Глава 4. Культурные связи Сургутского Приобья с северными и восточными территориями.

4.1. Проблема историко-культурного соотношения Сургутского Приобья с Севером Западной Сибири.

Культурные связи Сургутского Приобья с северными районами непосредственно связаны с проблемой историко-культурного развития лесной полосы Западной Сибири, так как от определения места исследуемого региона в нем зависит их контекст и содержание. В этом плане ситуация осложняется как слабой археологической изученностью Севера Западной Сибири [Кениг, 2004, с. 4-12], так и отсутствием единого мнения исследователей о соотношении культурно-исторического развития Сургутского Приобья с северными территориями.

В.Н. Чернецов, выделив нижнеобскую культуру II-XIII вв., ареалом ее распространения определил таежную и тундровую зоны Западно-Сибирской равнины: от широты г. Тюмени на юге до полуострова Ямал на севере [Чернецов, 1957, с. 238, рис. 1]. В то же время на Ямале исследователь отмечает особую культуру оседлых приморских охотников [Он же, 1935, с. 109-133]. Л.П. Лашук на территории Большеземельской и Ямальской тундры, вплоть до устья р. Таз располагает «сиртя – носителей тиутейсалинской культуры», кочевавших «от границ тайги до морского побережья» и занимавшихся промыслом морских зверей [Лашук, 1968, с. 178-193]. В 1970-90-х гг. екатеринбургскими археологами развивается идея «Обь-Иртышской культурно-исторической общности» лесной полосы Западной Сибири [Зыков, Федорова, 1993, с. 65-66]. При этом «процессы культурогенеза на юге Ямала в целом аналогичны процессам в таежной части Западносибирской равнины, а ямальская территория является своего рода северной периферией этих культур» [Федорова, Косинцев, Фитцхью, 1998, с. 69]. В последние годы вновь отмечается тенденция обособления таежного региона и, в частности, Сургутского Приобья. Так, А.П. Зыков предложил восстановить нижнеобскую культуру, которая «представляет собой тип памятников таежной зоны Северо-Западной Сибири» [Зыков, 2006, с. 113], в то же время исследователи отмечают, что «со временем средневековые памятники Нижнего и Сургутского Приобья могут быть разделены как минимум на две археологические культуры» [Чемякин, Некрасов, 2007, с. 199].

Таким образом, на сегодняшний день часть исследователей склоняются к версии о существовании на Севере Западной Сибири самостоятельной культуры, другими отстаивается мнение о культурном единстве таежно-тундровых памятников. В зависимости от выбора одной из позиций культурные связи Сургутского Приобья с северными территориями могут рассматриваться как внутрикультурные или межкультурные. Отмечаемые исследователями отличия таежного и тундрового историко-культурных районов сводятся к дифференциации типов хозяйства и дискуссиям об этнической принадлежности культур. Однако материальная культура обоих районов выглядит очень похожей, что свидетельствует об их культурной близости и контактах, содержание и характер которых по археологическим источникам определить сложно и возможно охарактеризовать лишь в общем плане.

Период первой половины I тыс. н.э. в лесной полосе Западной Сибири является переходным от эпохи раннего железного века к раннему средневековью. Материалы из комплексов Сургутского Приобья III-IV – VI вв. имеют «смешанный» характер (включают вещи, характерные для обеих эпох) и демонстрируют преемственность культурных связей рассматриваемого региона с северными территориями в это время. В эпоху раннего железного века исследователями отмечается близость нижнеобских материалов с сургутскими, в частности с Усть-Полуем. Так, «керамические материалы с этого городища сопоставимы с материалами средней – начала поздней стадии сургутского варианта кулайской культуры. Близка сургутской и металлопластика, где ажурность присутствует на небольшом числе изделий, а преобладает сплошное литье» [Чемякин, 2006, с. 398]. В начале эпохи раннего средневековья на карымском этапе встречаются формы сосудов с гребенчатым и фигурно-штампованным орнаментом, характерные для позднекулайского времени [Там же, с. 388]. Металлические изделия III-IV – VI вв. из Сургутского Приобья, представленные украшениями и принадлежностями костюма, предметами вооружения и быта, также обнаруживают определенную преемственность с усть-полуйскими традициями бронзового литья Севера Западной Сибири. Однако типы изделий и особенности их оформления карымского времени из Сургутского Приобья развивают традиции, характерные для всех районов существования кулайской культурно-исторической общности и объяснять их культурными связями только с северными территориями мы не можем.

В VI-VII вв. исследователями отмечается проникновение зеленогорского населения лесной полосы Западной Сибири, в том числе и из Сургутского Приобья, в северные районы, вплоть до полуострова Ямал [Федорова, 1997, с. 71-75]. Основным путем распространения зеленогорского населения на Север является речной, при этом керамика на поселениях Нижнего Приобья, Ямала и Печорского бассейна фиксируется в виде примесей, а не чистых «пришлых» комплексов [Там же]. Таким образом, применительно ко второй трети первого тысячелетия н.э. мы можем говорить об этнических контактах населения Сургутского Приобья с северными территориями.

 

4.2. Вожпайская культура в Сургутском Приобье.

В контексте рассматриваемой темы необходимо остановиться на одной из дискуссионных проблем раннесредневековой истории лесной полосы Западной Сибири, связанной с вожпайской культурой (или вожпайским типом керамики). Правомерность выделения этой культуры до сих пор оспаривается некоторыми исследователями, неоднозначными остаются и вопросы ареала ее распространения, датировки и культурной принадлежности. Вожпайский тип керамики представляет собой «круглодонные горшковидные сосуды, орнаментированные по шейке и плечикам оттисками зубчатого штампа, образующими горизонтальную ёлочку, ряды наклонных оттисков, а также характерные ленты из наклонных отпечатков, треугольников и ромбов, заштрихованных в разных направлениях (так называемые взаимопроникающие треугольники). Вдоль венчика проходит поясок ямок» [Могильников, 2000, с. 177] (табл. 43 – 7-8, 10-11, 16-17).

Впервые вожпайская керамика как самостоятельный тип выделена В.Н. Чернецовым на материалах городища Вож-Пай (правобережье р. Обь, близ с. Кушеват Шурышкарского района ЯНАО): «по-видимому, ее следует рассматривать как переходную и выделить в особую вожпайскую группу … просуществовавшую, по-видимому, большую часть IX в. н.э.», являющаяся, как и нижнеобская культура в целом, «древнехантыйской» [1957, с. 200, с. 238]. Л.П. Хлобыстин, исследовав стоянку Дюна III на Западном Таймыре (для которой была установлена радиоуглеродная дата 900±50 г. н.э.) и обобщив все известные тогда комплексы с вожпайским типом керамических сосудов, отмечает, что «на территории между нижними течениями Оби и Енисея, охваченной бассейнами рек Надыма, Пура и Таза, в IX в. существовала особая культура», связанная с аборигенными самодийскими традициями, «с предками ненцев и энцев» [Хлобыстин, 1982, с. 26-27; 1993, с. 19-27; 1998, с. 138-147]. В.И. Семенова также предполагает принадлежность вожпайской керамики «самодийской ветви древнего уральского населения с включением палеосибирского ядра», существовавшей в IX-XI вв. [2001, с. 56-71, с. 180-181]. По В.А. Могильникову «основной ареал керамики вожпайского типа занимает лесное Прииртышье, Нижнее и Сургутское Приобье. На западе находки ее известны в восточных районах Приуралья, на левобережье Камы и правобережье Печоры. Крайней северо-восточной точкой ее ареала является стоянка Дюна III на Пясине…», наиболее вероятна ее связь «с обскими уграми, с предками хантов» [1985, с. 91-95]. Н.В. Федоровой, А.П. Зыковым, В.М. Морозовым и Л.М. Тереховой керамика вожпайского типа рассматривается как «наиболее ранняя кинтусовская посуда» конца IX-X вв. [Федорова и др., 1991, с. 137-139]. К.Г. Карачаров отстаивает самостоятельность вожпайской культуры, которая «возникает во второй половине IX и исчезает во второй половине Х века», её памятники «концентрируются в зоне средней и северной тайги» и «нет достаточно веских оснований, чтобы связывать вожпайскую культуру с каким-либо современным этносом» [Карачаров, в печати; Чемякин, Карачаров, 2002, с. 57].

Резюмируя имеющиеся точки зрения о вожпайской культуре (или вожпайском типе керамики), можно отметить, что время ее существования определяется в пределах IX-XI вв. Территория ее распространения на юге доходит до лесного Прииртышья, на востоке проходит по Томско-Нарымскому Приобью, на северо-востоке прослеживается на Таймыре, на северо-западе до Печоры. Этническая принадлежность дискуссионна. Большинством исследователей признается ее северное происхождение и «пришлый характер» для Сургутского Приобья. Таким образом, мы можем рассматривать культурное влияние носителей вожпайской керамики в рамках культурных связей Сургутского Приобья с северными территориями.

Появление вожпайской культуры (или вожпайского типа керамики) вызвало ряд изменений в культурно-историческом развитии Сургутского Приобья. Контакты прослеживаются по отклонениям в погребально-ритуальном обряде, разном антропологическом составе погребенных и изменению керамического комплекса. В одной группе погребений и даже могильной яме встречаются останки разных антропологических типов [Карачаров, 2006а, с. 135-149], часто встречаются погребения, в которых кости находятся не в анатомическом порядке (отдельными скоплениями), с «некомплектными» наборами погребального инвентаря, который фиксируется в «обычных» погребениях [Карачаров, 2001а, с. 44-45]. Появляются погребения с выраженной воинской атрибутикой, а также останки людей со следами боевых травм [Карачаров, Ражев, 2002, с. 137-140]. Появляются захоронения с различной ориентировкой, «в погребальной практике начинает использоваться керамическая посуда и стрелы (или наконечники?) [Карачаров, 2006а, с. 135-149]. Происходит смена предшествующей кучиминской посуды вожпайской, которая «отличается как по форме, так и по орнаментации» и прослеживается влияние на последующую кинтусовскую [Там же].

Появление вожпайского компонента в Сургутском Приобье совпадает по времени с установлением стабильных и тесных культурных связей региона с окружающими его территориями – с Приуральем, южными и восточными районами, происходит окончательное сложение и закрепление специфического местного комплекса украшений «обского стиля». Несомненно, что определенную роль в этих процессах должна была сыграть активизация носителей вожпайской керамики.

В заключении рассмотрения культурных связей Сургутского Приобья с северными территориями необходимо остановиться еще на одном аспекте взаимодействия регионов. Как нами было отмечено во Введении, расположение изучаемого региона в глубинной части западносибирской равнины естественным образом обуславливало его отдаленность от основных путей, которыми могли осуществляться контакты населения Сургутского Приобья с западными территориями, природной преградой которых выступают Уральские горы. В связи с этим культурные связи с Западом могли осуществляться лишь несколькими путями – по р. Чусовой и р. Печоре. Путь от последнего к Сургутскому Приобью неминуемо проходит через северные районы Западной Сибири. Поэтому население Нижнего Приобья, начиная со времени функционирования «северного пути», обязательным образом выступало в качестве посредника в осуществлении культурных связей Сургутского Приобья с западными территориями. По археологическим материалам практически невозможно определить каким именно путем поступали те или иные вещи западного происхождения в Сургутское Приобье, однако проникновение части этих предметов северным путем очевидно.

4.3. Проблема валиковой (желобчатой) керамики в

Сургутском Приобье.

В эпоху раннего средневековья культурные связи Сургутского Приобья с восточными территориями являются наименее интенсивными по сравнению со всеми остальными направлениями (западным, южным и северным). Прежде всего, они характеризуются определенной территориальной «ограниченностью». Взаимодействие с раннесредневековыми культурами Восточной Сибири и Дальнего Востока по археологическим практически не прослеживается. На протяжении всей эпохи мы можем отметить лишь несколько таких эпизодов. Основное содержание восточных культурных связей Сургутского Приобья определяется взаимодействием юго-восточным регионом – бассейном средней Оби, где выделяется Нарымское и Томское Приобье и Причулымье. Для более полного понимания культурных связей с этим регионом необходимо кратко охарактеризовать его историко-культурное развитие, по поводу чего имеется несколько точек зрения. По Л.А. Чиндиной, в VI-IX вв. на обширной территории Нарымско-Томского Приобья существовала рёлкинская культура [1970, с. 14; 1974, с. 147; 1985, с. 18-35]. Этого же мнения придерживается и В.А. Могильников [1990, с. 17-19]. Однако Т.Н. Троицкая, О.Б. Беликова и Л.М. Плетнева включают Томское Приобье второй половины I тыс. н.э. в ареал верхнеобской культуры [Троицкая, Новиков, 1998; Беликова, Плетнева, 1983; Плетнева, 1996]. В начале II тыс. н.э. в Томском Приобье развивается басандайская культура [Плетнева, 1993], в Нарымском – памятники развитого средневековья X-XIII вв. или кустовская культура [Могильников, 1987, с. 232-234; 1990, с. 23-24; Чиндина и др., 1990, с. 50-52], на Среднем Чулыме – локальный вариант енисейских кыргызов [Беликова, 1996]. Историко-культурные процессы, происходившие в этом регионе оказывали воздействие на развитие таежного Сургутского Приобья.

В контексте восточного направления культурных связей Сургутского Приобья, прежде всего, необходимо остановиться на проблеме появления и распространения в Сургутском Приобье так называемой «валиковой керамики» (табл. 39 – 1-16). Используемое в исследовательской практике понятие «валиковая керамика» широко и включает различные по технике нанесения и композиционному построению орнаменты, иногда и не содержащие в себе валика, но сохраняющие характерную композицию» [Березовская, 1997, с. 271]. Валики на этой разновидности посуды иногда подменялись желобками, резными линиями, однако, как отмечает Л.А. Чиндина, это происходило «без ущерба для стиля» [1991, с. 49]. В дальнейшем повествовании мы будем употреблять термин «валиковая керамика» именно в этом широком понимании.

Большинством исследователей средневековья Сургутского Приобья находки этой керамики на памятниках рассматриваются, по аналогии со среднеобскими материалами, как инокультурные, происхождение которой, чаще в предположительной форме, связывается с восточносибирским регионом [Фёдорова и др., 1991, с. 132-133; Древний город на Оби…, 1994, с. 60; Карачаров, 2002е, с. 45-48; Зыков, 2006, с. 114]. Однако некоторыми из этих же исследователей была высказана и другая точка зрения на происхождение валиковой керамики в Сургутском Приобье. По мнению А.П. Зыкова и Н.В. Федоровой «внедрение её в таёжную среду шло с юга», а «прототипом её … были орнаменты ранних хуннских и гуннских бронзовых котлов», в подражание которым местное население начинает изготавливать такого типа керамику [Зыков, Федорова, 2001, с. 28-29]. Однако нам представляется маловероятным начало изготовления аборигенным населением, наряду с традиционными сосудами, посуды иной формы, орнаментированной посредством другой техники с чуждыми элементами и мотивами декорирования. Орнаментация керамической посуды отличается устойчивостью даже при сильном влиянии на другие категории материальной культуры, её изменение возможно лишь при непосредственных формах этнического взаимодействия. Как отмечается в литературе, «частое и устойчивое появление в керамическом комплексе определенной археологической культуры керамики иного культурного происхождения связано не только с экономическим взаимодействием, но и либо с каким-то переселением тех или иных групп инокультурного населения в местную среду, либо с какими-то иными формами этнического проникновения (браки, наличие пленников или невольников и т.д.) [Белавин, 2000а, с. 24]. К тому же, культурное влияние, определяемое А.П. Зыковым и Н.В. Фёдоровой как способ распространения «валиковой керамики» [2001, с. 29-30], могло охватить лишь небольшой район, непосредственно знакомый с новым населением и употреблявшимися ими бронзовыми котлами, сомнительно попадание «имитационной» керамики таким путем до Полярного круга и Большеземельской тундры, где также сделаны находки такой посуды [Там же; Чернов, 1985, табл. 18 – 25]. Важно отметить, что смешения фигурно-штампованной орнаментации с валико-желобчатой не происходит даже при обнаружении сосудов этих типов в пределах одного жилища (например, на Сартым-Урье), что должно было произойти при «культурном влиянии» на орнаментацию. Появляющаяся в желобчатом декоре гребенка и фигурные штампы намечают синтез со штампованной орнаментацией, слияние (и растворение) с которой происходит в последующее, зеленогорское время, когда на основной группе керамики появляются полосы горизонтальных желобков, чередующихся с поясами фигурных штампов, характерного вида фестоны (выполненные из гребенки и фигурных штампов, по форме и по расположению повторяющие завершающие зоны желобчато-валиковой керамики) и налепной валик (часто орнаментированный гребенкой).

Большинством западносибирских исследователей признается пришлый характер валиковой керамики из восточных регионов Сибири [Чиндина, 1977, с. 142; Она же, 1991, с. 75-77, с. 130; Могильников, 1987, с. 228, 230-231; Беликова, Плетнева, 1983, с. 123; Ширин, 1997, с. 69; Окунёва, 1997, с. 69; Мандрыка, 1997, с. 215-216], где она известна в широком ареале культур от Прибайкалья и Забайкалья до Якутии [Константинов, 1978, табл. IV, табл. XVII – 5, табл. XVIII – 3, 7, табл. XXI – 5; Федосеева, 1968, с. 90].

В Сургутском Приобье валиковая керамика фиксируется на половине поселенческих памятников (на 20 из 40) карымского этапа: на городищах Барсов городок II/4, 6-7, 9-10 [Федорова, 1973, рис. 12, рис. 19-2 – 1, 5, табл. VII – 2, табл. VIII – 3; 1977, рис. 34]; Сартым-Урий XVIII [Чемякин, 2002а, ил. 10-13; Чемякин, Фефилова, 2007, ил. 4-7], Устьевъюган [Яковлев, Кондрашёв, 2007, с. 50], Горное II [Зайцева, 2007, с. 183]; на селищах Нёх-Урий 1 [Носкова, 2006, рис. 6], Вор-сап 2, 4, Варъёган 15, Усть-Ванъёган 2, Сардаковы [Перевалова, Карачаров, 2006, с. 72], Сартым-Урий XVI, XVII [Чемякин, 2002б, с. 254; Фефилова, Чемякин, 2008, с. 184, ил. 5], Русскин Урий 2, 6, 13 [Шатунов, 1997, рис. 30 – 5, рис. 34 – 6, рис. 55 – 1], Ёгур-Ях 4 [Яковлев, 2006, ил. 5]. Находки её в погребальных комплексах не известны, возможно, вследствие их слабой изученности. Необходимо отметить неравномерность распределения валиковой керамики в разных районах Сургутского Приобья. В северо-восточной части региона (р. Аган) керамические комплексы IV-VI вв. составляют сосуды исключительно с желобчатой и валиковой орнаментацией, типичной фигурно-штампованной карымской керамики здесь пока не обнаружено [Перевалова, Карачаров, 2006, с. 72]. В юго-восточной части Сургутского Приобья (р. Юган) она составляет до 50 % в комплексах [Чемякин, 2002а, с. 72-73]. На памятниках Барсовой горы её более 2% [Федорова и др., 1991, с. 131-132], так же немного такой керамики в северо-западном и юго-западном районах. Таким образом, основным районом концентрации валиковой керамики в Сургутском Приобье выступает его восточная часть, в большей степени северо-восточная.

Можно попытаться обозначить возможные варианты проникновения и развития нового вида керамики в регион, не претендуя на их окончательность и не исключая других путей.

По Л.А. Чиндиной, «движение с востока могло произойти в период Великого переселения народов, связанного, в частности, с движением на западе северных хунну, во II в. разгромленных сяньбийцами» [1991, с. 75-76]. В пользу этого свидетельствуют сосуды с налепными валиками и желобками на самых поздних кулайских памятниках Томского Приобья и Северной Барабы [Плетнева, 1978, с. 51-58; Елагин, Молодин, 1991, с. 32]. Такая керамика с Тимирязевского III городища по радиоуглеродной дате относится к 370±70 г. н.э., то есть к началу IV – первой половине V в. [Беликова, Плетнёва, 1983, с. 99]. Не исключено, что носители этого типа керамики могли проникнуть и далее на север – в Сургутское Приобье.

Однако «рёлкинские комплексы с валиковой керамикой не выходят за пределы VII-IX вв.», поэтому «скорее всего, это движение было вызвано завоеваниями тюрок периода каганатов, когда какая-то часть населения вынуждена была уйти на запад и осесть в Среднем Приобье» [Чиндина и др., 1990, с. 45]. Многими исследователями также поддерживается точка зрения об отнесении валиковой керамики ко второй половине I тыс. н.э. О.Б. Беликовой и Л.М. Плетнёвой период ее существования определяется IV-V – IX-X вв. [1983, с. 100], основное время распространения – VI-VIII вв. [Плетнёва, 1996, с. 13]. В.А. Могильников относит её к VIII в. [1987, с. 228], Ю.В. Ширин к VIII-X вв. [1997, с. 68], И.В. Окунёва ко второй половине I – началу II тыс. н.э. [1997, с. 47]. 

В Сургутском Приобье валиковая керамика рассматривается исследователями в рамках карымского этапа (IV-VI вв.). Причем «привнесенный извне тип сосудов стал быстро видоизменяться», валиковая орнаментация начала смешиваться с местной фигурно-штампованной традицией, постепенно «растворяясь» в ней [Зыков, 2006, с. 114-115, 117]. «Чистых» комплексов «валиковой керамики» во второй половине I тыс. н.э. в Сургутском Приобье уже нет, поэтому мы не можем говорить о непосредственной связи идущей от неё «желобчатой» традиции орнаментации со среднеобскими материалами. Однако это не исключает возможности объяснения её дальнейшего развития в регионе поддержанием культурных связей с территориями, где «валиковая керамика» продолжает существовать. 

Другим способом проникновения валиковой керамики в Сургутское Приобье мог быть путь, не связанный с Томско-Нарымским Приобьем. По мнению П.В. Мандрыки распространение валиковой керамики связано с «миграцией части населения из северных подтаежных районов Енисея … в III-IV вв. н.э. по подтаежной зоне в западном направлении в сторону обского бассейна» [1997, с. 216]. Состав керамических комплексов из северо-восточного района Сургутского Приобья (р. Аган) исключительно из валиковой керамики возможно, говорит о проникновении в этот район её носителей непосредственно по таёжной полосе (по речной системе) в широтном направлении из Енисейского бассейна, который рассматривается в качестве одной из возможных «исходных территорий» бытования такого типа керамики [Там же]. Однако в последующее время существование этого пути как способа культурного взаимодействия западносибирского и восточносибирского населения не прослеживается, что ставит под сомнение его возможность.

Таким образом, в первой половине I тыс. н.э. можно отметить наличие культурных связей Сургутского Приобья с восточносибирскими территориями, носившими, возможно, характер этнических контактов, которые, в свою очередь, могли послужить основой для появления в традиционной культуре региона черт, своим происхождением связанных с этим районом (которые подробно рассмотрены в главе «Культурные связи Сургутского Приобья с южными территориями» в контексте общего южного культурного влияния).

В VI-VII вв. валиковая керамика в Сургутском Приобье «растворяется» в местном керамическом комплексе. На материалах городища Лангепас-I автором были выделены несколько групп керамики, демонстрирующих этот процесс [Гордиенко, 2003, с. 109-111]. В дальнейшем такие же типы керамики были прослежены на всех зеленогорских памятниках [Зыков, 2006, с. 114-116].

Первая группа керамики VI-VII вв. представлена горшковидными сосудами с раздутыми туловами и короткой прямой шейкой, орнаментальная композиция которых построена из оттисков фигурных штампов и гребенки, разделенных на горизонтальные зоны мелкоструйчатыми линиями («псевдошнур»), в качестве завершающей зоны имеющие фестоны в виде столбиков из тех же штампов, которыми украшен сосуд (табл. 41 – 4-8, 11-12). Этот тип демонстрирует продолжение традиций керамического производства предшествующего карымского периода и генетически связан с местной позднекулайской (саровской) основой.

Вторая группа представлена сосудами яйцевидной формы со слабопрофилированной шейкой, в основном, крупные по размерам (табл. 41 – 1-3, 9-10). Именно на этой посуде прослеживаются новые элементы оформления, связанные с ассимилятивными процессами инокультурного населения. На шейке и плечиках появляются горизонтальные полосы прочерченных (гребенчатым штампом) желобков, причем на одном сосуде с городища Лангепас-I они выполнены в виде волны на завершающей зоне сосуда (табл. 41 – 13), являя собой переходный вариант от желобчатой (валиковой) керамики карымского этапа к рассматриваемой группе. Завершающие фестоны на керамике этой группы по сути представляют собой «геометризованный» арочный орнамент желобчатой (валиковой) керамики карымского времени, выполненный (иногда дополненный) фигурными штампами (табл. 41 – 1-3, 9-10). На одном сосуде этой группы «гроздевидные» фестоны разделены вертикальными прочерченными желобками (которыми обычно выделяются пояски фигурных штампов на шейке) (табл. 41 – 14), показывая переходный характер и близость желобчатой (валиковой) керамике предшествующего времени. Следует отметить, что эти новшества (фестоны и желобки) проникают и на керамику первой группы, где часто представлены именно гроздевидные свисающие фестоны, но выполненные из фигурных штампов и одинарные разделительные прочерченные горизонтальные желобки (табл. 41 – 5-6, 8, 11-12). Важно заметить, что отмеченные новации в орнаментации представлены именно на больших яйцевидной формы сосудах, имеющих определенное сходство по форме с хуннскими бронзовыми котлами (обнаруженными в Сургутском Приобье в Холмогорском комплексе и могильнике Агрнъёган-I) (табл. 47 – 1-2).

Третья разновидность сосудов декорирована исключительно гребенчатыми штампами, иногда отпечатанными углом, в результате чего получались отступающие наколы (табл. 41 – 15-18), и имеет местные корни.

Таким образом, носители валиковой керамики не вызвали изменения этнокультурного состава населения Сургутского Приобья, а вошла в него составляющим компонентом.

4.4. Сургутское Приобье и рёлкинская культура.

Во второй половине I тыс. н.э. к юго-востоку от Сургутского Приобья, в Томско-Нарымском, складывается и развивается рёлкинская культура. Оба региона расположены на главной водной магистрали Западной Сибири – р. Обь. Общепризнанная в археологии роль рек как «путей» осуществления контактов древнего населения предопределяла возможность культурных связей рассматриваемых районов. Взаимодействие и соотношение рёлкинской культуры с южными территориями Приобья неоднократно рассматривалось в литературе [Беликова, Плетнева, 1983, с. 114-126; Троицкая, Новиков, 1998, с. 3-4, 79-86; Плетнева, 1996, с. С. 8-44; и др.], однако меньшее внимание уделялось связям с северными районами. Между тем, специальное рассмотрение вопроса взаимодействия Сургутского и Томско-Нарымского Приобья способствует целостному восприятию историко-культурной ситуации в лесной зоне Западной Сибири в эпоху раннего средневековья.

Культурные связи Сургутского и Томско-Нарымского Приобья в VI-VII вв. прослеживаются на нескольких уровнях – этнокультурных контактов и сотрудничества в распространении предметов импорта.

Этнокультурные контакты рассматриваемых районов можно проследить, прежде всего, обратившись к керамическим комплексам. Рёлкинская культура складывается к VI в. в двух локальных вариантах – нарымском (северном) и томском (южном), которые отличаются соотношением типов керамики. В Томском Приобье преобладает тип I (гребенчатая керамика), в Нарымском – тип II (фигурно-штамповая) [Чиндина, 1982, с. 19-20; 1991, с. 39, 52]. По мнению В.А. Могильникова, «второй тип отражает контакты с северными и северо-западными районами … для которых фигурно-штамповая орнаментация наиболее типична», под которыми подразумевается «население с керамикой карымского и оронтурского типов (IV-V и VI-IX вв. – А.Г.)» [Могильников, 1987, с. 228; 1990, с. 18]. Однако некоторые исследователи связывают керамику, орнаментированную фигурными штампами с местной кулайской основой рёлкинской культуры [Чиндина, 1991, с. 38-54, с. 66-78; Молодин, 1995, с. 20-26]. Важно заметить, что в материалах рёлкинских памятников прослеживается определенная особенность ее встречаемости, – «штамповая керамика из могил принадлежит в основном женским погребениям … возможно, это было связано с какими-то религиозными взглядами или с особенностями брачных отношений племени…» [Чиндина, 1970а, с. 251]. Таким образом, исходя из отмечаемых исследователями фактов, можно предположить, что носителями фигурноштампованной керамики в Среднеобье могли быть и некоторые выходцы из Сургутского Приобья, проникавшие, преимущественно, на более близкую к рассматриваемому региону территорию Нарымского Приобья, в том числе, и вследствие брачных отношений. Проникновение нижнеобского населения (в том числе, вероятно, и из Сургутского Приобья) на Среднюю Обь могло происходить не только вследствие брачных контактов, но и определенных миграций: в VI-VIII вв. памятники с оронтурской керамикой появляются на р. Вах и в верховьях р. Васюган [Могильников, 1987, с. 230]. Однако этот процесс не носил однонаправленный характер: на памятниках Сургутского Приобья выделяется группа керамики конца VI-VII вв., обнаруживающая значительное сходство «с керамикой рёлкинской культуры Нарымского Приобья, особенно с её вторым типом» [Зыков, 2006, с. 115-116].

Взаимодействие Сургутского и Томско-Нарымского Приобья прослеживается и по немногочисленным сургутским украшениям и принадлежностям костюма. Из материалов Сургутского Приобья известны круглопроволочная несомкнутая серьга (табл. 37 – 1) и накладка полулунной формы с антропоморфным изображением (табл. 13 – 16), считающиеся культурномаркирующими для Рёлки [Чиндина, 1977, с. 74; 1991, с. 66]. Последнее изделие оригинально по своему исполнению и не находит полных аналогов в среднеобских материалах (этого типа украшения, как правило, индивидуальные или парные), однако по форме, оформлению и наличию антропоморфной личины определённо сближается с томско-нарымскими [Чиндина, 1991, рис. 32 – 26-31, рис. 20 – 5; Беликова, Плетнева, 1983, рис. 21 – 4-4а, рис. 63 – 1-2, рис. 68 – 3-4; Плетнева, 1973, рис. 2 – 8-9]. Не исключено, что именно культурными связями с этой территорией объясняется появление в Сургутском Приобье стилизованных орнитоантропоморфных (?) подвесок (табл. 26 – 3-4), где их более реалистичные (и стилизованные) варианты имели широкое распространение [Чиндина, 1991, рис. 22 – 1-3; 1977, рис. 6 – 2, рис. 13 – 10, рис. 35 – 9-10].

Приведённые факты, на наш взгляд, свидетельствуют о возможности этнических контактов населения Сургутского Приобья и рёлкинской культуры.

В VI-VII вв. на обширном евразийском пространстве распространяется мода на поясную гарнитуру так называемого «геральдического стиля» [Ковалевская, 1970, с. 144; 1972, с. 102-109]. Как Сургутское, так и Томско-Нарымское Приобье, входят в орбиту этого континентального культурного явления, о чем свидетельствуют находки деталей поясов специфического вида. Для Сургутского Приобья возможно было несколько путей их проникновения – с запада и/или юга. Поступление поясной гарнитуры «геральдического стиля» с запада в VI-VII вв. было возможно вследствие установившихся в это время контактов с Приуральем, и документируется находками в Нижнем Приобье (один из способ осуществления связей с Приуральем) [Зеленый Яр…, 2005, фото между с. 192-193]. Однако возможно было поступление этих вещей и с юга, где они распространены в соседних потчевашской и рёлкинской культурах. Не исключен вариант проникновения поясной гарнитуры «геральдического стиля» параллельно с юга и запада. Однозначно решить вопрос источника поступления вещей этого типа не представляется возможным, однако нельзя и исключать посредничество рёлкинских племен в этом процессе.

В свою очередь, население Сургутского Приобья по отношению к среднеобскому могло выступать в качестве посредника в распространении предметов приуральского происхождения. Как отмечает В.А. Могильников, при участии нижнеобского населения на Среднюю Обь проникали вещи из Прикамья, в частности, характерные для VI-VII вв. накладки в виде человеко-лося, названные А.А. Спицыным «сулде», встречающиеся в Сургутском Приобье.

Таким образом, в VI-VII вв. прослеживается определенное взаимодействие населения Сургутского Приобья и Томско-Нарымского. Однако при сравнении материальной культуры рассматриваемых районов отчетливо прослеживается отличительная особенность, связанная с производством изделий из бронзы – культовых поделок, украшений и принадлежностей костюма, предметов вооружения и быта. Со времени сложения и на протяжении всего существования рёлкинской культуры в VI-IX вв. развивается своеобразный звериный стиль. В Сургутском Приобье время его массового распространения начинается с VIII в. Таким образом, среднеобское искусство «звериного стиля» появляется на несколько сот лет раньше сургутского, и возникает вопрос – почему культурные связи Сургутского Приобья с Томско-Нарымским на протяжении VI-VII вв. не привели к началу массового производства бронзовой художественной металлопластики? Ответить на этот вопрос чрезвычайно сложно, этому могли препятствовать разнообразные причины, выяснение которых – тема отдельного исследования. В контексте изучения культурных связей регионов необходимо отметить, что при отмеченных нами выше контактах, среднеобское искусство звериного стиля не дало достаточного культурного импульса для самостоятельного становления подобного явления в Сургутском Приобье.

В VIII-IX вв. среднеобская керамика также присутствует в керамических комплексах Сургутского Приобья: «орнаментация раннекучиминской посуды максимально близка керамике предшествующей рёлкинской (позднезеленогорской) группы…» [Зыков, 2006, с. 116]. С одной стороны, это говорит об инкультурации рёлкинского компонента, а с другой, не исключает поддержание связей со Средней Обью.

Более определенно о культурных связях с Томско-Нарымским районом говорит распространение в Сургутском Приобье украшений и принадлежностей костюма, имеющих среднеобское происхождение. Прежде всего, обращает на себя внимание доминирование в Сургутском Приобье в кучиминское время среди предметов поясной гарнитуры накладок сфероконической формы (табл. 1 – 5-7). Как отмечает В.Н. Добжанский, «пояса с круглыми бляхами пользовались большой популярностью во второй половине VI-VII вв. в пределах Средней Азии, Ирана, Восточного Туркестана и Китая», однако «еще ранее, в IV-V вв. в Верхнем Приобье бытовал пояс украшенный круглыми бляшками, которые типологически возможно им предшествуют» [Добжанский, 1990, с. 31, 35]. Еще в конце XIX в. Т.Й. Арне писал о них, что «сводчатые бронзовые пуговицы с ушком на обороте» можно рассматривать «как пережиток скифо-сарматского времени» [Арне, 2005, с. 59]. И действительно, этот вид накладок обнаруживает несомненное сходство с материалами раннего железного века лесостепной полосы Западной Сибири (например, в саргатской культуре [Могильников, 1992, табл. 124 – 20, 38, 42-43]). С начала эпохи раннего средневековья сфероконические накладки «характерны для средней и верхней Оби» [Чиндина, 1977, с. 39], пик их популярности в Сибири приходится на VIII-IX вв. [Ковалевская, 1972, с. 112]. Широкое распространение их в Сургутском Приобье в это же время, с одной стороны, показывает синхронное участие региона в «общеевразийской моде» (термин В.Б. Ковалевской), а с другой – маркирует культурные связи региона с близлежащими южными областями их массового распространения, откуда они могли поступать к сургутскому населению – Томско-Нарымским и Новосибирским Приобьем.

В VIII-IX вв. Томско-Нарымское Приобье могло выступать для Сургутского и в качестве одного из посредников в распространении степных инноваций. Не исключен импорт вместе с рассмотренными сфероконическими накладками и поясной гарнитуры тюркского типа, степного вооружения и предметов «далекого» импорта. Прямые свидетельства таких торгово-обменных отношений найти сложно, однако косвенно на это указывает взаимовстречаемость некоторых указанных категорий в рассматриваемых районах. В свою очередь, посредством племен Сургутского Приобья в Томско-Нарымское могли проникать приуральские пояса неволинского типа [Могильников, 1987, с. 230], датирующиеся в Прикамье концом VII – VIII вв. [Голдина, 1999, с. 388]. 

На кучиминском этапе в Сургутское Приобье продолжают поступат<