Глава 5. Сургутское Приобье в системе евразийского культурного взаимодействия

5.1. Теоретический аспект динамики культурных связей Сургутского Приобья в эпоху раннего средневековья.

В предыдущих разделах диссертационного исследования, на основании большей части доступных в настоящее время археологических коллекций, реконструированы культурные связи Сургутского Приобья в эпоху раннего средневековья. Однако для полноты охвата источников необходимо рассмотреть отражение процессов культурного взаимодействия на уровне основных сторон культуры, доступных археологической фиксации. Такой взгляд позволяет проследить влияние культурных связей на развитие культуры в целом, ее трансформацию не только на предметном, вещевом уровне, но и как единой системы.

Взаимодействие любого локального историко-культурного региона с окружающим миром естественным образом зависит его особенностями как «культурно-экологической области», под которыми подразумевается, прежде всего, «специфика географических условий, обуславливавших то или иное течение культурогенеза» [Савинов, 2007, с. 5]. Это теоретическое положение как нельзя лучше применимо к Сургутскому Приобью, характер культурных связей которого в значительной степени зависел от природно-географических условий. Еще В.Н. Чернецов отмечал, что «материалы по I тысячелетию н.э.» из Нижнего Приобья (в территорию которого исследователь включал и Сургутское Приобье) характеризуются «малой изменчивостью форм предметов материальной культуры на протяжении всего этого периода», «заслуживающее серьезного внимания» [Чернецов, 1957, с. 136-137]. По нашему мнению, объективной причиной этого явления являются природно-географические факторы, которые способствовали выработке оптимальных форм жизнедеятельности и их сохранению на протяжении длительного времени.

Так, еще в предыдущие эпохи сформировался единственно возможный в природно-географических условиях средней тайги преобладающий хозяйственно-культурный тип присваивающего хозяйства, базировавшийся на охоте, рыболовстве и, скорее всего, собирательстве (слабо прослеживаемом археологически, но логически вытекаемом из богатства флоры и жизненной необходимости). Особенности почвы и климата не давали возможности становлению земледелия, развитого на сопредельных территориях, заимствованию навыков которого, тем более в эпоху средневековья, характеризуемой интенсивными культурными связями, ничто иное не препятствовало. Абсолютное отсутствие в археологических материалах орудий земледелия и обработки его продукции, скорее всего, свидетельствуют о неразвитости этого вида производящего хозяйства.

Результаты палеоостеологических исследований свидетельствуют, что территория средней (Сургутское Приобье – А.Г.) и северной (Нижнее Приобье – А.Г.) тайги Западной Сибири являлись районами, на хозяйство которых «не оказывало прямого влияния население лесостепи с производящей экономикой» [Косинцев, 2003, с. 102]. Однако еще с эпохи раннего железного века у населения Сургутского Приобья прослеживается наличие домашней лошади [Косинцев, 1994, с. 89], а в эпоху раннего средневековья «все население, жившее по берегам крупных рек, занималось коневодством», однако отмечается, что этот факт «вероятно, является специфическим, нехарактерным для рядовых поселений», к тому же, как и кости медведя, они обычно разбиты и «преждевременно давать однозначную интерпретацию этих находок – либо как кухонных, либо как культовых остатков» [Косинцев, 2003, с. 103-108]. В это же время предполагается одомашнивание северного оленя. Таким образом, у раннесредневекового сургутского населения, по данным палеоостеологии, прослеживаются черты производящего хозяйства в виде скотоводства (лошадь, северный олень), однако малочисленность и этих материалов не дают оснований утверждать об этом.

В связи с этим отсутствует определенность и в вопросе существования в Сургутском Приобье в эпоху раннего средневековья верховой езды. Единственной находкой, связанной с верховой ездой, являются железные удила с псалиями (табл. 50 – 1), обнаруженные еще в конце XIX в. Ф.Р. Мартином при раскопках могильника Барсов городок (Барсовский I). Никаких подробностей об обстоятельствах этой находки не известно [Арне, 2005, с. 41-42, рис. 134]. За более чем столетнюю историю исследований памятников Сургутского Приобья не обнаружено ни деталей седел, ни стремян. Среди нескольких сотен пряжек нет ни одной, которую можно было бы рассматривать безусловно уздечной или подпружной. В целом, большинство предметов (кроме удил), которые можно считать деталями конского снаряжения, могли иметь иную функцию и использоваться как украшения и принадлежности костюма, бесспорна только одна находка.

Обращаясь к изобразительному искусству раннесредневекового населения Сургутского Приобья, мы также получаем противоречивую картину. Исследователи отмечают, что «появился этот культ (всадника – А.Г.) около рубежа эр и даже (что возможно) связан с иранским влиянием» [Федорова, 1989, с. 118], однако на протяжении всей эпохи раннего средневековья в круге лесных культур Приобья не была выработана единая иконография изображения всадника в художественном металле и «создается впечатление, что перед нами не традиция, а несколько импульсов извне, способствовавших по какой-то не вполне ясной причине изготовлению фигур и рисунков» [Там же, с. 120].

Однако несколько иначе обстоит дело с изображениями коня в виде пронизей, которые появляются в сургутских материалах с VIII-IX вв. и прослеживают определенную преемственность в своем развитии (табл. 29 – 1-13). На большинстве этих изображений отсутствуют детали конской амуниции, но седло и имитация упряжи (?) все же присутствуют на одной отливке IX-X вв. из погр. 24 могильника Усть-Балык (табл. 29 – 7), из близ расположенного от него некрополя Киняминского II известны еще пара пронизей-коней XIII-IV вв. с такими же деталями [Семенова, 1998, с. 167, фото 7].

Таким образом, археологические материалы не дают однозначного ответа о наличии в Сургутском Приобье в эпоху раннего средневековья верховой езды.

Касаясь общих основ социального устройства и их связи с особенностями Сургутского Приобья как специфичной культурно-экологической области, можно отметить еще одну особенность культуры, связанную с погребальной практикой. А именно то, что на протяжении всей эпохи раннего средневековья сургутское население не восприняло широко распространенный на соседних южных территориях курганный обряд захоронения, возведение которых на песчано-болотистых почвах практически невозможно.

Вместе с отмеченными «внутренними» особенностями Сургутского Приобья как специфической культурно-экологической области, на развитие культурных связей немаловажное влияние оказывала внешняя замкнутость рассматриваемого региона. Как уже было отмечено во Введении, Сургутское Приобье практически со всех сторон ограничено возвышенностями. Это обстоятельство дополняет специфику региона определенной «замкнутостью», отделенностью от внешнего мира. Внутренняя территория Сургутского Приобья посредством мелких рек образует тесно взаимосвязанную сеть, способствовавшую беспрепятственным контактам внутри региона. Это обстоятельство также могло способствовать созданию общего консервативного облика материальной культуры, длительному сохранению и развитию архаических традиций.

Однако посредством крупных рек (Обь и Иртыш) регион имеет своеобразные выходы. Основной из них – по р. Обь, верхнее течение которой уходит в западносибирские лесостепи и степи, а нижнее – в тундру. На территории Сургутского Приобья происходит и впадение р. Иртыш в р. Обь. Таким образом, посредством рек-дорог рассматриваемый регион оказывается непосредственно «открытым» на юг, посредством притоков рр. Оби и Иртыша – на запад. Определенную роль при контактах играли и небольшие реки. Таким образом Сургутское Приобье оказывается в сфере действия культурных трансляций. Этот факт имеет важнейшее значение для протекавших здесь процессов культурогенеза, так как «коллективы, находившиеся на перекрестке активных культурных трансляций, постоянно получали стимул дальнейшего саморазвития», а находившиеся вне этого процесса общества, «несмотря на высокую степень развития собственной культуры, оказались за пределами прогрессивного развития» [Савинов, 1994а, с. 5].

В связи с этим необходимо охарактеризовать основные пути и дороги, которыми могло осуществляться взаимодействие Сургутского Приобья с окружающим миром. Естественной природной преградой для осуществления контактов с западными территориями являются Уральские горы. Однако, как отмечал еще Г.Ф. Миллер, «большой горный хребет...никогда не препятствовал общению народов, живших по обеим сторонам его» [Миллер, 2005, с. 197]. Исследователи указывают на два основных способа осуществления контактов через Уральские горы. «Северный» путь шел с Вычегды на Печору, далее на ее приток Усу, откуда через Уральский хребет на р. Собь и далее на р. Обь. Таким образом осуществлялось сообщение русских людей и коми-зырян в XVI-XVII вв. с Нижнем Приобьем [Бахрушин, 1927, с. 66-73]. Другой вариант «северного» пути – с р. Печоры на Северную Сосьву и далее в нижнеобской бассейн [Могильников, 1991, с. 73]. На р. Печоре также известны памятники конца I – начала II тыс. н.э., которые маркируют один из способов взаимодействия Северного Приуралья и Нижнего Приобья [Ясински, Овсянников, 2003]. Взаимодействие Сургутского Приобья с Нижним, в свою очередь, могло происходить по р. Обь и/или ее правобережным притокам.

По мнению Н.В. Федоровой, с конца I – начала II тыс. н.э. могли осуществляться контакты нижнеобских племен со Скандинавией морским путем. Об этом свидетельствует находка скандинавской фибулы X в. и ряд других косвенных подтверждений [Федорова, 2002, с. 97-99]. Если эта гипотеза верна, то, учитывая тесное взаимодействие сургутских и нижнеобских племен, этот путь также мог иметь значение для Сургутского Приобья как еще одного опосредованного способа осуществления контактов с западными территориями.

«Южный» водный путь взаимодействия с Приуральем мог проходить по pp. Чусовой и Вишере, откуда выходил на верховья Исети и Туры, спускаясь по которым достигал Тобола, Иртыша и Оби [Могильников, 1991, с. 72-73]. По мнению исследователя, свидетельством существования этого пути в XI в. является Вашкурское погребение на р. Чусовой [Прокошев, 1937], в XV-XVI вв. этим путем шло освоение Сибири русскими [Могильников, 1991, с. 72-73].

Существование сухопутных дорог через Уральские горы в литературе не отмечается, многими исследователями они признаются маловероятными.

Пути и дороги, связывающие таежную зону с южными территориями, специально в литературе практически не рассматриваются. По мнению Н.В. Федоровой, контактам племен всего Обь-Иртышского бассейна способствовали крупные водные артерии и «население, в жизни которого... передвижение по воде играло немаловажную роль, могло очень легко сообщаться между собой» [Федорова, 1978, с. 80]. Сургутское Приобье практически полностью «открыто» для контактов в южном направлении реками-дорогами. Вероятно, они могли осуществляться по двум основным водным магистралям Западной Сибири – р. Обь и р. Иртыш, которые вместе занимают первое место в России по длине и площади водосбора, и третье после р. Лены и р. Енисея по водности [Калинин, Фролов, 2000, с. 290-291]. Река Обь берет начало в горах Алтая от места слияния pp. Бии и Катунь и протекает по степи и лесостепи до тайги (Сургутского Приобья), таким образом открывая прямой путь на юг. Река Иртыш – самый крупный приток р. Обь берет начало в Монгольском Алатау на территории Китая [Там же] и сливается с р. Обь в Сургутском Приобье. Таким образом, эти две реки непосредственно связывают рассматриваемый регион с южными территориями. Кроме того, контакты с южнотаежными районами могли осуществляться по левым притокам р. Обь. Однако самое сложное в этом определении – найти археологические факты, доказывающие наличие этих дорог. Для этого требуются специальные исследования, которые в последнее время начали проводиться. В частности, определено функционирование иртышского меридионального пути в эпоху средневековья – от Казахстана до южнотаежной зоны [Матвеев, 2007, с. 96-103].

В эпоху раннего средневековья на территории Северной Евразии основными культурными «центрами» являлись Степная полоса и Восточноевропейская лесная зона, соответственно заселенные тюркоязычными и финно-угорскими племенами. Развитие этих двух миров и определяло содержание историко-культурных процессов в Сургутском Приобье. Однако территориально Сургутское Приобье не являлось частью ни лесной восточноевропейской области, ни степной полосы – оно всегда было отделено от них, по практически единодушному мнению исследователей, «близкородственными культурами», этническая принадлежность которых дискуссионна. Наличие лингвистически и/или этнически близкого окружения являлось позитивным фактором для осуществления культурных связей с сопредельными и отдаленными регионами, способствуя распространению общеевразийских тенденций и веяний. В то же время это создавало специфические условия для культурогенеза внутри района. Если на сопредельных территориях, подвергавшихся непосредственной культурной и этнической ассимиляции, инновации могли тем или иным образом навязываться более развитыми степными и восточноевропейскими государствами, то проникая в Сургутское Приобье, они оказывались в относительно свободном развитии. Таким образом, в Сургутском Приобье формируется своеобразный пласт культуры, который можно назвать «демократическим» по своему характеру – сюда проникали и сосуществовали инновации различного происхождения, развивавшиеся в большей степени в зависимости от приятия местной культурой. Вдобавок к этому, периферийное расположение Сургутского Приобья на евразийском континенте обуславливало еще одну особенность механизмов культурной трансляции – проникавшие инновации зачастую доходили в ослабленном, а иногда и уже в измененном виде, еще более трансформировавшемся при наложении на местную основу.

Немаловажную роль для характера и интенсивности внешних контактов социума играет наличие естественно-природных ресурсов и, в частности, источников сырья. Отсутствие качественных пород камня в эпоху средневековья не оказывало существенного влияния на развитие общества и его культурных связей, чего нельзя сказать об отсутствии рудных источников меди. По мнению специалистов, «металлообработка населения таежных районов Западной Сибири с момента ее становления базировалась на привозном сырье» [Кузьминых, Чемякин, 2006, с. 128], так как в западносибирской низменности нет рудных выходов цветных металлов, которые были бы доступны для разработки в древности. Это обстоятельство вынуждало налаживать контакты с богатыми медным сырьем регионами. Такими регионами были Урал и/или Алтай. Собственная металлургия железа возникла в западносибирской тайге на рубеже I тыс. до н.э. – I тыс. н.э. и базировалась на местном сырье – болотных рудах (лимонит) [Зыков и др., 1994, с. 46-48]. С начала эпохи средневековья начинается повсеместное распространение железа в Сургутском Приобье, что доказано недавними исследованиями [Зыков, 2008].

К сожалению, социальная структура сургутского населения эпохи раннего средневековья еще не была предметом специального рассмотрения. Объясняется такая ситуация тем, что сами источники (материалы памятников) не опубликованы в достаточном для осуществления социальных реконструкций объеме. Раннесредневековое сургутское общество лишь в общих чертах характеризуется в одном научно-популярном издании [Древний город на Оби…, 1994], причем без опоры на археологический материал, что лишает нас возможности использовать данные о социальном устройстве населения Сургутского Приобья в полном объеме.

Перечисленные теоретические моменты являлись основными факторами, определявшими специфику культурных связей Сургутского Приобья в эпоху раннего средневековья. Еще одним объективным фактором, определяющим содержание и характер культурных связей, являются процессы и явления, происходившие на сопредельных территориях. Ниже попытаемся проследить место и роль Сургутского Приобья в историко-культурном развитии Северной Евразии.

5.2. Карымский этап (IV-VI вв.)

Эпоха раннего средневековья, как и на большинстве территорий Евразии, в Сургутском Приобье начинается с событий эпохи Великого переселения народов, изменивших этническую и политическую карту Евразии и оказавшей влияние на развитие культурных связей рассматриваемого региона. Накануне начала эпохи средневековья в Сургутском Приобье завершает свое развитие сургутский вариант кулайской культурно-исторической общности [Чемякин, 2006, с. 382-392], материалы поздних памятников которого «отражают активизацию контактов с соседними общностями, в частности, с населением Прикамья, южных лесостепных и степных районов Сибири и Зауралья» [Борзунов, Стефанова, 2001, с. 103, 105]. Завоевания хунну, одних из главных участников событий Великого переселения народов, непосредственно не затронули территорию таежной части Западной Сибири. Максимальным северным районом их распространения являлась лесостепная полоса, откуда были вытеснены саргатские племена. В свою очередь, последние продвигаются на северо-запад – на рр. Ишим и Тобол, а затем на рр. Исеть и Тура. С этих территорий саргатцы по р. Чусовой продвинулись в Приуралье, где сначала вступили в конфронтацию с гляденовским населением, но затем отношения сменились на мирные и впоследствии на основе местных и пришлых племен в бассейне р. Сылвы в конце IV-V вв. формируется неволинская культура, в Верхнем Прикамье в V в. – ломоватовская, в среднем и верхнем течении р. Чепцы – поломская [Голдина, 2007, с. 33-34]. В Среднем Прикамье на основе пьяноборских и пришлых племен складывается мазунинская культура [Генинг, 1967, с. 46-69]. Таким образом, миграции населения, вызванные событиями Великого переселения народов, затронули основные территории, с которыми население Сургутского Приобья поддерживало контакты на финальном этапе раннего железного века. В результате происходит «дезорганизация отлаженных торговых связей лесного Приуралья и Северо-Западной Сибири», подтверждением чему служит «почти полное отсутствие находок прикамских вещей III-V вв. в таежном Зауралье» [Зыков, Федорова, 2001, с. 30], что в полной мере можно отнести и к Сургутскому Приобью. Однако здесь важно отметить важнейшую роль западносибирского лесостепного компонента (саргатских племен) в становлении ряда приуральских культур, что подготавливало почву для осуществления контактов с территориями «исхода».

В итоге эпоха раннего средневековья Сургутского Приобья начинается без западных культурных связей. Необходимо отметить, что тайга Западной Сибири не стала безынтересным районом для новых обитателей лесостепи. Еще с эпохи раннего железного века и на протяжении всего средневековья лесная зона, в том числе, и Сургутское Приобье, являлась важным торговым партнером, основной продукцией которого являлись меха, что отмечается большинством исследователей. Расположение Сургутского Приобья в зоне лесов и болот и наличие буферной территории (южной тайги) надежно защищало его племена от всех способов «эксплуатации номадов» [Крадин, 1990, с. 22-24].

Активизация племен хуннского конгломерата привела в движение восточносибирское население, в результате чего в Западной Сибири, в том числе, в Сургутском Приобье, появляются носители «валиковой» керамики. Не исключено, что вместе с ними распространялись и некоторые енисейские (тагаро-таштыкские) традиции, проявившиеся в материальной культуре рассматриваемого региона.

Эпоха Великого переселения народов на евразийском континенте синхронна в Сургутском Приобье карымскому этапу (IV-VI вв.), являющегося генетическим продолжением культуры раннего железного века и продолжающим дальнейшее развитие местных традиций [Зыков, Федорова, 1993, с. 65-66]. В то же время появляется ряд инноваций, связанных с общеевразийскими историко-культурными тенденциями.

В настоящем исследовании привлекаются материалы 42 памятников карымского этапа Сургутского Приобья: 16 городищ (Барсов городок II/4, 6-7, 9-10, Кинтусовское 1.1, 4.1, 5, Нёх-Урий II, Русскин Урий II, Сартым-Урий XVIII, Соровское 5, 10, 17, 21, Устьевъюган), 7 поселений (Горное II, Кинтусовское 1.2, 6-7, Соровское 2, Тапатъёга I, Усть-Камчинское 2), 12 селищ (Быстрый Кульеган 69, Варъёган 15, Вор-Сап 2, 4, Егур-Ях-4, Нёх-Урий 1, Русскин Урий 2, 6, 13, Сардаковы, Сартым-Урий XVII), 4 местонахождения (Кинтусовское 9, Салымское, Юрты Кинтусовские, Юрты Соровские), 3 погребальных памятника (8 захоронений Сайгатинского VI могильника, Холмогорский комплекс (одно захоронение-?) и могильник Агрнъёган-I (два захоронения-?) (Прил. № 3).

Карымские городища в целом продолжают традицию предшествующего времени – саровского этапа Обь-Иртышской КИО (по Н.В. Федоровой) или кулайской культуры (по Ю.П. Чемякину). Они располагались на краю коренных террас рек, по площади поселенческие комплексы достаточно крупные – 3 600-2000 м², состоят из 4-13 жилищ в ряд, каждое из которых средней площадью 39, 5 м². По всем этим характеристикам сургутские поселения значительно превосходят нижнеобские [Морозов, 1995б, с. 362-364]. Тип описанного жилища – постройка с углубленным на 20-40 см прямоугольным котлованом, коридорообразным выходом, земляной подсыпкой стен и центральным очагом – сформировался на финальном этапе раннего железного века, саровском этапе, и продолжает свое развитие практически на протяжении всего средневековья [Чемякин, 2002г, с. 43]. Преемственность на карымском этапе проявляется и в сохранении некоторых традиций в оборонительной системе. Так, на городищах Соровское V и XXXV имеются выступы в виде бастионов (возможно, места установки башен) – признак, характерный для культур раннего железного века [Карачаров, 2002е, с. 45]. Однако в IV-VI вв. мощность оборонительных сооружений городищ существенно уступает позднекулайским: «трудно назвать крепостью поселок, жилая площадка которого окружена небольшим рвом (ширина – 1-2 м, глубина – 0,5 м) и валом (соответственно 1,5-3 и 0, 5 м)» [Морозов, 1995б, с. 362-364]. По основным характеристикам поселенческих комплексов – их однотипности, толщине и насыщенности культурного слоя, отсутствии перестроек, величине городищ и мощности оборонительных систем социальная сторона культуры карымского этапа характеризуется определенной стабильностью и мирной жизнедеятельностью [Там же, с. 366].

Из приведенных фактов для нас важны несколько моментов. Во-первых, карымские городища значительные по площади, что может косвенно свидетельствовать об увеличении населения и согласуется с поддержанной нами гипотезой о проникновении в это время в Сургутское Приобье инокультурных компонентов (что естественным образом увеличивало народонаселение). Во-вторых, городища имели слабую систему обороны, что возможно, говорит о незначительности этого потока, что подчеркивает В.А. Могильников [2002а], и его распространении мирным способом. В-третьих, слабая система обороны, возможно, говорит о том, что от контактов с сопредельными территориями значительной военной угрозы не ожидалось, и они носили характер сотрудничества.

Погребения Сайгатинского VI могильника, относящиеся к IV-VI вв., совершены по обряду трупоположения, умерший уложен вытянуто, скорее всего, на спине, в неглубокой прямоугольной яме, обычно головой на юго-запад. Сопровождающий инвентарь очень скуден. Обычно это фрагменты сосуда, нож и иногда точильный камень. Только в одном случае керамический сосуд был поставлен у головы погребенного [Карачаров, 2002е, с. 45].

К началу карымского этапа и завершающей стадии раннего железного века относится инвентарь могильника Агрнъёган-I и Холмогорского комплекса. Первый из них исследован археологически – зафиксирована могильная яма, а также останки четырех человек (определение Д.И. Ражева), обряд захоронения не реконструируется [Карачаров, 2005а, с. 3, 27-29]. Сопровождающий инвентарь – предметы быта и вооружения, украшения и принадлежности костюма, культово-ритуальные предметы [Гордиенко, 2007, с. 64]. Холмогорский комплекс попал в руки археологов в виде вещевого инвентаря, полученного в результате «раскопок» нефтяником В.Н. Мосиенко. По его сведениям, предметы располагались в прямоугольной яме (могильной-?), состав которых аналогичен вышеописанному комплексу. Памятник интерпретирован как символическое захоронение кукол [Зыков, Федорова, 2001, с. 52-63]. Однако в одной из более ранних публикаций упоминается, что среди прочих вещей был обнаружен «обломок черепа» [Древний город…, 1994, с. 62].

Анализируя погребальные памятники можно отметить следующее. Материалы могильника Агрнъёган-I и Холмогорского комплекса свидетельствуют не только культурных связях оставившего их населения, но и о их сложных социальных отношениях. Эти погребальные памятники выделяются среди как более ранних, так и последующих по богатому составу инвентаря и, следовательно, по социальному статусу погребенных (символически или реально) в них людей. Погребения Сайгатинского VI могильника IV-VI вв. дают иную картину, они одинаково бедны по составу, что, может объясняться небольшим количеством раскопанных погребений.

По мнению исследователей, карымский этап характеризуется «глубокими изменениями в экономической и общественной жизни … проникновением в быт, мировоззрение и искусство множества нововведений». В социальных отношениях происходит «ускорением процесса имущественного расслоения, выделением «аристократии», среди которой на самые видные места выдвинулись вожди и служители культов. Появилась прослойка профессиональных воинов» [Древний город…, 1994, с. 57-58]. Однако эти выводы применимы лишь к началу карымского этапа, для определения социальных отношений в IV-VI вв. в настоящее время не имеется археологических источников.

 

Изменения в экономической жизни в Сургутском Приобье на карымском этапе связаны с «широким внедрением железа» и его «повсеместным распространением» [Древний город…, 1994, с. 58]. На значительные изменения в культуре, по мнению исследователей, «указывает и то, что изменились приемы металлообработки и инструментарий, с ней связанный» [Карачаров, 2002е, с. 48]. Так, на карымских памятниках вместо плоских тиглей, характерных для всего раннего железного века, появляются рюмковидные, которые бытовали до начала II тыс. н.э. [Там же].

Хозяйство населения Сургутского Приобья во второй половине I тыс. н.э., по данным палеоостеологии, характеризуется развитием присваивающих отраслей с элементами производящего (коневодство и оленеводство), традиции которого были унаследованы из предыдущей эпохи [Косинцев, 1994, с. 89-90].

Таким образом, историко-культурные изменения на евразийском континенте, вызванные движением хуннских племен, вызвали перемены и в жизни таежного населения Сургутского Приобья, что отразилось в регионе на материалах памятников III-IV вв. (могильника Агрнъёган-I и Холмогорского комплекса). Вследствие подвижек населения в Восточной Сибири, также вызванных хуннскими завоеваниями, в Сургутское Приобье проникают носители «валиковой» керамики. Однако примерно к V в. ситуация стабилизируется и наблюдается, скорее, возвращение к традициям раннего железного века. К этому же времени южные инновации исчезают и материальная культура развивается в сторону определенной консервации.

5.3. Зеленогорский этап (VI-VII вв.)

С середины I тыс. н.э. главную роль в степях Евразии начинают играть тюркские племена, выступавшие носителями «государственной» культуры, распространяемой «в среде окраинных обществ-реципиентов» [Савинов, 1984, с. 5-6]. Первое появление тюркоязычного населения на юге Западной Сибири (лесостепном Алтае и Барабе) фиксируется еще во второй половине IV-V вв., однако «число мигрантов … было небольшим и они достаточно быстро ассимилировались…» [Горбунов, 2003, с. 38]. Во время существования Тюркских каганатов отмечается влияние тюрок на территории лесостепного Алтая [Неверов, 1991, с. 182], по-видимому, не распространявшееся на более северные территории, поэтому в VI-VII вв. воздействие этого компонента на культурно-исторический процесс таежной зоны Западной Сибири не прослеживается. 

После продвижения хуннского конгломерата на запад, по мнению исследователей, лесостепные и степные территории Западной Сибири становятся малозаселенными, что дало возможность освоения этих зон не только тюркоязычными племенами, но и населением из северных регионов. В частности, В.А. Могильников отмечает миграцию потчевашского населения по р. Омь на юг до Павлодарского Прииртышья, однако здесь они не образуют сплошного ареала и не имеют укрепленных поселений [Могильников, 1999, с. 38]. В свою очередь, на покинутые потчевашцами территории лесостепного и южнотаежного Прииртышья проникает зеленогорское население из западносибирской тайги конца VI – VII вв. [Зыков, 2002, с. 48]. Исходя из этого, А.П. Зыков утверждает, что нет оснований говорить о потчевашской культуре в лесостепном и южнотаежном Прииртышье, чему возражает Б.А. Коников, приводя сведения о сосуществовании северотаежной и потчевашской керамики на некоторых памятниках, и полном ее отсутствии на многих других [Коников, 2007, с. 249]. На наш взгляд, взаимодействие зеленогорского и потчевашского населения было более сложным. Скорее всего, можно говорить об общей инфильтрации с севера на юг, подтверждением чему и является сосуществование зеленогорской и потчевашской керамики в Нижнем Прииртышье, и ее совместное распространение до Павлодарского Прииртышья, отмечаемое Ф.Х. Арслановой [1963, с. 78; 1968, с.109; 1980, с. 95; 1983, с. 105-117].

Носители зеленогорской керамики проникают не только на юг, но и на северные и западные территории. Памятники с такого типа керамикой появляются в VI-VII вв. в Нижнем Приобье (вплоть до п-ова Ямал) [Брусницына, 2004; Федорова, 1997, с. 72-75; и др.]. Из этого района идет проникновение зеленогорцев на Северный Урал, Большеземельскую тундру (р. Печора, Вычегда) и Северное Прикамье [Оборин, 1969, с. 159]. В Северном Приуралье зеленогорская керамика получила название «бичевницкого типа» и ее соотношение с местными культурами дискуссионно, однако признается ее западносибирское (нижнеобское) происхождение и значительная роль в становлении ванвиздинской культуры [Канивец, 1964, с. 97, с. 119; 1965, с. 99; 1972, с. 88-89; Буров, 1965, с. 189; 1967, с. 173-174, с. 177; 1975, с. 305; Мурыгин, 1981, с. 86-88; 1984, с. 6, с. 25; 1985, с. 88-96; 2007, с. 274; Мурыгин, Королев, 1979, с. 95-97; и др.]. Появление зеленогорского компонента в Северном Приуралье явилось своего рода продолжением проникновения западносибирских компонентов на западные склоны Уральских гор (ранее саргатский) и также стимулировало развитие отношений. В VI-VII вв. этот процесс уже не однонаправленный, как в предшествующее время, а обоюдный, вследствие чего культурная доминанта Приуралья на этом этапе является преобладающей.  

Историко-культурная ситуация в самом Сургутском Приобье на зеленогорском этапе прослеживается по материалам 26 памятников: 19 городищ (Атымлор I, Барсов городок II/1, 7-8, 10-12, 13, 15, Кинтусовское 2, 3, 3.2, 3.3, Лангепас I, Русскин Урий III, Старые Покачи 5, Сургутское I, Тат-Ягун 89, Увал), 2 поселений (Ай-Ёга I, Кинтусовское 3.1), 2 селищ (Русскин Урий 16, Савуй-Пеу 10), 1 могильник (17 погребений Барсовского V могильника), 2 местонахождения (Тат-Ягун 11, Барсова гора) (см. Прил. №4).

Анализируя раннесредневековые поселенческие комплексы, В.М. Морозов, посвятивший этой теме диссертационное исследование [1994], отмечает, что «относительно спокойное время в Сургутском Приобье закончилось на зеленогорском этапе» [Морозов, 1995б, с. 366].

Зеленогорские городища по топографии почти не отличаются от карымских – они строятся рядом с ними или даже на том же месте. Продолжение единой линии развития сохраняется и в общей системе обороны. Ранние городища зеленогорского этапа по размерам уступают предшествующим карымским (1180-1890 м²). Обратные изменения начинаются на заключительной стадии зеленогорского этапа: увеличивается площадь самих поселений и жилищ на них, усиливается система обороны (параметры рва и вала), важную роль играет частокол [Морозов, 1995б, с. 366-369; Федорова и др., 1991, с. 134].

Обобщая сведения по зеленогорским поселенческим комплексам Сургутского Приобья, в целом, можно сказать, что они продолжают развитие традиций карымского этапа. Обращает на себя внимание уменьшение размеров раннезеленогорских городищ, что согласуется с отмеченными миграциями населения из лесной полосы (т.е. уменьшение площади поселений, возможно, также свидетельствует об оттоке населения). Позднезеленогорские городища увеличиваются в размерах, усложняется фортификация, что, возможно, свидетельствует об усложнении обстановки в регионе. Вероятно, в конце зеленогорского этапа идет приток населения в Сургутское Приобье, в том числе, с южных территорий, что документируется появлением позднезеленогорской «рёлкинской» группы керамики [Зыков, 2006, с. 114-116].

Погребальные комплексы зеленогорского этапа представлены 17 погребениями Барсовского V могильника. Все могилы ориентированы по линии СЗ-ЮВ, имели овальную или трапециевидную форму, размеры, видимо, обуславливались ростом погребенных, глубина могил не превышала 30 см. По отдельным сохранившимся костям было установлено, что все погребения одиночные, умершие уложены головой на ЮВ. Сопровождающий инвентарь немногочислен. В могилах находились фрагменты сосудов, сильно корродированные железные предметы, в одном случае – медное кольцо. Большинство из найденных предметов находилось в межмогильном пространстве, практически на поверхности земли, но связь их с погребениями не вызывает сомнений [Терехова, Карачаров, 1994, с. 278-280].

Резюмируя эти сведения, можно констатировать, что погребальные комплексы VI-VII вв. изучены недостаточно для того, чтобы делать полноценные выводы. В целом, их характеристики продолжают карымские традиции рядовых погребений Сайгатинского VI могильника, атипичные погребальные комплексы отсутствуют.

Однако на зеленогорском этапе имели место не только внутризападносибирские события и процессы. В VI-VII вв. Сургутское Приобье входит в орбиту общеевразийского культурного явления, называемого «модой» на «геральдический стиль». И хотя находки таких предметов единичны, они свидетельствуют об участии Сургутского Приобья в этом транскультурном феномене и следовании общеевразийским тенденциям.

Таким образом, в VI-VII вв. были «заложены основы» для взаимодействия с территориями Приуралья и юга Западной Сибири, которые реализуются на следующем, кучиминском этапе (VIII-IX вв.) историко-культурного развития Сургутского Приобья. Содержание его определяется культурными доминантами Запада и Юга, исторические и политические события которых оказывают значительное влияние на процессы культурогенеза в регионе.

5.4. Кучиминский этап (VIII-IX вв.).

С середины VIII в. юг Западной Сибири становится территорией непосредственных интересов тюрок. Именно с этого времени большинство исследователей ведут начало процесса «тюркизации» [Бараба…, 1988, с. 3; Могильников, 1999, с. 38; Ахметова, Погодин, Толпеко, 2001, с. 162; Троицкая, 2002, с. 92; и др.], под которым понимается «миграция тюркоязычного населения на новые земли, в результате которой происходило освоение территории и смешение с ее автохтонными жителями, при господстве материальной и духовной культуры пришлого населения» [Горбунов, 2003, с. 37]. Вероятной причиной начала миграции тюркоязычных групп населения на юг Западной Сибири называется падение II Восточнотюркского каганата (744 г.) [Кирюшин, Горбунов, 2007, с. 61], племена которого начали «распыляться» в различных направлениях. В 745-840 гг. ведущую роль в Центральной Азии играет Уйгурский каганат.

С середины VIII в. и до конца эпохи раннего средневековья Центральная и Южная Бараба стала зоной расселения тюрок, в северном ее районе и южно-таёжном Прииртышье в VIII-IX вв. продолжали существовать потчевашские племена и их потомки [Бараба…, 1988, с. 4]. Условная граница этих миров проходила по р. Тара [Могильников, 1999, с. 38]. Характерным фактом является то, в Сургутском Приобье именно с VIII в. появляются первые тюркские вещи и прослеживается влияние на другие стороны культуры. При этом необходимо помнить, что Сургутское Приобье не <