколько процентов капитала в акционерном обществе «Митьки» каждому принадлежит: всем по 0,1 процента. Все остальное — Дмитрия Шагина. (Я для простоты изложения преувеличил: в 2007 году уже имелось в виду, что Мите принадлежит 100 процентов и ни акцией меньше, а по каталогу он просто подарил от доброты душевной.)

Почему вообще Митя распоряжается — сколько выдать каталогов, кому? Он его сделал? Да нет, он работал над ним не больше, чем, например, я. Митя распоряжается по той же причине, почему он взял всю гуманитарную помощь. И конечно, я лукавлю, когда на много страниц размусоливаю вопрос: как определяется главный да почему. Можно сформулировать несколькими словами: главный определяется уровнем предъявленного дембельства. Так у кур, когда они лезут к кормушке, определяется порядок клевания, peck order — ну, куры дерутся, а в цивилизованном обществе несколько интеллигентнее: по факту предъявленного дембельства.

Предъявивший свое дембельство лучше всех все понимает, потому и считает себя вправе устанавливать справедливость. Недостаточные дембеля в ответ скорее всего промолчат — из гордого презрения или, наоборот, христианского смирения. Кому-то не до того, кому-то просто смешно, кто-то не желает лишней нервотрепки. В случае открытого конфликта дембель победит открыто, ведь в конфликте стороны руководствуются не одинаковыми моральными принципами: та сторона, которая прибегает к коварству или насилию, пусть психическому или, допустим, гипнозу, — всегда сильнее. А почему ты не применял коварство и насилие, из христианских принципов или из трусости, — это на результат не влияет.

Снова 1992 год. С выставки в Манеже купили большую партию картин куда-то чуть ли не в Саудовскую Аравию. Купили у Дмитрия Шагина, Владимира Шагина, Натальи Жилиной и Владимира Шинкарева — примерно поровну. Пока посредник вел переговоры, я загремел в больницу и все получение денег, все дела с посредником проводил Митя. Выхожу из больницы в приподнятом настроении — денег много, благодарю хорошо знакомого мне посредника. Посредник, получивший за операцию продажи 10 процентов от стоимости картин, о чем мне даже не сказали, удивлен, почему я на треть занижаю полученную сумму денег, и показывает всю бухгалтерию, но читатель, вероятно, и сам знает ответ на вопрос викторины: если Дмитрий Шагин, Владимир Шагин, Наталья Жилина и Владимир Шинкарев должны были заплатить по 10 процентов от стоимости своих картин, то по сколько они заплатили? Тут и вариантов нет: естественно, Митя, Митин папа и Митина мама заплатили по 0 процентов, а Владимир Шинкарев заплатил 40 процентов. (Разумеется, я не подозреваю, что Владимир Шагин и Жилина что-нибудь знали о процентах, — Митя банковал сам.)

Это тоже предъявленное дембельство: а что ты со мной сделаешь? Драться не полезешь, кусок хлеба у Митиных детей изо рта вырывать не будешь. Митя работает не в банде, а в группе художников. Люди прямого действия давно побили бы его, если не хуже, а художники народ деликатный: не то что драться, и скандалить считают неприличным. Сор из избы выносить не будут. (В домене, обществе-семье — резкая критика, конфликты, всякие бойкоты и забастовки разрушительны, противоестественны. Поэтому домен чаще всего беспрепятственно гниет с головы, пока не рухнет, как Советский Союз...)

От предъявленного дембельства разумнее всего, конечно, идти подальше — к 1992 году из «Митьков» ушли Горяев, Чурилов, Семичев, Кузьмин и Муравьев.

Я и не думал уходить. Во-первых, Митя не огреб еще ни всех акций «Митьков», ни даже контрольного пакета. Окоротить его было можно.

Во-вторых, куда же я от своего домена, от любимых митьков низшего и среднего звена?

Ну и, наконец, Митя был далек от завершения своего воспитания, проявлял, как это описано в учении Аристотеля, «не постоянно действующую, но приступообразную подлость». То покажется: вот бескомпромиссно, несгибаемо бесчестный человек — вдруг приоттает, совершит один бескорыстный поступок, другой — ну слава Богу, одумался товарищ. Твердо встал на путь исправления. Все довольны, члены политбюро гладят друг друга не против шерсти, низовые митьки успокаиваются, перестают разбегаться, «экономика стабилизируется, социолог отбрасывает сомнения».

(Интересно: пятеро ушедших тогда из «Митьков» художников не являются алкоголиками. Не хочу сказать, что в «Митьках» только и дел оставалось, что водку жрать, просто алкоголики, даже непрактикующие, не любят проблемы выбора, им труднее даются ответственные, судьбоносные решения. Волынят, не уходят с постылой службы, не разводятся с постылой женой. Да даже несудьбоносные решения не даются. Встанешь, бывало, с похмелья, остановишься в коридоре и не можешь выбрать: то ли поскорее идти на кухню воду пить, то ли в туалет сначала? Одна нога уже на кухню пошла, другая — к туалету, так и топчешься. Хороши были в этом смысле выборы при советской власти: приходишь на избирательный участок и никакой проблемы выбора тебе не ставят, зато пива бутылочного — залейся.)

 

 

Упадок

 

На трезвую голову

 

Я не уходил еще и потому, что спивался не по дням, а по часам, находился в некоем сумрачном мире, где есть проблемы посерьезнее, чем переживания из-за морального облика Дмитрия Шагина.

Однажды зимой 1992 года, очнувшись ночью после трехнедельного запоя, я стал шарить по квартире: пусто, ни капли. В центре города уже появились ночные ларьки и магазины, торговавшие спиртом «Рояль», ядовитыми ликерами, — но мне не добраться до них с окраины. Два часа ночи. Я еле ползал от похмельного страха и озноба — но делать нечего, есть такое слово «надо». Надо добираться до пьяного угла. Как дойду сквозь ужас и мороз, будет ли там кто-нибудь в третьем часу ночи? — о чем беспокоиться, чего еще бояться, если я уже в аду.

На пустой площади я купил у человека с фиолетовым лицом бутылку водки (выгреб, как экскаватор, все деньги из кармана, будучи уже не способен на столь тонкие, дифференцированные движения, как отсчитать нужную сумму), но не решился пить на улице — меня так крупно колотило, что мог все разлить, выбить себе зубы. Мог, выпив слишком много, не дойти до дома.

Я пришел домой, не снимая пальто, сковырнул пробку, осторожно, держа бутылку двумя руками, налил. Выпил и минуту сидел с закрытыми глазами, вспоминая жестокий рассказ Вилье де Лиль-Адана «Пытка надеждой». Есть штука пострашнее: пытка уверенностью.

В бутылке была не водка, а вода.

Вновь и вновь обдумывая впоследствии переживания той ночи, последней ночи запоя, я не мог не прийти к выводу, что человек с фиолетовым лицом был ангелом.

Хоть это и не был мой последний запой, но страшнее уже не было, а вскоре, в 1993 году, доктор Зубков добился того, что митьки бросили пить — не все и не сразу, но политбюро сразу и навсегда. Точнее: до сего дня[7].

Распалась связь времен!

Как теперь жить-то будем? Зачем теперь жить-то будем?

Состояние алкоголика, только что бросившего пить, смело уподоблю состоянию страны, начисто разгромленной и разрушенной в войне. («Можно сравнительно быстро разрушить здоровье, превратить в ад семейную жизнь, достичь выдающихся творческих неудач — но все это победы на отдельных участках фронта. Полного разгрома самого себя можно добиться только с помощью алкоголя», — так начиналась моя книга про алкоголизм.) Все нужно начинать заново, учиться всему, строить с людьми новые взаимоотношения — в момент, когда ты беззащитен и раним, лишен алкоголя, железного занавеса, спасающего от свирепости враждебного мира. Это трудно, многие предпочитают погибнуть.

Я не такой гад, чтобы покуситься еще и на алкоголизм Дмитрия Шагина, уж этого он мне не простит. Не берусь судить, его дело. У меня в статье «Еще о составе группы художников „Митьки" — материалы к алкогольной биографии» все честно, кроме одной фразы про Митю: «Запои прекращал только на грани летального исхода». Это поэтическое преувеличение с его слов. Да, он пил много, страдал от отравления. По утрам звонил, советовался — какие витамины принимать. Если и утром подносили — пил снова. Но не было у Мити такого алкоголизма, как у меня или Фила, — запойного, который и характерен для северных народов вплоть до поляков и жителей США.

В запое от алкоголя не вырваться (как от камней Гингемы в повести об Урфине Джюсе и деревянных солдатах), с каждой минутой без алкоголя его притяжение возрастает и становится непобедимым. Запойный алкоголик по утрам страдает не от отравления, а оттого, что не выпил. То есть и от отравления тоже, но это такая мелочь: будто человека сжигают на костре, а тут его еще и комары кусают. Как окончить запой? — не знаю, что и посоветовать. Лично мне помог ангел...

То ли дело средиземноморский тип алкоголизма: алкоголик не дубасит две недели без продыху, а всю жизнь по многу раз в день опрокидывает рюмочку, исправно функционирует, ходит на работу, никаких зверских соматических последствий. Однако сильно завидовать средиземноморскому алкоголику не стоит: этот тип алкоголизма разрушителен для клеток коры головного мозга. Не заметишь, как совсем дураком станешь. (Я, между прочим, являюсь консультантом в области лечения от химической зависимости, у меня два диплома есть, американский и польский. Так что меня надо останавливать, когда я на эту тему начинаю разглагольствовать.)

Описано около 20 основных типов алкоголизма; может, среди них и есть тип, характерный для Дмитрия Шагина: «Если бы не горбачевская кампания, я бы не спился». Митя хочет сказать, что он успешно занимался собирательством продукта, который в глазах окружающих его людей имел громадную ценность. Антиалкогольная кампания увеличила эту ценность, соответственно Мите пришлось пить много. Так же он в «Березке» и книги «жадно накладывал» — а сейчас книги не дефицит, так они ему не больно-то и нужны (кроме «Самопознания» Бердяева).

Трезвость митьков встряхнула и перевернула. Времени освободилось небывалое количество. Появилось новое объединяющее поле деятельности: организация группы Анонимных Алкоголиков, всякие антиалкогольные мероприятия. Движение «Митьков» получило импульс к продолжению. Молодой, восторженный и трудолюбивый Юра Молодковец организовал «Митьки-газету», Толстый (Владимир Котляров) затеял выпустить «Митьки-Мулету». Пришел с подачи Тихомирова энергичный и ушлый директор Лобанов.

В серии статей и интервью я пояснил критикам, что митьки — вовсе не отражение «неповторимого бытия художественной интеллигенции 70—80-х», их ценность не закатилась с уходом того быта и менталитета. Рановато нас хороните! Митьки — это отражение любого текущего бытия нашего народа. Вот глядите: в 80-е приходилось пить, желательно запоем, чтобы быть верным отражением среднестатистического среза; в 90-е пора опамятоваться и делом заняться, что и демонстрируют митьки! Можно было еще заявить, что в 80-е для среднестатистического среза был характерен блаженный идеализм, доменная структура общества, задушевные разговоры на кухнях; а в 90-е что характерно? То-то и оно. Что и демонстрируют митьки... (Обозначив митьков «среднестатистическим срезом общества» в торопливых интервью того времени, я вынужден и сейчас повторять это малограмотное выражение — оно вошло в митьковский лексикон. Нет чтобы сказать: социокультурный срез общества. И точнее, и солиднее.)

В 90-е годы, на трезвую голову, митьки заметно превзошли рыб. (Имею в виду слова святого Иоанна Златоуста: «Мы превзошли рыб, пожирая друг друга».)

Все, что написано в «Митьки: часть тринадцатая» (1993 год), — чистая правда, текст был одобрен Митей и Флоренским без возражений, за исключением одного эпитета: «жадность Шагина» Митя категорически потребовал убрать из статьи.

(Пользуюсь случаем отметить, что «Митьки: часть тринадцатая» написана мною по просьбе Толстого для его альманаха «Митьки-Мулета». Как и предсказано в статье, альманах не вышел. Я к тому это поясняю, что некоторые даже исследователи считают эту статью, написанную под псевдонимом, не моей. Например, студент ЛГУ А. Желтов выполнил работу по социологии на тему «Митьки в современном обществе», где пишет, что не хочу, мол, скатываться к пересказу книги Шинкарева, потому что:

 

 

Более подробный и нестандартный анализ философии и генезиса митьковской субкультуры можно найти в статье Е. Баринова «Митьки: часть тринадцатая». Автор статьи подвергает митьков жесткой, порой несправедливой критике, однако, поскольку его взгляд на движение в корне отличается от взгляда, принятого среди самих митьков, данная работа представляет большой интерес для пытающегося быть объективным исследователя.

 

 

Флоренские тогда написали сильную, хотя и с постмодернистской издевкой, вещь: «Движение в сторону ЙЫЕ», где использовали персонажа, якобы написавшего «Митьки: часть тринадцатая» — Евгения Баринова. Можно было бы развить эту игру, организовать настоящий культ Баринова — но время таких игр ушло в 80-е.)

Это был странный период, когда самая нелицеприятная критика допускалась — не от покаянного смирения, а ровно наоборот — от спокойного цинизма: мы такие, да, а ты-то лучше, что ли?

Фил напечатал свой грустный «Парижский дневник», где иначе как гадами, подонками или подлецами Митю с Флоренским и не называет; в особо пугающих эпизодах — «братками» в ядовитых кавычках.

Флоренский с Олей в «Движении в сторону ЙЫЕ» вывели Дмитрия Шагина в образе шамана. Митя без труда понял, кто прототип.

— Читал, что Флоренский про меня написал? — спросил он, показывая мне характерный отрывок:

 

 

Какая подлая, циничная скотина! С виду прост, доверчив, уступчив, ко всему внимателен и ласков, внутри же каждое слово и движение человека непременно обращает в какую-нибудь дурную сторону, делает предметом насмешек и издевательств.

 

 

— Ну и что? Где тут сказано, что про тебя? Может, собирательный образ.

— Чего ж тут собирательного? Про меня... — смеялся Митя с непонятным удовлетворением.

Митя вот чем мог быть удовлетворен: хорош ли шаман, плох ли, а все-таки главный. Значит, Флоренский чувствует, кто главный!

Митя придумал, как осаживать рановато задембелевавших низовых митьков, да и членам политбюро дал понять, что в политбюро все равны, конечно, но есть и первый среди равных.

Если Тихомиров вносил какое-либо предложение, Митя, не вникая, отзывался: «Вот когда появится группа „Витьки“, там и будешь командовать». Филу советовал сделать все по-своему в группе «Фильки», Флоренскому — в группе «Сашки» (правда, Флоренскому боялся сказать в лицо, а может, и в лицо говорил, но я не слышал). Наконец, и я дождался: «Будет группа „Вовки“, там и распоряжайся». (Конечно, Митя. Напиши книгу «Вовки», добейся, чтобы о «Вовках» что-нибудь слышал любой встречный, и я тоже пообещаю ставить тебе каждый день по бутылке.)

Нет, равенство политбюро считалось незыблемым вот только «члены политбюро заняты только тем, что объединяются по двое против третьего» («Митьки: часть тринадцатая»).

Сапего и сейчас считает, что трезвость оказалась губительной для «Митьков»: надуются друг на друга с трезвой настороженностью в ожидании подвоха — не договориться никак, не обнулить претензий. Раньше, бывало, поссорятся, потом напьются вместе как следует и приоттают, какой-никакой катарсис.

Однажды ко мне в мастерскую пришел чуть бледный и строгий член политбюро группы «Митьки» Александр Флоренский (хорошо бы еще — в парадной митьковской форме — но чего не было, того не было) и обратился ко мне с заявлением: если мы не выгоним Дмитрия Шатана из «Митьков», по крайней мере из политбюро, группе конец.

Я отнесся к заявлению глупо: стал смеяться и шутить. (Митя как раз в то время с наслаждением смаковал почти в каждом разговоре украинскую, от жены, поговорку «Смийся, смийся, на кутнях посмеешься!» «На кутнях», пояснял он, это если видны все зубы до корней, гримаса ужаса. То есть твой смех обернется тем, что ты будешь, широко раскрыв рот, кричать от боли и страха.) Отказался всерьез обсуждать эту тему. Представим, что мальчишки играют в казаков-разбойников. Они могут устраивать игровые каверзы, жульничать, обижать друг друга, даже вести себя по-настоящему подло, но когда из гущи игры выкатывается чья-то отрубленная голова — это другой уровень.

Выгнать Митю? Да стоят ли «Митьки», чтобы их такой ценой сохранять? «Ведь мы играем не из денег, а только б вечность проводить».

Отобрать у него центральный пункт идентичности, которому он всего себя отдал?

 

 

Я был когда-то странной игрушкой безымянной, К которой в магазине никто не подойдет... Теперь я Чебурашка, мне каждая дворняжка При встрече сразу лапу подает.

Э. Успенский

 

 

Митя до митьков не был безымянной игрушкой, он был хорошим художником, а вот теперь, изгнанный из «Митьков», рискует превратиться в брошенную игрушку. Всякий ли это переживет? Он сросся с брендом «митьки»; а еще он был заложен в фундамент бренда «митьки» и отменить это нельзя. Это все равно что вырезать из кинофильма «Чапаев» все сцены с участием Бориса Бабочкина, исполнителя роли Чапаева. Поздно: или уж надо было брать другого исполнителя, или придется класть фильм на полку.

Да и почему с Митей — конец «Митькам»? Митя бывает склонен к попсе, к приблатненности, но это вовсе не определяет развитие группы. В «Митьки-газете» его участие минимальное, в «Митьки-Мулете» — еще меньше. К мультфильму Флоренский Митю и близко не подпустил (мультфильм «Митькимайер» делало много людей, но главным художником был Флоренский).

Основное у «Митьков» — живопись, тут интриги не помогут, показывай товар лицом, а художник Митя неплохой. На ретроспективной выставке 1993 — 1994 годов в Русском музее он представил такую новую картину («Автобусная остановка»), что даже Флоренский признал: «Мите следовало бы засесть в мастерской и заняться живописью».

Да, тяжело жить с манипулятором, мастером интриг и подковерной борьбы, но если мы всерьез, по-взрослому выгоним его из группы, мы окажемся куда худшими интриганами, это уж вообще «Бога нет и все позволено». Спокойно сказать в лицо товарищу: иди отсюда, мы с тобой больше не играем, или, того хуже, постепенно выдавить его из группы... Да ладно, Шура, ты отлично видишь, что это физически невозможно. Пошутили и хватит.

Флоренский, вероятно, был согласен, — впрочем, я к этому времени разучился его понимать и отношения наши сделались холодные.

Шура не митек совсем, а барин, эту черту он в себе ценит, творчески развивает и рекламирует:

 

 

Сейчас мне надо купить лампу под потолок. И я хорошей не вижу. Я обошел несколько магазинов в Петербурге, штук шесть в Кельне и Бонне и два в Париже. И не нашел подходящего предмета. <...> Меня это очень раздражает. <...> (Я с ним полностью согласен: на вкус нашего поколения сейчас гвоздь красиво забить не умеют, не то что простую и хорошую лампу сделать. — В. Ш.) Есть мой портрет, сделанный Колей Полисским, где я изображен сидящим в беседке посреди своего имения в полосатом халате и в туфлях с загнутыми носками. Этот образ жизни мне представляется идеальным. Но, тяжело вздохнув, иногда приходится делать какие-то произведения искусства, картины, книги. Но хотелось бы не этого. Если бы возможности позволяли, то я сам бы ничего не стал делать. <...> Идеал мой — иметь полосатый шелковый с кистями халат и управляющего, который время от времени приходит и докладывает о состоянии дел. И я всех сужу. Потому что я — барин в своем имении, и я твердо знаю, кто лентяй и пьяница. («Смена», 27.06.1997 г.)

 

 

Молодец, все честно. Он и молодой совсем, в 80-х годах, был милым, забавным барином. Имел членский билет Союза художников, с которым его даже в вытрезвитель не брали. Покажет милиционеру, его задержавшему, тот руку на козырек: извините, Александр Олегович. Мог не работать с таким билетом.

Однажды по какой-то надобности ему пришлось встать рано. Поднялся в темноте, выглянул в окно, и с ужасом увидел: несмотря на столь ранний час, по улице идет толпа народа, толчется у киоска «Союзпечати», раскупая газеты. Флоренский подумал: война! Ему и в голову не могло прийти, что столько людей ходит по утрам на работу[8].

Когда всех нас, членов политбюро, выбросило в зазеркальный мир трезвости, нужно было искать новую, взамен алкоголя, стратегию защиты. Выдающийся психолог Карен Хорни постулировала, что «с тревогой, которую порождает отсутствие ощущения безопасности, любви и признания, личность справляется тем, что отказывается от своих истинных чувств и изобретает для себя искусственные стратегии защиты». Это называется неврозом. Любимая «искусственная стратегия защиты» русского человека — пить. Когда пить уже нельзя, справиться с тревогой помогают группы Анонимных Алкоголиков (и вера православная), но митьки, хоть и организовали группу АА, сами-то на ее собрания не очень ходили. Поэтому из книг Карен Хорни, рассказывающих о стратегиях защиты невротической личности, можно страницами брать описания бросивших пить митьков. (Мне особенно нравится «Невротическая личность нашего времени». Гениальная книга. В те годы я написал на ее обложке: «Библиотека молодого митька. Том 1».)

 

 

Он умнее, упорнее и реалистичнее других и поэтому может достичь большего. Он все делает превосходно, за что ни возьмется, он абсолютно правильно судит о чем угодно. <...> В своем поведении он откровенно высокомерен с людьми, хотя иногда это прикрыто тонким слоем цивилизованной вежливости. Но, тонко или грубо, понимая или не понимая этого, он унижает окружающих и эксплуатирует их. <...> Он, например, считает себя вправе, ничем не стесняясь, высказывать нелестные и критические замечания, но в равной степени считает своим правом никогда не подвергаться никакой критике. (К. Хорни)

 

 

К такой самооценке и поведению стал склоняться трезвый Флоренский. Барин в своем имении, твердо знающий, кто лентяй и пьяница. Действительно продуктивный и работоспособный — и это еще нехотя, по-барски, а вот если рукава засучит, то достигнет вообще всего.

Самооценка Дмитрия Шагина стала такова, что и достигать ничего не надо. Митя непродуктивен, неработоспособен, да мог бы и не «понимать все лучше всех» — он и так лучший. Такова вторая из трех наиболее распространенных стратегий защиты:

 

 

Нарциссическая личность находится в своем идеальном образе и, видимо, восхищается им. <...> Эта не подвергаемая сомнению уверенность в своем величии и неповторимости — ключ к его пониманию. Его жизнерадостность истекает именно отсюда. Из этого же источника исходит и его завораживающее обаяние. <...> Он на самом деле бывает очарователен, особенно когда на его орбите возникает кто-то новый. Не имеет значения, насколько этот человек важен для него, он обязан произвести на него впечатление. <...> Он умеет быть довольно терпимым, не ждет от других совершенства; он даже выдерживает шутки на свой счет, до тех пор пока они лишь ярче высвечивают его милые особенности, но он не позволит всерьез исследовать себя. <...> Его способность не видеть своих недостатков или обращать их в добродетели кажется неограниченной. Трезвый наблюдатель часто назовет его нечестным или, по меньшей мере, ненадежным. Он, кажется, и не беспокоится о нарушенных обещаниях, неверности, невыплаченных долгах, обманах. Однако это не обдуманная эксплуатация. Он, скорее, считает, будто его потребности и его задачи так важны, что ему полагаются всяческие привилегии. Он не сомневается в своих правах и ждет, что другие будут его «любить», и любить «без расчета», не важно, насколько он при этом реально нарушает их права (К. Хорни).

 

 

Следует дополнить этот портрет Дмитрия Шагина важным уточнением Эриха Фромма:

 

 

Такие люди (тяготеющие к потребительской, эксплуататорской ориентации. — В.Ш.) будут склонны не создавать идеи, а красть их. Это может проявляться прямо, в форме плагиата, или более скрыто, в форме парафраза идей, высказанных другими людьми, и настаивании, что эти идеи являются их собственными. <...> Они используют и эксплуатируют все и всякого, из чего или из кого они могут что-то выжать. Их девиз — «краденое всегда слаще». Поскольку они стремятся использовать людей, они «любят» только тех, кто прямо или косвенно может быть объектом эксплуатации, и им «наскучивают» те, из кого они выжали все.

 

 

Третья стратегия защиты невротической личности: оставьте меня в покое, не мучайте. «Уход в отставку», стратегия, с которой я неустанно борюсь в себе и которая полностью поглотила Васю Голубева, четвертого из митьков, бросивших пить.

 

 

«Ушедший в отставку» человек считает, сознательно или бессознательно, что лучше ничего не желать и не ждать. Это иногда сопровождается сознательным пессимистическим взглядом на жизнь, ощущением, что все это суета и нет ничего такого уж нужного, ради чего стоило бы что-то делать. Чаще многие вещи кажутся желанными, но смутно и лениво, не достигая уровня конкретного, живого желания. Такое отсутствие желаний может касаться и профессиональной, и личной жизни — не надо ни другого дела, ни назначения, ни брака, ни дома, ни.машины, никакой другой вещи. Выполнение таких желаний может восприниматься в первую очередь как бремя и угрожает его единственному желанию — чтобы его не беспокоили (К.Хорни).

 

 

Вот как себя ведут невротические личности с разными стратегиями защиты.

Новый, 1996 год застал пятерых митьков на Сардинии: местная молодежь, поклонники нашей живописи, пригласила нас к себе отмечать Новый год.

Тихомиров, совершенно здоровый человек, охотно согласился. Флоренский тоже — чего ему стесняться? Я согласился после короткой борьбы с собой, — конечно, лучше дома спокойно макароны есть, но я принуждаю себя и не думать об «отставке».

Васю Голубева рассмешило предположение, что он добровольно проведет ночь с итальянской молодежью. С первого же дня на Сардинии Вася каждую полночь аккуратно зачеркивал крестиком очередной день в календаре и с тоской считал — сколько же еще терпеть, когда его наконец отпустят домой?

Интересно, что Митя отказался идти еще более категорически. Митя неутомим в общении, но только с людьми, знающими, что перед ними — главный митек, тот самый персонаж, как живой. С так называемыми «трендоидами» — потребителями тренда «митьки».

Митя охотно общается и с иностранцами, которым предварительно объяснили, что Дмитрий Шагин — звезда, но относительно итальянцев Митя понимал: его товарищи такие гады, что не объяснят, что к чему. Что же, идти к передовой молодежи на правах простого русского художника? Ну, придет в тельняшке, попытается всех троекратно перецеловать, скажет «дык», будет много и неряшливо есть, с треском хохотать, разбрызгивая крошки пищи, — то, от чего млели бы трендоиды митьков, здесь восторга не вызовет, здесь ничего не знают про «движение митьков», волшебную палочку, которая превращает это неприятное поведение в стильное, красивое и хорошо оплачиваемое.

Зачем идти метать б<