Глава 3. Артефакты западного происхождения.

3.1. Карымский этап (IV – VI вв.).

Культурные связи Сургутского Приобья с приуральским регионом в эпоху раннего средневековья, начало которой большинством западносибирских исследователей определяется с IV вв. н.э., находятся в тесной взаимосвязи с материалами и культурными контактами I-III вв. н.э. Этот период рассматривается как «поздняя, или саровская стадия кулайской культуры» [Чемякин, Карачаров, 2002, с. 40-44] или «саровский этап», переходный к средневековью [Федорова и др., 1991, с. 129-131]. В первые века н.э. между населением рассматриваемых регионов существовали тесные культурные связи, прослеживаемые, прежде всего, по комплексам украшений и принадлежностей костюма. Как отмечают исследователи, «около рубежа эр в Зауралье появляется довольно много прикамских вещей: эполетообразные застежки, круглые бляхи с концентрическим орнаментом, прямоугольные нашивные бляшки, объемные подвески в виде фигурок медведей» [Зыков и др., 1994, с. 64], которые вызвали местные реплики и подражания. Культурные связи в этот период в наибольшей степени прослеживаются на развитии искусства бронзовой металлопластики в Сургутском Приобье, которое протекало под влиянием приуральских традиций [Гордиенко, 2006, с. 197-202]. 

Прежде всего, интерес представляет поясная гарнитура, состоящая в это время из застежек и прямоугольных блях. В Сургутском Приобье в I-III вв. в качестве соединительного звена пояса использовались эполетообразные застежки, известные из состава святилищ и кладов [Чемякин, 2002, рис. 4 – 6-7, 10; Бельтикова, 2002, рис. 1 – 14-15]. Данные изделия «были восприняты западносибирским населением из Прикамья, но не получили на новом месте массового распространения. Оформление блях было переработано в соответствии с местными идеологическими представлениями» [Могильников, 1971, с. 152]. В Сургутском Приобье эта переработка выразилась в изображении на застежках медведя в «жертвенной позе». В эпоху раннего средневековья фрагмент подобной застежки имеется в карымских материалах (табл. 35 – 1), которая, таким образом, связана с традициями предыдущей эпохи, являясь местным развитием приуральского культурного импульса.

На карымском этапе для украшения пояса населением Сургутского Приобья употребляются сфероконические накладки в псевдошнуровой обводке (табл. 1 – 1-3) и прямоугольные с изображением оленя и всадника (табл. 6 – 1-4). Первые уходят своими корнями в традиции раннего железного века, распространенные как в Приуралье [Васкул, 1997, с. 392-393, рис. 8 – 23, рис. 9 – 5-7], так и в Зауралье [Чернецов, 1953, с. 131, табл. IV – 11, Фонды Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера), инв. №5455/410]. Наличие сфероконических накладок в сургутских материалах первой половины I тыс. н.э., также как и застежки с медведем, таким образом, является развитием общих для Приуралья и Зауралья традиций, продолжавшихся, скорее всего, независимо друг от друга. Интересно отметить наличие ближайших аналогий сургутским накладкам со всадником (табл. 6 – 1-2) также в материалах Приуралья [Васкул, 1997, с. 395, рис. 11 – 12-13]. Учитывая то, что такие накладки считаются импортом из лесостепи или степи, их наличие в обоих регионах свидетельствует, скорее всего, об общем влиянии на развитие поясной гарнитуры со стороны южных территорий, нежели о контактах друг с другом.

Среди украшений и принадлежностей костюма предшествующего периоду раннего средневековья времени в материалах Сургутского Приобья представлены изделия, являющиеся приуральским импортом или подражаниями ему. Это височные подвески, зооморфные пронизи и накладки [Сосновкин, Коротаев, 1974, табл. II; Бельтикова, 2002, рис. 1 – 1, 4, 6, 9; Борзунов, Зыков, 2003, рис. 2 – 3-4, рис. 5 – 1; Чемякин, 2002, рис. 2 – 5]. Судя по карымским материалам Сургутского Приобья, ни одна категория этих украшений не получила дальнейшего развития – отсутствуют как импортные приуральские предметы, так и изделия, которые можно было бы рассматривать как их продолжение.

В.А. Оборин в одной из своих работ пишет о наличии контактов приуральского населения с племенами карымского этапа нижнеобской культуры, которые, по мнению исследователя, прослеживаются по керамическим материалам [Оборин, 1969, с. 162-163]. Однако пристальное рассмотрение аргументов исследователя позволяет в этом сомневаться. В.А. Оборин отмечает, что на поселении Лисий Бор «хорошо представлена типичная посуда карымского этапа нижнеобской культуры (рис. 1 – 20)» [Оборин, 1969, с. 162-163], в доказательство чего приводится фото фрагмента сосуда. По нашему мнению, воспроизводимый фрагмент не является карымским, а относится к последующему, зеленогорскому этапу. Действительно, на фрагменте присутствует поясок оттисков ромбического штампа в шахматном порядке, что является характерным признаком карымской посуды. Однако он присутствует и на зеленогорской керамике (табл. 41 – 5). Кроме того, полосы узких желобков и подобная профилировка характерны только для сосудов VI-VII вв. (табл. 41 – 1-3, 9-11). Далее В.А. Оборин, со ссылкой на материалы В.И. Канивца из Уньинской пещеры, отмечает, что «Сосуды этого же типа нередко встречаются в бассейне Печоры» [Оборин, 1969, с. 162-163]. Однако по нашему мнению, керамика, на которую ссылается В.А. Оборин из Уньинской пещеры [Канивец, 1962, с. 142-143, табл. IX – 5, табл. Х – 1-2, 4-5], по своим морфологическим признакам также относится к зеленогорскому этапу. В результате современных исследований в Уньинской пещере также получена небольшая коллекция средневековой западносибирской керамики, датированная IX-XIII вв. [Багин, 2005, с. 70, 77, рис. 5 – 19-21]. Однако на наш взгляд, эта керамика также является зеленогорской. Один из приводимых фрагментов сосуда [Багин, 2005, с. 77, рис. 5 – 20] имеет треугольные фестоны с длинными столбиками и налепной валик, орнаментированный гребенкой, что является характерным показателем зеленогорской керамики [Федорова и др., 1991, с. 134]. Другой фрагмент [Багин, 2005, с. 77, рис. 5 – 19] также имеет орнаментированный валик и орнаментирован крестовым штампом, что также встречается на посуде VI-VII вв. [Зыков, 2006, с. 115]. Третий черепок не читается в публикации [Багин, 2005, с. 77, рис. 5 – 21]. В пользу датировки этой керамики зеленогорским этапом говорит и то, что она происходит из одного слоя с ванвиздинской посудой, которая в этой же публикации отнесена к середине или второй половине I тыс. н.э. [Багин, 2005, с. 70], что не соответствует кинтусовскому этапу, рамки которого в публикации определены IX-XIII вв. [там же].

Таким образом, культурные связи Сургутского Приобья с Приуральем на карымском этапе прослеживаются слабо. Можно отметить определенное сходство предметов материальной культуры регионов, но оно выглядит самостоятельным развитием традиций предшествующей эпохи.

3.2. Зеленогорский этап (VI-VII вв.).

Ситуация во взаимодействии Сургутского Приобья с Приуральем начинает изменяться со второй половины I тыс. н.э. Зеленогорское время в Сургутском Приобье (VI-VII вв. н.э.) описывается в литературе как «период длительного мира, сохранения и развития элементов культуры, возникших в предыдущем периоде, освоения новых территорий и огромным количеством известных и раскопанных памятников этого времени» [Федорова, 1997, с. 71]. При этом материалы исследований представлены, в основном, керамическими коллекциями. Металлические изделия, наиболее информативные для выявления динамики культурных связей немногочисленны, но их состав четко маркирует западную ориентацию контактов. Характерно, что бóльшая часть предметов материальной культуры, происходящих с памятников Сургутского Приобья VI-VII вв., начиная от культовых отливок и заканчивая предметами быта, обнаруживают свои аналоги в Приуралье.

В VI-VII вв. в Сургутском Приобье появляются характерные для Прикамья бронзовые отливки в виде фигур человеко-лосей (табл. 10 – 3-4), названные А.А. Спицыным «сулде». Эти находки, безусловно, своим появлением в местных материалах обязаны культурным связям с Приуральем, где они имеют практически полные аналогии и массовое распространение. Данные изделия большинством исследователей интерпретируются как культовые, следовательно, имевшими употребление только у определенной группы населения, почитающего этого животного. Возникновение подобного рода отливок вдалеке от их «метрополии» должно иметь свое объяснение. Логично предположить, что «сулде» появились в Сургутском Приобье вместе с их носителями, т.е. выходцами из Приуралья, проникнувшими в регион и принесшими с собой свои культовые предметы. Признавая этот способ вполне возможным, отметим, что механизм культурных связей мог быть и более сложным, выразившимся в воздействии на уровне идей. В этом случае немаловажную роль в принятии инокультурного сюжета человеко-лося сыграла древняя основа сургутского варианта кулайской культурно-исторической общности, где был «высок процент антропоморфных образов», часто выполненных в сочетании с зооморфными «дополнениями» [Чемякин, 2002]. Нам представляется, что созвучность местной культуре проявилась не столько в понимании образа человеко-лося, сколько в принятии сюжета антропоморфной фигуры, дополненной изображением животного. Образ антропозооморфного существа является традиционным для Сургутского Приобья, по крайней мере, с эпохи раннего железного века, откуда он переходит в отливки карымского времени и продолжает свое развитие на протяжении всей эпохи раннего средневековья. Приуральский сюжет человеко-лося был принят в местной культуре, свидетельством чего являются местные реплики инокультурного сюжета, например, личина с городища Лангепас-I, представляющая собой плоскую антропоморфную отливку с условным изображением головы лося в верхней части и с петлей на обороте (табл. 9 – 8). О возможности изготовления ее на городище свидетельствует зафиксированный на памятнике полный цикл бронзолитейного производства (тигли, сплески бронзы, целая отливка и бракованное изделие, сосуды со следами ошлакованности, и пр.) [Гордиенко, 2004, с. 161]. Несмотря на присутствие на личине инокультурного образа лося, по своему типу рассматриваемое изделие стоит в одном эволюционном ряду сургутских антропозооморфных личин, восходящих к карымскому времени и прототипам раннего железного века. Развитие сюжета «личины» и «человека» продолжается в местной культуре до конца эпохи раннего средневековья. Однако показательно, что образ лося в сочетании с личиной/человеком в последующее время больше не встречается, что является дополнительным аргументом в пользу внешнего импульса, вызвавшего распространение этого сюжета в Сургутском Приобье в VI-VII вв.

Также в это время в обоих регионах приобретает популярность сюжет медведя в «ритуальной» («жертвенной», «культовой») позе. В Сургутском Приобье в VI-VII вв. он присутствует единично, исключительно на украшениях – прямоугольных и круглых бляхах (табл. 11 – 5, табл. 13 – 15), в Прикамье он встречается также на предметах быта (бронзовых ложках) и вооружения (рукоятях кинжалов) [Оборин, 1976, рис. 31 – в, 34 – а, б].

С зеленогорского времени Сургутское Приобье начинает входить в орбиту такого специфического культурного явления, как мода, о характере и содержании которого будет сказано ниже. Здесь лишь отметим, что в местных материалах единично, но появляются типы украшений, характерных для финно-угорской среды – пронизь из скрученной проволоки (табл. 27 – 1) и несомкнутая серьга (табл. 37 – 1), обнаруженные в Барсовском V могильнике.

Отмеченные факты позволяют говорить о существовании в VI-VII вв. определенных контактов населения Сургутского Приобья с приуральским, выразившиеся в распространении в рассматриваемом регионе единичных прикамских украшений и культовых отливок. Однако приуральские импорты зеленогорского времени не вызвали существенных изменений в материальной культуре Сургутского Приобья, которая продолжала развиваться в традиционном русле. Обнаружение и исследование в Сургутском Приобье погребальных комплексов VI-VII вв., возможно, восполнит этот пробел во взаимоотношениях с Приуральем и позволит взглянуть на них иначе.

3.3. Кучиминский этап (VIII – IX в.).

Период VIII-IX вв. характеризуется установлением стабильных тесных контактов населения Сургутского Приобья с приуральским. С этого времени в местных материалах возрастает ассортимент изделий, являющихся приуральскими импортами или их репликами. Предметные комплексы VIII-IX вв. из сургутских памятников, имеющие приуральское происхождение, интересны тем, что попадают за Урал приблизительно в то же время, когда употреблялись в Приуралье. Исследователями неоднократно говорилось о том, что в Зауралье украшения, восходящие к приуральским прототипам, получают большую популярность и применяются в декоре костюма на протяжении всей эпохи раннего средневековья, даже когда в Приуралье эти украшения уже выходят из употребления [Белавин, 2000, с. 168; Семенова, 2001, с. 172-175 и др.].

В этом отношении кучиминские материалы Сургутского Приобья особенно интересны, так как представляют первую волну приуральского импорта в значительном количестве. Материалы VIII-IX вв. сургутских памятников, в отличие от приуральских аналогов, не дифференцированы по узким хронологическим диапазонам и рассматриваются исследователями вкупе. Это объясняется, в том числе, затруднением в выявлении механизма культурной коммуникации, т.е. способа распространения этих вещей в Зауралье. Хронологически различные категории предметов (в частности, украшения костюма), преобладающие на определенных стадиях развития приуральских культур, могли попасть в Сургутское Приобье как единовременно, так и постепенно. В первом случае доминирующие на разных этапах приуральские изделия могли начать поступать в Сургутское Приобье с определенного момента усиления культурных связей между Приуральем и Зауральем в хронологически смешанном составе. Во втором, при условии постоянных контактов, приуральский импорт мог проникать постепенно – в зависимости от преобладавшей в Приуралье моды на те или иные украшения. Консервативный характер культуры Сургутского Приобья эпохи раннего средневековья делает невозможным в настоящее время четко определить способ контактов приуральского населения с племенами Сургутского Приобья.   

Материалы кучиминского этапа из Сургутского Приобья, связанные с западными культурными связями, можно условно разделить на несколько групп. Первую образуют комплексы предметов, характеризующие процесс культурной трансляции, т.е. передачи комплексов вещей и связанных с ними идей и представлений, непосредственно характерных для культур Приуралья второй половины I тыс. н.э. Однако их представители выступали не только в качестве импортеров предметов своих культур, но и являлись посредниками в распространении в Сургутское Приобье общей для финно-угорских культур моды на определенные типы украшений, а также изделий, характерных для соседних и отдаленных территорий, с которыми население Приуралья поддерживало контакты. В этом плане приуральское население выступает культурным ретранслятором, передавая «чужие» комплексы вещей.

Прежде всего, рассмотрим комплексы предметов, характерных для приуральских культур. В конце VIII-IX в. в материалах памятников Сургутского Приобья появляются детали поясной гарнитуры, получившие в литературе название поясов «неволинского типа». Этот специфический приуральский тип пояса представляет собой «кожаный пояс шириной 2-2,5 см, длиной до 70 см, украшенный на концах пряжкой и наконечником и многочисленными накладками различных форм. К основному ремню прикреплены, как правило, 12-16 кожаных привесок размерами 3,5-4 х 10 см. Одна, а чаще три привески, расположенные сзади, украшены обычно тремя тройчатками, остальные – двумя рядами круглых, Ж-образных или прямоугольных накладок в верхней части и прямоугольными вытянутыми – в нижней. Пояс снабжался одной или двумя пронизями, состоящими из различных бронзовых пронизок, бус, завершающимися конической или планчатой подвеской» [Голдина Р.Д., Голдина Е.В., 1997, с. 9-10].

К сожалению, полной публикации раскопанных за последние несколько десятилетий кучиминских комплексов до сих пор нет, поэтому полных наборов поясов «неволинского типа» из Сургутского Приобья мы не имеем (так, не опубликованы материалы раскопок могильника Барсов городок, проводившихся в 1990-х гг., с коллекциями которого не удалось ознакомиться). В местных материалах выделяется группа предметов, которые можно с определенной уверенностью считать их деталями, так как «для украшения данных поясов используются практически одинаковые типы накладок … никогда не использовавшиеся для оформления других типов поясов» [Крыласова, 2001, с. 96]. Обобщая эти сведения с материалами, известными автору по музейным коллекциям, мы можем говорить, как минимум, о десятке поясов (или поясов с деталям) неволинского типа из Сургутского Приобья.

Наиболее полный вариант пояса «неволинского типа» представлен находками из погребения №103 Сайгатинского III могильника. В углу могильной ямы скоплением были обнаружены прорезные накладки трех типов: одна удлиненно-прямоугольной формы с острым концом (табл. 7 – 3), одна арочной формы (табл. 7 – 7) и восемь круглых (табл. 6 – 6). Как пишет К.Г. Карачаров, аналогичная прорезная гарнитура обнаружена при раскопках Барсовского I могильника в погребении № 201, количество и состав которой не оговаривается подробно. Кроме этого, исследователем упоминаются (также без подробностей) характерные прикамские накладки-тройчатки (табл. 6 – 7), [Карачаров, 1993б, с. 112-113]. Из музейных коллекций известна накладка прямоугольной формы с приостренным окончанием (табл. 7 – 2) и арочная (табл. 7 – 8). Особо интересно отметить случайную находку поясной накладки с раздвоенной основой (табл. 6 – 8). Автором находки предмет датирован XII-XIV вв., со ссылкой на сходство запечатленного «мотива сопоставленных конских головок» с прикамскими коньковыми шумящими подвесками сайгатинского этапа из Сургутского Приобья [Гусев, 2004а, с. 445]. На наш взгляд, данное изделие не имеет прямого отношения к коньковым шумящим подвескам, а представляет собой накладку от пояса неволинского типа, полные аналоги которой известны в неволинской, ломоватовской и поломской культурах Приуралья [Голдина, Водолаго, 1990, табл. XXXII – 31, табл. XLV – 2; Голдина, 1985, табл. XII – 53-55; Голдина, 1999, рис. 177 – 11] и помещаются исследователями в хронологические рамки VIII-IX вв. [Генинг, 1979, рис. Ф – 7-9]. 

Пояса «неволинского типа» в Приуралье обычно снабжались цельнолитой пряжкой с овальным щитком и такой же формы приемником. В материалах Сургутского Приобья имеется пара таких предметов. Одна пряжка известна по публикации (табл. 35 – 8), где, к сожалению, не сообщается, была ли она обнаружена одна или совместно с накладками. Другая известна из коллекции Сургутского краеведческого музея (табл. 35 – 9). Судя по описанию пояса «неволинского типа», к ним часто подвешивались «планчатые подвески», называемые западносибирскими исследователями костыльковыми подвесками-застежками, экземпляр которой с округлыми утолщениями на концах известен в местных материалах (табл. 24 – 2). Рассматриваемая подвеска, скорее всего, является импортом, в отличие от костылькового зооморфного украшения с конскими головками на концах (табл. 24 – 1). Аналогов в приуральских культурах она не имеет, являясь местным развитием данного вида изделий. Можно попытаться определить «культурное происхождение» конских головок на этой подвеске. Одним из источников возникновения этого образа в местной культуре могло быть копирование его с прикамских украшений с образом коня, употреблявшихся в это время. Однако то, что такого типа подвески не встречаются в Приуралье, говорит об их местном генезисе. Для таежной культуры Сургутского Приобья образ коня не может являться традиционным. Вхождение его в местную культуру связано с активизацией культурных связей Сургутского Приобья с южными территориями. Возможно, здесь мы видим синтез более сложного уровня, заключающийся в контаминации кучиминским населением Сургутского Приобья западной (прикамской) формы украшения южными образами (конские головки). Данное изделие, на наш взгляд, является примером материального проявления пересечения западного и южного культурных импульсов в Сургутском Приобье VIII-IX вв., повлиявших на дальнейшее развитие местной культуры (и бронзовой металлопластики, в частности).

Возвращаясь к поясам «неволинского типа» отметим, что местом их изготовления Р.Д. Голдиной определяется Сылвенское поречье, откуда они попадали на Верхнюю и Среднюю Каму, доходя до Вычегды и Большеземельской тундры. Пояса этого типа имели «высокую престижную стоимость» и выступали предметом торговли у пермских купцов, в результате чего значительное число неволинских поясов появилось в Скандинвии, на финском побережье Балтийского моря [Голдина, 1999, с. 384-389]. Таким образом, маркируется преимущественно западное направление распространения поясов «неволинского типа», отдельные детали которых встречаются в Поволжье, степях Восточной Европы и на других территориях [Голубева, 1987, табл. XXVIII – 16, 20; Плетнева, 1967, рис. 44 – 45]. В Западной Сибири до недавнего времени единственным местом, где были сделаны находки этих поясов, являлось Томское Приобье [Чиндина, 1991, рис. 29 – 11, 16; Плетнева, 1973, табл. 2 – 10, 17]. Отмеченные находки из Сургутского Приобья, таким образом, маркируют еще один район бытования поясов «неволинского типа» в Зауралье. Каналом их распространения через Уральские горы, скорее всего, был путь по р. Чусовой (притоком которой является р. Сылва), на которой в могильнике Телячий Брод обнаружен фрагмент пояса с накладками-тройчатками и круглой накладкой [Оборин, 1973, рис. 3 – 27].

В VIII-IX вв. в Сургутском Приобье появляется комплексы украшений, характерные для приуральских культур. Среди них отметим пару биконьковых украшений, одно из которых атрибутируется как основа шумящей подвески-накосника (по мнению Н.Б. Крыласовой, считающей таковыми двусторонние отливки [Крыласова, 2001, с. 65]) (табл. 17 – 1). Вторая представляет собой биконьковую подвеску (односторонняя отливка) с овальными прорезями (табл. 17 – 2). Оба изделия определяются как прикамские изделия XII-XIII вв. [Зыков и др., 1994, кат. №295-296, с. 154]. К.Г. Карачаровым была пересмотрена их хронология, и на основе многочисленных аналогий, в том числе с монетными материалами, была предложена их датировка в рамках второй половины VIII – первой половины IX в. [Карачаров, 1993б, рис. 2 – 44-45, с. 113-114; Карачаров, 2002б, рис. 11-4, рис. 14-6, с. 34-41]. Аргументация в пользу датировки этих вещей второй половиной I тыс. н.э. нам представляется более убедительной. Рассматривая эти предметы в контексте культурных связей Прикамья и Сургутского Приобья нужно отметить следующее.

По Л.А. Голубевой, литые коньковые подвески с прорезной основой и шумящими привесками возникли в VII в. в Прикамье и бытовали до середины XI в. Этот тип украшений являлся предметом обмена и распространился далеко за пределы их метрополии: на восток – до р. Обь, на запад – до Швеции. Подвески бытовали в основном в финно-угорской среде Поволжья и у народов Севера [Голубева, 1979, с. 44]. Таким образом, данный вид украшений можно считать предметом моды, распространившейся среди финно-угорских племен, охватившей и Сургутское Приобье. Распространение биконьковых шумящих подвесок в Прикамье связывается со степным влиянием, как материальное воплощение культа коня, связанного с производящим хозяйством и земледелием [Иванов, Крыласова, 2006, с. 65-66]. Раннесредневековая культура Сургутского Приобья была основана на присваивающем хозяйстве и очевидно, что вхождение этого образа в таежную культуру имело иную мировоззренческую основу, судить о которой сложно. Тем не менее, данный тип украшений получил признание в местной культуре и становится особенно популярным в X-XI вв., продолжая использоваться и эволюционировать вплоть до XIII-XIV вв., когда в Приуралье они уже выходят из моды [Там же, с. 70; Белавин, 2000, с. 168].

В сургутских материалах также присутствуют арочные шумящие подвески «прикамского типа» (табл. 16 – 1). Как пишут исследователи, их прототипы появились в Прикамье еще в гляденовской культуре [Оборин, 1970, с. 20-21], а «расцвет верхнекамских шумящих подвесок, которые появляются не только в большом количестве, но и в разнообразии стилистического решения» приходится на урьинскую стадию ломоватовской культуры [Голдина, 1985, с. 131]. Из материалов Сургутского Приобья известна одна арочная шумящая подвеска (табл. 16 – 1) «наиболее распространенного подтипа с изображением стилизованного ростка» [Крыласова, 2001, с. 66, рис. 18 – 10-12].

Исключительно для Пермского Предуралья характерны шумящие подвески-коробочки (табл. 18 – 4), единственная находка которой вне этого региона отмечена А.М. Белавиным в Барабинской лесостепи [Белавин, 2000, с. 169]. Сургутская находка, таким образом, расширяет географию распространения подобных украшений и свидетельствует о довольно тесных связях, только вследствие которых столь специфичное прикамское украшение могло попасть в Сургутское Приобье.

Серьги с кольцом-основой и полыми привесками-шарами на конусе (табл. 21 – 1-2) часто именуются в литературе «салтовскими», и как отмечают исследователи, «в период конца VII-X вв. широко бытовали среди кочевого и полуоседлого населения Евразии. Внутри их ареала выделяется 8 крупных территориальных групп, различающихся между собой – Северный Кавказ, Северное Причерноморье, Подонье и Поднепровье, Самаро-Симбирское Поволжье, Мордовия с Пензенской и Тамбовскими областями, Татарстан, Закамье и Приуралье, Сибирь и Средняя Азия» [Сташенков, 1998, с. 214-215]. Эти территории являлись локальными вариантами Евразийской моды на данный тип украшений [Там же, с. 219]. Рассматриваемые изделия по морфологическим и технологическим особенностям наиболее близки подобным прикамским украшениям [Голдина, 1985, табл. 1 – 1-23, табл. 2 – 1-20; Голдина, Водолаго, 1990, табл. XI; Голдина, Кананин, 1989, рис. 45 – 6 и др.].

К импортным приуральским украшениям также относятся некоторые индивидуальные находки. Так, представленная в таблице подвеска-ложка (табл. 48 – 1) отнесена Н.Б. Крыласовой к типу AII 1.3. и подтипу с прямым окончанием рукояти [2006, с. 66]. По мнению исследовательницы, такие ложки имели «главным образом, культовое значение» и «использовались в качестве подвесок-амулетов», а их распространение за пределы Верхнего Прикамья может свидетельствовать о «межэтнических браках», «поскольку подвески-ложечки использовались исключительно в женском костюме» [Там же, с. 58]. Бронзовые цепочки «изготавливались в массовом количестве на севере Восточной Европы, в том числе в Волго-Камье, с V по XIV-XV вв.» [Борзунов и др., 2004, с. 13]. В частности, представленная в таблице бронзовая цепочка (табл. 37 – 2) «судя по технологии производства и отчасти морфологии составляющих ее звеньев, изготовлена, вероятнее всего, в одной из литейных мастерских ломоватовской культуры Верхнего Прикамья в VIII-IX вв.» [Там же, с. 14]. Известное из сургутских материалов бронзовое очелье (табл. 37 – 3) также «скорее всего, произведено в одной из мастерских Верхнего Прикамья» [Борзунов и др., 2004, с. 5]. Бронзовые перстни (табл. 37 – 5-6), по определению К.Г. Карачарова, «имеют аналогии в прикамских памятниках» [1993, с. 115].

Еще одной категорией вещей, появившейся в материалах памятников Сургутского Приобья в VIII-IX вв. благодаря взаимодействию с приуральским населением, являются медный пинцет (табл. 48 – 3) и деревянный гребень с бронзовым навершием (табл. 48 – 2. Если пинцет также находит место в систематике прикамских материалов [Крыласова, 2006, с. 292], и мог быть импортом, то гребень выглядит во многом оригинальным и свидетельствует о более сложных культурных связях. По мнению Н.Б. Крыласовой, исходной территорией средневековых зооморфных гребней является Пермское Предуралье, являвшееся «своеобразным идеологически центром», откуда «проникали идеи использования разнообразных зооморфных украшений и амулетов» [Там же, с. 263-264]. Относительно рассматриваемого экземпляра, можно говорить именно об идейном влиянии Прикамья, так как его образно-сюжетная сторона представляет собой один из примеров реминисценции скифо-сибирского звериного стиля (переработанная сцена терзания, подчеркивание мышц ложчатыми гранями, изображение копыт кружками и др.), что является одной из характерных черт сургутского искусства звериного стиля эпохи раннего средневековья. Данный гребень – свидетельство специфичности Сургутского Приобья как особого района культурогенеза – в нем воплощены прикамская культурная традиция и южная стилистика, которые смогли объединить сургутские мастера.

Среди кучиминских материалов Сургутского Приобья, характеризующих взаимоотношения с культурами Приуралья важное значение имеют изделия культово-ритуального характера, демонстрирующие дальнейшее развитие культурных связей обозначенных регионов на уровне взаимодействия мировоззренческих идей и представлений. Здесь имеется в виду пара плоских бронзовых изображений, представляющих широко распространенный «исключительно в финно-угорской среде от Прикамья до Приладожья» [Голубева, 1979, с. 42] сюжет «всадница на змее» (табл. 26 – 2, 8). По мнению многих исследователей, этот тип изделий возник в Прикамье, откуда распространился на запад [Збруева, 1950, с. 205-211; Смирнов, 1952, с. 223, с. 266-268 и др.], и как показывают материалы Сургутского Приобья, из прикамского же района, на восток. В большинстве работ, где рассматриваются эти изделия, они определяются как культово-ритуальные, Л.А. Голубевой они связываются «как с древними восточными сюжетами, так и местными культами «Великой Матери» [Голубева, 1979, с. 42]. Г.А. Архиповым зафиксирован случай использования такой подвески как застежки: «пройдя путь от Прикамья до Приладожья, они утрачивали свое культовое значение» [Архипов, 1973, с. 22-23], С.И. Кочкуркина и А.М. Линевский упоминают об использовании подвески в виде всадницы на змее как фибулы [Кочкуркина, Линевский, 1985, с. 164]. Интересная ситуация в этом плане фиксируется с отливками из Сургутского Приобья.

Во-первых, данные изделия демонстрируют отступление от канона классического изображения этого сюжета, даже в общеизвестном эволюционном изменении его подачи (обнаженная всадница на крылатом коне на змее – антропоморфный персонаж на коне на декоративном ободке). Первая сургутская отливка показывает всадника в шлеме и с мечом, с выделенным признаком мужского пола (табл. 26 – 8), на второй на спине коня обозначены две пары ног (т.е. два всадника) и на голове изображен рог лося/оленя (табл. 26 – 2). Во-вторых, важно отметить условия нахождения и сохранность отливок. Накладка из погребения 130 могильника Барсов Городок (Барсовский I) (табл. 26 – 8) была обнаружена разломанной на мелкие фрагменты, которые были прикреплены к головному убору погребенной [Карачаров, 2002, с. 42]. Условия нахождения второй подвески (табл. 26 – 2) авторами не детализированы, однако на изображении мы видим, что и этот предмет был разломан на несколько фрагментов, один из которых утрачен. По публикациям нам не известны ни полные аналоги этим предметам, ни сообщения о фрагментированном состоянии при обнаружении. Данный факт может свидетельствовать о культурной трансформации исходного комплекса идей и представлений, связанных с этим сюжетом, в процессе его передачи от приуральского сургутскому населению, результатом чего стало отличное от прототипов материальное воплощение и употребление этих изделий, скорее всего, потерявших изначальное смысловое содержание.

В контексте интеграции культурных традиций Приуралья и Сургутского Приобья интересно рассмотреть вопрос об очень, казалось бы, «местном таежном» образе в раннесредневековой бронзовой пластике Сургутского Приобья – лосе. Этот вопрос рассмотрен подробно [Гордиенко, 2008а], поэтому здесь отметим лишь важные для раскрытия темы моменты.

Изображения этого животного в металлической пластике Сургутского Приобья в эпоху раннего средневековья немногочисленны, но присутствуют в материалах каждого хронологического периода. Один из самых ранних предметов с образом этого животного мы видим на бронзовых ножнах из могильника Агрнъёган-I, где представлена сцена «терзания» хищной птицей головы лося (табл. 53 – 14). Рассматриваемый сюжет появляется в западносибирской тайге в кулайской культурно-исторической общности эпохи раннего железа и встречается от Томско-Новосибирского Приобья [Плетнева, 1977; Троицкая, 1979] до Заполярья [Мошинская, 1953а, табл. XIII – 3, табл. XIV – 8-9; Усть-Полуй, 2003, кат. № 147]. В связи с этим его возникновение III-IV вв. является продолжением культурных традиций раннего железного века. В последующее время этот сюжет эволюционирует, образ лося в нем заменяется другими животными (чаще пушными).

Зеленогорские изображения лося из Сургутского Приобья также немногочисленны, как и в целом предметы бронзового литья этого периода, но в это время рассматриваемый образ возникает в «классическом» приуральском варианте – «сулде» (табл. 10 – 3-4), и также представлен местными репликами этого сюжета (табл. 9 – 8), о чем мы уже говорили выше.

На VIII-IX и X-XI вв. приходится максимальное количество изображений лося в раннесредневековых материалах Сургутского Приобья. В кучиминское время изображения лося (или его характерных черт) выступают в качестве отдельных изделий – наверший (табл. 38 – 2-3, 5-6) и присутствуют в виде отдельных деталей – рога на голове подвески-коня (табл. 26 – 2) и длинных ушей на пронизке-коньке (табл. 29 – 2). В IX-XI вв. образ лося встречается на зооморфных пряжках (табл. 35 – 18, 22-25, 26-31).

Определить «культурную принадлежность» образа лося для VIII-IX вв. затруднительно – спорадически появляясь в предшествующее время в местной культуре, он мог укорениться в ней, став традиционным. Однако следует учитывать, что предметы IX-XI вв. с изображением лося соотносятся с периодом активных культурных связей Сургутского Приобья с Приуральем. Изображения лося в виде наверший встречаются в комплексах конца VIII-X в., в более позднее время их нет [Федорова, 1996, с. 55]. Не получают развития зооморфные изделия с лосиными чертами. Скорее всего, это говорит о появлении этих вещей в культуре Сургутского Приобья не вследствие внутренних механизмов и стимулов, а под воздействием внешних импульсов.

При сравнении зооморфных пряжек с изображением лося из Пермского Предуралья с сургутскими можно заметить, что они имеют определенные отличия. Так, на некоторых приуральских изделиях центральному образу добавлены длинные приостренные лосиные уши [Белавин, 2000, рис. 97 – 1-3, 5, 9], что не характерно для изделий этого типа из Сургутского Приобья. В сургутских материалах образ лося также присутствует на пряжках, но в ином виде – зверь представлен не отдельными чертами, а как целое (голова животного). На одной пряжке VIII-IX вв. головки лося располагаются по контуру пряжки как полноценные части композиции (табл. 35 – 18). На большинстве пряжек конца IX – начала XII в. головки лося также дополняют композицию (табл. 35 – 22-25, 26-31), на одном экземпляре IX-X вв. морда животного занимает центральное место, по ее бокам показаны «медвежьи» лапы (табл. 35 – 22). Таким образом, несмотря на определенное сходство приуральских и сургутских пряжек, принцип передачи образа лося на них различен, что может говорить и о разнице в понимании значения этого животного на данных изделиях. Изображения на приуральских пряжках с добавлением «лосиных» черт медведю – это синтез двух животных, в результате образующих одно существо. На пряжках из Сургутского Приобья образ лося изображается отдельно, как самостоятельный элемент композиции.

В связи с этим необходимо обратиться к семантике зооморфных пряжек из Сургутского Приобья, которая может дать ценную информацию о содержании культурных процессов и «истоках» образа лося на них. Вопросу знаковой сущности раннесредневековых поясов в современной археологической литературе уделено значительное внимание [Ковалевская, 1961, 1969, 1970; Плетнева, 1963, 1967; Распопова, 1965; Давыдова, 1982; Добжанский, 1990; Laszlo, 1955; Csallany, 1962; и др.]. В целом, исследователями констатируется роль раннесредневекового пояса как показателя военно-административного, социального положения его владельца: «поясные наборы служили к