Санкт-Петербург, Набережная реки Фонтанки, дом 6

Императорское училище правоведения [154]

Инженер-оружейник капитан Владимир Григорьевич Федоров (30 лет)

 

В этот день поначалу все шло как обычно. После завтрака я неспешным шагом вышел из дома и направился на службу в оружейный отдел Главного артиллерийского управления. Через Троицкий мост идти тут было где-то две версты; погода стояла отличная, светило неяркое солнце и легкий юго-восточный ветерок морщил темную, если смотреть с моста, невскую водную гладь. И за всем этим благолепием как-то забывалось, что где-то далеко идет война, в воздухе рвутся очереди из шрапнелей, и ведут эту войну офицеры-артиллеристы, носящие такие же мундиры, как и тот, что надет сейчас на мне.

В последнее время новости, приходящие из Маньчжурии, неизменно радуют позитивным настроем. Наша славная армия побеждает и шаг за шагом оттесняет врага дальше и дальше в Корею – к тем местам, где в самом начале войны высадились первые японские солдаты. Разгром японской армии на реке Ялу привел нас всех в приподнятое настроение. Впрочем, этой победе радовались не только профессиональные военные вроде меня и моих сослуживцев, но и простые петербуржцы, устроившие по этому поводу настоящее народное гуляние.

Но, правда, у некоторых из нас радость была недолгой. Вслед за известием о победе пришла резкая телеграмма от наследника-цесаревича Михаила Александровича, подвергшего принятую нами в артиллерии французскую систему «один калибр, один снаряд» самой разгромной критике. Оказалось, что сражением на Ялу руководил не командующий Восточным отрядом генерал Засулич, а отстранивший его от командования наследник-цесаревич Михаил Александрович. Именно практическое применение выявило все недостатки и однобокость придуманной французами системы. Хороша она была только против открыто расположенного противника, удаленного от батарей не дальше, чем на пять верст. Именно столько шрапнельный снаряд может пролететь за то время, пока до конца сгорит трубка порохового замедлителя. В противном случае, если противник находился дальше этого рубежа, шрапнельный снаряд разрывался преждевременно. Тогда трубку приходилось ставить на удар, то есть шрапнельный снаряд использовался как снаряженная черным порохом граната, имеющая крайне слабое осколочное воздействие [155] на противника. Кроме того, отмечалось, что пушечными снарядами, летящими по настильной траектории, никак невозможно поразить цели расположенные позади естественных препятствий, на обратных скатах высот, в глубоких оврагах, а также искусственных рвах и окопах. Была затронута и близкая мне тема стрелкового оружия. Его императорское высочество раскритиковали тяжелую тупоносую пулю к винтовке Мосина за плохую настильность траектории, а «Наставления по стрелковому делу» – за сохраненную в них рекомендацию по ведению залпового и навесного заградительного огня в ущерб стрельбе с индивидуальным прицеливанием. Великий князь назвал такую стрельбу напрасным переводом патронов.

Вывод из всего этого был простой. Во-первых – тот, кто вводил французскую систему, либо дурак, не понимающий того дела, которым занимается, либо предатель. Во-вторых – трехдюймовая пушка в пределах своей компетенции очень хороша, но к ней нужен не только шрапнельный снаряд, но и осколочная граната, а также снаряды специального назначения – такие как дымовой, осветительный и так далее. В-третьих – для поражения целей, недоступных настильному пушечному огню, необходимо разработать орудия крупного калибра до шести дюймов включительно, способные посылать фугасные гранаты по крутой навесной траектории, а также легкие переносные мортирки, которые смогут действовать непосредственно из боевых порядков пехоты. В-четвертых – наследник-цесаревич потребовал срочно разработать для винтовки Мосина патрон с остроконечной пулей оживальной формы и внести изменения в стрелковые «Наставления», чтобы взводным и ротным командирам было неповадно заниматься напрасной тратой боеприпасов.

Начальник нашего управления, Великий князь Михаил Николаевич, старейший из ныне живущих Романовых, от кого-нибудь другого такого обращения, разумеется, не стерпел бы. Но наследник-цесаревич, несмотря на свою молодость (а он на четыре года моложе меня), относительно простых смертных стоял особняком. Что не позволено быку, то вполне разрешено Юпитеру, поэтому положить под сукно эту телеграмму было крайне затруднительно. Но та телеграмма была еще цветочками. Через три недели после нее к нам в ГАУ приехал фельдкурьер из Порт-Артура и привез большой пакет, запечатанный личной печатью наследника-цесаревича.

Был в том пакете подарок и для меня – несколько штук тех самых трехлинейных патронов с остроконечной пулей оживальной формы для винтовки Мосина. И хоть клеймо на донце гильзы с названием завода и годом выпуска было кем-то старательно затерто наждаком, несло от этих патронов чем-то таки потусторонним. Одна только стальная гильза, покрытая особым составом (вместо привычной латунной или медной) наводила на мысль, что есть где-то место, где такие патроны с остроконечными пулями производятся даже не сотнями тысяч, а миллионами и десятками миллионов. Переделав на Сестрорецком заводе на нескольких винтовках патронники под патрон с остроконечной пулей, мы начали процесс копирования и испытания новых патронов. Не скажу, что дело двигалось быстро, но особых затруднений не было, за исключением состава для покрытия гильзы. Но после того, как к этой работе подключился Дмитрий Иванович Менделеев, мы надеялись в самый ближайший срок дать России дешевый и по-настоящему массовый патрон для винтовки Мосина.

Между тем я много раз думал о загадке происхождения этих патронов – они, несомненно, имели прямое отношение к коренному перелому в ходе войны, который внезапно начался пару месяцев назад. Газеты тогда писали о каком-то таинственном отряде кораблей – что эти корабли, присоединившись к русской эскадре, всего за одно сражение уничтожил весь японский флот, о таинственных и страшных бойцах со светящимися в темноте глазами, которые побеждают, даже выступая ротой против полка. И однажды меня осенило. Вот она – разгадка потребности в дешевом и массовом патроне. Если эти суперсолдаты действительно вооружены автоматическим оружием вроде принятой на вооружение в Дании винтовки Мадсена, то это может объяснить их необычайную эффективность в бою. И в тот момент меня буквально захватила мысль о том, что русской армии тоже необходимо автоматическое оружие, которым можно вооружить хотя бы охотничьи команды пехотных полков. Самым простым было бы переделать в автоматическую уже принятую на вооружение винтовку Мосина – так что именно этим я и занялся со всем возможным пылом, на время забыв о таинственных пришельцах, по информации из тех же газет, осевших на бывшей японской маневровой базе на островах Эллиота.

Но так получилось, что эти пришельцы сами нашли меня… Случилось это как раз сегодня, по дороге на службу. У поворота с Каменноостровского проспекта на Кронверкскую набережную, прямо перед Иоанновским [156] мостом меня поджидал молодой человек, затянутый в черный флотский мундир с погонами капитана по Адмиралтейству. Дополняли картину красный анненский темляк на кортике и Владимир 4-й степени с мечами на мундире. Ну и, если присмотреться, можно заметь пронзительный взгляд серых глаз, проникающих в душу подобно тому, как Х-лучи Вильгельма Рентгена проникают в человеческое тело.

– Здравия желаю, Владимир Григорьевич, – обратился он ко мне, – разрешите представиться – капитан Службы Имперской Безопасности Евгений Петрович Мартынов. Имею к вам служебное дело государственной важности.

После этих слов по спине у меня пробежал невольный холодок. Имперская безопасность была организацией молодой, но уж очень страшненькой. Сразу после своего образования она объявила войну террористам и вела ее без всяких правил. Папенькины знакомые рассказывали, что еще неизвестно кто страшеннее – террористы или те, кто взялись с ними бороться. Говорят, что когда пару недель назад они брали явочную квартиру террористов, где сошлись главари, то сначала бросили туда через окно бомбу, а потом ворвались внутрь и всех арестовали. Только непонятно, кого там можно было арестовывать после взрыва бомбы – разве что трупы. От нашей квартиры в Училище Правоведения до Жуковского не будет полутора верст, дело происходило вечером – и грохот взрыва, похожий на низкий разрыв шрапнельного снаряда, я слышал своими собственными ушами.

– Очень приятно, Евгений Петрович, – осторожно ответил я, – позвольте осведомиться – какого рода дело вы ко мне имеете?

– О делах государственной важности не говорят посреди улицы, – назидательно ответил мой собеседник, – извольте пройти со мной, и тогда вы все узнаете.

И господин Мартынов непринужденно так показывает в сторону Петропавловской крепости, в которой эта имперская безопасность с момента своего образования и угнездилась. И хоть я не чувствовал за собой никакой вины, от того предложения мне стало как-то не по себе.

Заметив мои колебания, капитан Мартынов хмыкнул и сказал:

– Да не бойтесь вы, Владимир Григорьевич! Это совсем не арест. Просто у нас к вам есть очень важное дело, которое, как специалист, можете сделать только вы, и в то же время настолько секретное, что его ни в коем случае нельзя выносить наружу. Отбросьте все эти колебания и идемте. У нас впереди очень длинный и весьма интересный для вас разговор.

Ну, я и пошел; и, скажу вам, ни разу об этом не пожалел…

 

* * *

 

Полчаса спустя

Санкт-Петербург, Петропавловская крепость, Государев бастион

Инженер-оружейник капитан Владимир Григорьевич Федоров (30 лет)

 

Вот так я почти добровольно попал туда, куда многих иных привозят в закрытых полицейских фургонах под конвоем казаков. Часовой под Иоанновскими воротами отдал нам честь – и мы прошли на территорию Иоанновского равелина. Там, внутри, на мощеном камнем дворе, рота обнаженных по пояс солдат под командой зверовидных инструкторов в незнакомой мне пятнистой форме черно-зеленого цвета занималась какими-то странными для неопытного взгляда гимнастическими упражнениями. [157] Было похоже на то, что эти солдатики вместо обычной для русской армии шагистики разучивают приемы из новомодного джиу-джитсу. Только вот было видно, что в отличие от шарлатанов, обещающих за десять уроков сделать из любого сопляка непобедимого воина, инструкторы в пятнистых мундирах и черных беретах это дело действительно знают; и пусть не за десять, а за тысячу занятий они своего добьются.

Миновав двор Иоанновского равелина, мы прошли Петровскими воротами и свернули в сторону Государева бастиона. По дороге Евгений Петрович, который чтобы успокоить меня, немного рассказал о своей службе, тем самым взяв на себя обязанности Вергилия.

– Вы, Владимир Григорьевич, – говорил он, – не путайте нас, пожалуйста, с охранкой или жандармами, даже несмотря на то, что Охранное отделение целиком вошло в состав нашей службы, в которую также вступило немало бывших офицеров ОКЖ…

– Постойте, Евгений Петрович, – сказал я, проходя под гулкими сводами Петровских ворот, – как же так получается, что люди у вас служат все те же, из охранки и жандармерии, но вы просите вас с ними не путать? Сами-то вы из каковских будете?

Господин Мартынов немного помолчал, а потом ответил:

– Сам я буду с островов Эллиота, а если точнее, из две тысячи семнадцатого года. Еще совсем недавно я был старшим лейтенантом Федеральной Службы Безопасности России. На ваши деньги это поручик. Капитаном, как у вас тут говорят, меня поздравил уже здесь государь Николай Александрович за успешное начало службы Империи…

Немного помолчав и оценив мою реакцию (я просто рот раскрыл и растерянно моргал), капитан Мартынов невозмутимо продолжил:

– Что же касается нашей службы, то у нее совсем иные задачи, нежели у охранки. Мы устраняем угрозы безопасности Российской империи – без различия того, откуда они исходят: от террористов всех мастей, местных доморощенных революционеров, агентов влияния и шпионов иностранных держав, действий жаждущего власти крупного капитала или дурости отечественных чиновников всех уровней. А дурость может заключаться и в чрезмерном держании и непущании, в то время как ситуация требует как минимум прислушаться к мнению здоровой части общества. Вот и приходится нам думать над тем, как вскрывать нарывы на теле общества и врачевать раны, ибо эта угроза, возможно, страшнее всех остальных вместе взятых. Но это, Владимир Григорьевич, совсем не по вашей части. А по вашей части то, что одной из угроз является общая технологическая и промышленная отсталость Российской империи, и для того, чтобы ее ликвидировать, как раз и нужны такие талантливые люди как вы. Да мы, собственно, уже пришли, прошу…

С этими словами капитан Мартынов, не обращая внимания на отдавшего честь очередного часового, открыл массивную металлическую дверь каземата замысловатым ключом. Несмотря на то, что эта дверь была толщиной не менее двух дюймов и имела немалый вес, открылась она хоть и с натугой, но без малейшего скрипа. А там, внутри, на большом столе, застеленном брезентом, как хищные звери в клетке, прикладами к нам лежали… я сразу даже затруднился, как их назвать. На привычные винтовки (даже на автоматическую винтовку Мадсена) эти образцы оружия походили очень мало, и вообще выглядели как изделия сумасшедшего ученого из фантастического романа. Единственное, что было понятно – что это именно автоматическое оружие, предназначенное для того, чтобы буквально осыпать противника целым ливнем пуль. Об этом говорили большие патронные магазины (как на винтовке и пулемете Мадсена, только примыкаемые снизу, а не сверху), а также металлическая на вид лента с патронами, вставленная в образец, который должен был быть пулеметом. В отличие от пулеметов «Максим», установленных на громоздкие лафеты трехдюймовых пушек, этот пулемет был поразительно небольшим и компактным, пригодным к переноске на поле боя одним-единственным солдатом.

– Ну что, Владимир Григорьевич, – спросил у меня капитан Мартынов, – каковы ваши впечатления?

Впечатления у меня были из разряда тех, что не описать словами – уж очень сильно меня увлекла смертоносная красота представленного оружия, особенно опирающегося на короткие сошки пулемета, который, казалось, в любую секунду готов открыть огонь, а остроконечные патроны в ленте выглядели будто оскаленные в угрозе зубы Зверя. Если напрячь воображение, то можно представить, как солдаты, лежащие за этими стреляющими машинками, одну за другой косят бесчисленные японские цепи, как растут горы вражеских трупов, и как враг отступает, захлебнувшись в собственной крови.

– Это невероятно! – произнес я с дрожью в голосе, – скажите, Евгений Петрович, а мне можно подойти поближе и потрогать Это своими руками?

– Разумеется, можно, Владимир Григорьевич, – ответил капитан Мартынов, – для этого я вас и пригласил. Но только для начала давайте я прочитаю вам некоторую вводную лекцию, совмещенную с наглядной демонстрацией?

В ответ на это предложение я только кивнул. Происходящее виделось мне как исполнение самой сокровенной мечты. Совсем недавно я мечтал увидеть такое оружие хоть одним глазком – и вот мечты мои сбылись.

Капитан Мартынов взял со стола карабин, с виду почти не отличающийся от обычного карабина Мосина.

– Вот, – сказал он, – настоящий раритет. Самый древний из всех образцов, наиболее близкий к имеющимся у вас образцам оружия. Нашелся на одном из наших кораблей в качестве оружия часового, стоящего на посту №1, при боевом знамени. Везли вообще-то в подарок государю Николаю Александровичу, но он в последнее время совершенно охладел к стрельбе и попросил, чтобы мы использовали его по своему усмотрению, но только никого не убивали. И правильно, убивать будут его дети. Итак, знакомьтесь – самозарядный карабин Симонова, год рождения тысяча девятьсот сорок четвертый, принят на вооружение в сорок девятом. Неотъемный магазин на десять патронов, при открытом затворе, так же как и винтовка Мосина, снаряжающийся из пачек специальными патронами для автоматического оружия калибра три линии с укороченной на четверть гильзой. Прицельная дальность – одна верста, эффективная дальность стрельбы – двести саженей. Возможности автоматического огня не имеет. По предварительной оценке, подразделение, перевооруженное с винтовок Мосина на карабины Симонова, потеряв в дальности стрельбы, сможет втрое увеличить плотность огня на средних дистанциях боя, когда противник уже видим совершенно отчетливо. В пехоте данный карабин использовался до конца пятидесятых годов, в артиллерии и прочих войсках, не ведущих стрелковый бой, до конца восьмидесятых. В начале двадцать первого века состоит на вооружении охранных подразделений и является одним из самых распространенных образцов стрелкового охотничьего оружия. В одних только Североамериканских соединенных штатах в частном пользовании находится до трех миллионов единиц карабина Симонова, а общий выпуск всех модификаций, включая лицензионные, составил тридцать миллионов стволов.

Когда капитан Мартынов сказал об общем количестве выпущенных карабинов, у меня закружилась голова. Я просто представил себе тридцатимиллионную армию, вооруженную этим – несомненно, совершенным – оружием, как и то, что она может сделать с любым супостатом, решившим напасть на Россию. Но Евгений Петрович еще не закончил.

Передав мне в руки карабин для осмотра, он сказал, что на его базе вполне можно изготовить самозарядную винтовку, совмещающую длинный ствол, мощный патрон, а также дальность стрельбы винтовки Мосина и скорострельность карабина Симонова. Как самостоятельное оружие такая винтовка, конечно, перспектив не имеет, но при комплектовании оптическим прицелом будет весьма полезна для сверхметких стрелков. Но это, как показал опыт, задача не сегодняшнего дня, и даже не завтрашнего. Для спецподразделений вроде охотничьих команд, кавалерийских частей и кубанских пластунов гораздо полезней были бы полноценные автоматы конструкции Михаила Калашникова, до рождения которого, честно сказать, оставалось еще пятнадцать лет.

Данное оружие, представленное образцами под нормальный и уменьшенный калибр, уже могло стрелять очередями, почти как пулемет, комплектовалось отъемными магазинами и отъемными же штыками, при этом будучи на пару фунтов легче винтовки Мосина. Высокая плотность огня и возможность быстрой смены заранее снаряженных магазинов (до десяти на один автомат), простота конструкции и легкость обращения делали эту конструкцию идеальным оружием пехоты. Подразделение, вооруженное такими автоматами, будет способно создать плотность огня, сопоставимую с десятикратно большим количеством магазинных винтовок. Там, в их мире, такие автоматы были произведены совершенно астрономической партией – в семьдесят миллионов экземпляров, и по праву считались самым распространенным видом оружия.

Но и эта задача по копированию такого автомата хоть и была важной, но не стояла на очереди первой. Евгений Петрович сказал, что сначала требуется правильно определиться с калибром будущего патрона для автоматического оружия. Трехлинейная пуля получается слишком тяжелой, с крутой траекторией и высоким рассеиванием. В то же время уменьшение калибра до двух целых пятнадцати сотых линий породило чрезмерно удлиненную, а оттого неустойчивую в полете пулю, склонную к рикошетам от препятствий. Тут нужны дополнительные исследования, и есть обоснованные подозрения, что наилучшим калибром для автоматического оружия будет калибр японской винтовки «Арисака» в две целых, пятьдесят шесть сотых линии.

А наиболее важным делом капитан Мартынов назвал копирование пулемета, имевшего того же родителя, что и автомат, и, следовательно, сходную с ним конструкцию, основанную на перезарядке за счет пороховых газов, отведенных из ствола во время очередного выстрела. Если удастся наладить их выпуск, то при их поддержке в количестве одной единицы на стрелковое отделение даже относительно простые и не очень скорострельные винтовки Мосина будут адекватны в войсках лет сорок-пятьдесят. Дополнительным плюсом будет отсутствие пересортицы между винтовочно-пулеметными и автоматными патронами. В принципе, я полностью согласен с этим утверждением. Наличие в войсках легкого и компактного пулемета вполне способно заменить собой перевооружение на автоматические винтовки. Тем более, что потребность в пулеметах будет десятикратно меньшей, чем потребность в винтовках, а следовательно, даже если один пулемет встанет вдвое дороже автоматической винтовки, общий денежный выигрыш окажется довольно значительным.

В конце разговора капитан Мартынов огорошил меня новостью, что в связи со всем мною увиденным я теперь считаюсь секретоносителем высшей категории. Вот, мол, именной рескрипт государя-императора, повелевающий откомандировать меня из ГАУ в распоряжение СИБ и назначающий руководителем специального конструкторского бюро №1 с переходом на казарменное положение. Вот, мол, гербовая государственная печать, вчерашняя дата и подпись: «Николай». Пока идут работы по снятию чертежей, мастерская для опытных работ будет оборудована прямо тут, в Петропавловке, а тем временем под выпуск автоматического оружия начнет строиться особый завод, удаленный от переполненного иностранными шпионами Петербурга, на котором мне впоследствии директорствовать. Вот тебе, как говорится, бабушка, и Юрьев день – сходил, называется, на службу…

 

 

* * *