Иезекииль 25-17 «Только для своих»

Тебе, наверное, поможет шоколад —

Он исцеляет грусть.

Лора Бочарова «Шоколад»

посвящается Arlette

 

Открыв глаза, Малфой вздрогнул: внизу простиралась темнота, и до нее было одно неосторожное движение. Со стоном выпрямив затекшие ноги, он слез с подоконника и потянулся, хрустнув позвонками.

Оскар обрадованно забил хвостом по покрывалу, опасаясь, однако, подниматься на лапы: магическое воздействие хоть и усыпило щенка, но испугаться он успел. Чуть улыбнувшись, Драко повернулся к портрету на комоде и скрестил руки на груди: бывший декан индифферентно разглядывал обои поверх малфоева плеча.

 

— И как вам цвет, профессор? — светски поинтересовался Малфой. — Я вот всегда считал, что следовало выбрать на пару тонов светлее, не находите?

 

Снейп неохотно перевел глаза на Драко и вздохнул.

 

— О да, вздыхайте, — Драко с чувством закивал головой, демонстрируя сочувствие, — вздыхайте и собирайтесь с духом: я собираюсь задать вам пару вопросов. Так, знаете — о том, о сем, о всякой ерунде. Вроде вашей любезной помощи в шато Эглантье — в девяносто четвертом, или свидании с моим отцом в девяносто шестом... — Малфой склонил голову к плечу, наблюдая за деканом. Тот невозмутимо отчищал невидимое пятно на рукаве. Драко продолжал так же невозмутимо держать паузу, не сводя с портрета прищуренных глаз. Зельевар сдался первым — Малфой мысленно записал очко себе на счет.

 

— Что вы хотите от меня услышать, мистер Малфой? — устало и как-то бесцветно поинтересовался Снейп.

 

— Хм, дайте-ка подумать... Может, вы тоже какой-нибудь наш дальний родственник — по забытой и счастливо найденной линии? — голос Драко сочился ехидством, но Снейпа не проняло — он лишь поднял брови и цинично бросил:

 

— Увы, мистер Малфой, не надейтесь обрести во мне родную душу — равно как восполнить свои потери.

 

Драко побледнел, отгоняя возникшее перед глазами видение призрачного узника — главной своей потери.

 

— И не пытайтесь винить меня в собственных ошибках, Драко: я предупреждал вас насчет мисс Грейнджер — вы не станете отрицать, не так ли? — сухо процедил зельевар, прожигая Малфоя глазами.

 

— О, вы не затруднились конкретикой, профессор, точно нет, — прошипел тот в ярости, роняя слова, словно василиск — ядовитые капли с клыков. — От вас бы не убыло, будь вы поразговорчивее, не так ли? А, профессор Снейп? Что скажете?

 

Бывший декан, сжав губы в ниточку, изучал перекошенное злостью лицо Малфоя.

 

— Ничего, мистер Малфой, — ответил он наконец, — ни-че-го. Я сказал достаточно для здравомыслящего человека, готового слушать — и слышать, — в последнее слово Снейп вложил столько яда, что упади оно на пол — прожгло бы дыру в ковре.

 

Малфой сжал кулаки и медленно, глубоко вздохнув, совладал с лицом — лишь подергивалось веко.

 

— Хорошо, профессор, — свистящим от бешенства полушепотом процедил он, — вы, разумеется, правы, тролль вас дери. Ничего как будто не изменилось по сути, а? Вы — профессор, я — дурак... — Снейп настороженно молчал. — Ну что ж, думаю, вы мне напомните, как найти это драклово шато Эглантье, и расскажете поподробнее, что и как там было, когда эта сумасшедшая решила с собой покончить, — Драко скрестил руки на груди и вкрадчиво добавил: — А я, так и быть, возьму с собой ваш портрет — если вы не предпочтете пылиться здесь, когда мы с мамой уедем. Вы нужны мне, профессор, а вам придется терпеть меня — раз уж вы обещали отцу...

 

— О, не льстите себе, мистер Малфой, — зельевар прищурился. — Терпеть вас — не самое худшее в мире наказание.

 

— Тем лучше для всех, — пробормотал Драко и, отвернувшись от портрета, схватил с подоконника сигареты, нашел на полу поводок Оскара и щелкнул карабином на ошейнике.

 

Спустя пять минут Малфой с собакой устремились по дорожке поместья — за дом, к погибшему розарию Нарциссы. Впервые за год Драко потянуло туда: может, потому, что ему хотелось увидеть нечто растерзанное еще более жестоко, чем его собственная жизнь.

 

 

Обидно. Ведь знает она, что такое Малфой, и все равно — обидно. Полночь давно миновала, а филина Гермиона не дождалась — как чувствовала. Задумчиво глядя в раскрытое окно, она считала звезды — не спалось: думалось, вспоминалось.

Она не была обделена женским чутьем: еще в школьные годы определив истинное отношение к ней Рона задолго до того, как он сам сообразил — что для него Гермиона. И она отдавала себе отчет, что Драко ее не любит. Еще не любит — при всей трезвости суждений Гермиона никогда не оставляла надежды на лучшее. Она не врала себе, нет — чувствовала: есть в нем волна, настроенная именно на нее, надо лишь отыскать... Гермиона видела, какое изломанное и непростое создание держит в руках ее сердце, но вот — держит, и уйти без сердца она при всем желании не могла.

Шорох крыльев и приглушенный клекот надорвал непрочный покров дремоты, только-только укрывший ее. Гермиона, вздрогнув, открыла глаза: часы показывали два пополуночи. На подоконнике шумно — но в меру, так чтобы разбудить лишь ее, а не весь дом — встряхивался филин, поглядывая на нее круглым желтым глазом. Глаз светился возмущением, и Гермиона тихонько засмеялась.

 

— Гораций, — соскользнув с кровати, она бесшумно подбежала к окну и осторожно протянула руку к птице. Филин покосился на пальцы, коснувшиеся его крыла, но не увернулся — лишь фыркнул, ерошась. Гермиона погладила блестящие черные перья и потянулась к мохнатой лапе — отвязать пергамент.

 

«Прости за опоздание. Надеюсь, Гораций будет деликатен и не напугает тебя среди ночи.

Грейнджер, мне холодно без тебя.

Порядочные девушки ночуют в своих постелях — это я говорил, да. Но окажись ты сейчас — в постели, в лесу, в подворотне — со мной, я бы не заикнулся об этом.

Моя маленькая ведьма...»

 

Гермиона закусила губу, сдерживая непонятно с чего навернувшиеся слезы. Пусть — «Грейнджер», но — «моя».

Филин ответа не ждал — едва Гермиона опустила руку с письмом, он снялся с места и бесшумно исчез в темноте. Она же все стояла у окна, вглядываясь в ночь, словно пыталась увидеть где-то там, за горизонтом, одиноко светящееся окно.

 

 

Неделя шла... тяжело. Первое утро после встречи с отцом Малфой встретил совершенно разбитым: не хотелось открывать глаза, и вообще начинать новый день — не хотелось. Он думал, минувший год был трудным? Крах всех надежд, конец всему? Никаких перспектив и бла-бла-бла?.. Мерлин, каким же дураком он был, оказывается.

Сегодня у него нарисовались перспективы — еще какие, обозначилась цель и смысл существования. Сегодня у него была живая и здоровая мать. Сегодня в мире — совсем рядом — была девушка, которая его, Малфоя, искренне и по-настоящему любила. Мерлин, да их было двое — влюбленных в него девушек — в разных странах. И отчего-то как раз сейчас хотелось вульгарно удавиться — даже заавадиться ему Министерство шанса не оставило: и почему-то именно это казалось особенно унизительным.

 

В среду, когда Малфою удалось более-менее войти в колею — по крайней мере мать перестала подозрительно коситься и невзначай предлагать успокоительное по пять раз на дню, — судьба явила очередную гримасу: на этот раз в лице Винса.

Тот явился к обеду — поделиться радостью: решением Министерства Крэббов наконец амнистировали, восстановив в правах. И теперь Винс собирался навестить Пэнси в Европе, и его смущенно-довольная физиономия красноречиво вещала о его планах на эту встречу.

«Мерлин, вот же будет счастье для Пэнс, — скептически думал Малфой, кисло улыбаясь Крэббу. — Иди-ка лучше расшиби счастливое хлебало о стену мэнора — результат тот же, затрат и позора меньше...»

Винс не замечал неискренности Драко и поздравлений сквозь зубы, впрочем, неудивительно: люди эгоистичны в собственном — особенно долгожданном — счастье. Хотя сам Малфой ни за что не позволил бы себе такой бесцеремонности — ну так он и не был никогда такой толстокожей дубиной, как Винс, что ж удивляться. Да и общительностью особой не отличался: это Винс его навещал, никогда наоборот. Вот Грегу Малфой был бы рад — он не ожидал, что ему будет так не хватать немногословного, медлительного друга. Именно друга: не был Гойл тупым держимордой, что бы там ни трепали в своей раскрашенной башне гриффиндорцы.

 

Что вообще они знали о них — обитателях хогвартских подземелий? Стереотипы гласили: высокомерие, хитрость, подлость...

Высокомерие? Отнюдь: чувство собственного достоинства.

Хитрость — а это плохо? То-то Поттер был прост... А уж близнецы Уизли так и вовсе — новорожденные щенята. На Райвенкло это называлось умом. И лишь слизеринцам хитрость ставили в вину.

Подлость, говорите... Да нет, скорее — осторожность и развитый инстинкт самосохранения. Как им было выживать при извечной расстановке сил один к трем? Им, одиннадцатилетним, с самого начала приходилось испытывать мощное давление: даже в долбаном квиддиче, Мерлин всемогущий! Когда играл Слизерин — болельщики делились ровно так же: один к трем, и три четверти школы ликовало в случае их проигрыша. И откуда было взяться доброте и открытости миру — миру, который с малолетства смотрел на них исподлобья? Нет, увольте. Безнадежные дураки на Слизерин не попадали — таким дорога в Хаффлпафф или Гриффиндор. Все у слизеринцев было: доброта и нежность, верность и отвага, но — только для своих. И со временем в общем-то переставало волновать мнение со стороны. Общей чертой салазаровых избранников во все времена был индивидуализм.

Из невеселых размышлений Драко грубо вырвал вопрос Винса.

 

— А откуда пес, Драко?

 

Малфой и не заметил, как Оскар подобрался к креслу Крэбба и настороженно принюхивался к его ботинкам. «Не иначе в драконье дерьмо вляпался по дороге, волшебник хренов», — мстительно подумал Малфой вопреки логике, а вслух процедил:

 

— Подарили. На день рождения, — и, склонив голову к плечу, искоса уставился на Крэбба.

 

Нарцисса бросила на сына укоризненный взгляд, которого тот предпочел не заметить. Винс виновато ахнул.

 

— Драко, василиск меня задери, прости! — расстроенно склонившись к щенку, он попытался было потрепать его за уши, но тот неожиданно ощерил крохотные зубы и зарычал.

 

Винс расстроился еще больше, а Малфой возликовал. Выходка Оскара в одно мгновение подняла его настроение почти до небес, и он снисходительно простил Крэббу оплошность:

 

— Да ладно, понимаю... Вся эта суета с амнистией — имя свое забудешь, не то что чужой день рождения, — и с усмешкой отметил, с каким облегчением Винс снова переключился на животрепещущую тему.

 

Да... С друзьями, похоже, покончено, да это и к лучшему. Чтобы разобраться в своей жизни, друзья ему были не нужны — лишний груз привязанностей и сплошная докука. Он и так был в плену одной зависимости, не зная, что теперь с ней делать, так что с него вполне хватит.

 

 

Неделя в Мунго выдалась веселой: начался отпускной сезон, и то и дело затевались маленькие посиделки — символические, но теплые, с пожеланиями очередному отпускнику хорошо отдохнуть, вкусностями и легким алкоголем. Гермиона участвовала в каждой пирушке: ей вдруг страстно захотелось ощутить свою причастность к жизни — жизни за пределами вселенной, носящей имя Драко. Она вдруг поняла, как устала: от вранья, недомолвок, двойной игры. Хотелось былой простоты... хотелось — к Рону? Нет. Но времена их близости вспоминались с нежностью: как ни крути, а Рон оставался родным. Он был уютным и теплым, как... любимая пижама в медвежатах. Разумеется, когда не являлся к ней среди ночи пьяным и с угрозами. В то время как Малфой был чем-то вроде алого шелкового платья, в котором сам щеголял под Многосущным. Гермиона несколько лет не вылезала из той пижамы: пока та не расползлась по швам, как и их с Роном отношения. А такие платья она не носила... Такие платья были не для нее — так она всегда считала. А оказалось, они впору и к лицу — но это не мешало ощущать себя Золушкой в ожидании полуночи: когда свечи погаснут, карета станет тыквой, а глупые надежды обратятся в прах.

 

Кружась в хороводе — работа-вечеринка-дом-работа — Гермиона успешно, как ей казалось, держалась на плаву. Если бы еще перестать шарахаться от Кэссиди при встречах… Бедная Кларк даже заподозрила неладное и прямо спросила Гермиону, не обижена ли та на что-нибудь. Пришлось, краснея и сбиваясь, успокаивать подругу, после чего Гермионе удалось наконец взять себя в руки и почти не вспоминать, как чувственно пухлые губы некурящей Кэсс умеют обнимать фильтр сигареты...

 

 

В пятницу Джинни решила устроить девичник — за неделю до свадьбы.

«Хочу выйти замуж на свежую голову», — отшучивалась она в ответ на удивленные вопросы и ни в какую не соглашалась на предложения отпраздновать более традиционно — накануне свадьбы. К семи вечера в доме на площади Гриммо собралась довольно шумная компания — Гермиона невольно подумала: будь у нее девичник, не собралось бы и половины... ну ладно, четверти девчонок, слетевшихся сюда сегодня. Луна-почти-Лонгботтом, находясь в стадии очередного эксперимента со своим образом, была с ног до головы одета в коричневое: свободное платье с открытым плечом и кружевами по подолу, бархатная лента в волосах и такая же на руке, сумочка-торба — все разных оттенков цвета, который сама она звала шоколадным, и неспроста.

Такая, казалось бы, не от мира сего Луна — гостья с луны — так и не сумела оправиться после Войны. Она перестала делиться с людьми своими разноцветными мыслями, впрочем, судя по всему, мир в ее глазах слегка выцвел. После памятного нападения дементоров и Пожирателей на Хогвартс-экспресс она и пристрастилась к шоколадному, справедливо полагая, что если шоколад так восхитительно восстанавливает силы после ментальных атак, почему бы не усилить эффект, продлив его действие. И еще: после похищения и «каникул» в ставке Лорда Луна постоянно мерзла... и этот странный эффект пока не поддавался лечению — Гермиона была в курсе, регулярно сталкиваясь с ней в Мунго. Вот и сейчас, нарядившись в платье без рукавов, Луна не расставалась с тонкой шерстяной накидкой — в июне! — и старалась держаться поближе к камину.

 

«Еще один подранок, — тихонько вздохнула Гермиона, с грустной нежностью глядя на подругу, напоминающую нахохленного воробья в своих оттенках шоколадного, — мы никогда не оправимся от войны. Никогда — до конца...» Луна заметила ее взгляд и тепло улыбнулась: светлые глаза лучились почти по-прежнему... невзирая на то, что свои астрально-спектральные очки она давно уже не носила. Гермиона прихватила со столика два бокала с фруктовым коктейлем и стала пробираться к камину, стараясь не наступать на ноги в нарядных туфельках всех цветов радуги.

 

 

Разумеется, Гарри тоже прощался с холостой жизнью сегодня — и не где-нибудь, а в «Дырявом котле». Джинни без особого восторга приняла эту идею, но Гарри в этот раз и слушать не стал ее ворчания насчет «подозрительных шарашек» и «злачных мест». Он питал к «Котлу» трогательную привязанность и не переставал его изредка навещать — и ему там всегда были рады.

Сегодня здесь было шумно: «Дырявый котел» презентовал новинку — первый в Британии, если не в мире, коллектив эльфов-музыкантов. Играли они на удивление зажигательно, и Невилл, пристрастившийся к танцам с приснопамятного Рождественского бала на четвертом курсе, притопывал ногой в такт музыке. Симус Финниган громко провозгласил очередной тост, друзья сдвинули бокалы, выпили, и Гарри шутливо толкнул Невилла локтем в бок:

 

— Ну, а вы когда соберетесь?

 

Невилл смущенно вздохнул.

 

— У нас, понимаешь, все как-то слегка... подвисло, — он почесал затылок. — Луна... в общем, я боюсь на чем-то настаивать. У нее до сих пор случаются те... ну, приступы. Когда она молчит по нескольку дней. Если на нее хоть чуть-чуть надавишь... — Невилл снова вздохнул, не глядя на Гарри, и внезапно вспыхнул яростью: — Все после этого мэнора, после Малфоев, будь они прокляты!.. — и тут же сник, будто сдулся.

 

Гарри похлопал друга по плечу и тоже вздохнул — чуть слышно.

 

— А что с тем новым зельем, о котором Гермиона рассказывала? Помнишь, еще...

 

— Не помогло, — мрачно перебил Невилл, уставившись в свой стакан, наклоняя его так и эдак, а потом залпом осушил и со стуком вернул на стол. — Ладно, хватит. Рано или поздно — все наладится. Мы тут по другому поводу собрались, помнишь?

 

Гарри взглянул на Невилла — в темных глазах плясали огоньки, — и невольно улыбнулся в ответ.

 

— Да-а, даже не верится: через неделю стану мужем — подумай, Невилл!.. Му-жем, — протянул Гарри со вкусом, примеряя слово к себе, как парадную мантию. — А Джинни — малышка Джинни — женой... — после секундной паузы оба вдруг безудержно расхохотались, хлопая друг друга по плечам и притягивая внимание остальных.

 

— Гарри, дружище, за тебя! — Рон взмахнул бокалом, улыбаясь во весь рот, и Гарри почувствовал внутри тепло, от которого едва не защипало в глазах: давненько он не видел друга таким веселым и расслабленным. Вскинув сжатый кулак, он отсалютовал Рону и залпом выпил вино.

 

Ему тоже было сегодня хорошо: друзья, музыка... сам повод собраться. Но после вспышки Невилла что-то неуловимо свербело в мозгу, не давая вернуться в благодушное состояние. Что-то беспокоило, что-то зацепило. Луна... ее аутичные приступы... злость Невилла... мэнор. А вот с какого дракла к мысли о Малфоях прицепилось воспоминание о подружке Гермионы? Малфои и Кэссиди — что общего?..

Память услужливо подсунула яркую картинку: стройная девица в сногсшибательном платье (ну до чего же потрясающая спина, разве может от чьей-то спины перехватывать дух?..) разворачивается и, увидев его, удивленно вскидывает черную бровь, а губы насмешливо кривятся... Дьявол, эта ухмылка! Еще тогда царапнув, не перестала мучить и по сей день: такая знакомая... Кэссиди и Малфои... вот оно. Ухмылка — Мерлин!

Словно Люмосом высветило тот самый краешек сознания, где трепыхалась еще неделю назад смутная догадка. Гарри потряс головой: музыка вдруг навязчиво полезла в уши, мешая соображать. Мысли завертелись волчком, выкидывая варианты — один бредовее другого: родственница? Дальняя, к примеру — Малфои с половиной Британии и Европы в родстве, если покопаться. Да ну, вряд ли. А что тогда? Теперь, когда Гарри осенило, он удивлялся: как не узнал малфоевскую усмешку — разве ее с чьей-то спутаешь?.. Однако ж, сразу не вспомнил.

Ладно, если не родственница, тогда кто? Сам Малфой под Многосущным? Гарри даже фыркнул вслух, но смешок тут же замерз на губах. А чем не вариант? И все в порядке у Гермионы с ориентацией… Но — Гермиона и Малфой?!

Гарри вздрогнул: его хлопнули по спине и сунули в руки полный стакан, который он осушил залпом под одобрительные крики.

 

 

Стрелки на часах давно миновали полночь, час, приближаясь к двум, когда на подоконник бесшумно опустился большой черный филин, вертя головой, словно выискивая кого-то в пестрой толкотне. Сквозь оживленный галдеж кто-то крикнул:

 

— Эй, невеста, тебе, похоже, письмо!

 

Джинни с любопытством повернулась к окну и подняла брови.

 

— От кого это, интересно, такой... — договорить она не успела: филин с легким шорохом взлетел и опустился на плечо оторопевшей Гермионе, притягивая взгляды. Повисшую тишину нарушил писклявый голосок:

 

— Ой! Это же малфоевский филин!.. — Селестина Уэйн, бывшая однокурсница Джинни с Райвенкло: сейчас они вместе работали. Селестина, было время, насмерть втрескалась в Драко, так что чуть не хвостом за ним бегала, назубок выучив все его привычки. — Гораций, кажется... — пролепетала она и примолкла, тараща на Гермиону голубые глаза.

 

Та слегка вздернула подбородок и с вызовом заявила:

 

— Его зовут... Теодор, а вовсе не Гораций. Правда, Тедди? — она нащупала на плече когтистую лапу, а филин согласно ухнул и ласково прихватил ее за ухо, возмущенно косясь на покрасневшую Уэйн.

 

— Нет, ну так похож... — разочарованно протянула Селестина, подозрительно приглядываясь к вероломному Горацию.

 

— Мерлин, да мало ли похожих сов по всей Британии, — пробормотала Гермиона, стараясь унять предательскую дрожь в руках и не смея взглянуть на Джинни.

 

В комнате раздались смешки — забавная выходка филина разрядила напряженность, повисшую было после возгласа Селестины, и девчонки вернулись к болтовне и коктейлям. Гермиона соскользнула с кресла и незамеченной выбралась в коридор, где уже ждал ее филин. Почти незамеченной — две пары глаз проводили ее до дверей: напряженные — Джинни и задумчивые — Луны.

 

 

Глава 19. Зазеркалье.

 

Я тихий школьник, трудна моя судьба.

Скажи мне — кто ты, и я спасу тебя.

Я добрый львенок среди больших гадюк,

Я Гарри Поттер — твой закадычный друг!