Часть четвертая Великие мистерии

Подготовка в Афинах

Десятого боэдромиона (1 сентября) претенденты, или неофиты, Великих мистерий и давние элевсинские мисты начинали воздерживаться от мяса и вина, хотя в иные времена по крайней мере 12 боэдромиона, в день Вакха, усердно отдавали им должное. 14 боэдромиона, за пять дней до выступления процессии в Элевсин, из тамошнего святилиша прибывали жрецы и жрицы со статуей юноши-бога Диониса-Иакха и атрибутами культа, а именно кор­зинами, которые назывались Idstai. Конный отряд обучаю­щихся военному делу аттических юношей, одетых в черное, встречал их у маленького храма Эхо за Пестрой горой, видимо на давней границе афинских и элевсинских земель. По эту сторону Пестрой горы, у моста через Кефисс, где ныне расположен Ботанический сад, процессия делала остановку у священной смоковницы, посвященной боже­ству в образе змеи, по имени Зевс Мэлихий. Пять дней спустя это же место было первой культовой остановкой процессии, направлявшейся в Элевсин126. Изваяние Иакха устанавливали на Старом городском рынке, в Элевсинио-не. Так называлось столичное святилище обеих элевсин­ских владычиц, "Матери и Девушки". Иерофант тотчас поднимался на акрополь к Парфенону, чтобы сообщить городской богине о прибытии нездешнего бога.

Элевсинион на Старом рынке существовал с конца VII века. Солон (640—560 гг. до Р.Х.) воздвиг его после присоединения Элевсина к аттическому государству. Состо­ял он из окруженного стеною участка с одним-двумя зда­ниями и располагался между рынками, примыкая с севера к Старому, а с юго-востока к Новому, который был по­строен Солоном и теперь как раз и назывался рынком, агорой. Через 700 с лишним лет Павсаний так описывал этот городской ландшафт: "Входящим в афинский Одеон [на Старом рынке. — ДА.] в числе многого другого броса­ется в глаза статуя Диониса, заслуживающая внимания. Поблизости есть источник, называют его "Эннеакрунос" (с девятью трубами) — так оборудован он был Писистратом, водоемы есть по всему городу, а родник этот один. [13 анфестериона (3 февраля) женщины берут здесь воду для жертвы мертвым. — ДА] Выше этого источника [к юго-востоку, где местность повышается к акрополю. — ДА.] сооружен храм Деметры и Коры и храм Триптолема [их жреца. — ДА], в котором есть его изображение" (1.14,1). Сам Элевсинион стоял внизу на склоне акрополя. При Солоне он занимал территорию размером 20 х 30 м, позд­нее — 40 х 30; храм (17 х 10 м) располагался с северной стороны. В римскую эпоху возле южной стены добавился открытый портик127. В V веке до Р.Х. для подготовки мистов служили только храм да площадь перед ним (20 м2).

IV. ВЕЛИКИЕ МИСТЕРИИ

                         

Священная корзина Элевсинион в Афинах

На следующий день афинский верховный жрец, носив­ший титул "архонт басилевс", принимал двух главных элев-синских жрецов — иерофанта и дадуха — в Пестром пор­тике на северной стороне Нового рынка. Засим они полу­чали разрешение через вестника пригласить весь афинский народ на таинства в Элевсин. Но для этого было названо три условия: 1) не запятнанные кровью руки; 2) "внятная речь", то есть знание греческого языка и 3) "праведная жизнь", то есть отсутствие судимостей128. Здесь не упомя­нуто еще одно условие, которое, однако, со времен Соло­на носило обязательный характер: в предшествующем году (как минимум девятнадцать месяцев назад) неофит до­лжен был принять участие в Малых мистериях; полугодич­ный срок (с февраля текущего года) не учитывался. Про­шения подавали в Элевсинион, причем в письменном виде. Жрецы сверяли имена по аттическому списку граждан — он хранился неподалеку, в афинском Метрооне, который служил также городским архивом. Затем имена проверяли по судебной книге и по спискам участников Малых мисте­рий, а в заключение — по перечню элевсинских мистов.

Желательно было пройти посвящение не единожды; именно из таких посвященных выходили мистагоги, или руководители неофитов. С конца VII века, выполнив ука­занные четыре условия, любой гражданин Аттики мог сво­бодно участвовать в мистериях; сюда относятся и те, кто исключительно ради этой цели становился приемным сы­ном или дочерью аттического семейства; в римскую эпоху упомянутая хитрость получила широчайшее распростране­ние. Элевсинии были доступны и для рабов, если они вно­сили высокую плату. Ведь рабы в те далекие времена тру­дились исключительно на земле, а значит, принадлежали к Триптолемову братству и вполне могли принять таинства Матери полей.

Свободное аттическое юношество допускалось к учас­тию в мистериях лишь после прохождения военной подго­товки, что, учитывая проходившие в феврале древние элевсинение военные игры, было, по-видимому, весьма архаи­ческим (пятым) условием. С той поры как Рим подчинил себе Македонское царство (168 год до Р.Х.) и Ахейский союз (146 год до Р.Х.) и Эллада утратила государственную самостоятельность, Элевсинии стали доступны для всех рим­лян, проживавших на территории империи — как для мужчин, так и для женщин, — не моложе девятнадцати лет, коль скоро они владели греческим языком, в соответ­ствии с местным законом были формально усыновлены аттическим семейством и уплачивали высокий взнос.

Служками были так называемые "отроки очага"; в об­рядах каждый раз участвовал лишь один из них. Выбирали для этого мальчиков 8—12 лет из знатных аттических ро­дов, отец и мать у них непременно должны быть живы. В позднеримскую эпоху, когда Адриан во II веке от Р.Х. возродил Элевсин, на посвящениях пассивно присутствова­ло довольно много детей, в том числе, видимо, и девочек. Подростки от 13 до 17 лет к мистериям не допускались никогда129. Юноши-мисты в Элевсине были определенно не моложе 19 лет, ведь в архаический период им полага­лось предварительно участвовать в военных играх, а в бо­лее позднее время — пройти военную подготовку.

Те, кто подавал прошение впервые, звались неофитами; под вечер 15 боэдромиона (5 октября) они, наверное, узнавали в Элевсинионе, допустили их к таинствам или нет. Тогда-то они и платили мзду: двух овец, одного барана, одного поросенка, а вдобавок крупную сумму денег130. Мисты носили черную одежду; белой одежда стала, только когда Марк Аврелий возобновил таинства в 174 году от Р.Х. Пра-образно, в соответствии с гневом и милостью Деметры, ритуальные одежды должны бы сперва быть черными, а затем — белыми; именно так являлась сама богиня.

Приемная церемония требовала времени, а Элевсини-он просторностью не отличался. Всяк сам приносил свою жертву на одном из алтарей во дворе. Алтари эти были низенькие, столь любезные земным божествам, — круглые микенские очаги. Даже если каждая церемония занимала лишь пять минут и если разрешалось жертвовать одно животное от целой группы, времени все равно не хватало. Ведь начиная с V века число участников колебалось от пятисот (в неудачные годы) до трех тысяч (в хорошие годы); особенно велико оно было каждый четвертый год, когда празднества справляли чрезвычайно пышно. Однако часто называемая цифра 30 000 объясняется неверным толкованием одного фрагмента у Геродота; ниже мы еще на этом остановимся. Три тысячи человек и то помеща­лись в столичном Элевсинионе лишь по очереди, быстро сменяя друг друга. Да и в элевсинский Телестерион боль­ше народу войти не могло; даже в открытых дворах случи­лась бы давка.

Надлежащее, достойное участие обеспечивали мистаго­ги, каждый из которых руководил одной группой. Недо­зволенное участие каралось смертью. Римлянин Тит Ливии рассказывает, что во II веке до Р.Х. два юноши из аркад­ского Акакесия ненароком и по неведению пришли вече­ром Священной ночи в Элевсин, из любопытства вместе с большой толпой отправились на священный участок и вы­дали себя неуместными вопросами. Оба они были казнены

Порядок искупления и жертв, принятый в афинском Элевсинионе, мы находим у Моисея (Лев. 1 ел.). В 1 и II тысячелетиях тот же порядок действовал от Сирии до Италии, а значит, и у Израиля; только относительно Крита и Египта полной уверенности нет. Этот порядок гласит: есть два вида жертв, которые могут праздноваться сообща: 1) очистительная жертва и 2) полная жертва. Жертвующая община вправе и должна вкусить лишь от второй, ибо ее мясо связывает людей с соответствующим божеством. Мясо же очистительной или искупительной жертвы вкушать не-дозволено; а именно таковыми были приносимые здесь в жертву поросята.

Только Аристофан в своей комедии "Лягушки" (ст. 337), написанной в 405 году, мечтательно расеркдает о запахе поросятины перед мистериями. Но эти слова он вкладывает в уста слуги, а значит — глупца. Очистительные жертвы всюду подлежали полному сожжению. От сжигае­мых поросят город полнился запахом жаркого, но отве­дать этого жаркого никому не доводилось. Обряд очище­ния описан не только у Моисея, но и у Аполлония в "Аргонавтике", где его исполняет Кирка (IV.700 ел.). О том же обычае упоминает Гомер, заставляя Агамемнона во искупление ссоры с Ахиллесом "отсечь гортань кабану"» "Жертву [неразъятую. — Д.Л.] Талфибий [жрец. — Д.Л.] в пучину глубокую моря седого рыбам на снедь, размахав­ши, поверг" (Ил. 19,267—268). Для полного очищения Агамемнону потребовалась бы затем церемония с веялкой и факелом. Но поскольку под Илионом шла война, эти детали были опущены. В Элевсинионе — судя по рельефу, изображающему посвящение Геракла, — каждого миста очищали веялкой и факелом, хотя и не ранее 16 боэдромиона.

                                                                        

Каждый мист приносит в жертву поросенка,

                                                               Жрица производит очищение ветром, водой и огнем

 

Ранним утром 16 боэдромиона по Афинам разносился клич: halade mystai! — мисты, к морю! 132 После этого все участники с живым поросенком под мышкой, каждый в сопровождении мистагога, шли на берег близ Фалера — дорога занимала час, — чтобы умыться самим и вымыть поросенка. По возвращении в Элевсинион этого поросен­ка под руководством жреца приносили в жертву на низ­ком круглом алтаре подземных богов. Мист обагрял руки кровью животного, воздевал их в молитве и просил Зевса о чистоте. От крови поросенка жрец очищал его дополни­тельной жертвой, бросая в огонь хлебы. Только затем мис-ту разрешалось принести обеим элевсинским богиням на­стоящую жертву: овцу Деметре и барана Персефоне; мясо и шкура животных доставались жрецам. Предварительно мист принимал краткое очищение ветром (с помощью веялки) и огнем (с помощью факела).

 

 

Геракл со змеей и один из мистов получают очищение для Великих мистерий

Вечером 16 боэдромиона, а может, только 17-го атти­ческие крестьяне публично приносили в жертву Деметре и Коре свинью. Мисты же 17-го числа по очереди вновь забивали в Элевсинионе своих овец — для второго, вели­кого искупления. Белую шкуру животного расстилали на сиденье, на которое усаживался мист, закутав голову по­крывалом. Теперь его очищали две жрицы: спереди — слркительница Деметры, водившая вверх-вниз плоской пле­теной веялкой для зерна; сзади — слркительница Гекаты, представлявшая и Персефону и совершавшая те же мани­пуляции горящим факелом. Засим следовали подлинные огненные и благодарственные жертвы: овца для Деметры и баран для Коры. Обычно их употребляли в пищу, но для мистов в эти дни мясо было под запретом. Вот почему здесь и мясо, и шкуры целиком принадлежали жрецам, которые, никоим образом не греша против культа, все это продавали, чтобы выручкой покрыть свои расходы.

Платоник-христианин Климент Александрийский (t 220 г. от Р.Х.) сообщает нам вербальную формулу, которой сопровождался 17 боэдромиона обряд в Элевси-нионе: "Я постился, пил кикеон, брал кое-что из большой корзины (Jdste) и, подержав в руках, клал в маленькую, а из маленькой опять в большую"133. Обе корзины известны по местным изображениям и убедительно свидетельству­ют, что эта фраза возникла в аттических Элевсиниях. Впро­чем, не надо забывать, что начиная с 332 года до Р.Х. в Александрии Египетской существовало предместье под названием Элевсин и что тамошний культ тоже именовал­ся Элевсиниями, а потому "элевсинские" цитаты у алек­сандрийских писателей могут идти и оттуда.

Чтобы твердо установить точное место обряда, связан­ного с этой фразой, в совокупном ходе аттических Элевси­ний, нужно учитывать и когда готовили кикеон — напиток с мятой и поджаренной ячной мукой, — и когда его пили, ведь указанная фраза связана именно с этим. По поводу питья в V гомеровском гимне сказано: "В жилище Келея". Для культа Священной ночи это могло бы означать — в первом дворе. Там происходила Первая оргия, и Деметра являлась в скорбном оцепенении, в каком она, согласно гимну, пребывала в жилище Келея, когда попросила и по­лучила вместо вина этот незатейливый напиток. Но с точ­ки зрения культа маловероятно, чтобы на священной тер­ритории вообще вкушали еду и питье, разве только в кон­це празднества как бы в завершение жертвы, но в таком случае (хлеб и) вино, а не кикеон. Следовательно, кикеон пили, по всей вероятности, до Священной ночи, самое раннее 18-го, а самое позднее — 19-го, во время процес­сии, да и тогда, скорее всего, лишь перед Рэтами на полу­денном привале у моря — такова точка зрения К. Кере-ни134, и мы ее разделяем. Г. Милонас полагает, что мисты вкушали этот напиток вечером после процессии и танца девушек на площади перед священной территорией135; если так, значит, вербальная формула произносилась при входе в святилище. Возможно, но едва ли вероятно. Мы думаем, возле Рэт этой формулой только напоминали об обряде, что подтверждает и прошедшее время глаголов. Она слу­жила там паролем, оберегающим от недозволенного втор­жения. Сам обряд — не питье — мы относим к 17 боэд­ромиона. На следующий день, 18-го, в канун процессии, мисты тихо сидели по домам и готовили этот напиток — так сообщает в своей "Афинской политии" Аристотель136, а уж он-то был прекрасно осведомлен.

События в целом развивались вот как: прежде чем мис­ты утром 17-го шли в Элевсинион к последней жертве, три экзегета в Пестром портике разъясняли им заповеди первосвященника Триптолема137. Это не были объявленные ранее условия (чистые руки, внятность речи и праведная жизнь) — теперь речь шла о заповедях, которые с точки зрения нынешних ученых представляются скорее пифагорейскими: во время празднеств "нельзя убивать животных и вкушать мясо, а в жертву дозволено приносить лишь плоды полей и дерев". Эти дополнительные заповеди, присущие многим древним таинствам, имели силу только в период подготовки, а заповедь жертвы — только во время мистерий; тесно связанный с таинствами Пифагор, однако же, давал подобные указания на всю жизнь. Культовое вегетарианство проповедовал в Аттике еще царь Кекроп, живший, вероятно, около 1300 года до Р.Х. "Он <...> решил не приносить <...> в жертву ничего, что имеет душу"138. О Кекропе мы уже говорили в главе об аттических праздниках.

Последний ритуал в столичном Элевсинионе совершали 17 боэдромиона, и, учитывая сообщенную Климентом Алек­сандрийским формулу, происходило это так: принеся пос­леднюю очистительную жертву, овцу, мист клал ее шкуру на сиденье и принимал очищение факелом и веялкой. Ког­да с его головы снимали покрывало, жрицы-очистительни-цы успевали исчезнуть. Он увидит их в храме, куда его теперь ведут.

В преддверии главного зала он вместе с другими члена­ми своей группы обнаруживает за ширмой старую жрицу Деметры, которая, подобно своей богине, сидит на корзи­не под названием kiste. Как только группа переступает порог, жрица встает, открывает корзину и знаком велит первому что-то достать. Там лежит перевернутое деревян­ное материнское лоно. Мист вынимает его из корзины, переворачивает и видит, чтб у него в руках. Жрица на­правляет его в священный покой, где в полумраке, выпря­мившись во весь рост, стоит молодая жрица Гекаты, которая на этом празднике одновременно является Корой. Она держит на голове kalathos, маленькую корзину. Когда входит мист, она снимает корзину и показывает ему — там пусто. Жестом она приказывает положить туда лоно, не перево­рачивая его, затем ставит корзинку на голову, некоторое время серьезно смотрит на миста, опять снимает корзинку, велит ему вытащить содержимое и уходить. За дверью этот предмет снова переворачивают и кладут в корзину Деметры, на которую опять усаживается старуха жрица. Она ждет следующего.

Обряд содержит образ того, чтб должно произойти в душе миста, в котором элевсинское таинство таким спосо­бом вызывает желанное пробуждение, открывает способ­ность к духовидению, — образ оплодотворения свыше. На тот же процесс указывает и широко известное еще в древ­ности изображение Элевсинских мистерий — найденный под руинами элевсинской гробницы Триптолема рельеф, датируемый примерно 440 годом до Р.Х. Перед нами об­наженный юноша Триптолем в окружении "обеих влады­чиц": Деметра стоит к нему лицом, протягивая колос; Кора за спиной у юноши, благословляющим жестом она про­стирает руку над его головой, как бы прикрывая ладонью пламя. И сам обряд, и это изображение показывают, как "мать" наделяет человека плодом, питающим тело, а "дочь" — духовным огнем, пробуждающим душу. Рельеф, копия которого была изготовлена еще в древности для Рима и хранится ныне в афинском Национальном музее, излагает мистерию даже лаконичнее и целомудреннее, чем описанный выше непродолжительный обряд.

Пока мисты 18 боэдромиона тихонько "домовничали", по городу шла процессия бога-врачевателя Асклепия (та­кие процессии устраивались начиная с 421 года до Р.Х.). Главное святилище этого бога находилось в Эпидавре; жре­цы его носили в руках змей. С незапамятных времен город праздновал в этот день Дионису и жертвовал "всем богам", что соответствует полным таинствам, а здесь, в Элевсине, — предстоящему осеннему "бракосочетанию времен года". 19 и 20 боэдромиона вместе именовались мистери-альными днями. Все обряды в рамках Элевсиний, совер­шавшиеся в эти дни, не только не были общедоступны, но считались строго тайными. 19-е число называли "полным сбором", поскольку утром этого дня процессия мистов со­биралась в Афинах у Пестрого портика, где иерофант и факелоносцы еще раз предостерегали от участия тех, кто не имеет чистых рук, внятной речи и праведной жизни139. Затем процессия во главе со жрецами, несущими изображение Иакха, молча покидала город через Священные ворота — так назывался южный проем северо-западных ворот Дипилон, где вытекала из города и речка Эридан.

Священная дорога

Павсаний путешествовал по Аттике примерно в 160 году от Р.Х., однако о местах Малых и Великих мистерий он пишет очень скупо. Что до поля в Аграх, он хотя бы указал, где оно располагалось, и перечислил постройки (1,18 и 19); Элевсинион, а тем паче священную территорию перед Элевсином он полностью обошел молчанием, ибо во сне ему было предостережение от выдачи тайны мистерий (1.38,6). Но Священную дорогу от Афин до Элевсина Пав­саний подробно описывает шаг за шагом; ни на минуту не упуская из виду процессию с ее остановками и описывая лишь те места, которые можно соотнести с таинствами (1.39,3). Другие места, как, например, лежащие в начале дороги гробницы афинских воинов, которые показывали тогда всем чужестранцам, он вообще не упоминает.

Священная дорога из Афин до Элевсина

Керени время от времени пользуется Павсаниевыми за­метками о Священной дороге, чтобы как в зеркале увидеть подробности таинств. Мы применим ту же методику и будем рассматривать остановки как отражение самих таинств.

Протяженность Священной дороги составляла 22 км; процессия одолевала ее за день. Таким образом, было достаточно времени для совершения обрядов на стоянках, а участники сберегали силы для Священной ночи. Впереди шествовали два вестника (не жрецы) в черных одеждах. Следом за ними, тоже в черном, верховные жрецы: иеро-фант, дадух и керик, или вестник; далее две жрицы с кор­зинами на голове — здесь использовались только малые корзины. За ними несли деревянное, украшенное миртом изображение Иакха — это и был центр процес­сии. У городских ворот его водружали на повозку и так везли до самых Рэт, а через эти "ручьи" в классическую эпоху проезжей дороги не было. Лишь Адриан в 128 году от Р.Х. — если не еще раньше, в 112 году, будучи афинс­ким архонтом, — соорудил там широкий каменный мост. Жрицы и пожилые жрецы тоже ехали до Рэт на повозке, а после постройки моста, возможно, и до самого Элевси­на140. Каждый жрец имел при себе служку. Все были в черном — это цвет разгневанной и скорбящей Деметры. Далее следовали мисты, иногда числом более двух ты­сяч, тоже в черном. Начиная с 174 года до Р.Х., когда Марк Аврелий восстановил разрушенный костобоками Элев-син, одежды стали белыми; правильнее было бы — в соот­ветствии со скорбью и примирением Деметры — идти на таинства в черном, а возвращаться в белом. Примерно с 600 года до Р.Х., когда Солон ориентировал святилище на Афины, до 84 года до Р.Х., когда Сулла разоружил Аттику, процессию сопровождали всадники — будущие воины со щитами и копьями; сами они еще не имели права на посвящение, но вечером светили шествию факелами до ггривратной площади для танцев и возвращались домой, когда мисты входили на священную территорию. Все мис-ты, и мужчины тоже, были в миртовых венках, как невес­ты. Кроме того, у них в руках были миртовые ветви, а у мужчин еще и кувшинчик с кикеоном. Женщины несли на голове кувшинчик побольше. На первом отрезке пути, от Пестрого портика до моста через афинский Кефисс, процессия хранила молчание.

Дионис с Иакхом

 

Павсаний, прошедший этой дорогой в одиночку и не в праздничное время, описывает ее так: "Если идти в Элевсин из Афин той дорогой, которую афиняне называют священ­ной, то тут сооружен [справа от ворот. — ДА.] памятник Анфемокрита. Мегарцы совершили против него злодейское и безбожное дело; когда он шел к ним в качестве вестника, чтобы запретить им в дальнейшем обрабатывать беззаконно <священную> [к западу от Элевсина, ближе к границе. — ДЛ.] область, они его убили [в 431 году до Р.Х. — ДА.]. За такой поступок над ними до сих пор тяготеет гнев богинь, и им одним из всех эллинов император Адриан [в 128 году от Р.Х., экономически. — ДА,] не смог помочь" (1.36,3). Пав­саний не задерживает внимания на гробницах погибших воинов и государственных деятелей по сторонам дороги за Священными воротами, равно как и у ближней дороги к Академии141. Об Анфемокрите он упоминает, поскольку его миссия свидетельствовала об опеке Афин над элевсинским святилищем и о том, что, убив Анфемокрита, мегарцы одно­значно отвергли эту опеку. Еще в VII веке существовала такая же дорога процессий из Мегары, и надо сказать, пол­ностью ее не перекрывали никогда. "За погребальным па­мятником Анфемокрита <...> — продолжает Павсаний, — идет местечко Скир, названное так по следующему поводу.

Когда элевсинцы воевали с [аттическим царем. — ДЛ.] Эрехтеем, к ним пришел из Додоны прорицатель по имени Скир, который основал и древний храм Афины Скирады в Фалере [старейшей афинской гавани. — ДА.]. Когда он пал в сражении, то элевсинцы похоронили его около горной реки и название как этому месту, так и реке дано по имени этого героя" (1.36,3). Еще раз Павсаний вспоминает об этом сражении, говоря о Рэтах. Вероятно, предание вело речь вообще о спорной границе между Афинами и Элевси-ном. В те времена, когда Додона значимостью превосходила Дельфы, то есть еще в VIII веке, граница эта проходила южнее Пестрых гор, а позже по Рэтам, куда в VII веке из Дельф был призван Аполлон; ранее Дельфы не имели в Элладе достаточно высокого авторитета.

Ниже у Павсания: «Есть дальше жертвенник Зефиру (несущему дождь западному ветру. — ДА) и Деметре и ее дочери; вместе с ними тут пользуются поклонением Афина и Посейдон. Говорят, что в этой местности Фитал (производящий растения) принял в своем доме [скитаю­щуюся. — ДА.] Деметру и что богиня за это дала ему отросток смоквы [облагороженной, сладкой смоквы. — ДА.]. Мой рассказ подтверждается надписью на гробнице Фитала: "Некогда здесь царь Фитал почтенную принял Деметру; тут она осени плод впервые герою явила: смо­квой священной его род людской называет; за что род Фитала владеет всегда нестареющей славой"» (1.37,1—2). На другом, дальнем Кефиссе близ Элевсина стоял erineos, или "дерево гнева", дикая смоковница.

Алтарь Зефира и Скир находились на этом берегу ближ­ней речки. Возможно, местечко названо отнюдь не по имени прорицателя, а по "белому" зонтику, под которым жрица Афины вместе со жрецами Посейдона и Гелиоса стояла во время летнего праздника Скира. Афина и Гелиос были здесь всего лишь гостями, тогда как Посейдона в этих краях чтили с незапамятных времен. Вообще по эту сторону речки верховным богом являлся Посейдон, а по ту сторону — Плутон, именовавшийся тут Зевсом Мэлихием, "милостивым, потому что в мистериях он изменяет закосневшие душевные формы. Впрочем, это наше предположение, и только.

На общедоступном празднике Скира (на Троицу, 2 июня) женщины тоже надевали миртовые венки и блю­ли половое воздержание. Во время этих торжеств они "за­чинали" то, что семь месяцев спустя, на Леней (6 января), рождалось в образе мальчика Диониса и в тот же день вырастало в юношу. На Скиру же эти невесты продевали сверху вниз сквозь свои одежды живую змею — в честь Диониса как сына Персефоны, рожденного в Гадесе; так происходило зачатие. Боги — дети семимесячные, недоно­шенные. Речь здесь о доступном для всех пути, который идет вместе с солнцем, за всадником Кастором. Тайный путь мистов — против хода солнца и под водительством другого Близнеца, Полидевка, — тоже продолжался ровно семь месяцев, с 24 апреля через март-февраль до Великих мистерий в октябре. Каждый начатый месяц принимается в расчет.

На мосту через первый Кефисс Деметра высылала на­встречу мистам свою служанку Ямбу, которая носит то же имя, что и насмешливые стихи, ямбы; орфики называли служанку Баубо, "мамаша Брюхо". Некогда в жилище Ке-лея девушка Ямба фривольными речами и танцами раз­веяла цепенящую скорбь богини. Теперь на мосту Ямба бесстыдно задирала перед мистами свое платье. И как не­когда богиня рассмеялась и выпила кикеон, хотя гнев ее не вполне еще обернулся милостью, так и мисты, задолго до таинств, нарушали свое молчание, пели песни и пили из кувшинчиков кикеон.

Мистериальные действия Ямбы на мосту поясняет ис­тория о Геракле, бытовавшая в беотийской Феспии: "У Феспия было 50 дочерей, и с ними со всеми в одну и ту же ночь сочетался Геракл, со всеми, кроме одной, которая одна только не пожелала сойтись с ним. < Разгневанный на нее> Геракл наказал ее тем, что осудил ее на всю жизнь остаться девушкой и быть жрицей в его храме"142. Геракл выступает как божество; сорок девять дочерей Феспия — непосвященное человечество. Мисты же искали близости девственной дщери, в итоге — близости Коры-Персефоны. Ведь и Кора обретает свою силу в нижней части тела, когда физическое его воздействие почти незаметно. Элев-синские мисты получали указание на эту тайну сил уже посредством обряда в Элевсинионе, когда "брали в руки содержимое корзин". Элевсинский иерофант, опасаясь возможной победы телесного, пил после Первой оргии разбавленный сок болиголова, чтобы не потерять твердос­ти в Третьей оргии. Благодаря этому и голос его приобре­тал надлежащее мальчишеское звучание, и его справедливо звали "краснопевцем" — евмолпом.

За мостом процессия мистов делала первую остановку, возле упомянутого алтаря подземного властелина — Зевса Мэлихия, "милостивого". Эта остановка была программ­ной для всей мистерии. Павсаний сообщает: "Если перей­ти Кефисс, то увидим древний жертвенник Зевса Милости­вого. На нем Тесей получил от потомк©в Фитала очище­ние, после того как он среди других разбойников убил и своего родственника со стороны Питфея, Синиса [Синила. — Н.Ф.}" (1.37,3).

Спустя четыре дня, 23 боэдромиона, город приносил этому Мэлихию белую овечью шкуру, вроде той, на кото­рой основатель города сидел, принимая искупление. Пока бог гневался, он звался Maimaktes ("бурный"), отсюда и название месяца — "маймактерион" (ноябрь). "Гнев" и "милость" у него, как и у Реи, соотнесены с погодой в году (в отличие от Деметры). В мистерии его милость от этого не зависит. Если говорить о временах года, то публично бога умиротворяют Крещенье и карнавал. В открытом культе его умиротворяют искупительные животные жертвы, то есть жертвы всесожжения. Мэлихия изображают с Плу­тоновым рогом изобилия и с телом как у огромной змеи143. Он отец рожденного Персефоной в образе змеи первого Диониса, которого титаны при его первом превращении в тельца растерзали на части. После этого растерзания (в октябре) отец гневается в ноябре и декабре под знаком Скорпиона и Стрельца, пока благодаря рождению сына во время Леней, под знаком Водолея, не начинает сменять гнев на милость. Этот умиротворенный подземный Зевс — Сотер, "спаситель". Зевса Олимпийского так не называли никогда, однако благосклонный отец глубин может открыто, как бы в первом ослаблении, именоваться Водолеем, или Посейдоном.

В связи с этим Павсаний приводит сказание: "У феспийцев в городе есть медная статуя Зевса Саота (Спасите­ля). Предание <...> таково: некогда их город опустошал дракон; бог приказал давать дикому чудовищу каждый год одного из юношей, на кого падал жребий. <...> но когда жребий пал на Клеострата, <...> он сделал медный* пан­цирь, на каждой пластинке которого был загнутый кверху крючок. Надев этот панцирь, он добровольно отдал себя на пожрание дракону, исполненный решимости, отдав себя, погибнуть самому, но погубить и чудовище. За это, гово­рят, Зевсу дано было наименование Спасителя (Саота) (IX.26,7-8).

Железный панцирь указывает на то, что бог войны Арес играл в мистериях весьма важную вспомогательную роль. О металлах, их иерархии и мистериальных задачах мы го­ворили выше: Арес и железо всегда выступают сообща. Для нас главное тут — дракон, змея, которая живет в земле и, побежденная мистом, оказывается Сотером, Спа­сителем, что владеет силами преображения. Все боги и полубоги, имеющие доступ в Гадес, могут быть "спасите­лями", кроме Гефеста и самого Гадеса; в первую же оче­редь это — подземный отец с рогом изобилия, который не царит над сущим миром, как Олимпийский Зевс, стра­шась гибели и преображения; это Плутон, владыка воз­можностей, вечно "богатый". Ему одному ведомы торные пути и для виновных, взыскующих искупления, и для мистов, молящих о высоком преображении, то есть об оббжении. Олимпийский Зевс при свете дня держит неумоли­мые весы судьбы, он справедлив; подземный же Зевс спо­собен оказать милость, умеет прощать, то есть преобра­жать.

При метаморфозе исходный образ не должен просто уничтожиться, скорее, его нужно умело и бережно, часть за частью, орган за органом, перестроить для высокого служения. О том, чтобы исходный образ не разрушился, в таинствах заботился Аполлон. Он защищал прекрасное тело Гектора от увечий, когда Ахиллес волок его за ко­лесницей. В ослабленной форме Аполлон как небесный врачеватель Пеон выполняет ту же слркбу, "заговаривая" волшебным словом, каковым и является его имя, и тем излечивая все раны богов144. В обиходе волшебное слово "пеан", или "пеон", считается достойным приветствием Аполлона. Противоположной ему силой является мета­морфоза, преображение, подвластное Дионису-Иакху, которого приветствуют "иэ-иэ-иэ-Иакх". Когда оба эти волшебных слова сливаются, можно ждать безопасного, здорового посвящения.

Павсаний рассказывает далее о восхождении на Пе­струю гору: "Тут же есть <...> могила Мнесифея; говорят, что он был прекрасным врачом, и ему приписывается по­священие статуй, в числе которых есть и Вакх [Иакх. — ДЛ.] " (1.37,4). Иакх — это мистический Дионис, мальчиком следующий за мистическим отцом Мэлихием. У этой мо­гилы корифей запевает песни, а мисты в ответ восклицают: Иакх, иэ-Иакх!" В дифирамбах восхваляли деяния и страсти тех героев, жизнь которых таила в себе участь Диониса. Одну из этих песен, как сообщает Геродот, одинаково любили и эллины, и варвары, считая ее древнейшей из всех, — песнь о безвременно умершем юноше Лине, чье имя напоминает об эфемерной красоте распускающихся в июле голубых цветов льна. Геродот: «[В Египте] на пир­шествах у людей богатых после угощения один человек обносит кругом деревянное изображение покойника, лежащего в гробу. <...> каждому сотрапезнику показывают эту фигуру со словами: "Смотри на него, пей и наслаждай­ся жизнью. После смерти ведь ты будешь таким!" <...> Среди других достопримечательных обычаев есть у них обычай исполнять одну песнь Лина, которую поют таюке в Финикии, на Кипре и в других местах. Хотя у разных на­родов она называется по-разному, но это как раз та же самая песнь, которую исполняют и в Элладе и называют Лином. <...> На египетском же языке Лин зовется Мане-рос. По рассказам египтян, это был единственный сын первого египетского царя. Его безвременную кончину егип­тяне чествовали, [прославляя] жалобными песнями, и эта [песнь] была сначала их первойри единственной жалобной песнью»145. Но первым царем Египта считался бог Осирис, затем царствовал его сын Гор. Эллины воспринимали Оси­риса как мистического отца и видели в нем своего Плуто­на, а Гора, мистического сына, толковали как младенца Иакха. И, воспевая Лина, помышляли о Дионисе-Иакхе.

Жалобные песни с припевом о нежных голубых цветоч­ках льна были известны не только о Лине, но и о безвре­менно ушедшем Аттисе и Адонисе. Сирийские женщины оплакивали Адониса в июле. Тень Лина еще жива у Новали-са: его Генрих фон Офтердинген в доме своих родителей в Эйзенахе видит сон о "голубом цветке" — своей мистовой цели. Само имя Лин ("лён") древнее этого образа и идет от сирийского возгласа над мертвым Адонисом: ай-лену! — "увы нам!". Эллины приняли чужие слова за имя собствен­ное: Айлинон, аи Линон, тон Линон, — одновременно памятуя и о голубом цветке льна. Подобным же образом Геродот превратил скорбное египетское восклицание над мертвым Осирисом "маа-на-хра" в надуманное имя "Манерос", просто он не нашел в родном языке подходя­щего созвучия вроде "ай-лену" — Лин, "лён".

Лин у эллинов считался сыном Аполлона или Гермеса. Многие полагали, что отец мальчика — Посейдонов сын Амфимар, "угасающий". Все боги почитали Лина, ведь он первый из людей спел такую песнь. Лишь Аполлон разгневался и убил мальчика. С тех пор Музы оплакивают его146. Легендарный певец Олен дал богине Гекате прозвище Евлинос. Тем самым он чуть ли не выдал мистерию, ибо мало-мальски сведущий человек мог услышать в этом "бла­го, во смерти".

Далее Павсаний рассказывает: "Около этой дороги вы­строен небольшой храм Киамита (бобового). Я не могу точно объяснить, стал ли этот человек первым сеять бобы или это прозвище приписано какому-либо герою, как их родоначальнику, так как открытие бобов никак нельзя приписать Деметре: тот, кто рке знаком с элевсинскими таинствами или читал так называемые орфические гимны, знает, о чем я говорю" (1.37,3). Павсаний совершенно напрасно напускает таинственности — по открытым об­рядам любой афинянин знал, что владыкой столь популяр­ных в народе бобов был Аполлон. Ели их всегда в его осенние праздники по седьмым числам боэдромиона и пианепсиона, когда солнце находилось в Весах и Скорпионе. В период возникновения этого обычая во II тысячелетии солнце, однако же, стояло по этим дням в Скорпионе и Стрельце. Павсаниевская ссылка на Элевсинии и орфичес­кие гимны ничего нового нам не дает, разве только что там, как вообще нередко в таинствах, вино, мясо и бобы были под запретом. Важно другое: Павсаний связывает с мистериями не гомеровские, а скорее орфические гимны. По поводу того, что бобы не имеют касательства к мистериям, Павсаний позднее сообщает из Аркадии: "У жителей Феней есть храм Деметры, называемой Элевсинской. В честь этой богини они совершают мистерии <...>,