В которой на улице темновато

А еще даже не вечер — семнадцать тридцать одна, — если верить показаниям будильника. Я проснулась по двум причинам: во-первых, я была мокрая и липкая как лягушка, и вся постель тоже отдавала противной влагой, а во-вторых — или это во-первых? — я безумно хотела есть. Если сначала залезть в ванну, то, пожалуй, я еще чего доброго утону от голода, а если сначала заняться пропитанием — то с ручьями по спине да в мокром халате это грозит еще более сильной простудой. И я решила совместить эти два дела: накинув поверх халата плед, я, пошатываясь от слабости, доползла до санузла, заткнула ванну пробкой и открыла самую горячую воду, а потом побрела в кухню и принялась выкладывать из холодильника на поднос все подряд.

Но не сунуть в рот кусок ветчины я не смогла. Она холодным комом покатилась по пищеводу, и я поняла: огненный кофе или я умру прямо сейчас! Кофеварка — это две минуты, ванна не уйдет никуда! Я загрузила кофеварку и, поёживаясь в своем мокром и потном одеянии, повторила эксперимент с ветчиной. Второй кусок оказался ненамного теплее первого, но кофеварка уже начала выдавать струйку и аромат, что само по себе уже грело. Через пластиковую крышку из коробки соблазнительно поглядывали пирожные. Я не ела сладкого и мучного уже несколько лет… Ничего, сейчас я болею, больным можно все!

Но сначала горячее! Я подставила под носик кофеварки другую чашку и залпом проглотила то, что успело натечь в первую, закусила пирожным. Гораздо лучше, чем эта ледяная ветчина! Эх, сейчас бы горячего омлета или просто залить эту ветчину яйцом… Но стоило вспомнить про яичницу, как тут же взбодренные кофе мозги предъявили мне вчерашнюю картинку: Никс и я поедаем яичницу со сковороды, по очереди прихлебывая вино из бутылки…

Но тут вслед за жизнерадостной физиономией Никса передо мной выплыло совсем другое лицо и совсем другая улыбка! О Боже… Забудьте, Элен Пленьи, вся эта история больше не ваша. Этим делом теперь занимается Сарди, которому, по мнению Ванвэ, полезно пообщаться с монахами. Ну монахи-то здесь при чем? Ах да, они же заверили завещание. Но откуда оно взялось?

Вам-то какая разница, Элен Пленьи? — одернула я себя. Взялось, значит, взялось. Выпью-ка я и вторую чашечку кофе. Нет, сначала съем еще одно пирожное. Или лучше вместе с кофе я возьму его с собой в ванную? Как Вики — тот всегда ставит поднос поперек ванны и пьет кофе, уткнувшись в газету. Иногда часа по два, по три. Кофеварка начала выдавать новую порцию. Вот, хорошо, Элен Пленьи, думайте о брате, о кофе, а улыбки Майкла Уоллера больше в вашей жизни нет! Вы сами не пожелали остановить его ночью, вам было противно, что он пьяный, что ж теперь-то жалеть?

Кофе грациозно струился в чашку, а я тем временем прямо из упаковки съела какой-то паштет и примеривалась, как бы мне так урвать кусок лососины, чтобы не вставать за ножом, но и особенно не перепачкаться в рыбе. Неважно, я все равно сейчас полезу в ванну. Я схватила рыбу рукой, и тут в дверь протяжно позвонили.

Ну Вики! — подумала я, обещал же, что откроет сам, даже телефон отключил, чтобы никто меня не потревожил, и сам же терзает дверной звонок! А если бы я спала? Или была в ванной? Но я не делала ни того, ни другого, и с рыбой в руках поплелась открывать. И вдруг в последнюю секунду меня осенило: Вики ведь мог запросто притащить всю свою телевизионную команду — отмечать рождение дочери! Это же великий повод!

— Вики, ты один? — поспешно спросила я, дожевывая кусок рыбы. — А то я в халате!

— Это я, Мишель!

Мишель Сарди, ас корпоративных исков, которому мой патрон передал ведение уоллеровского наследства? Неужели действительно такие проблемы, что Сарди, не сумев дозвониться, пришел ко мне?

— Простите, вы Мишель Сарди? — уточнила я.

Вместо ответа гость звучно чихнул, а потом добавил по-английски:

— Это я, Майкл. Майкл Уоллер. Скорее, Эле, а то у меня, похоже, аллергия на эту сирень. — И чихнул снова.

— Майкл? — Я приоткрыла дверь.

Это действительно был он. И огромный букет сирени!

— Где ты ее взял?

— Как это «где»? Купил в магазине. — Он смешно зажмурился и опять чихнул, торопливо отвернувшись в сторону.

— Но сейчас же осень!

— Так что же? Войти-то можно? Или будем разговаривать через щелочку?

— Можно. — Я попятилась, он вошел и протянул мне сирень.

— Да забери ты ее у меня! Ты чего такая? Все злишься?

— Я? Злюсь? — Я помотала головой, все еще не веря его появлению. — Нет. Зачем? Я не злюсь. Я… Я болею. — Я опустила глаза и вдруг увидела на себе халат и в руке — кусок рыбы. Я спрятала руку за спину, чувствуя, что от стыда готова провалиться сквозь землю. Вдобавок где-то в груди предательски заскребло, вызывая кашель. — Извини, я хотела принять ванну, — пробормотала я и закашлялась.

— Ванну? Неплохая идея, — одобрил Майкл с таким видом, если бы мне и полагалось сообщать ему о своих гигиенических затеях. — Я с тобой. Ты не против? — И чихнул.

Что ты подразумеваешь под этим? — хотела уточнить я, но не успела, потому что он уже подхватил меня на руки и, роняя по дороге сирень, поволок на шум воды, а потом ногой распахнул дверь в ванную.

— Что ты делаешь? Так нельзя! — внезапно опомнившись, панически запротестовала я и прижала рыбу к груди, только бы не испачкать ею Майкла. — Ты мой клиент! Нельзя же с клиента…

— Это мыться вдвоем в твоей ванне нельзя, а я больше не твой клиент. Поняла? — Он поставил меня на пол и чихнул как бы в подтверждение своих слов.

— Ты все равно клиент моей конторы. А ванна замечательная. Метр девяносто. Даже мой брат помещается!

— Который телевизионщик?

— Да!

— А его жена?

— Что «его жена»?

— Она вместе с ним здесь, — Майкл ткнул пальцем в воду, — помещается?

Следовало бы дать достойный ответ, но я опять закашляла.

— Слушай, — Майкл вдруг посерьезнел, — а тебе купаться можно, если ты больна? Тебе не будет хуже?

— Нет. — Над водой клубился приятный горячий пар, и я села на край ванны. — Зачем ты пришел?

— К тебе.

— Допустим. Но зачем?

— А зачем тебе рыба, Эле? Ты что, прикладываешь ее от жара ко лбу?

— Нет, Майкл Уоллер. Я ее ем. — И я действительно начала жевать лососину, откусывая понемногу. Я чувствовала безумную усталость, и от этой усталости теперь мне было все равно. — Зря ты пришел.

— В более идиотское положение меня не загоняла ни одна женщина, — хмыкнул Майкл и снял пиджак.

Он швырнул его в коридор и занялся брюками. Через полминуты они отправились за пиджаком. Потом туда же последовал галстук. Майкл занялся пуговицами рубашки, а я наблюдала за ним и доедала рыбу. Я же сплю, с полной уверенностью поняла я. Это ведь невозможно: сидеть на краю полной кипятка ванны, откусывать лососину от целого куска и созерцать, как в нашей тесной ванной комнате до нитки раздевается Майкл Уоллер, нефтяной король.

— Ну, доела? — заговорил он, несколько выводя меня из оцепенения. — Раздевайся и ныряй.

— Ты серьезно?

— Эле, ну хватит тянуть время! От тебя так потом с рыбой несет, даже всю мою сирень забило! Невозможно рядом стоять. Давай, давай, детка, поворачивайся, — торопил он, избавляя меня от халата. — Вот хорошо, вот умница.

В следующую минуту я очутилась в воде, а Майкл, вылив на губку полфлакона шампуня, перегнулся через край ванны и стал мыть меня так, как будто я была китайской вазой или какой-то другой хрупкой и страшно дорогой вещью, только не живой. Потому что живой человек очень даже мог в результате такого мытья умереть от блаженства. Или от блаженства не умирают?

— Майкл, — прошептала я, не в силах открыть глаза. — Как хорошо! Иди сюда!

— В эту грязь? Ты сама-та посмотри, вся пена черная! Ужас! Посмотри, посмотри, не стесняйся!

Я заставила себя разлепить веки, но никакой черной пены я не увидела, потому что рядом было лицо Майкла и его улыбка. Были, конечно, и его голые плечи в брызгах воды, и его руки, которые продолжали намывать меня, и еще много чего, что не увидишь, когда мужчина в одежде. И это «много чего» выглядело энергичным и обаятельным. Но для меня главным оставалась его улыбка. Я сейчас хорошо рассмотрела его губы. Губы как губы, не большие, не маленькие, не пухлые и не хлипкие, но почему из них получается такая улыбка? Я подалась вперед и лизнула их языком.

— У-у-у! — сказал Майкл. — Где твоя зубная щетка? Живая рыба! Как от кошки. — Он смешно наморщил нос, но глаза и губы продолжали улыбаться.

— Привереда, — сказала я. — Вон щетка, вон паста. Тебе надо, ты и чисть. — И показала ему зубы, как на приеме у стоматолога, краем глаза наблюдая за поведением его «достоинства», которое от боевой готовности только что не барабанило по краю ванны.

— Нет уж, ты сама. — Майкл протянул мне щетку и пасту. — А потом волосы. Я боюсь мыть твои волосы. Я никогда не видел таких длинных волос.

Я пристально смотрела ему в глаза и демонстративно энергично чистила зубы.

— У тебя просто потрясающие волосы. Такие длинные и густые. И светлые, — продолжал он, а его дыхание с каждым словом становилось все прерывистее, и уголки губ подрагивали все сильнее. — Замечательные волосы. Я никогда прежде не… — Он судорожно сглотнул и потряс головой.

— Ну-ну, — ободряюще покивала я и со щеткой во рту маловразумительно напомнила: — Прежде никогда…

— Прекрати! — Его глаза расширились, он сглотнул воздух ртом и, отняв у меня щетку, прижался к моему полному зубной пасты рту своей улыбкой.

Мгновение — и вместо щетки его язык заходил по моим зубам, пробираясь все дальше и дальше, а его руки, с силой приподняв меня из ванны, ринулись вниз, попутно сжимая мои бока, талию, бедра. А я вытолкнула его язык — иначе мне бы грозило захлебнуться зубной пастой — и, с фырканьем облив наши лица душевой струей, стала сквозь этот дождик целовать его губы, нос, щеки, брови, мокрые волосы. Но не просто целовать, а, как он, помогая языком своим губам. Его же пальцы тем временем давно и уверенно хозяйничали между моих ног, то ныряя внутрь, то торопливой дорожкой пробегая по ягодицам и животу, а его губы и шумное дыхание оказывались одновременно в самых разных местах — то на моих плечах, то под грудью, то на спине, язык вдруг касался моих подмышек и торопливо семенил к шее, а по ней — к мочкам моих ушей.

Я бросила душ в воду и притянула Майкла к себе за бедра — я ведь была в ванной, а он все еще стоял рядом с ней.

— Нет-нет, не сейчас, — прошептал он и, резко отстранившись, выловил из ванны душ и начал поливать меня, нежно поглаживая рукой мою кожу.

Я застонала, чувствуя, что умру, если на этом все закончится.

— Тебе хорошо? — поинтересовался он.

— Плохо! — огрызнулась я и резко схватила его «достоинство» — по-прежнему бравое и активное — рукой.

Охнув, он скрипнул зубами.

— Прекрати.

Я сжала руку.

— Ах так?

Я ослабила хватку и опять сдавила, пристально глядя ему в глаза. Его ноздри раздувались, грудная клетка ходила ходуном.

— Ты еще не вымыла голову, — сквозь зубы прошептал он.

Я молча продолжила свои экзерсисы, чувствуя, что он держится из последних сил. Он вдруг хмыкнул.

— Дурища! — И подмигнул. — Хочешь, чтобы я один кончил? А? Ну чего ты перестала? Продолжай. Мне нравится.

— А мне — нет! — Я оттолкнула его обеими руками.

— Это мы быстро исправим! — Он схватил первое попавшееся полотенце, завернул меня и словно добычу выволок в коридор. — Где тут у вас кровать пошире?

— Надо закрыть воду!

— Обязательно, — сказал Майкл и вдруг рухнул на пол, а я — буквально сама собой — оказалась на нем верхом.

— Боже, — только и смогла сказать я, ощутив его пульсацию уже внутри себя. — О!.. Майкл! Еще!

— Нет проблем!

Его руки крепко сжимали мои бедра, и фантастически улыбались его губы. Мои глаза закрылись, но я все равно видела эту улыбку. Она принадлежала только мне! Мне! И он был мой, только мой!

— Ты мой! Мой! — закричала я, откидываясь назад и сжимая руками его напряженные ноги.

— Ну, еще, еще, Эле! Сделай так! Сильнее, сильнее!

Его улыбка вдруг оторвалась от его губ, запорхала, осыпая искрами темноту под закрытыми веками моих глаз, начала разрастаться, делаясь все живее и крупнее, и она была уже не только снаружи, но и во мне, живой мощью гуляя по всем моим внутренним объемам…

— Еще, Эле, еще! А ну-ка, Пришпорь меня пяткой!..

«Пяткой», «пришпорь» — это было слишком смешно и сбивало с ритма.

— Молчи! — Я зажала его рот рукой, а он вдруг втянул внутрь мои пальцы, влажно облизнув их.

От неожиданности я охнула, качнувшись в сторону и, видимо, сделала что-то такое, отчего Майкл зарычал, выпустил изо рта мою руку и опрокинулся на меня, помогая взлететь моим ногам к его плечам. Внутренняя улыбка разрослась до невиданных размеров. Мы покатились по полу. Вселенная дрожала, Майкл рычал и стонал, а я под этот стон и рычание летела, летела, летала, летела… Пламя. Темнота.

— Эй! Дорогая! Ты жива?

— Угу, — отозвалась я, постепенно понимая, что лежу на груди Майкла, и лизнула ее. — Это все правда, Майкл?

— Наверное, дорогая. Вставай. Пол холодный.

— Я не могу. — Кажется, я всхлипнула. — Я сейчас умру.

— Ну не придумывай, пожалуйста. — Он погладил мою спину, а его дыхание согрело мой лоб. — Вставай, вставай.

— Правда, Майкл. Так не бывает. Все слишком хорошо.

— Ха! — Он хмыкнул. — На самом деле, не очень. — И попробовал осторожно выбраться из-под меня. — Ну, Эле, поднимайся. Ты тяжелая.

— Да. Восемьдесят один килограмм. При росте сто семьдесят два. Это ужасно, но я ничего не могу поделать с этим, Майкл.

— Вот дуреха! Да я физиологически не выношу тощих! Мало того, что они вечно злые, потому что вечно голодные, так еще и уверены, что все должны восхищаться их силой воли! Ну поднимайся, тянет же по полу. — Он аккуратно придал мне вертикальное положение. — А Майклу Уоллеру нужна здоровая и здравомыслящая женщина. С хорошей грудью и с сильными бедрами, чтобы могла выносить и выкормить президента!

— Что? Что ты сказал?

— Давай, давай, Эле. — Он подтолкнул меня к двери в ванную. — Лезь под душ и грейся.

— Но что ты сказал про президента?

— Под душ, Эле. Так вот, — заговорил он, обнимая меня уже в водных лучиках. — Однажды кто-то из Уоллеров обязательно станет президентом США, только вряд ли я. У меня сейчас предвыборная кампания, я должен общаться с избирателями, а я, — он виновато вздохнул, — общаюсь с тобой. Мне это интереснее, чем политика. — Майкл смотрел мне в глаза и улыбался, мокрый вариант его улыбки был еще пленительнее.

— Как трогательно, — сказала я. — И очень лестно.

— Нет, правда, Эле. Я так не хотел лететь во Францию. Если честно, я терпеть не могу Старый Свет. Но, когда вчера в аэропорту увидел тебя, я еще не знал, кто ты, я еще не влип в эту дурацкую неразбериху с чемоданом, я просто издали увидал, как ты входишь в телефонную будку. И все, Эле! Все. Я все понял.

— О Господи, Майкл!

— Правда, Эле, правда. Со мной такого не было никогда! У меня была куча женщин! И они все желали меня, а я… Ну, — он повел бровью и облизнул губы, наверное, хотел пить, — ну я, понимаешь, физиология, то-сё. А так, как тебя — ну никогда! Издали увидел — и все: только ты, и больше никто! А потом этот чемодан, и ты вроде бы моя кузина. Я думаю, ну и леший с тем, что она кузина, подумаешь, только дед общий, бывает, что и более близкие родственники женят…

— Замолчи, Майкл! Ты не отдаешь себе отчет! — Я решительно освободилась из его объятий и потянулась за полотенцем. — Между нами только секс!

— Так это же главное! — Он вылез из-под душа и принялся вытирать меня. — Я хотел тебя с первой секунды и всегда буду хотеть! Ты моя, понимаешь, моя и больше ничья! Ты не можешь представить себе, что я пережил ночью, когда увидел, как ты обнимаешь другого мужчину и говоришь ему всякие ласковые слова! Да еще такого противного, тощего, слезливого!

— Майкл, это мой брат!

— Да теперь-то я знаю, что он твой брат! Я уже в Центре Помпиду догадался, что это твой брат. Ты же говорила, что твой брат работает на телевидении, а я тогда посчитал, что ты врешь. Ну идиот я, Эле! Ну не поверил тебе! Я тебя тогда дико хотел, но вот поверить… А ты бы сама поверила в чушь про брачное агентство по электронной почте какого-то брата? Когда все вокруг врут, карнизы валятся на голову, финские кузины в банных халатах! А потом мессир Оникс собственной персоной!

— Кто?

— Ой, Эле, ну этот твой приятель, в смысле, мой избиратель из Оклахомы. Ну ладно, Эле, потом. — Майкл выразительно посмотрел вниз. — Дорогая, видишь, я опять хочу тебя…

— Э-э-э… Да, очень хорошо. А что ты делал в Центре Помпиду? — спросила я и принялась вытирать волосы.

— Эле! — Он в отчаянии замахал руками. — Ну там было мероприятие нашего фонда, фонда Уоллеров. «Мировая совесть», Ну, такой всемирный фонд поддержки журналистов. Дед основал. Он журналистом на войне был. Эле, ты же понимаешь, мне это сейчас для предвыборной компании важно. Телевидение, то-сё… баллотируюсь в сенат штата… Я, собственно, и прилетел-то ради этого фонда. А завещание что! Завещание просто совпало, была возможность, я и прилетел раньше. Брунсберри бы и без меня… Ну, я, Эле, ну, Эле…

— Я слушаю, слушаю, Майкл. Очень интересно. Никс говорил мне, что ты важная персона. Он очень удивился, когда увидел тебя в бизнес-классе.

— Ох, Эле… — Майкл покусал губы, снова выразительно показывая мне свою боевую готовность. — А у тебя что, нет фена?

— Тебе нужен фен?

— Эле, ты нарочно изводишь меня?

— Иди сюда. — Я обняла его и прижалась губами к губам.

— Эле, Эле… — простонал Майкл и очень ловко подхватил меня; я опять оказалась на нем в позиции всадника, правда, не на полу, а на дне ванны, и невольно хмыкнула, вспомнив про «пятки» и «пришпорить». — Что смешного? — отреагировал он.

— Все хорошо, Майкл. — Я наклонилась и поцеловала его грудь. — Но хотелось бы в постели.

— Тебе холодно?

— Скорее мокро.

— Тогда держись крепче за шею, я отнесу тебя в постель.

— Потом, Майкл… Я, кажется, уже поплыла…

— Ага, у тебя мутные глаза!

— Помолчи, ты сбиваешь меня… — Я опустила веки, и его улыбка опять, отделившись от лица, начала расти и входить в меня, она росла, росла, росла…

Но тут вдруг я почувствовала, как он приподнял мои бедра над собой, я хотела крикнуть: «что ты делаешь?!» — но не успела, потому что его губы вместе с языком и улыбкой в буквальном смысле слова вошли в меня, а пальцы Майкла скользили по моим бедрам так же нежно, как хрупкие струйки душа, лившиеся на мою грудь. И из моих глаз потекли слезы: теперь я точно умру от восторга, мой организм не выдержит такого, это слишком хорошо, это не для живого человека…

— Не надо, Майкл! Пожалуйста, больше не надо! Это… Это слишком! Это слишком хорошо! — Кажется, я уже рыдала в голос. — Пожалуйста! — Но в этот момент его язык коснулся какой-то особой точки. Взрыв!

Я вскрикнула, обрушиваясь в темноту…

— Что же нам делать? — озабоченно спросил Майкл, когда я, открыв глаза, приходила в себя, но почему-то уже на кровати в гостевой комнате.

— Не знаю, — честно прошептала я. — Я хочу пить…

— На. — Он протянул мне стакан; из одежды на нем была одна рубашка. — Я уж и брызгал на тебя и даже, извини, пришлось хлопнуть по щекам. Ты всегда отключаешься, когда кончаешь?

— Не могу сказать. — Я жадно выпила воду. — Но раньше никогда не было такого.

— А ты кончала раньше?

— Ты странный. Наверное. Или ты… Ты ревнуешь?

— Это ты странная. Ты сказала, что между нами ничего нет, кроме секса, но, по-моему, ты о нем даже толком не знаешь. Тоже мне француженка!

— Тебе так со мной плохо?

Он засмеялся. Громко. Я почувствовала обиду.

— Ну вот. Я толстая и смешная.

— Да ты супер! У тебя тонкая талия, она помещается в моих руках. — В подтверждение Майкл сцепил свои пальцы у меня на талии. — И роскошная грудь, стоячая, огромная. А какие бедра! Ноги! Попа! Это же с ума сойти можно, что ты с твоим темпераментом до сих пор не знала, что такое оргазм!

— Мне не нравятся такие слова, Майкл.

— А процесс?

Я промолчала.

— Ладно, ладно, не дуйся, дорогая. — Майкл наклонился и аккуратно поцеловал меня. — Будем потихонечку обучать, приучать. Ты ведь и в первый раз отключилась, только на мгновение. Да-да, детка. Я заметил, но как-то не придал этому значения, я ведь мог и ошибиться. Я слышал, что такое бывает с женщинами, но не сталкивался никогда.

— И ты решил проверить во второй раз?

— Да нет, конечно. Просто я моментально кончил, едва дотронулся до тебя. Я посчитал, что так будет нечестно, и хотел, чтобы и ты получила полное удовольствие. А ты пятнадцать минут не могла прийти в себя! Может быть, и двадцать. Я же не засекал время. Просто я перепугался до истерики! Хотел даже «скорую» вызывать, а не знаю, как у вас вызывают «скорую»!

— Один и пять, — сказала я. — Пятнадцать.

— Хорошо. — Он фыркнул. — Теперь буду знать. Кстати, как позвонить в ближайший ресторан, чтобы нам принесли какой-нибудь еды?

— Зачем? Всего полно в холодильнике. Сейчас что-нибудь приготовим.

— А ты умеешь готовить?

— То есть?

— Нет, правда ты умеешь готовить?

— А твоя мать разве не умеет?

— Нет, конечно. Она тоже юрист, как ты. Только я не помню, чтобы она когда-нибудь готовила.

— Твоя мать работает?

— Ха! Еще как. — Майкл развеселился. — Она — одна из самых известных специалистов по защите прав женщин. У нее контора не меньше, чем у твоего мэтра Ванвэ. Но одни тетки!

— Я была уверена, что жены богатых людей не работают. Зачем, когда и так все есть?

— Дело не в том, есть или нет. Ее же никто не заставляет. Просто матери хочется социальной активности, приносить другим женщинам пользу. Что в этом плохого? Кстати, ты бы тоже смогла работать в ее конторе, если, конечно, тебе это…

— Майкл, — перебила его я, — ты не очень торопишься?

— Эле, тебе ведь уже лет тридцать? Да? А насчет президента я, кажется, доходчиво объяснил. Что тебя смущает?

— Но мы живем в разных странах, я — француженка, ты…

Он лукаво повел бровью.

— А по-моему, ты как раз и искала мужа-американца. Кто обращался в брачную контору?

— Майкл, я тебе уже говорила, что это была глупая шутка моего брата. Вставай с кровати, надо правда чего-нибудь поесть.

— Глупая не глупая, но без мессира Оникса, я даже думать боюсь, чем бы закончилась вся эта история.

— Никс и тебе успел рассказать свое семейное предание?

— Эле, может быть, мы позвоним в ресторан? А сами полежим еще немного, поболтаем? — Он провел рукой по моему бедру, опускаясь ниже, и зашептал на ухо: — Тихонечко, по-бойскаутски…

От его дыхания у меня опять начала подкруживаться головы. Но, честно говоря, перспектива вновь лишиться чувств меня пугала, и я твердо произнесла:

— Майкл, если со мной опять случится голодный обморок, пеняй на себя. Телефон «скорой» ты уже знаешь.

— Ну вот, — демонстративно обиженно протянул Майкл и сел на кровати. — Кому все, кому ничего.

— Интересно, кому это ничего? — спросила я, вставая и закутываясь в плед. — Тебя обошли во втором завещании?

Он вскочил.

— Значит, ты про него знала?

— Нет, конечно. Сегодня утром обмолвился мэтр Ванвэ, когда разрешил мне поболеть.

Майкл впился в меня глазами. Впрочем, это опять был не Майкл, а вчерашний перепуганный и агрессивный мистер Уоллер! Я постаралась продолжить как можно спокойнее:

— Просто знаю, что оно почему-то заверено монахами аббатства Мон-Сен-Мишель. И ничего больше.

— Потому ты и была уверена, что никто не покушается на мою жизнь? — спросил он, словно не слыша моих пояснений.

— Майкл? Что с тобой? Все хорошо. Насколько я поняла, Никс помог тебе найти правильную финскую кузину. А новым завещанием займется Мишель Сарди. Это очень знающий специалист. — «По корпоративным искам» и «которому полезно пообщаться с монахами», я, естественно, опустила. — Я не думаю, что там что-то такое особенное в этом завещании, мэтр Ванвэ сказал бы мне. Ты рано или поздно унаследуешь свой замок. Просто странно, откуда оно всплыло?

Майкл вздохнул, устало опустился на кровать и потянул меня к себе. Обнял за талию и посмотрел снизу вверх.

— Ты очень красивая, Эле. Красивая, честная и уверенная в себе. Именно такой должна быть мать президента. И я безумно рад, что ты досталась не Никсу, а мне. Правда, ценою замка.

— Как это?

— Я отдал ему его. Я не мог поступить иначе. Ты пойми и не смейся. Он его законный владелец. Он, он, Эле, а не я, не финская кузина. Кстати, она очень милая и так удачно, что Никс вовремя потерял голову от нее. А то я просто думать боюсь, что было бы, если бы он тоже влюбился в тебя. — Майкл встал и потянул меня за руку. — Пойдем, дорогая, дашь мне выпить, и я все расскажу тебе. Ты не бойся, я не напьюсь, как вчера, я вообще-то почти не пью. Слишком много работы, пить некогда, мне все время нужна трезвая голова. Но в самых критических ситуациях моя французская кровь старомодно требует вина.

— У тебя французская кровь?

— Да, любовь моя, да.

Глава 24,