Глава V. Препятствие по имени Клинтон

 

 

Билл Клинтон принимает присягу.

 

Сложившаяся на обломках СССР ельцинская политическая система была антисоветской и антикоммунистической, что называется, «от и до». Кому из ее корифеев пришло в голову создать совместимую с такой системой коммунистическую партию, активно участвующую в выборах, завоевывающую серьезные парламентские позиции и так далее?

Изначально, осенью 1991 года запрет коммунистической идеологии предполагали довести до логического завершения. Коммунисты, зная, что их запретят, готовились к созданию Социалистической партии, которую нельзя было запретить без избыточных издержек для международного имиджа. Но потом родилась идея карманной коммунистической партии. Аргументы в пользу этой идеи были таковы.

Во‑первых, та часть населения, которую удалось заразить вирусом антикоммунизма, никогда не проголосует, даже возненавидев ельцинизм, за представителей сил, открыто связывающих себя с идеологией, ненависть к которой клокочет в сердце: «Вижу нормальных мужиков, ненавижу их залгавшихся вороватых противников. Но как скажут, что эти нормальные мужики – коммунисты (не социалисты, не левые, а именно коммунисты), голосую против них. А значит, за их противников, как бы пакостны они ни были».

Во‑вторых, те, кто остался верен советизму и коммунизму, должны попасть в капкан карманной коммунистической партии. Причем в связи с опасностью возрождения коммунизма под воздействием либеральных шоковых реформ марионеточность коммунистической партии должна быть особо высокой.

В‑третьих, когда Запад разочаруется в ельцинской политике (а он раньше или позже разочаруется), можно шантажировать этот самый Запад и, прежде всего, США возвращением коммунистов к власти.

В‑четвертых, для Ельцина с его прошлым первого секретаря Свердловского обкома КПСС, первого секретаря МГК КПСС, кандидата в члены Политбюро полная антикоммунистическая зачистка была и психологически дискомфортна (как‑никак, есть родственники, знакомые, бывшие сослуживцы, которых не с руки «зачищать»), и политически нецелесообразна (начнут других зачищать, глядишь – и до меня доберутся). Ельцин уже начинал осваивать «искусство баланса». Ему‑то зачем был нужен формат, удобный для Новодворской и Солженицына?

Но эти четыре незатейливых аргумента были лишь вершиной выстроенного оперативного айсберга. Вскоре подтвердилось и то, что это именно айсберг, и то, что этот айсберг сооружен именно К‑17/5.

До сих пор мы рассматривали КПРФ как изолированное явление. Как некую единицу, которую можно использовать разным образом. Но ведь любая политическая сила может быть использована не только как изолированная от других сил самодостаточная единица, но и как элемент более сложной системы.

Рассмотрим элементарнейшие сценарии использования «единицы» под названием «КПРФ» не по принципу «1=1», а хотя бы по принципу «1+1=чему‑то». При этом ясно, что даже в химии «1+1» равно не 2, а чему угодно. А уж в политике – тем более.

Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что народ, обманутый ложными посулами, очень скоро опомнится, поймет, что такое реальный, а не утопический капитализм, и отвернется от тех, кто посулил ему всеобщий потребительский рай. А также многое другое. Что тогда делать? Устанавливать свирепую капиталистическую диктатуру?

Но, во‑первых, в конце XX века это уже не так сподручно, как в начале XX века или даже в 60–70 годы.

Во‑вторых, любая диктатура – это всевластие репрессивного аппарата. Какого аппарата? В какую сторону этот аппарат (широкий и к К‑17 ну никак не сводимый) начнет действовать, войдя во вкус?

В‑третьих, во вкус может войти и диктатор – мало ли было таких входивших во вкус диктаторов, расправлявшихся сначала с народом, а потом – с элитой.

В‑четвертых, и это главное, никаких окончательных гарантий того, что Российской Федерации позволят войти в Европу в качестве единого государства, не было. А если и РФ придется делить на части, устраивая перестройку‑2? Ведь понадобится энергия масс? Либералы после всего, что они сделали, массы не поднимут. И почему бы, раз так, не обзавестись другими «собирателями народной энергии»? Если вся задача состоит в том, чтобы собранную энергию направить на разрушение государства, тогда кто бы ни собирал энергию, лишь бы собрал побольше! И передал бы в руки тех, кто направит эту энергию на деструкцию, повторив тем самым перестроечный грязный кровавый трюк.

Леонид Баткин, один из основных консультантов К‑17, «серый кардинал», манипулировавший Андреем Сахаровым и его супругой, уже после 1991 года, выступая перед высоколобой аудиторией, восклицал: «Нам еще придется поднимать рабочих на свержение этой ублюдочной власти!» Вот те на… Вели, вели к власти этого самого Ельцина, а теперь оказывается, что рабочих надо будет поднимать для свержения ЕБН. Кто ты такой, чтобы рабочие поднялись по твоему зову? И чего ради ты планируешь свержение своего в доску Ельцина?

Разгадка этой загадки в том, что Ельцин был, по плану К‑17, лишь переходным, техническим президентом. Он дал на это согласие и занялся политической переигровкой только после победы Клинтона. Победил бы Буш – не было бы никакого Ельцина, был бы Скоков. В 1999‑м под приход Буша‑младшего Ельцин, которому напомнили про его обязательства, ушел досрочно. Передав власть человеку, который в 2000 году должен был начать делать то, что Скоков, если бы Буш‑старший выбрался на второй срок, стал бы делать в 1993‑м.

Тут ведь дело не в конкретном Скокове, а в том или ином авторитарном лидере, готовым проводить эффективную политику так называемой авторитарной модернизации. Конечно, Ельцин мог бы и сам осуществлять эту самую «авторитарную модернизацию». У него для этого были и норов, и опыт руководства Свердловской областью – вполне себе военно‑промышленным регионом. Но К‑17 возложил на Ельцина другую задачу. Он должен был разрушать советскую жизнь, разрушать советскую аграрную и промышленную структуру, по‑людоедски понижать уровень жизни поверивших ему простых советских людей, отделять от страны территории, завоеванными с невероятными жертвами, угождать Западу и так далее. Делать всё это, сохраняя общественную поддержку на уровне, необходимом для того, чтобы страна (упавшая за счет такой политики на дно, ударившаяся об это дно и уцелевшая) начала проводить авторитарную модернизацию – невозможно.

 

Предвыборные теледебаты в 1992 году, США. Кандидаты слева направо: Джордж Буш‑старший, Росс Перо, Билл Клинтон.

 

Поэтому один руководитель (Ельцин) должен вести страну по нисходящей, а другой руководитель (Скоков, Сосковец, Лебедь или кто‑то еще) должен, освободившись от Ельцина и возложив на него всю ответственность за негатив, начать авторитарно‑модернизационное восхождение. Таков был план К‑17. Но и Ельцин, и всё то, что слетелось на его зов, почуяв разное (кто‑то – возможность неслыханного обогащения, кто‑то – возможность окончательно расправиться со страной, а кто‑то – чистый кайф властвования), не хотело оказываться марионеткой К‑17, его двух конфликтующих систем или кого бы то ни было еще.

Чудовищная, невиданная живучесть Ельцина, безусловная поддержка Ельцина Клинтоном, алчная, животная сила тех, на кого решил опереться Ельцин (только не надо отрицать наличие у них подобной зловещей, низкой, но впечатляющей силы!), всплеск низких вожделений миллионов и миллионов мещан, чья асоциальность была скована советскими рамками, беспрецедентный вакуум смыслов, порожденный изуверскими технологиями (социокультурными, психосоциальными, экзистенциальными и иными), изобретенными консультантами К‑17 и не имеющими отношения к прочим целям и задачам этого самого К‑17, всё это исказило планы К‑17 до полной неузнаваемости.

Ельцин мастерски «развел» К‑17/5 и К‑17/3. Его команда соорудила криминально‑капиталистическую опухоль с одной лишь целью – обеспечить непотопляемость дражайшего Бориса Николаевича. Криминальная опухоль парализовала своими метастазами бюрократию, стала разлагать сам К‑17, создала международно‑криминального монстра, снюхавшись с наиболее подверженными криминализации представителями западной элиты. Орда обогащающихся асоциальных элементов отравила ядом весь (или почти весь) социум, теряющий регулирующую его жизнь нормативность в условиях смыслового вакуума и регресса.

Народ оказался лишен всего, что позволяло противостоять хищной монструозности Ельцина, его команды и табуна взбесившихся асоциальных мещан. Клинтон – то ли получив мзду, то ли восхитившись возможностью выкачивать из России триллионы долларов во славу преуспеяния американских граждан, – бросил все силы США на поддержку ельцинского безумия и подавление любых внутрироссийских и международных сил, желавших как‑то этому безумию воспрепятствовать.

Нельзя сказать, что К‑17 полностью потерял контроль над неожиданной и крайне неприятной для него ситуацией. Элита К‑17 в этой буквально катастрофической для нее ситуации, проявила волю, самообладание, трезвость и ту разумную беспощадность, без которой такие структуры, как К‑17, мгновенно превращаются в беспомощные и никчемные салоны, занятые унизительным словоблудием.

К‑17 играл, карал, дискредитировал, отстранял, продвигал, интриговал, развращал, соблазнял, пугал – словом, делал всё то, что и должна делать структура, всерьез решившая реализовывать свои 17 пунктов вопреки новым обстоятельствам, носившим чудовищно неблагоприятный характер.

Занимаясь всем этим слаженно, решительно и в каком‑то смысле даже самоотверженно, элита К‑17 не сразу поняла, как именно она была обманута своими консультантами, которые были и умнее, и образованнее, и коварнее шефов.

«Где замер снизу? Почему нет замера снизу?» – спрашивал меня представитель элиты К‑17. Под «замером снизу» имелось в виду выплеснувшееся на улицы недовольство социальных низов, имевших для этого недовольства более чем серьезные основания. Я ответил: «В условиях регресса и аномии замера снизу ждать не приходится».

Я почувствовал, как холодной жестокостью полыхнуло от моего собеседника. Он сдержался и спросил: «Какой еще, тудыть‑растудыть, регресс?» Я вкратце объяснил. Потом посвятил подробному разбору регрессирующих социумов два занятия своего клуба «Содержательное единство». Мой собеседник сидел, не шелохнувшись, слушая трехчасовые лекции. Да, он не знал, что такое регрессирующий социум. Но, во‑первых, он очень быстро сориентировался. Во‑вторых, сориентировавшись, он стал действовать – безошибочно и беспощадно. Нет, К‑17 не было сборищем бездарных, безвольных и некомпетентных людей.

Но компетенция этих людей была заведомо на порядок ниже компетенции подставивших их, изуверски подлых консультантов. А в волевом смысле Ельцин и его команда проявили ту незаурядность, которая даруется регрессом тем, у кого никогда не было проблем по части каких‑либо моральных ограничений, у которых вообще отсутствует всяческое представление об исторической ответственности и так далее. Именно про это и было сказано: «Ваше время и власть тьмы».

Ветер регресса дул в паруса ельцинистов. И в какой‑то момент наиболее дальновидные члены К‑17 осознали непреодолимость преград, возведенных ельцинистами на пути проекта из 17 пунктов.

Мне кажется, что первым это понял Бобков – в 1998 году, сразу после дефолта. Честно говоря, дефолт не был катастрофой ни для России, ни для проекта, осуществляемого К‑17. Но, видимо, у Филиппа Денисовича за семь лет ельцинизма накопилось в душе что‑то наподобие стратегической безнадеги. Я знал, что ельцинский советник, философ Анатолий Ракитов – это интеллектуальный рупор Ф. Д. Бобкова. Вчитываясь в вызывающую статью Ракитова[32], написанную им в 1992 году и посвященную «смене русского цивилизационного ядра», без которой невозможна спасительная модернизация, я поражался не столько смыслу, сколько интонации. Автор статьи воспевал катастрофу, которая сотрет русские социокультурные коды и даст возможность внести в ядро нашей цивилизации коды другие, собственно европейские.

Интонация была жесточайшая – будем делать так‑то и так‑то! Будет очень больно! Терпите, гады, мы вас спасаем! Но в этой жестокости, почти беспредельной, граничащей с психическим нездоровьем, был милитаристский оптимизм. Маршируют модернизационные шеренги, бьют модернизационные барабаны! Прочь с дороги! Герои‑модернизаторы сметут со своего пути всех, кто будет препятствовать осуществлению их спасительных для общества целей.

Через тринадцать лет я прочитал другую статью Ракитова[33], фактически на ту же самую тему. Статья была пошлая, скучная и невероятно унылая. В ней утверждалось, что единственным критерием подлинного прогресса, подлинного триумфа цивилизованности является чистота отхожих мест. В этом, утверждал Ракитов, подлинное величие страны. Она может быть маленькой, даже крохотной. Но если в ней очень‑очень чистые туалеты, то она обладает скромным, но подлинным величием. Все же, кто иначе понимают прогресс, величие и тому подобное, – фанатики и мерзавцы.

Подлинный смысл этой второй унылой ракитовской статьи был абсолютно ясен. Если разделить Россию на множество мелких стран, в каждой из которых будут очень‑очень чистые туалеты, то Россия приобщится к скромному подлинному величию. Иначе – пиши‑пропало!

Прочтя эту статью, я окончательно убедился в том, что К‑17/5, видя невозможность вхождения в Европу России единой и неделимой и будучи свято уверенным, что без вхождения в Европу Россия обречена на страшную гибель, перешел от плана из семнадцати пунктов к плану из одного пункта: «Вхождение в Европу отдельных сегментов расчлененной России может и должно осуществляться на любых предложенных Европой условиях. Европа вправе определять, какие сегменты расчлененной России будут взяты под европейский патронаж и каковы будут условия этого патронажа».

Так повел себя К‑17/5 в 2005 году. Но до этого К‑17/5 весьма специфически проявил себя и в 1993‑м, и в 1996‑м, и в 1998‑м, и в 1999‑м. Каждая из этих игр К‑17/5 заслуживает отдельного рассмотрения.

4 ноября 1992 года президентом США был избран Билл Клинтон, губернатор штата Арканзас, никому не известный еще в 1991‑м и ставший основным препятствием на пути осуществления планов К‑17. К‑17 не ожидал такого сильного хода со стороны Демпартии США. Сразу после выборов Клинтона был принят план медленной ликвидации России за счет стимулирования криминально‑асоциальных псевдокапиталистических процессов. Они же – процессы ускоренного взращивания местного общакового псевдокапитализма. Клинтон и его эксперты по России решили, что такая политика в отношении России убивает сразу двух зайцев: медленно, но верно уничтожает Россию как исторического и геополитического конкурента и неслыханно обогащает США и Запад в целом за счет вывоза из страны миллионом местных крупных и мелких криминальных капиталистов огромных богатств. Богатства и впрямь вывезены были колоссальные, исчисляемые триллионами долларов.

План Клинтона не был пустым благопожеланием, тривиальной внешнеполитической концепцией. Это был именно полноценный план, подкрепленный всей совокупной мощью спецслужб США, всем экономическим и политическим могуществом американской супердержавы, обалдевшей от того, что русские из К‑17 своими руками при умеренном содействии западных спецслужб решили главную задачу США – уничтожение СССР как основного геополитического, идеологического и историософского противника. Что теперь делать с русскими? Добивать их до конца, разваливая Российскую Федерацию? Разлагать их изнутри, содействуя реформаторскому маразму Ельцина и его присных, или же санкционировать игры «русских кемалистов» из К‑17?

Я использую термин «русские кемалисты» по двум причинам. Начну с того, что шеф К‑17 Андропов настойчиво изучал опыт Кемаля Ататюрка, считая этот опыт передовым и очень полезным для К‑17. Еще бы! – Кемаль безжалостно и умело обрывал всё, что связывало его новую светскую Турцию с Османской империей. Андропов и его К‑17 стремились столь же сноровисто и безжалостно оборвать всё, что связывало Новую Россию, сооруженную по чертежам К‑17, с мерзостным Советским Союзом. Любое светлое воспоминание об СССР, любое свидетельство о каком‑либо преимуществе СССР над тем, что планировалось соорудить на обломках обрушенного «совка», должно было, согласно планам К‑17, растаптываться безжалостно и моментально. Члены К‑17 порой шутливо называли себя «младотурками», игнорируя разницу между кемалистами и младотурками, и упиваясь этим самым «младо»: «совок», мол – это старая, дряблая, безобразная Россия, а мы на его обломках соорудим молодое, мускулистое, красивое государство.

Есть и другой резон для введения понятия «русские кемалисты». Кемалисты были такой же закрытой светско‑орденской структурой, как и К‑17. Турецкая военная элита копировала западное масонство, восхищалась этим масонством, налаживала с ним связи. Ведь считалось, что чуть раньше или чуть позже молодая, светская, просвещенная Турция войдет в Европу. И именно это вхождение в качестве гигантского приобретения искупит все потери, все унижения, связанные с отказом от османского величия, про которое надо раз и навсегда забыть.

 

Маршал Ататюрк. Октябрь 1923 года.

 

Чем это обернулось, все мы видим. Турции отказали в праве на европейский выбор. Всесильные турецкие военные, сулившие своему народу «европеизацию по высшему классу» и почти сто лет распоряжавшиеся Турцией гораздо более властно, чем османские султаны, теперь с позором выкинуты на обочину турецкого политического процесса. Их место уже сейчас занимают более или менее радикальные исламисты, стремящиеся реабилитировать себя перед исламским миром, избыв «греховную джахилию» изменника‑Кемаля и его грязных подручных, чужих величию исламского турецкого духа по причине своей несмываемой нетурецкости. Еще бы! – кемализм создан членами еврейской секты «денме»! Ислам по приказу Кемаля искореняли черкесские наймиты! Назад, к Османской империи! Надо стереть это грязное пятно кемализма!

Такова судьба аутентичного кемализма, порожденного как‑никак прямым военным разгромом Османской империи, а не заговором К‑17. Кемализма, имеющего на своем счету и военные победы Кемаля Ататюрка, действительно спасшего Турцию от полного уничтожения. Кемализма, на счету которого и злодеяния, и жертвенность, и определенные заслуги перед турецким народом. Даже этот аутентичный кемализм, взятый Андроповым за образец, потерпел историческое фиаско. Что же касается выращенного в колбе К‑17 «русского кемализма», то его судьба, как все мы видим…

Впрочем, для того, чтобы и впрямь, увидев «русский кемализм» (который, в отличие от турецкого, отнюдь не поощряет тех, кто намерен поведать обществу о наличии такого течения), понять его историческую судьбу, необходимо проследить его деяния и метаморфозы. Начну с деяний.

А потому вернемся к планам американцев, много сделавших для развала СССР, никогда не рассчитывавших до конца преуспеть в этом начинании и с изумлением обнаруживших, что именно нагородил «русский кемализм», соорудивший К‑17 во имя крайне проблематичного вхождения в Европу части супердержавы под названием СССР. Я уже сказал о том, что мощный рывок антибушевских сил привел к неожиданной победе темной лошадки по фамилии Клинтон. Конечно же, за Клинтоном стояли очень мощные силы, причем именно антибушевские.

Мой американский знакомый рассказывал, как во время празднования победы Клинтона сильно выпившая актриса Барбара Стрейзанд, собиравшая деньги на кампанию Клинтона, кричала Роберту Гейтсу, главному соратнику семьи Бушей, директору ЦРУ при Буше‑старшем и министру обороны при Буше‑младшем: «Ты, вонючая немецкая свинья, убирайся в свой фатерланд!» Этот мой знакомый занимал высокое положение при Рейгане и Буше и не имел никакой склонности к выдумкам. Но даже если предположить, что он решил заняться выдумками на старости лет, это ничего не меняет.

Достоверная информация свидетельствует о том, что Клинтон очень жестко и достаточно профессионально расправился к кланом Бушей вообще и бушевскими цэрэушниками в особенности. Бушевцев не только выгоняли с работы, их убивали неподалеку от Лэнгли, где они делали нечто, неприемлемое для Клинтона и его могучих опекунов. Гейтс, правда, уцелел. И в фатерланд не уехал (общеизвестно, что и Буш, и Гейтс, и члены команды Буша‑Гейтса, занимавшие серьезные позиции в ЦРУ и работавшие на советском направлении, – американские немцы). Нет, ни Роберт Гейтс, ни другие ключевые бушевцы в фатерланд, конечно же, не уехали. Но они затаились, легли на дно. И занялись окучиванием наглеца по имени Клинтон. Пройдет 8 лет и изменится сам Клинтон… Его вдобавок обложат со всех сторон, а его супругу – тем более. И вот настанет момент, когда Клинтоны договорятся с Бушами и, предав Альберта Гора, в немалой степени посодействуют проблематичной победе Буша‑младшего.

Еще один мой знакомый, на этот раз русский, а не американский, навещал в США своего конфидента, Строба Тэлбота, главного архитектора так называемого «Союза Клинтона с Ельциным». Побеседовав вдосталь с Тэлботом, знакомый хотел уехать к себе в гостиницу. Тэлбот попытался этому помешать: «Зачем тебе куда‑то ехать! Оставайся у меня! Будешь спать на этом диване! На нем недавно спал будущий президент США! Знаешь, кто именно? Джордж Буш‑младший!» Мой знакомый сетовал на то, что даже такие сенсационные сведения в России никому не интересны.

А ведь информация и впрямь была суперинтересной! Ближайший соратник Клинтона еще до выборов в США говорит о том, что на выборах победит не Гор (вице‑президент при Клинтоне и кандидат в президенты от клинтоновской Демократической партии), а бывший смертельный враг Клинтона, которому теперь Клинтоны сдают этого самого Гора.

Я поделился информацией с одним мидовцем, чья давняя знакомая работала в посольстве США в Москве. Эта работница посольства находилась в очень близких отношениях с Гором. Мидовец привез ко мне в офис горовскую знакомую. Мы с ней поговорили, она позвонила Гору. На следующий день ее отозвали в США. Мидовец был потрясен именно тем, что ее отозвали в США на следующий день. Он уверял меня, что с такой скоростью отозвать работника посольства фактически невозможно. Но это произошло. Видимо, сообщив мою информацию Гору, американка слишком больно задела и Тэлбота, и его хозяина Клинтона. И те отреагировали с беспрецедентной силой и скоростью.

Впрочем, я забегаю вперед.

В начале девяностых Клинтон еще был непримиримым врагом семейства Бушей. И в качестве такового наносил сокрушительные удары по Бушам: по Бушам вообще, по русской политике Буша, по всему, что касается взаимодействия России и Европы. Все европейцы, обещавшие ранее содействовать проекту К‑17, «отпрыгнули» или как минимум затаились. Проект К‑17 оказался под вопросом.

Американцы начали выстраивать санитарный кордон между Западной Европой и Россией, втягивая в свою орбиту восточноевропейские страны и находящиеся к западу от Российской Федерации суверенные государства, они же – бывшие республики Советского Союза. Проект К‑17 оказался под двойным вопросом. А потом и под тройным. Потому что заморожено было, следом за отношениями с Европой, еще и то главное, без чего нет никакого К‑17: постпостперестройка.

Ведь что такое «план‑17»? Сначала перестройка – Горбачев разрушает СССР и высвобождает РФ. Потом постперестройка – Ельцин опускает РФ на дно. А потом постпостперестройка – Скоков, проведя авторитарную модернизацию, поднимает РФ со дна.

Члены К‑17 отличались от элементарной банды своей идейностью и невовлеченностью в оргию обогащения. Я очень поверхностно контактировал с Яковлевым (три беседы в постсоветское время и никаких контактов в советское) и Бобковым (одна беседа в постсоветское время и никаких контактов в советское). Но даже этих контактов мне хватило для того, чтобы понять, что и Яковлев, и Бобков не имеют ничего общего с новорусской алчной стихией. С Крючковым я в советское время встречался один раз на заседании Политбюро и один раз, обсуждая последствия Новоогарева.

В постсоветское время он стал моим официальным советником и другом. Мы встречались чуть ли не каждый день. Я познакомился с его семьей, заботился о здоровье Владимира Александровича. И я ответственно заявляю, что в плане безразличия к материальному личному благосостоянию Крючков был человеком исключительным, монашеско‑аскетичным в лучшем смысле этого слова.

Отличие тех, кто входил в К‑17 (или соприкасался с ним), от так называемых новых русских как раз и состояло в том, что имевшие отношение к К‑17 не были алчными, безраздельно погруженными в стяжательство. Какая‑то часть их в большей или меньшей степени вовлекалась в новорусскую стихию. Но это вовлечение происходило, что называется, «через не хочу». И в нем не было ничего от стремления побыстрее и побольше урвать любой ценой, составлявшего суть «новых русских» вообще и околоельцинских «новых русских» – в особенности.

И уж тем более не было среди «касемнадцатых» диссидентской русофобии, садистского желания любой ценой расправиться с пакостной Россией, «государством‑недоразумением», в котором «деспоты управляют быдлом, жаждущим деспотии». «Касемнадцатые» вели себя сухо, разборчиво во всем, что касалось экономической «прозы жизни». И проявляли своеобразную идейную стойкость. Они почему‑то были свято убеждены в своем монопольном праве на подлинный, просвещенный, современный патриотизм и даже русский национализм (конечно же, опять‑таки просвещенный, современный и так далее).

 

(К‑17) Члены Коллегии КГБ СССР, 1982 г. Стоят слева направо 4–5 – Ф. Д. Бобков и В. А. Крючков, сидят слева направо 4–5 – Ю. В. Андропов и Г. К. Цинев.

 

С народом они вели себя не как грабители или палачи, а как хирурги, бесстрастно готовящие и осуществляющие сложнейшую болезненнейшую операцию. Да, будет очень больно, да, неизбежны шоки, да, возникнут временные издержки, как при любой серьезной операции. Но всё это, батенька, для вашего спасения от неизбежной смерти! Потерпите, помучайтесь – потом благодарить будете! А если и не будете – не беда. Мы – профессионалы и делаем то, чего от нас требует профессиональный долг.

Конечно же, во всем этом было очень много надуманного, наигранного. Но «касемнадцатые» этого не замечали. И, я убежден, готовы были погибнуть, подтвердив этим верность долгу, бескорыстность, патриотизм.

Вот почему именно постпостперестройка была бы для «касемнадцатых» настоящим свершением, настоящим оправданием совершенного ими деяния, которое без этой третьей фазы, фиксирующей факт исцеления больного, могло быть истолковано как акт стяжательства или же как жестокая расправа над страной. Расправа, продиктованная алчной и мстительной антисоветско‑антикоммунистической русофобией.

Именно такой русофобией были пропитаны и эмигрантская, и диссидентская среда. Но «касемнадцатые» относились к этим средам как к чему‑то сугубо подсобному и презренному. Не обеспечить ускоренную и успешную постпостперестройку значило для «касемнадцатых» опозориться – погубив, а не спася Россию. Кое‑кто из «касемнадцатых» (нестарых, кстати, и, безусловно, преуспевающих) говорил мне, стоя у гроба своего учителя: «Если не начнется третья стадия, я застрелюсь». Говорилось это на полном серьезе и без всякого пафоса. Под «третьей стадией» имелась в виду именно постпостперестройка.

Клинтон заблокировал именно третью, постпостперестроечную стадию проекта К‑17. Приоритеты клинтоновской политики в отношении России были таковы.

Приоритет № 1. Никакой ресоветизации России, никакого восстановления СССР, даже частичного, категорически нельзя допустить. В этом вопросе все американцы были едины. Но недопущение чего‑то подобного было столь же высокоприоритетно и для ельцинских «новых русских», и для К‑17.

Приоритет № 2. Никакой постпостперестройки, никакого следующего за ней прочного вхождения России в Европу. Тем самым отвергались главные – третья и четвертая – стадии «проекта 17» – то есть те стадии, без осуществления которых Россия гибла, а «касемнадцатые» превращались и в собственных глазах, и в глазах потомства в элементарных подонков, погубивших Отечество.

Клинтон колебался только в вопросе о том, как уничтожить Россию. Необходимость добить ее до конца была для него очевидной и несомненной. Но одни (Тэлбот, Саммер и К°) предлагали медленно сгноить Россию, выкачав из нее огромные средства и стимулируя криминально‑буржуазную ельцинско‑чубайсовскую гангрену. Другие (Бжезинский, американские украинцы, сочинившие «Декларацию о порабощенных народах») требовали «добить гадину», разорвав РФ на максимально мелкие части. К этому со временем начали тяготеть и многие американские республиканцы. Мол, если Клинтон сделал ставку на медленное разложении России, сохраняющей формальную целостность, то мы, обеспечив быстрый распад России, обеспечим фиаско ненавистного Клинтона.

 

Глава VI. 1993 год

 

 

Москва, 4 октября 1993 года.

 

К началу 1993 года, то есть к моменту, когда значение совершенно нового «фактора Клинтона» было осознано полностью и западными, и российскими элитными группами, сформировался такой расклад внутриполитических сил.

Первая сила боролась за мягкую, законную, демократическую ресоветизацию России. А значит, и за возврат к тем или иным вариантам восстановления СССР. Ибо как тогда, так и теперь вопрос о восстановлении СССР на 85 % определяется стратегией Москвы. Меняется эта стратегия – меняется соотношение между центробежными и центростремительными процессами, протекающими на постсоветском пространстве.

Эта сила имела все шансы помешать всему тому самому страшному, что разворачивается в России с 1993 года до момента, когда я пишу эти строки.

Вторая сила – ельцинисты всех мастей, возглавляемые самим Ельциными, обуреваемым жаждой власти и сознающим исключительность решаемой задачи ускоренного построения российского капитализма из недоброкачественных социальных материалов. Материалов, имеющих закономерно‑криминальный характер! Ведь в СССР отсутствовали зачатки будущего капиталистического уклада в виде узаконенных ремесленных мастерских, торговых домов и прочего бурно произраставшего в лоне позднего феодализма и ставшего легальной (что очень важно!) базой первоначального капиталистического накопления. В СССР место всего этого занимали в лучшем случае «цеховики», чаще же – криминал, нашедший, как ни странно, общий язык с поддерживавшей Ельцина либеральной интеллигенцией, частично – диссидентской, но по преимуществу состоявшей из вчерашних мастеров культуры, восхвалявших СССР и клявшихся в верности коммунизму.

Эта вторая сила готова была применять любые средства для того, чтобы помешать первой силе провести даже ту очень мягкую, щадящую ресоветизацию, в которой нашлось бы место всему на свете: и рынку, и демократии, и постепенному взращиванию элементов некриминального капитализма.

Когда я говорю «любые средства», то имею в виду не только вызывающе‑антидемократический расстрел из танков собственного парламента, осуществленный по совершенно непонятной причине. Ведь нельзя же назвать причиной этого варварства несколько некрупных провокаций, которые кто‑то осуществил по чьему‑то указанию! Кроме того, после вопиюще незаконного Указа № 1400, подписанного Ельциным, любые действия его противников можно было считать не провокационными, а революционно оправданными (штурм Останкино? – а почему бы нет; баркашовцы на стороне Верховного Совета? – и что, собственно говоря, чудовищного?). Если люди с националистическими убеждениями пришли поддержать законную власть – подчеркиваю не мятежников, а именно очевидным образом законную власть – то это их законное право. Равно как и использование для такой поддержки оружия.

 

21 сентября президент Ельцин совершает государственный переворот, распустив Съезд народных депутатов и Верховный Совет РФ.

 

Но даже за вычетом всех этих очевидностей… Даже приняв предположение о наличии у Ельцина и его команды странной убежденности в законности своих действий… Знаю твердо, что этой убежденности не было и в помине, но ради большей логической убедительности готов это свое знание игнорировать. Даже, повторяю, если бы в целом правота была на стороне Ельцина (а она, по всем меркам, была полностью на противоположной стороне), стрельба из танков по своему парламенту, выразившему несогласие с точкой зрения Президента, по действовавшей Конституции обязанного подчиняться воле парламента, была обоснована лишь в одном случае – если задачей была организация кровавого шоу, демонстрирующего всему миру, что в России победили силы, не имеющие ничего общего с нормами западного общества. Силы варварские, криминальные, бесчинствующие. В этой телевизионной картинке – танки палят по парламенту – был вызов, было новое послание миру.

Ельцин, поступая так, говорил: «Вы, слабаки, не можете долбануть по своему Кнессету или Конгрессу, а я могу! Потому что я вам не чета! Я только прикидывался вашим ревностным учеником, а на самом деле – вот я какой!» Это послание сочинил не Ельцин. Оно рвалось из коллективной души вознесшего ЕБН бандитского протокласса, рвавшегося к большой грабиловке и готового смести всё, что воздвигнет на его пути какие‑то преграды, станет навязывать ему какие‑то ограничения и нормы.

За несколько дней до расстрела здания Верховного Совета мои сотрудники (в панике бежавшие от меня после 3 октября 1993 года) навещали своего доброго знакомого – Анатолия Ракитова. Того самого, который был идеологическим рупором и особо доверительным консультантом К‑17/5. Ракитов сообщил моим тогдашним, вскоре обнаружившим свою изнанку сотрудникам, что здание Верховного Совета будет расстреляно из танков. «Да не беспокойтесь, – сказал он им. – Мы потом там всё отремонтируем по высшему классу!» Заявляя это, Ракитов:

а) озвучивал позицию К‑17/5, поскольку своей независимой позиции у Ракитова не было и быть не могло;

б) демонстрировал полное безразличие к людям, находившимся в здании Верховного Совета, обсуждая только судьбу здания как такового, заботясь о сохранении только материальной среды;

в) сообщал мне через посредников, что К‑17/5 перебежал на сторону Ельцина, выйдя за рамки плана К‑17, согласно которому Ельцин должен быть заменен Скоковым.

Ракитов и К‑17/5… творческая интеллигенция, науськивавшая Ельцина, и К‑17/5… И, наконец, Стругацкие и К‑17/5!

Вскоре после расстрела Дома Советов вышел манифест нового, вошедшего во вкус Ельцина, в котором ельцинисты впервые заявили о себе как о инопланетянах‑прогрессорах. Которые всегда в меньшинстве. Которые, будучи представителями принципиально более развитой цивилизации, имеют право, будучи в меньшинстве, подавлять непрогрессивное, неразумное большинство. «Малый народ» начал, с благословления К‑17/5, работу по обоснованию своего исключительного права на власть в России, своего исключительного права на подавление неполноценного «большого народа».

Кастовое высокомерие, обосновывающий это высокомерие вульгарный научно‑фантастический китч, ставший культовым для позднесоветской высокомерной и гуманитарно безграмотной технократии, воспитанной на этих самых, принадлежащих к К‑17/5, двусмысленных донельзя Стругацких, помесь элементарного общака с псевдосложнейшим прогрессорством…

Начинался ст<