Жрица Ариадны перед таинством

И гра с быком во дворе кносского царя перед таинством в Лабиринте

Придворная дама из Кносса наблюдает за игрой с быком

Минотавр — наполовину бык (еще не конь!), наполо­вину человек; не в пример кентавру у него человеческое тело и бычья голова. На круглой площадке в Лабиринте могут стоя разместиться около трех десятков молодых людей. Все это в безлунную ночь озарялось светом звезд.

Игра с быком требовала мастерства, решимости и лов­кости. Срывам и несчастным случаям кносский двор, ве­роятно, даже радовался, ибо остальные претенденты тем самым осознавали всю серьезность происходящего. Как и египетская, здешняя культура не ведала сострадания; эту душевную силу человечество обрело только в последнем дохристианском тысячелетии. На родину сообщали: по­жран Минотавром.

Из юношеских испытаний Тесея ближе всего к этому стоит единоборство с Синидом, разрывавшим путников в стихии воздуха. Синидово испытание и обряд, который менады совершали с ланью и зайцем, наводят на мысль, что быка в дворцовом дворе под конец тоже должны были растерзать на куски. Укрощение Марафонского быка, пред­принятое Тесеем, видимо, следует расценивать как не­удачную попытку перенести Кносские мистерии в Атти­ку. Однако установление Малых мистерий в Аграх про­шло успешно.

Мисты входили в Лабиринт через узкую низкую двер­цу, с опущенной головой, в согнутом положении, двига­ясь в танце задом наперед и держась за вымазанный кро­вью канат, который с силой тянул впередиидущий миста­гог. Этот канат был "красной нитью" Ариадны. В наруж­ном витке мистов ожидали подручные в звериных мас­ках, главным образом "волки", и отнимали у них все, что можно: остатки бычьего мяса и лишнюю одежду, — но­ровя при этом причинить боль. Танец — прыжки с высо­ко вскинутыми коленями — продолжался под звериный рев и волчий вой.

Ныне нам трудно душою ощутить то, чтб переживали относительно стихий и планет тогдашние люди с их весь­ма неразвитой еще внутренней жизнью (неслучайно лица на ранних изображениях выглядят пустыми). Ведь и в нашей культуре за последние 200 лет было несколько де­сятилетий, отмеченных особой восприимчивостью к луне в тихую погоду или к ветру, теперь уже непонятной. Мы почти бесчувственны и неспособны уловить настрой по­добной игры природы. Что же тут говорить о сердцах, открытых иным стихиям и планетам! И все-таки для мис­тов и мистиков — как прежде, так и теперь — достиже­ние главной цели, созерцания, наполовину зависит от пра­вильного настроя, от его тончайших нюансов. От древних критян и эллинов, к примеру, стихия ветра — планетарно под властью Луны (Гекаты), астрально под знаком Рака — требовала одного настроя, а стихия земли — под планетой Венерой и знаком Тельца — совершенно друго­го. Именно способность чувствовать оттенки настроя, а не осведомленность о смыслах созерцания, какие мы тут излагаем, и отличала древнего мистика. Вдобавок критяне II и III тысячелетия до Р.Х. "чувствовали" не умом и серд­цем, а пляшущими ногами (кстати, как раз это Одиссей с благоговением наблюдал у феаков81).

Гомер, живший на четыре столетия позже Тесея, зна­чительно лучше более ранних свидетельств доносит до нас то всеобъемлющее мирочувствие, каким обладали древние и не обладаем мы. Его рассказ о богах уводит за пределы человеческой особи. Афродита, раненная в руку ахейским героем Диомедом, бросается в слезах к своей матери, тита-ниде Дионе. И та молвит: "Милая дочь, ободрись, потерпи <...> Так пострадал и Арей, как его Эфиальтес и Отос <...> страшною цепью сковали: скован, тринадцать он ме­сяцев в медной темнице томился. <...> Гера подобно стра­дала, как сын Амфитриона мощный [Геракл. — Н.Ф.] в перси ее поразил треконечною горькой стрелою. <...> Тот же погибельный мрк, громовержцева отрасль, Айдеса [Га­деса. — Н.Ф.], ранив у врат подле мертвых, в страдания горькие ввергнул". И лишь Аполлон сумел остановить храб­реца Диомеда, сурово предупредив его: "Вспомни себя, отступи и не мысли равняться с богами"82.

Требующий всех сил танец задом наперед, со склонен­ной головой, уже сам по себе мог стимулировать одаренно­го миста к обнаружению во лбу душевного органа, который сказание о Тесее называет венком Амфитриты, а Гомер в "Одиссее" — глазом Полифема. Имя Полифем означает "бестолочь", "болтун", в лучшем случае "страдающий глос­солалией". Здоровья ради без Афины здесь не обойтись. Оккультное как бы дополняет упорядоченное сознание, объ­емлющее восприятие и рассудок. Оно не должно ущемлять это сознание, как у Полифема. Сам лобный сверхчувствен­ный орган не развивает разум, он просто фиксирует духовное в виде образов. Этим глазом мист замечает голубя в облаках и косматую звезду на ночном небе, чему мешают собственные его желания и инстинктивные порывы, кото­рые предстают в созерцании как нападающие звери. В Ла­биринте этих зверей являли мистам во плоти. Сила чистого постижения, не опирающаяся на внешние чувства и рассудок, виделась в созерцании как звезда. Гомер в "Илиаде" так завершил этот образ: "Словно звезда, какую Кронион Зевс посылает знаменьем или пловцам, или воюющим ратям на­родов, яркую; вкруг нее несчетные сыплются искры, — в виде таком устремляясь на землю, Паллада Афина пала в средину полков..." (4,75)

Кносский Лабиринт. Этрусское изображение Лабиринт. Древнекритское изображение

Вслед за мистами мы попадаем во внутренний виток Лаби­ринта, где Гермес или иной провожатый приуготовляет душу к метаморфозам, а Геката касается органа оккультного воспри­ятия в области шеи, чтобы Афродита затем участливо открыла сердце. Виток заканчивается круглой площадкой Афродиты, которая зовется морем. Здесь властвуют небесные знаки Водо­лея, Козерога и Стрельца. Помимо нескольких волков — воз­можно, это собственные неподобающие ощущения мистов, — они встречают здесь безмолвных, белых как мел, нагих умер­ших. Эти новые спутники — свидетельство того, как трудно вызвать достаточно жаркую самоотверженность. В юношеских испытаниях Тесея внутреннему витку соответствует встре­ча со Скироном, "хозяином белых скал", который грозил уче­нику мытьем ног и падением в море. В Скироновом море испытуемого преследовала черепаха. Древнеегипетская космо­гония в этом образе воздвигала землю из бесформенного пра-моря. Вот и здесь, в Лабиринте, посреди "моря" лежал боль­шой камень, круглый и плоский.

Тесей и Минотавр. Эллинское изображение

После волчьего воя безмолвие мертвых было сущим бла­годеянием. Если понятная при этом холодность в сердцах молодых мистов таяла, уступая место пылкой преданности прогреваемому божеству — "отцу Посейдону", до этих сердец достигала нежная, космически-планетарная музы­ка, способная осчастливить иного Орфея.

Внутренняя спираль и "море" более не терпели ника­ких внутренних личин — не важно было происхождение, которое во II тысячелетии до Р.Х. ценилось едва ли не пре­выше всего, не важны были красота, имущество, положе­ние, знания, умения, репутация, пол, высокое или низкое самомнение, помыслы и конкретные упования, — лишь сосредоточенность, гибкое, живое слркение и преданность высокому, прозреваемому или еще неведомому. Не равен­ству людей — самой большой иллюзии на этом этапе ста­новления — учили там через поступки, а горячей искрен­ности, насколько ее уже развивала тогдашняя религия. Не-

обходимо было острое чутье к обретенной силе и предан­ности тому, для чего посвящение и судьба предоставляют возможность. Такая позиция и настрой пробуждали не толь­ко "венок Амфитриты" или подобный же орган в области гортани, который позднее в Элевсине именовался шестнадцатилепестковым "цветком", но и двенадцатилепестковый цветок над сердцем. Венок Амфитриты показывает в свободных формах умонастроение и образ мыслей дру­гих людей. Шестнадцатилепестковый "цветок Элевсина" во многом раскрывает душевно-живое окружение. Орган над сердцем позволяет услышать музыку и песнь духовных наитий. Как сказал поэт:

Дремлет песнь в любом предмете, И душа во всем жива, Все откликнется на свете На волшебные слова.

Орган, расположенный ниже, обеспечивает доступ к та­лантам и возможностям других, к сокровищам Плутона.

Вернемся, однако, к Тесею. Что произошло с ним на круглой площадке посреди Лабиринта? Когда вереница мистов вместе с мертвецами добралась до "моря", все они выстроились вдоль стены и бросили канат, наслажда­ясь долгожданным покоем. Волки остались снаружи. И мистагог, тянувший канат, тоже до поры до времени ис­чез. Кому сердце поверяло это, тот прозревал и слышал "звук, рожденный без прикосновения", словно сами пла­неты пели, то отдаляясь в напряжении, то сближаясь; "музыка сфер" — так впоследствии назвал это Пифагор. Немного погодя мистагог вернулся с лирой и протянул ее одному из мистов, в котором заметил умиленное волне­ние, чтобы тот хоть немногое повторил на струнах.

Тесей присел на круглый камень посредине и тихо заиграл, прислушиваясь и сам. Остальные, спокойно вы­шагивая, скоро подхватили знакомую песню во славу

Певец в Лабиринте. Эгейская культура

Афродиты. Затянул ее мистагог, но без слов. Потом он снова исчез. Эту сцену описывает Гесиод в "Щите Герак­ла": блаженные ведут хоровод в озаренной светом части Гадеса (Элизии), посредине, играя на кифаре, сладостно и печально поет могучий сын Лето — Аполлон.

Шествие и песня заканчиваются, и в круг мистов вры­вается бык; вернее, у этого существа человеческое тело и бычья голова. Играл эту роль мистагог. Он выхватил у Тесея лиру и столкнул его с центрального камня. Герой вступил с ним в борьбу, как с каким-нибудь Антеем. Если в этом нападении и не было логики, в нем все же были метод и цель: умиротворенность и небесная музыка ис­чезли. Тесей очутился на земле возле круглого камня, и тут он вспомнил о похожем камне ранней юности, под которым некогда нашел меч и сандалии.

Он быстро поднял и этот камень — вместо меча под ним обнаружилась сухая тростинка, тлеющая изнутри. Огонь в тростинке стал оружием героя — он поджег бы­чью маску противника. Тот поспешно сорвал охваченную пламенем звериную личину, и взорам явился юноша, точь-в-точь Гиакинф-Аполлон. Впрочем, по другим свиде­тельствам, это была Ариадна.

Даже если мы согласимся с последним, мы все равно не сможем однозначно истолковать созерцательный образ Это могла быть Афродита Анадиомена, богиня Венера, что свежая, как роса, выходит из моря, а с другой стороны, поскольку здесь участвует огонь, не исключено, ого внутреннему взору открылась дева с младенцем Иак-м Так или иначе, у мистов пробудились оккультные органы над лбом, гортанью и сердцем, и они сумели «зреть Афродиту Уранию, Небесную Жену в солнечной ауре, на лунном серпе, а затем наблюдали, как она преображается и в конце концов держит на руках младенца Диониса — будто и не требовалось превращений от змеи, рожденной Персефоною в Гадесе, до бородатого мужа, прибывшего к берегу на carrus navaiis, до дня рождения Афродиты на Пасху и далее вспять, к младенцу Иакху.

Раз Тесей сам, сидя на круглом камне, играл на лире, словно музыкант Гиакинф, и созерцал мистического младенца, значит, в танце он снова и снова повторял хвалебный клич: "Paide [младенец, мальчик. — А-А.] Bakche Piade-Pai-Paian! Io, Io, Io-Iakche!"

Еще с именем несказанного младенца на устах — несказанного, ибо речи вносят смущение, ведь дело-то идет о душевном возвышении человека, — мисты длинной чей, теперь уже без каната, возвратились в царский покой. Настало утро. Царь велел препроводить их в трапезы и молча разделил с ними завтрак.

Между тем жрица-царевна — мы называем ее Ариад-— в своем подземном святилище, малом подобии лабиринта, принимала каждого миста отдельно. Вход наводил на мысль о спирали, само помещение напоминает Море, закругление отсутствует. Каменный стол под окном испещрен мелкими священными письменами. По просьбе Ариадны каждый рассказывал, что видел, слышал пережил в Лабиринте. Сама она ничего к этим сообщению не прибавляла. Кто остался слеп и глух, от нее тоже ничего не узнавал. Если же открывалось глубинное, она повторяла и дополняла рассказ, чтобы все запомнилось правильно и надолго. В особенности три образа никогда не проходили мимо ее внимания, стоило хотя бы вскользь упомянуть их в рассказе: косматая звезда, поток золотых рыб и Небесная Жена, в какой бы ипостаси ее ни созер­цали — только лишь Афродиты или матери младенца Иакха.

Ариадна после таинств

На память либо попросту в знак участия она одарива­ла каждого тем, что ему под стать: кносскими бычьими рогами, изображением волкочеловека и проч. Тесей полу­чил резную статуэтку Небесной Афродиты.