Тканный самими Харитами, кожу пронзило на длани

Возле перстов; заструилась бессмертная кровь Афродиты,

Влага, какая струится у жителей неба счастливых:

Ибо ни браши не ядят, ни от гроздий вина не вкушают;

Тем и бескровны они, и бессмертными их нарицают.

(Ил. 21; 5)

 

Одиссей ослепляет Полифема

Прежде ужасных деяний богов на Скамандре [продолжает старец]

В ужас повергли всех смертных дела Ахиллеса.

Облеченный всей силою духа, первого он Ифитиона свергнул,

Которого имя с тобой, Артемида царица, роднит,

В голову пикою грянул, и надвое череп расселся.

Последним пред битвой бессмертных пал Астеропей,

Ветвь Пелегона, которого Аксий широкотекущий

С юной родил Перибоею, Акессаменовой дщерью

Старшею; с нею поток сочетался глубокопучинный.

Быстро Пелид устремлялся, а тот из реки на Пелида

Вышел, двумя потрясающий копьями: дух пеонийцу

Ксанф возбуждал: раздражался бессмертный за юношей красных,

Коих в пучинах его Ахиллес убивал без пощады.

Но Астеропееву душу мечом Ахиллес исторгнул:

Чрево близ пупа ему разрубил, и из чрева на землю

Вылилась внутренность вся... (Ил. 21)

Певец на высоком сиденье поет дальше о битве богов (Ил. 21; 22):

Но меж другими бессмертными вспыхнула страшная злоба,

Бурная, чувством раздора их души в груди взволновались.

Бросились с шумной тревогой; глубоко земля застонала

 <...> Арес <...> ударил копьем в драгоценный эгид многокистный,

Зевсова дочь отступила и мощной рукой подхватила

Камень, в поле лежащий, черный, зубристый, огромный,

В древние годы мужами положенный поля межою;

Камнем Арея ударила в выю и крепость сломила. <...>

За руку взявши его, повела Афродита богиня,

Тяжко и часто стенящего; в силу он с духом собрался.

Но, Афродиту увидев,<...>Афина бросилась с радостью в сердце;

Быстро напав на Киприду, могучей рукой поразила

В грудь; и мгновенно у ней обомлело и сердце и ноги.

Оба они пред Афиною пали на злачную землю.

После же битвы богов Гектора злая судьба совершилась:

<...> Как звезда меж звездами в сумраке ночи сияет,

Геспер, который на небе прекраснее всех и светлее, —

Так у Пелида сверкало копье изощренное, коим

В правой руке потрясал он, на Гектора жизнь умышляя,

Места на теле прекрасном ища для верных ударов <...>

Там лишь, где выю ключи с раменами связуют, гортани

Часть обнажалася, место, где гибель душе неизбежна:

Там, налетевши, копьем Ахиллес поразил Приамида;

Прямо сквозь белую выю прошло смертоносное жало <...>

Все, изумляясь, смотрели на рост и на образ чудесный

Гектора и, приближаясь, каждый пронзал его пикой.

Ахиллес же на Гектора недостойное дело замыслил:

Сам на обеих ногах проколол ему жилы сухие

Сзади от пят и до глезн и, продевши ремни, к колеснице

Тело его привязал, а главу волочиться оставил.

Но Феб от него, покровитель,

Феб и от мертвого вред отклонял; о герое и мертвом

Бог милосердствовал: тело его золотым он эгидом

Все покрывал, да не будет истерзан, Пелидом влачимый.

Глядите же, раны какие видел Скамандр У бессмертных богов и людей!

Так пел певец. Когда он умолкает, жрица словами Орфея (XXXVII о.г.) призывает богов, властвуюгцих созиданием и преображением:

О Титаны, о чада прекрасные Геи с Ураном,

Наших отцов прародители, вы, кто под толщей земною

В Тартара доме, во глубях подземных теперь поселились,

Вы, о исток и начало всего, что смерти подвластно, —

Многострадальных существ, наземных, морских и пернатых,

Ибо от вас происходит все то, что рождается в мире.

Вас умоляю — от нас отдалите вы гнев вредоносный,

Ежели нашему дому пошлют его мертвые предки.

У храма Гекаты факелы гаснут. Жрица исчезает внутри, с нею певец. Жрец Гермеса берет вместе со своим жезлом, на котором здесь лишь одна змея, последний светильник, шагает в гору, к храму Посейдона, и зовет: "За мною!" Когда все идут, он громко молится словами Орфея:

Слушай меня, о Гермес, сын Майи, о вестник Зевеса!

Сердце имущий несильное, ты, состязаний блюститель,

Смертных владыка, со множеством замыслов Аргоубийца!

О мужелюбец, в крылатых сандалиях, слов прорицатель,

В радость тебе и борьба, и обман, и коварство, о хитрый,

О толкователь всего, беззаботный, о выгод даритель.

Ты, безупречный, и мира защиту в руках своих держишь,

О Корикиец, пособник, пестры твои хитрые речи,

В деле помощник, о друг для людей в безвыходных бедах,

Ты — языка величайшая сила, столь чтимая в людях,

Внемли и жизни моей благое пошли окончанье —

Быть на ногах, в наслажденьи ума и памяти твердой!

"Целостный земной и естественный и темный человек в звез­дах и стихиях" — так писал в 1722 году ученик Якоба Бёме Иоганн Георг Гихтель в своей "Практической теософии"

 

Впереди шагают "мертвые" с девушками и женщинами, за ними — юноши с волками. Корифейка поет орфически:

Буду я Ночь воспевать, что людей родила и бессмертных,

Ночь — начало всего, назовем ее также Кипридой.

Кругом бредя, ты играешь, гонясь за живущими в небе,

Либо, коней подгоняя, к подземным богам устремляешь

Бег их и светишь в Аиде опять, ведь тобой управляет

Строгий Ананки закон, что всегда и для всех неизбежен.

Ныне, блаженная, всем вожделенная Ночь, — умоляю,

Внемли с охотой словам к тебе обращенной молитвы,

Мне благосклонно явись, разогнав мои страхи ночные!

У юношей больше оснований бояться, чем у девушек: волколюди не отстают и знай хлещут их колючками. Сползла рубаха — а иной одежды здесь не терпят, — развязались сандалии, всё тотчас исчезает, и последние из мистов уже пятятся задом, чтобы хоть как-то себя защитить. Жалобщикам достается еще пуще. Углядев одного или нескольких отмеченных Паном юношей, вол­ки рьяно берут их в оборот, а остальные с ужасом смот­рят, как на одного или нескольких нагих юношей на­брасывают оленью шкуру или лоскутья бычьей кожи, мокрые от крови. Если юноша оказывается лежащим на спине, "мертвые" тотчас становятся на края кожи и награждают его болезненными пинками, насмехаясь вместе с Гомером (Од. 4): "На море пенно-широком находится остров, лежащий против Египта; его именуют там жители Фарос. Здесь пребывает издревле морской проницательный старец, равный бессмертным Протей, египтянин, — разные виды умеет он принимать и яв­ляться способен всем, что ползет по земле, и водою, и пламенем жгучим. Кожи тюленьи из вод принесла Менелаю богиня, чтобы спрятался он и старца смог удер­жать, который, увидя, что все чародейства напрасны, сде­лался тих и ответ на вопрос его дал. Старцу сему откры­та минувшего бездна и грядущее как на ладони. Ты те­перь, юный Протей, рвися из хватки, меняйся, старца великого дар отыщи и открой нам судеб назначенье. — Говори же немедля, кто здесь пинает тебя!"

Гермес, или его жрец, впереди всех поднимается выше в гору, снова восклицая: "Следуйте за мной!" Побитых юно­шей отпускают, и волки гонят их к храму Посейдона. Там у восточного входа ждет Афродита. Ее жрица зажигает огонь на открытом столообразном алтаре, делает Гермесу знак стать по левую руку, а когда воцаряется тишина, произносит:

Нити судеб прядущая наших, Клото!

Ты, о Лахёсис, дающая каждому жребий,

Третья сестра — Неизбежность-Атропос,

Будьте к мистам добры, помощью их осчастливьте!

Три темные старухи под пурпурными покрывалами выхо­дят из дверей храма. Они несут короткую мачту с еще более короткой реей. Афродита кричит через головы мис­тов в темное, дикое поле:

Нету на свете убийств, не отмщенных тобой, Тисифона!

Дерзость людскую уздой ты смиряешь, Мегера!

Ты, Алекто, назначаешь возмездье сурово!

Вечные судьи, богини змеиноволосые,

Мукою тяжкой от скверны вы очищаете мир.

Промыслом вашим благим силы мистов умножьте!

Волки сквозь толпу прокладывают дорогу к алтарю еще трем жутким, темным фигурам, помогают им нести корабельный киль. Гермес подводит всех к Мойрам и ремнями прикреп­ляет мачту к килю. Затем волки хватают самого сильного, самого перепачканного кровью юношу, привязывают рем­нем к этому сооружению — руки к штевню — и ставят его в углубление позади алтаря. Пока миста привязывают, Гермес стирает кровь, оставляя пятна лишь в местах ранений, полученных на Скамандре богами. Из поставленной вер­тикально связки сверху выступает киль.

Мойры и Эринии вшестером образуют на заднем пла­не полукруг. Афродита и Гермес стоят перед алтарем. Богиня указует мистам на окровавленного юношу, подве­шенного к стойке, и восклицает: "Пророчество!" Одновре­менно Гермес поднимает свой жезл (длиной в половину человеческого роста и лишь с одной змеей, которая золо­том сверкает на черном фоне). Некоторое время он мол­чит, все замирают в спокойном созерцании.

Когда Гермес опускает жезл, Афродита без светильни­ка и без провожатых сходит с холма к святилищу Матерей-в-Долине. Шесть старух, до сих пор стоявшие за ал­тарем, следуют за ней в некотором отдалении. Волков больше не видно. Наверху "мертвые" и мисты вместе с Гермесом ждут у дверей храма, пока оттуда не выходит жрец Посейдона в черном одеянии. Он и Гермес отвязы­вают юношу, обертывают его в льняное полотнище, кла­дут на носилки. Двое "мертвых" поднимают носилки, двое других зажигают факелы от огня на алтаре и медленно шагают в долину, куда ушла Афродита. За ними идут По­сейдон, Гермес, "мертвые" и мисты. Никто никого не погоняет. Полночь миновала.

 

Перед новым плаванием Персефона делает мачту килем — характер становится судьбой

Возле Метроона Афродита зажгла огонь на выложен­ной камнем круглой площадке — именно такие площадки служат алтарем подземным богам. Мойры и Эринии на­брасывают на плечи белые плащи и приподнимают пур­пурные покрывала. Ужасом от них уже не веет, к тому же они стали неразличимы. Молча восседают они на вы­соких сиденьях, образуя полукруг между алтарем и хра­мом. "Мертвые" останавливаются перед восточным фаса­дом, факелоносцы занимают место по бокам дверей. Ста­рый жрец Посейдона в черном и жрица в белом входят в храм. Гермес, расставляя мистов с восточной стороны ал­таря, все время присматривает за огнем. Потом он броса­ет в огонь ладан и молится, обратившись лицом на восток:

Форкис, рожденный Землею и морем Понтийским,

Склоняем главу мы пред властью твоей в этом месте.

Пусть дети твои страхов чрезмерных не нагоняют на мистов.

К просьбе моей, о великий, будь благосклонен.

И как бы к себе самому, пристально глядя в огонь:

Персей иль, быть может, иной из древних героев,

Что умел укротить Форкиса дщерей,

Погрузи в души мистов твой образ!

Вновь глядя на храм, он продолжает:

Рея-владычица, ты, первородного дщерь Протогона!

Летом он знойным как лев-небожитель быка задирает,

Зимою же мистам дарует спасенье.

Блаженная Крона супруга, ты любишь неистовства в громе тимпанов,

Любы тебе среди гор завыванья ужасные смертных,

Ухо твое к нам преклони этой ночью.

Мистам теперь помоги благосклонным советом,

Мирным покоем наполни их души во смерти!

Из храма опять выходит старый жрец, на сей раз в белом, с золотой эгидой и в пурпурном плаще. Гермес раздувает огонь. Старик — теперь это Кронос-Дионис-Плутон — сдергивает с носилок покров, поднимает юно­шу, набрасывает на него пурпур и ведет в храм. Там они расспрашивают друг друга о загадках обрядов нынешней ночи, в той мере, в какой открывается дух юноши. Эти тайны мы оставим им.

Гермес делает мистам знак подойти к шести тронам меж­ду алтарем и храмом. "В священной робости спросите о судь­бе земного круга, города, а уж потом — о вашей собствен­ной", — говорит он. Начинаются тихие, вполголоса, беседы.

Сведущая в судьбах жрица — любая из шести — преж­де всего, как правило, спрашивает: "Что ты видел?" Ответ может быть каким угодно. Если в нем, сколько бы ни ва­рьировался вопрос, не будет ничего особенного, жрица скажет: "Ступай к Пану и брось жребий у твоего сатира!" Так мисты поодиночке идут к выходу. Сатиры следят, что­бы никто не сбился с пути.

Того же, кто что-либо расскажет о пережитом свя­щенном событии, старухи дополнительными вопросами побуждают к самораскрытию, подробно толкуют пере­житое и указывают возможность его применить. Если мист вспомнит разыгранную у храма Гекаты битву на Скамандре из "Илиады" — в более архаические време­на пелись более древние сказания, — ему раскрывают общий смысл образа подвешенного перед храмом По­сейдона юноши либо толкуют загадку этой сцены по­средством ее вариации, скажем — через спасение Ахил­леса из зыбучих приречных песков Посейдоном и Афро­дитой, хотя до сих пор эти божества сражались с ним как противники.

 

Рея

Если мист пытается поведать об оккультном воспри­ятии через некий орган, жрицы устанавливают точное мес­тоположение этого органа, сравнивая его затем с красны­ми пятнами, на теле юноши, и значительное их количество само по себе проясняет зачаточность собственного воспри­ятия. Ну а начни мист излагать содержание видения, его посылают к жрице в храм.

Там опытная служительница отделяет фантазии от ис­тины, болезненно-навязчивую речь от неспешного сво­бодного рассказа. Все, что жрице представляется здоро­вым и правдивым, она упорно извлекает дальше, советуя почаще вспоминать эту беседу наедине с собой. "Если б Одиссей, — замечает она, — погруженный феаками в сон, похожий на смерть, и высаженный на Итаке близ пристани Форкиса, в гроте нимф, не пересчитал бы тот­час после пробужденья и не назвал поименно все пода­ренные ему богатства, он бы никогда не вернулся в этот грот после избиения коварных женихов Пенелопы, ко­торое отняло у него все силы, и сокровища так бы там и остались, забытые. Вот и ты должен поведать мне обо всем, что видел, слышал- или чувствовал, тогда сокрови­ща ночи таинств останутся с тобою". Жрица охотно вы­слушивает любое сказание, особенно сказание о Персее. Гомера она привлекает для толкования, ведь мисты боль­шей частью живут эпосами, и великие произведения дол­го, порою всю жизнь трогают их душу, потому что по­могают бодрствовать духу таинств, который иначе легко канет в забвенье.

Изобилие истинных образов у Гомера едва ли не бес­конечно. Если в речи миста звучат болезненные нотки или он вдруг начинает явно упиваться рассказом об увиденных образах, достаточно упомянуть о приключениях у Кирки-Цирцеи или Калипсо либо о том, как скромно-человечная Навсикая в конечном итоге куда больше спо­собствовала спасению героя, чем обе богини. Бывают и такие, что упорно выспрашивают подробности устрой­ства мистерий, — им, если они мало-мальски понятли­вы, можно указать на трех девушек, связанных с Ахил­лесом: первая, на острове Скирос, Дейдамия, родила ему сына Неоптолема; затем ему была обещана дочь Ага­мемнона Ифигения, но Артемида перенесла ее в Таври­ду и сделала там жрицей; и наконец, он захватил под Троей девушку с Лесбоса, по имени Брисеида, прекрас­ную, как Афродита, однако же предводитель войска, царь Агамемнон, отнял ее у героя, и по этой причине Ахил­лес сорок дней не участвовал в сраженьях, лишь после битвы на Скамандре, смерти Гектора и ночного выкупа его Приамом Ахиллес наконец в мире почиет рядом с нею на ложе.

Одному из посланных в Метроон мистов перед жри­цею в пурпурном покрывале является легкий, точно ра­дуга, образ Одиссея — герой падает с плота в море, сбра­сывает одежду и обертывает грудь покрывалом Белой морской богини Ино, которое помогает ему миновать смертоносный прибой и добраться до берега страны фе-аков (Од. 5). Едва этот образ исчезает, возникает дру­гой, показывающий более раннее крупное кораблекру­шение, которое постигло героя вблизи бездонного мор­ского водоворота Харибда. Молния разбивает корабль в щепки, ломает киль и мачту (Од. 12). Тут мист смекает, что сегодня ночью видел это несчастье перед храмом Посейдона, страшное и для него самого тоже, ибо мол­ния поразила его душу! Вот что он там выстрадал. Нако­нец образы облечены в слова рассказа и развеялись, и жрица велит еще раз точно повторить самое важное, чтобы ни одно духовное впечатление не пропало втуне.

"Толстокожие" сперва возвращаются во владения Пана, к мосту. Сатир-наставник опять подводит своего подопечного к игровой доске; ему еще раз говорят о начальном жребии и о том, как он же сам его истолко­вал, особенно подчеркивая имя древнего героя, коль скоро мист назвал одно из срединных полей. Затем сатир ве­лит снова бросить жребий — он даст подтверждение или что-то добавит. Если выпадает аналогичное толкова­ние, особенно если герой тот же, сатир может сказать: "Тебя, как Одиссея, возвращающегося домой спустя двад­цать лет, ожидает много могущественных "женихов", которые домогаются твоей души. Герой придет на по­мощь, чтобы ты не потерял свою душу. Замкни его имя в сердце, не впускай никого в это святилище, никому о нем не говори. Они подступят к тебе, вооруженные сот­нею уловок, будут соблазнять почестями, должностями, властью, богатством, влюбленностью, страхом. Все это тебе дозволяется иметь вовне, в городе; но никто не дол­жен властвовать в твоем доме и в сердце, кроме избран­ного тобою героя. Если — упасите боги! — настанет день, когда ты усомнишься в герое, снова приди на по­священия и скажи, почему ты пришел".

Того же, кто говорил в Метрооне, храме Матерей, со жрицей, один из "мертвых" провожает к Пану, кото­рый, задавая два-три вопроса, прощупывает душу миста и назначает исход. Жребий более не бросают. Пан ми­лостив; он любит таинства, а неприкрашенную, природ­ную жизнь знает лучше и точнее других. Если самый настрадавшийся приходит к нему непробужденным, Пан защищает беднягу от высокомерия и печется о его те­лесном очищении, приказывая двум сатирам: "Идите с этим юношей к запруде и очистите его с головы до ног! А после — живо через мост, чтоб юноша до рассвета вернулся домой и никто из граждан не видел его на­гим". Самому юноше он говорит: "Чем ты был здесь — спасибо за службу! — тебе уже не бывать. Молчи обо всем, ибо так велит суровый закон, а еще затем, чтобы не стяжать на себя сраму. Коли ты через год осенью пожелаешь участвовать в Элевсиниях, заблаговременно выучи гимн Гомеров Деметре! Ну а теперь поспеши умыться!"

Встретив миста, которому этой ночью было видение, Пан в кратких словах хвалит его и добавляет: "Безмолв­но в мыслях веди сам с собою об этом беседу и приме­чай, где в жизни или в стихах подобное встретишь. Да­лее путь лежит в Элевсин".