Санкт-Петербург, съемная конспиративная квартира по адресу:

ул. Жуковского, дом 31 кв. 1

 

Через неделю после своего прибытия в Петербург и за день до приезда Доры Бриллиант Савинков-Форман по объявлению в «Новом времени» снял для своей группы меблированную квартиру у одной немки, содержавшей пансион. Он сам продолжал быть богатым англичанином, агентом велосипедной фирмы, Дора играла роль его любовницы-содержанки и бывшей певицы варьете «Буфф», Сазонов был лакеем, а Ивановская – их экономкой. Мацеевский, Каляев и Дулебов снимали углы в других местах и встречались с Савинковым в городе под видом то торговцев папиросами, то разносчиков пирожков, то чистильщиков обуви.

Азеф наезжал в Санкт-Петербург непредсказуемо и со своей приметной рожей почти никогда не появлялся на конспиративной квартире группы Савинкова. С самим Савинковым Азеф при этом встречался в разных людных местах, варьете или ресторанах. И Савинков во время этих встреч каждый раз пытался угадать, прав ли был Джон Доу, говоря о его провокаторстве, или это наглый поклеп на честного человека. Если Азеф провокатор, то тогда и самому Савинкову в любой момент грозит арест. Но пока Бог миловал – слежки за собой Савинков ни разу не обнаружил и был почти уверен, что шефа оклеветали. Открыться же ему мешал миллион швейцарских франков, которыми в таком случае явно придется поделиться, отдав львиную долю.

А в квартире на Жуковской конспиративная жизнь группы Савинкова была разработана в мельчайших подробностях, согласно правилам все того же Азефа, как чрезвычайно опытного террориста. При этом ничего не вызывало у окружающих подозрений. Дора Бриллиант даже получила от квартирной хозяйки предложение сменить содержателя – мол, есть более выгодное предложение от человека, который усыплет красавицу-еврейку бриллиантами с ног до головы. Сазонов, честный и непьющий, подружился со швейцаром, был на хорошем счету у старшего дворника, а также являлся завидным женихом для всех молоденьких (и не очень) горничных в доме. Сазонов буквально прописался в швейцарской, Ивановская подружилась с дворничихой, в результате чего старший дворник по утрам пил кофе у них на кухне, а Савинков с Дорой уходили «гулять» на весь день, а на самом деле – имитировать подготовку к ложному покушению на Плеве и готовить настоящее покушение на Николая Второго.

Но вся эта конспирация Савинкова и его людей была из разряда «гремя ведром, тихо и незаметно ползет слон по посудной лавке». Дело в том, что старший лейтенант Мартынов, вместе с прочими аксессуарами привез с Дальнего Востока такую занятную книжку, как «Воспоминания террориста» авторства все того же Савинкова. И хоть к тому моменту, как в Царское Село с покаяниями явились Великий князь Владимир Александрович и его супруга, новорожденной Службе Имперской Безопасности было всего пять дней, все закрутилось почти немедленно. Слишком уж впечатлила государя-императора Николая Александровича кающаяся Михень, а это само по себе еще то зрелище. А если серьезно, то даже малейший намек на то, что в деле замешаны англичане, заставил его вспомнить о судьбе несчастного Павла Первого. Более того, он был уверен, что его дядюшка, король Эдуард VII (женат на сестре его матери) не был даже осведомлен о планируемой акции, проводимой по инициативе высшего эшелона британской номенклатуры.

Тут надо сказать, что умирать Николай Александрович больше не хотел и, совершая душеспасительные прогулки в обществе Аллы Лисовой, даже потихоньку начал строить планы на то время, когда он уже отойдет от дел и станет частным лицом. Кроме того, как добрый семьянин, Николай Александрович не хотел, чтобы его безвременная кончина усложнила жизнь его ближайшим родным или стала поводом для их безвременной смерти. Если начнется схватка за престол без правил, то никто не сможет гарантировать жизнь его сестрам, брату и матери, вдовствующей императрице Марии Федоровне. На троне требовалось продержаться ровно столько, сколько требуется для того, чтобы в Петербург явился его брат Михаил, овеянный славой победителя японцев, вместе с новообразованной на полях Маньчжурии лейб-кампанией. А дальше – примет он власть сам или уступит ее Ольге, всей силой своего авторитета поддержав сестру при восхождении на царство – Николая устроит любой вариант, лишь бы все прошло тихо и мирно, без попыток цареубийств, дворцовых переворотов и народных бунтов.

По этим причинам формирование штата Службы Имперской Безопасности, которое до того момента шло со среднеарифметической для этих времен скоростью, получило мощный электрический импульс в район ягодиц. Проще говоря, все забегали как укушенные. Указ Николая Второго о формировании Службы предусматривал изъятие в ее пользу из системы МВД Особого отдела Департамента Полиции, который становился руководящей структурой службы и всех охранных отделений, становящихся ее представительствами на местах. Кроме того, из системы МВД в пользу имперской безопасности изымался летучий отряд филеров под руководством Евстратия Медникова, [136] а из состава ОКЖ к новому ведомству полностью отходила загранразведка. Также директор Службы получил право переводить или прикомандировывать к себе на неограниченный срок любого понадобившегося ему офицера или чиновника, к какому бы ведомству тот ни принадлежал.

В общем, структура новорожденной имперской спецслужбы, согласованная с Зубатовым и утвержденная Николаем Вторым, в общих чертах повторяла структуру КГБ СССР, разумеется, с некоторыми разумными изменениями. Так, например, четвертый отдел занимался борьбой не с антисоветскими, а с революционными и национал-сепаратистскими элементами, а «пятерка» противостояла не идеологическим диверсиям (дурацкое занятие для госбезопасности, этим должны заниматься другие службы), а обыкновенному террору. В остальном же все находилось на своих местах: первый отдел – загранразведка; второй – контрразведка; третий – армейская контрразведка; шестой – экономическая безопасность (мошенники, фальшивомонетчики и прочее), седьмой отдел – наружное наблюдение, основу которого составили люди Евстратия Медникова; восьмой – правительственная связь и девятый – охрана правящей фамилии и высших чиновников. Не все появилось сразу, и не все сразу заработало, но первые операции новой спецслужбы последовали почти сразу после начала ее формирования.

Первыми арестам подверглись отнюдь не революционеры, а замешанные в интриги с эсеровскими боевиками чиновники МВД, причастные к формированию «заказа» на убийство Плеве: бывший чиновник МВД Петр Рачковский, [137] а затем, исходя из его показаний, и сам директор Департамента Полиции действительный статский советник Алексей Александрович Лопухин. [138] При первых же допросах Зубатов и Мартынов успешно разыграли тактику «доброго» и «злого» полицейского. Зубатов, естественно, был добрым, а Мартынов злым. Рачковский даже ползал в ногах у Зубатова, умоляя о прощении, но все было в пустой след. Зубатов, которого при назначении император повысил сразу на два ранга (до статского советника [139]) и помыслить не мог ни о каком прощении. Иудин грех – предательство интересов службы – непростителен.

Кстати, после первого допроса Лопухина ниточка в деле о заказе на фон Плеве потянулась дальше, к почти всесильному Сергею Юльевичу Витте, но тревожить это осиное гнездо было преждевременно. Хватало и других забот. Например, с господином фон Плеве, у которого все-таки хватило наглости явиться к императору Николаю и потребовать объяснений по поводу возвышения Зубатова и ареста Лопухина. Николай не стал выгонять наглеца, а просто бросил перед ним на стол протоколы допросов Рачковского и Лопухина, приправив это действо следующими словами: «Если вы, Вячеслав Константинович, оказались таким сундуком, который было невозможно сдвинуть с места никакими усилиями в течение полутора месяцев, то Мы, своей монаршей волей, сами предприняли все необходимые меры для того, чтобы уберечь ваше бренное тело от разрывания на мелкие кусочки». Читая эти протоколы, Плеве сначала покраснел от гнева, потом побледнел от ужаса – это когда до него дошло, какой клубок скорпионов и ехидн он умудрился пригреть на своей груди. Нельзя сказать, что господин министр остался доволен изъятием из сферы своей деятельности Особого отдела Департамента полиции, а также охранных отделений и права запрещать или разрешать различные политические структуры, но его протесты после таких откровений выглядели в значительной степени формально.

Для содержания подследственных новорожденной Службе Имперской Безопасности была выделена вся Петропавловская крепость, внутри которой в качестве внутренней охраны и силового обеспечения разместился лейб-гвардии 2-й стрелковый Царскосельский батальон под командованием генерал-майора Сергея Ивановича Кутепова. [140] Одновременно лейб-гвардии 1-й стрелковый батальон, шефом которого являлся сам император, был переподчинен девятому отделу Службы. По плану впоследствии этому батальону предстояло быть развернутым в полк, в обязанности которого войдет явная и тайная охрана и оборона Царского села и его окрестностей – и, стало быть, охрана царствующей фамилии. Но это так, лирическое отступление.

Таким образом, не успел Савинков со своей бандой поселиться в доме на Жуковского, как был плотно взят в опеку филерами Медникова. Один из агентов даже устроился в дом младшим дворником, в силу чего мог исправно осведомлять свое начальство о времени ухода или прихода постояльцев. Таким образом, все было готово к захвату, ждали только появления Азефа, который непременно должен был появиться там к концу мая. И вот удача – вечером двадцать шестого числа в сопровождении трех слуг в квартиру на Жуковской вошел важный господин, в котором по широкой роже, носу картошкой и вывернутым наружу губам за версту можно было опознать Азефа. Такую приметную харю не загримируешь, а до пластических операций и липосакций тут еще не додумались. Собственно, Азеф был неуловим только потому, что работал сразу на две стороны, и обе считали его «своим». Возьмись охранка за его поиски всерьез – с такой приметной внешностью он был бы пойман в самое короткое время.

Тут надо сказать, что старший лейтенант Мартынов, когда планировал эту операцию, отнюдь не собирался ограничивать себя средствами, характерными для 1904 года. Отнюдь нет. Если террористы чего-то там химичат у себя на кухнях, то почему бы не похимичить и гебистам? Тем более что Х.А.Ф. (хлорацетофенон), в просторечии именуемый «черемухой», был синтезирован немецким химиком Гребе еще аж в 1871 году. Весьма полезное изобретение – особенно в свете того, что в ближайшее время эсеры от тактики индивидуального террора могут перейти к инспирированию массовых волнений. Была бы в нашем прошлом «черемуха» в распоряжении полиции – не пришлось бы войскам залпами стрелять в народ, не было бы и никакого Кровавого воскресенья. Разгон слезоточивым газом мирной демонстрации тоже, конечно, выглядит некрасиво, но все же не является преступлением против собственного народа, как та кровавая бойня, что была устроена по приказу уже упоминавшегося тут Великого князя Владимира Александровича.

Кроме «слезогонки», быстрым образом почти на коленке можно было смастерить светошумовые гранаты. Плотный провощенный картон для корпуса и магний с нитратом аммония – вещества, в начале XX века отнюдь не дефицитные. Запал можно смастерить терочный, пороховые замедлители уже известны – и вот граната на коленке готова. Кстати, можно совместить первый пункт со вторым и сделать так, чтобы после разрыва гранаты в воздухе дополнительно осталось бы облако слезоточивого газа. Правда, боевой порыв Мартынова был остановлен Зубатовым, который после испытания одной такой светошумовой бомбочки напомнил, что вообще-то у террористов на этой конспиративной квартире могут быть запасы динамита. Как сдетонирует разом пара пудов этой дряни – сопли с кишками обывателей разлетятся аж до Лиговки и Литейного.

Мартынов подумал и ответил, что динамит Савинкову вроде должны были привезти позже и хранить в другом месте, а Покотилов подорвался на собственной бомбе, потому что он как раз снаряжал ее в номере гостиницы перед терактом, да и конструкция детонатора у него была сделана через задницу… Одним словом, действия следующие: светошумовая граната в окно, следом, в случае оказания вооруженного сопротивления, дымовушка с «черемухой» – и вперед, на штурм. Только вот досада – в группе силовой поддержки ни одного бойца с альпинистской подготовкой (такие дикие времена), а особая штурмовая рота только приступила к тренировкам. Ломиться можно было только через дверь, или лезть в окно по лестнице, тем более что главная комната, в которой злодеи проводят свое совещание, имеет выступающее на улицу окно-фонарь.

На том и порешили.

Когда стало известно, что все птички уже в клетке, группа захвата выступила на дело, тем более что от Петропавловки до дома номер 31 по улице Жуковского всего четыре версты, как говорится, по спидометру. Даже на конной тяге – не более четверти часа ходу. Стучать в дверь с сакраментальной фразой «вам телеграмма» никто не стал. Просто дюжий полицейский унтер, отслуживший срочную в гвардейских гренадерах, привстал в пролетке и сначала бросил в центральную секцию фонаря крупный камень, а потом поданную напарником светошумовую гранату. Звон рушащихся на мостовую стекол потонул в оглушительном хлопке взрыва. Вспышка внутри от взрыва была такая, что все уличные зеваки, остановившиеся поглазеть на это дело, на какое-то время «словили зайчиков» и выпали в осадок.

Группы захвата вломились в квартиру сразу с трех сторон – высадив домкратами двери парадного и черного хода, а также по раскладной приставной лестнице через начисто выбитое взрывом окно. Полицейские-штурмовики, помимо своих обычных мундиров, были экипированы мотоциклетно-автомобильными очками-консервами и влажными повязками-банданами, закрывающими рот и нос, а также грубыми кожаными перчатками. Фантасмагорическое зрелище! Применять «слезогонку» не потребовалось, потому что все присутствующие в большой комнате, где Азеф и Савинков совещались со своими подручными, мало того что были контужены и дезориентированы, но еще и жидко обделались. И из-за этого в квартире воняло не только сгоревшим магнием, но и человеческим дерьмом.

Руководители операции, следственная группа из бывших сотрудников охранки, Зубатов и Мартынов входили в квартиру последними, когда задержанные уже были выложены на полу в рядок мордами вниз, со скованными за спиной руками. Отдельно, рядом, лежало тело старушки Ивановской, являвшейся экономкой террористической группы.

– Не выдержало сердце, Евгений Петрович, – вздохнул командовавший штурмовиками полицейский фельдфебель, – уж больно сильный состав вы намешали.

– Ничего, Акимыч, – вздохнул Мартынов, – на войне, как и на море, всегда неизбежны случайности. Тот, кто взялся кидать бомбы или пособничать бомбометателям, всегда должен быть готов к тому, что его самого взорвут или пристрелят к чертовой матери.

– А рази ж мы на войне, господин поручик? – спросил фельдфебель.

– На войне, Акимыч, на войне, – ответил Мартынов, – Только там, в Маньчжурии, фронт с японцами, а тут с террористами. И непонятно, где тяжелей. Ясно?

– Так точно, вашбродь, – бодро откликнулся фельдфебель, – совершенно ясно.

Тем временем Зубатов подошел к распластавшемуся на полу Азефу, слегка ударил его в толстую щеку носком лакового ботинка и, пригнувшись, произнес:

– Ну, Толстый, [141] вот мы и свиделись. Привет тебе от господ Рачковского и Лопухина. Помнишь таких? Ну ничего, как встретишься с ними на очной ставке, так сразу вспомнишь. А теперь извиняй, если что, потому что теперь-то пришел к тебе настоящий амбец…

 

 

Часть 15

И СНОВА ЦУСИМА

 

Мая 1904 года

Порт-Артур

Бронепалубный крейсер 1-го ранга «Аскольд»

Командующий Тихоокеанским флотом вице-адмирал Степан Осипович Макаров

 

Оркестры рыдают «Прощание славянки», во всех храмах священники, размахивая кадилами, служат молебны, прося Всевышнего помочь русскому воинству во одолении супостата, толпы зевак на набережной размахивают картузами и платочками, глядя на грузные броненосцы, выходящие на внешний рейд. Раз, два, три, пять, семь. Вся линейная эскадра, все семь эскадренных броненосцев 1-го ранга, исправив повреждения, полученные в первый несчастный день войны, выходит в море, чтобы нанести японцам встречный визит вежливости. Это их звездный час. Пройдет еще немного времени – и они вымрут, как вымерли мамонты и динозавры, а их место на морях займут еще более монструозные потомки «Дредноута», замыслы о котором уже бродят в головах кораблестроителей и адмиралов. Очень заманчивая идея – получить ощетинившийся крупнокалиберными орудиями корабль, настоящую плавучую крепость, которая и в одиночестве будет сильнее целой эскадры таких вот броненосцев.

Такие же ленивые и неповоротливые, как и броненосцы, следом за линейной эскадрой на внешний рейд выходят «сонные богини» – бронепалубные крейсера «Диана» и «Паллада». От крейсеров, правда, там одно название. Непонятные корабли непонятного назначения. Они слишком медленны, чтобы убегать от сильнейшего или догонять слабейшего, и в тоже время слишком слабые броней и орудиями для того чтобы драться, если убежать не удалось. Воевать на «сонных богинях» можно только против папуасов, у которых самый сильный корабль на флоте – это тридцативесельная пирога… Впрочем, и «богиням» в предстоящем сражении найдется дело. Они вполне смогут блокировать незащищенное побережье, гонять японских рыбаков и каботажников, или при случае обстрелять из своих «шестидюймовок» какой-никакой местный порт. Правда, полноценно применять эти корабли для террора побережья мешает отсутствие нормальных шестидюймовых фугасов и недостаточный угол возвышения орудий.

Самым последним на «Новике» под адмиральским флагом идет командующий флотом вице-адмирал Макаров. На внешнем рейде эскадру уже ждут крейсера «Аскольд», «Баян», а также корабли из будущего – «Адмирал Трибуц» и «Быстрый». Пока адмирал планирует подняться на мостик «Аскольда», но как только берег скроется за горизонтом, он перенесет свой флаг на «Адмирала Трибуца». На сердце у Макарова неспокойно. На последнем перед походом совещании Павел Павлович Одинцов сказал ему, что, как подсказывает ему политический опыт, как раз назрел момент для вмешательства в эту войну британцев. Все зависит от того, насколько высоки в этом деле ставки для британской элиты и чем они готовы рискнуть для спасения своих японских клиентов от поражения. Войны они, мол, ни в каком разе не выиграют, но крови от этого вмешательства может пролиться еще немало. В первую очередь японской и британской крови, но и русской тоже. Именно поэтому, уходя в поход на Цусиму, каперанг Карпенко оставил для самообороны своей базы два малых корабля «Иней» и «Мороз», а также подводный корабль «Иркутск». [142]

Сказать честно, по совокупности всех его свершений (один разгром японского флота чего стоит), каперангу Карпенко давно пора давать контр-адмирала, вкупе с Георгием 3-й степени или Владимиром с мечами; да только медлит пока государь, чего-то ждет. Может, его смущает полуавтономный статус особой эскадры, хотя при всем при том майор Новиков человек не менее (но и не более) достойный, при конвертации чинов из федеральных в имперские был сначала произведен в подполковники, а затем и в полковники. Так ему и до генерал-майора уже недалеко. А Карпенко, получается, как это издавна водится на Руси, или обошли чином, или бумага на производство затерялась в канцелярских хитросплетениях. По завершении этого похода Макаров собирался непременно отправить государю рапорт, упомянув в нем о заслугах всех отличившихся офицеров, включая и Сергея Сергеевича Карпенко.

На палубе «Аскольда» командующего флотом, перешедшего с «Новика», уже ждали неизменные контр-адмирал Рейцейнштейн и каперанг Грамматчиков, к которым Макаров, сделав «Аскольд» своим флагманом, уже привык. На мостике «Баяна» у Вирена ему было неуютно, как на плавучей тюрьме. У этого держиморды, мелочного, как еврейский меняла, на корабле были замордованы не только матросы, но и офицеры, особенно младшие. Жить бы ему на семьдесят лет раньше, во времена достославного Николая Павловича и палочной дисциплины – ходил бы господин Вирен, как говорят потомки, в передовиках производства и отличниках боевой и политической подготовки. А в нынешние просвещенные времена всеобщего гуманизма поддерживать такое как-то уже и невместно – все равно что дружить семьями с графом Дракулой. И об этом человеке тоже надо позаботиться, чтобы он перевелся куда-нибудь подальше с Тихоокеанского флота. Ему бы не боевым кораблем командовать, а каторжной тюрьмой где-нибудь во глубине сибирских руд.

Тем временем каперанг Грамматчиков, как положено, отдал адмиралу рапорт и в конце добавил:

– Есть связь с «Адмиралом Трибуцем», Степан Осипович. Сергей Сергеевич докладывает, что к походу и бою они тоже готовы. Ждут ваших указаний.

– Передайте ему, что все идет по плану, – ответил Макаров, – «Адмирал Трибуц» и «Быстрый» в головном дозоре, за ними двумя колоннами наши броненосцы и крейсера, отряды миноносцев во фланговом охранении. Курс зюйд, экономическая скорость десять узлов. Эх, надо бы двенадцать, но «Севастополь» у нас хромоногий. Для него двенадцать – это почти полный ход. Ну что, господа, помолясь Николе Угоднику, покровителю мореплавающих, поднимемся на мостик и начнем, что ли, помаленьку?

– Начнем, Степан Осипович, – ответил Рейцейнштейн, пробормотав короткую сухую молитву, – и, как говорит в таких случаях Сергей Сергеевич, кто от нас не спрятался – я не виноват.

– А ведь и в самом деле, Николай Карлович, – задумчиво произнес адмирал Макаров, – после того погрома японского флота, который устроили господа потомки, наша эскадра, даже без учета возможных подкреплений, оказывается сильнейшей во всех окрестных морях. И даже если, собственно, вмешаются британцы, такой вот парадокс, то даже без учета мощи наших потомков они все равно окажутся слабейшими. Просто при помощи потомков мы их разобьем играючи, почти без потерь, а без нее нам придется немало исхитриться и попотеть, а кроме того, пролить немало нашей русской крови.

Адмирал Макаров с высоты мостика оглянулся назад, на корабли эскадры, вытягивающиеся в две кильватерные колонны, на тающий в туманной дымке берег с его знаменитыми Электрическим утесом и Тигровой горой, потом вздохнул и задумчиво добавил:

– Но впрочем, господа, потомки нам тоже люди не чужие, так что, пожалуй, сочтемся. В какой-то мере мы – это они, а они – это мы.

 

* * *

 

То же самое время

Там же. БПК «Адмирал Трибуц»

Капитан 1-го ранга Карпенко Сергей Сергеевич

 

Мы с «Быстрым», разойдясь миль на пятьдесят, идем головным дозором впереди флота. При наших возможностях идти без дымов и в маскировочной окраске мы тут любого врага обнаружим задолго до того, как он сам сможет нас увидеть. Так что мы идеальный головной дозор, который способен не только обнаружить противника и сообщить о нем главным силам, но при случае догнать и растерзать встречный крейсер вражеского головного дозора. Ночью или при плохой видимости наш оппонент даже не успеет понять, что его убивают.

У японцев из боевых кораблей осталась только недавно построенная «Цусима» с недообученным экипажем. Символичное название, причем даже дважды – в той, нашей, истории оно символизировало поражение России, а в этой будет означать разгром Японии. Из этого же следует, что встречный вражеский крейсер может оказаться только британским. А это очень нехорошо, потому что между Россией и Британией нет состояния войны и топить британца при случае нам придется так, чтобы никто ничего не узнал. И не топить тоже нельзя – мы все прекрасно понимаем, что англосаксы соблюдают правила только тогда, когда им это выгодно. То есть внезапное нападение без объявления войны на ничего не подозревающего оппонента – для них не преступление, а всего лишь законная хитрость. Так они мыслят сами [143] и тому же научили своих клиентов-японцев.

Таким образом, этот поход, так сказать, есть наш последний и решительный бой. Или мы окончательно сломаем японца до того, как англосаксы все же решать вмешаться, или все переходит в затяжную возню «тяни-толкай», какая была тут в прошлой истории, только пятью этажами выше. А так все точно то же самое. Тут Павел Павлович напомнил нам одну историю – о том, как в пятидесятом году (тысяча девятьсот, разумеется) коммунистические северные корейцы воевали с буржуазными южными под предводительством своего солнцеликого вождя Ким Ир Сена. Тогда северяне тоже почти победили своих оппонентов, загнали их на крайний юг и уже готовились отмечать триумф идей чучхе, как вдруг у них в тылу высадился так называемый ООНовский [144] десант, а на самом деле объединенные силы США, Великобритании, Новой Зеландии и Австралии. В результате разгромленными на том этапе оказались уже северокорейские войска, а война затянулась еще на три года.

Есть у нас с тов. Одинцовым жуткое предчувствие, что и здесь англосаксы попробуют провернуть нечто подобное, только труба будет пониже и дым из нее пожиже. Ну нет у них сейчас таких ресурсов, какие были в пятидесятом, когда после только что выигранной мировой войны в их распоряжении имелся огромный флот, натренированная армия и огромное количество военного имущества, вооружений и боеприпасов, оказавшихся излишними в борьбе с германскими фашистами и японскими милитаристами.

 

* * *

 

Мая 1904 года, вечер

Санкт-Петербург

Петропавловская крепость, каземат для особо опасных

Дора Бриллиант, революционерка, террористка, еврейка и жертва режима

 

Почему вокруг меня эта грязь, эта мерзость – эти решетки, облезлые стены, железные нары, тяжкий запах? Где я? Неужели в тюрьме?! Нет, наверное, я в аду. Я не должна была остаться в живых. Это ад, несомненно. Но почему это жуткое место загробного мира так настойчиво навевает мысли о тюремных казематах? И черти поразительно не похожи на прислужников Сатаны. Они похожи на тюремных надзирателей…

Смутно вспоминаю все, что произошло. Но, наверное, что-то выпало из моей памяти, потому что саму операцию я не помню. Мы обсуждали детали предстоящего покушения, собравшись на конспиративной квартире. Он был хорош, этот Савинков… В нем ощущалась какая-то дерзость и бесшабашность, но в то же время трезвость и рассудительность. Объясняя нам нашу задачу, он был как-то по-особенному возбужден. Какая-то темная гипнотическая энергия хлестала из его глаз, заражая всех нас. Он был злым и веселым, и что-то демоническое, потустороннее проглядывало в его облике. Он обладал неким необъяснимым даром, что заставлял беспрекословно слушаться его, даже не пытаясь возражать или высказывать свое мнение. Мы все слушали его и безоговорочно с ним соглашались. Мы даже поверили в то, что руководитель всей нашей боевой организации Евно Азеф является предателем и провокатором и что от него нужно скрывать нашу истинную цель, которую Савинков до последнего момента отказывался называть. Мол, если тот и в самом деле провокатор, то он тут же наведет на нас полицию, и тогда мы никаким образом не сможем выполнить нашего великого предназначения…

А мне в это время было страшно и радостно одновременно. Ведь мне отводилась во всем этом деле главная роль. Я должна была погибнуть, но не просто так, а заключив в объятия свою жертву. Когда мне об этом сообщили, смертный холод разлился по моим конечностям, в то самое время как сердце, замедлив свои удары, билось сильно, горячо и торжественно… Ведь я сама этого хотела! Я не смогла обнять своего любимого в тот момент, когда непроизвольно сработавшая бомба разорвала его тело, так пусть в миг своей кончины я обниму одного из этих царских палачей, чтобы унести его с собой в могилу....

Я сама просила дать мне подобное задание, и Савинков мне обещал, но я почему-то ему не особо верила. Наверное, он, как и все руководство нашей организации, считал, что я не совсем готова. И я старалась доказать, что я достойна этой чести и смогу это сделать – принести себя в жертву революции. И вот наконец это свершилось! Они там, наверное, обсуждали и прикидывали, можно ли и вправду мне доверить это дело… И все-таки моя кандидатура явилась наилучшей. Выходит, вся моя работа была не зря. Я доказала свою преданность революции, и теперь мне доверяют безоговорочно.

После того как я, чуть побледнев, решительно кивнула в ответ на испытующий взгляд Савинкова, он и сообщил имя жертвы.

–Кто?! – переспросила я его одним лишь шевелением губ.

– Сам император Николай II… – в тишине торжественно ответил он, – гордись, Дора, ты войдешь в историю.

Я задохнулась от восторга при мысли о том, что мне предстоит подорвать вместе с собой русского царя, вечного угнетателя и палача нашего народа. Подвиг, что непременно будет запечатлен на скрижалях истории! Умереть, забрав с собой в небытие кровавого сатрапа и народного мучителя! Привыкая к этой мысли, я ощущала мелкую дрожь во всем теле, что никак не желала униматься. Товарищи смотрели на меня с таким уважением и таким дружеским участием, с такой любовью, что я едва сдержалась, чтобы не расплакаться от умиления и нежности к ним, ставшим моей семьей, вдохнувшим в меня уверенность в себе и открывшим мне смысл моего существования…

Я слушала, как Савинков своим уверенным, хорошо поставленным голосом, наполненным страстью и силой, объяснял мне, что я должна делать. Он очень хорошо объяснял – само строение его фраз вызывало во мне восхищение, заставляло непроизвольно тянуться к этому человеку; казалось, он обладал магнетическим даром.... А в моей голове, усиливая значимость произносимых им слов, торжественным фоном звучали фанфары… Это будет твой главный выход, Дора Бриллиант! И ты блестяще исполнишь свой номер в этом представлении – ради него ты и жила все эти годы… Ты сделаешь это на благо народу, во имя справедливости, и товарищи будут произносить твое имя с трепетом и благоговением.

План Савинкова выглядел следующим образом – меня опояшут взрывным устройством и я под видом просительницы должна буду вплотную приблизиться к царю. Есть такой дурацкий обычай, позволяющий подданным подавать прошения прямо в руки монарху. Затем, якобы в порыве чувств, мне нужно будет броситься к императору и обхватить его так, чтобы он не смог сразу вырваться. И именно эти объятия приведут в действие взрывной механизм, потому что для того, чтобы нательная бомба взорвалась, потребуется широко развести в стороны руки …

В комнате стояла тишина, в которой звучал лишь голос Савинкова. Товарищи не сводили с него глаз. Лишь изредка я ловила на себе их взгляды – они словно заранее прощались со мной, и в то же время старались ободрить. Но смерти я не боялась, я боялась лишь того чувства боли, которое, наверное, возникнет хоть на короткий момент. Хоть все уверяли, что почувствовать человек ничего не успевает, я в этом сомневалась. В том же, что я не отступлю и не передумаю в последний момент, у меня сомнений не было. Собственно, к чему мне была вся эта никчемная жизнь? Я вообще удивлялась, как тысячи людей могут проживать свои дни в какой-то мелкой суете, без смысла, без идеи, без жертвенности. Точно черви, копошащиеся в земле! Ничего, настанет такое будущее, когда сердце каждого будет объято великой идеей, люди будут идти в ногу и ощущать свое нерушимое единство… Наверное, борьба закончится еще не скоро. Но даже тогда, когда она закончится – лет, наверное, через сто или двести – люди уже будут другими. Они будут жить светлыми идеалами, культивируя равенство, братство и справедливость, и навсегда оставят свое бессмысленное копошение поодиночке в жалких попытках хоть немного улучшить свою жизнь…

И вот теперь, находясь в этой камере, я пыталась вспомнить все, что предшествовало моему попаданию сюда. Очень медленно в голове прояснялось. С раздирающей болью пришло осознание, что никакого дела не было. Не было! Мы не успели. До покушения нам предстояло собраться еще неоднократно, кроме того, нужно было изготовить бомбу и продумать конкретный план действий. «Они» взяли нас прямо там, на конспиративной квартире, когда туда зашел Азеф проверить нашу готовность к покушению на Плеве… К тому делу мы тоже готовились, но как-то не всерьез. Видимо, Азеф и в самом деле был предателем и, заметив эту несерьезность, решил сдать нас полиции.

В какой-то момент я осознала, что это и вправду одиночная тюремная камера, а вовсе не ад… А похожий на Сатану господин – вовсе не Князь Тьмы, а следователь охранки господин Мартынов. Правда, он упорно говорит о том, что он не имеет отношения ни к охранке, ни к жандармам, ни даже к Департаменту полиции (святая истинная правда), а служит в какой-то там имперской безопасности. Сначала я ему не верила, и, как оказалось, зря. У царя и вправду появились новые кровавые цепные псы, по сравнению с которыми все прежние ничего не значат, потому что главный над ними служит самому Сатане. Он все знает, он все видит, он с беспощадной точностью угадывает мои болевые места. Впрочем, этот факт меня не утешает, а, скорее, наоборот. Оставаясь одна, я начинаю тихонько завывать, царапая ногтями обшарпанную стену. Мучительные воспоминания снова и снова встают передо мной с беспощадной ясностью…

Итак, конспиративная квартира, первое собрание в присутствии Азефа, посвященное планированию фальшивого покушения на Плеве… Армагеддон начался внезапно. Последнее, что я помню – это ослепительная вспышка и оглушительный грохот, расколовший череп. Дикие вопли, мечущиеся силуэты, чьи-то грозные выкрики… Не могу сказать, почудилось мне это или нет, но на мгновение передо мной возникли глаза Савинкова – круглые, полные ужаса и изумления, какие-то разом посветлевшие, словно в них выжгли все разумное. А потом я провалилась в какую-то глубокую бездну. Очнулась я уже здесь, в камере, мокрая с ног до головы и в одной грубой рубашке на голое тело…

Как же так получилось, что нас взяли? Кто предатель? Неужели… неужели Азеф?! Но кто-то выдал нас, иначе у нас бы все получилось. Выходит, Они все знали заранее и «пасли» нас…

Мне было тяжело примириться с мыслью, что моя карьера в терроре, скорее всего, закончилась – причем закончилась вот так, бесславно. Мне не пришлось уйти ярко и символически, забирая с собой жизнь кровавого самодержца… Теперь мне предстоит гнить в этих казематах неизвестно сколько, а в конце меня ждет виселица… И народ – тот народ, на благо которого я собиралась положить свою жизнь – будет проклинать меня и плевать в мою сторону… Несчастный, темный, обманутый народ! Народ, что терпит издевательства над собою и продолжает возносить своего жестокого, равнодушного к его нуждам царя…

Я тихонько подвывала, лежа на своей жесткой, холодной койке. Перед глазами плыл серый туман. И там, в этом тумане, мне брезжило зловещее видение – виселица, и на ней мое висящее раскачивающееся тело… Как же так, Дора Бриллиант? Твой номер не получился. Кто-то подрезал подпруги коню революции… Ни за грош теперь сгинешь ты, и с тобою вместе пропадет твое блистательное имя… Не героиней будешь ты в умах людей, а подлой заговорщицей и убийцей, что пошла против своей Родины…

Где ты, мой любимый? Почему я не слышу тебя, не чувствую тебя рядом? Тебе хорошо – ты уже Там. Для тебя не было вонючей камеры, допросов, очных ставок, брезгливых взглядов и тумаков надзирателей – всего того, что ожидает меня. За что мне такая доля? Ведь пламень любви к народу всегда горел в моем сердце. Ведь ради блага своей страны я с радостью шла на смерть! Проклятый предатель! Это Азеф, несомненно. Он, наверное, на воле сейчас, проматывает свои тридцать сребреников…

Я задыхалась от возмущения и отчаяния. Досада и душевная боль раздирали меня. Мне