Основания исключения преступности деяния при необходимой обороне

 

Правомерное поведение с точки зрения общей теории права характеризуется одновременным наличием как формально юридического критерия (соблюдение нормы права), так и социального критерия (отсутствие общественной опасности), и при этом поведение уже фактически должно быть урегулированным нормами права^[36]. Сказанное не оставляет возможности рассматривать необходимую оборону в качестве дозволенного и одновременно социально полезного поведения.

Сложившаяся парадоксальная ситуация, объясняется тем, что все виды ОИПД, в том числе и необходимая оборона, предполагают наличие в деянии всех признаков конкретного состава преступления. Таким образом, они формально подпадают под признаки деяния, предусмотренного Особенной частью УК РФ, причиняют вред объекту уголовно-правовой охраны и являются общественно опасными. В противном случае согласно рассмотренным представлениям невозможной будет сама постановка вопроса об исключении преступности деяния: если в деянии нет вредности для объекта уголовно-правовой охраны и всех признаков конкретного состава преступления, нечего тогда и исключать из него.

Некоторые ученые упоминают указанное противоречие и пытаются снять его, обосновывая специализированный (дополнительный или исключающий) характер норм об ОИПД. Приведем в пример высказывание В.А. Блинникова: «Правомерность и общественная опасность не являются взаимоисключающими понятиями в уголовном праве. И совершенное деяние, будучи по определению общественно опасным, в тоже время может характеризоваться как правомерное, то есть допускаемое при определенных обстоятельствах самим уголовным правом и непротиворечащее иным законам. Такое допущение правомерности de facto общественно опасного деяния возможно в случае прямого указания Закона… деяние лишается формального признака преступности – то есть своей противоправности… Уголовный закон делает исключение, разрешая причинять вред охраняемым им интересам при наличии определенных обстоятельств… последние являются по своей природе исключающими признак противоправности в общественно опасном деянии лица»^[37].

Данная аргументация не способна опровергнуть того, что даже те ОИПД, которые традиционно в науке уголовного права рассматриваются как социально полезные и необходимые (необходимая оборона, причинение вреда при задержании лица, совершившего преступление, обоснованный риск, реже – крайняя необходимость), тем не менее, согласно типологии правового поведения будут признаваться общественно опасными, хотя и соответствующими нормам права деяниями, то есть злоупотреблениями правом^[38].

Любое злоупотребление правом характеризуется антиобщественной направленностью. В подтверждение наших слов приведем высказывание Н.А. Дурново: «Правомерное злоупотребление правом причиняет вред неохраняемым законом отношениям, поэтому такие злоупотребления в зависимости от конкретных обстоятельств можно рассматривать как аморальные или нецелесообразные (деяния). Субъект действует аморально, если, осуществляя субъективное право, он не соотносит свое поведение с представлениями о добре и зле, хорошем и плохом, с общечеловеческими ценностями, социально признанными нормами, регулирующими отношение людей к друг другу, к семье, обществу, государству… Субъект поступает нецелесообразно, если указанную в законе цель рациональнее достичь путем использования других правовых средств»^[39].

А.Е. Наумов указывает на следующие признаки злоупотребления правом: «Злоупотребление правом представляет собой правомерный акт человеческого поведения, состоящий в реализации норм объективного права в противоречии с их назначением и в целях удовлетворения личных интересов субъектов права, в результате чего причиняется вред другим лицам, обществу или государству… злоупотребление правом представляет собой умышленное деяние, характеризующееся прямым умыслом на удовлетворение личных интересов, а также прямым или косвенным умыслом на причинение вреда (в случае когда имеет место шикана – умысел на причинение вреда совпадает с личным интересом)… в результате совершения злоупотребления другим лицам, обществу или государству причиняется вред…»^[40].

Вполне очевидно, что необходимая оборона ни в коей мере не является аморальным или нецелесообразным поведением, потому ее нельзя считать злоупотреблением правом. Естественно, что и общественной опасности необходимая оборона не представляет. Что же касается реализации норм права в противоречии с их назначением, то в необходимой обороне отсутствует и этот признак. Поскольку, если разрешенное деяние, причиняющее посягающему вред, всегда должно быть объективно направлено на прекращение посягательства, то любые другие деяния, идущие вразрез с волей законодателя, не будут признаваться актом обороны, то есть правомерным поведением. Пожалуй, единственным признаком, заставляющим необходимую оборону хоть как-то походить на злоупотребление правом, следует признать причинение вреда неохраняемым правом отношениям – отношениям, связанным с интересами посягающего и сочувствующих ему лиц. Однако на том сходство и заканчивается. Вполне очевидно, что любой человек способен четко различать их благодаря моральной оценке.  

В отличие от правонарушения правомерность злоупотребления правом не предполагает возможности применения наказания за его совершение, например, лишения соответствующего права. Единственная допустимая реакция государства на злоупотребление правом заключается в отказе управомоченному лицу в защите такого субъективного права, означающем невозможность ссылаться на правомерность конкретного деяния^[41]. Причем отказ в защите распространяется не только на юрисдикционные, в том числе государственные, но и на неюрисдикционные способы защиты, например, самозащита права.

Применительно к уголовному праву отказ в признании деяния правомерным равнозначен его противоправности, что повлечет применение мер государственного принуждения (уголовную ответственность, принудительные меры медицинского характера или принудительные меры воспитательного воздействия) в случае наличия в этом деянии признаков конкретного состава преступления, что как раз имеет место при ОИПД. Значит, если поведение лица при необходимой обороне является злоупотреблением правом, то его юридические последствия такие же, как у уголовно противоправного деяния. Но по мысли законодателя при необходимой обороне лицо не должно подвергаться мерам уголовного принуждения, и совершенное деяние не влечет неблагоприятных уголовно-правовых последствий, на что справедливо обращает внимание А.М. Хужин: «В обстоятельствах, исключающих преступность деяния, отсутствуют общественная опасность и противоправность по прямому указанию законодателя в силу их социальной полезности и необходимости для общества. Совершение таких деяний никаких негативных последствий для субъекта не влечет. Более того, такое поведение стимулируется и поощряется. По своему объективному социальному содержанию они направлены на укрепление позитивных общественных отношений»^[42].

Следовательно, необходимая оборона по своим юридическим последствиям предполагает правомерность и социальную полезность деяния, что не характерно для злоупотребления правом. В то же время, механизм правового регулирования предусматривает, что любое субъективное право, в том числе при ОИПД, должно реализовываться преимущественно в ординарном порядке, то есть без причинения вреда интересам общества, но реализовать право на совершение деяний, разрешенных гл. 8 УК РФ, не причиняя при этом вред объекту уголовно-правовой охраны, невозможно.

При ныне имеющемся подходе можно утверждать, что нормативной юридической конструкции ОИПД ни одно явление в объективной действительности не соответствует. Соответствовать норме права может как правомерное поведение, так и злоупотребление правом, но ОИПД, несмотря на прямое дозволение уголовным правом, не относится ни к тому, ни к другому. По всей видимости, ОИПД представляют собой юридическую фикцию, означающую наделение явлений такими свойствами, которыми они не обладают.

Кроме того, постулируя общественную опасность ОИПД, невозможно добиться стимулирования субъектов права к реализации соответствующих норм. Граждане, рассматривающиеся как основные адресаты норм о ОИПД, должны быть убеждены, что их поведение не только правомерно, но и не вредно, не порицаемо обществом. Государство же выражает свое отношение к ОИПД изъятием лишь противоправности, как формального признака правонарушения (преступления), но материальный же признак сохраняется. Этого явно недостаточно для достижения целей уголовно-правового регулирования.

С.В. Пархоменко признает, что исходя из положений закона (нормативных юридических конструкций) безвредных для охраняемых уголовным законом интересов ОИПД быть не может по определению^[43], но в то же время утверждает, что описание ОИПД в тексте закона с использованием формулировки «не является общественно опасным деяние…» с точки зрения социально-правового значения ОИПД более предпочтительно, чем формулировка «не является преступлением…»^[44]. Спорной представляется такая попытка воздействовать на общественную опасность деяния посредством юридической фикции, что как обосновывалось нами выше невозможно в рамках существующих теорий, в том числе теории и самой С.В. Пархоменко.

Небезынтересно отметить, что в абзаце 4 преамбулы Постановления от 27.09.2012 г. № 19 в качестве общего признака институтов необходимой обороны и причинения вреда при задержании лица, совершившего преступление, указывается причинение вреда объекту уголовно-правовой охраны с одновременным отсутствием преступления: «Институты необходимой обороны и причинения вреда при задержании лица, совершившего преступление, призваны обеспечить баланс интересов, связанных с реализацией предусмотренных в части 1 статьи 2 УК РФ задач уголовного законодательства по охране социальных ценностей, с одной стороны, и с возможностью правомерного причинения им вреда – с другой. В этих целях в статьях 37 и 38 УК РФ установлены условия, при наличии которых действия, причинившие тот или иной вред объектам уголовно-правовой охраны, не образуют преступления». Однако в ст.ст. 37, 38 УК РФ речь идет не о причинении вреда охраняемым уголовным законом интересам, а соответственно о причинении вреда посягающему лицу и лицу, совершившему преступление. В абзаце 1 преамбулы Постановления от 27.09.2012 г. № 19 также говорится о причинении вреда лицам, посягающим на охраняемые уголовным законом социальные ценности. Но причинение вреда охраняемым уголовным законом интересам упоминается во всех остальных статьях гл. 8 УК РФ.

Здесь трудно не согласиться со справедливым замечанием А.М. Хужина: «Законодатель может дать правильную оценку тем или иным явлениям действительности, только, познав, уяснив объективное положительное или отрицательное значение явления для выражаемых им социальных потребностей и интересов»^[45]. Аналогично мнение и В.В. Меркурьева, высказываемое применительно к необходимой обороне: «В праве вообще и в уголовном в частности, социальное не может существовать вне своей юридической формы. Социальное приобретает правовое значение только в том случае, если оно получило отражение в юридической форме… нормативная форма утрачивает всякое уголовно-правовое значение, если в данном конкретном случае она не закрепляет и не выражает социального… нет и не может быть юридической формы, в данном случае уголовной правомерности, без социального содержания – общественной полезности»^[46].

С социально-политической точки зрения кажется малоубедительным, что осуществление конституционного права граждан, такого как право необходимой обороны, признается всего лишь обстоятельством, исключающим преступность деяния, то есть явлением, объективные и субъективные признаки которого полностью совпадают с материальными признаками преступления. Получается, что лицо, воспользовавшееся конституционным правом, заведомо должно быть подвергнуто всесторонней проверке целесообразности своего поведения со стороны государства, ведь в совершенном деянии поначалу должны быть установлены все признаки конкретного состава преступления, а только потом может быть сделано исключение из существующего запрета. Таким образом, необходимая оборона фактически приравнивается к общественно опасному деянию.    

Думается, алгоритм оценки совершенного деяния должен быть прямо противоположным. Необходимая оборона, регламентированная в настоящий момент нормами об ОИПД, ни формально, ни по существу не может подпадать под признаки запрещенных, общественно опасных деяний, влекущих для совершивших их лиц неблагоприятные уголовно-правовые последствия.

Под признаки деяния, предусмотренного уголовным законом, могут подпадать не только преступления или объективно сходные с ними деяния лиц, не обладающих обязательными признаками субъекта преступления, но и иные деяния. Соглашаясь с этим тезисом, С.В. Пархоменко называет среди таковых деяния, подпадающие под признаки непреступного уголовно-противоправного поведения (в частности, уклонения от отбывания некоторых видов наказаний – ч. 5 ст. 46, ч. 3 ст. 49, ч. 3 ст. 50, ч. 4 ст. 53 УК), и признаки правомерного уголовно-правового поведения (закрепленные, например, в ст. 31, 79, 93 УК)»^[47]. Поэтому ничто не мешает признать институт необходимой обороны нормами, специально регламентирующими уголовно правомерные деяние.   

Необходимая оборона регламентируется уголовным законом именно в качестве правомерного деяния, и не будь она предусмотрена УК РФ, фактическое ее совершение было бы полностью безразличным для уголовного права, так как в силу специфики предмета, метода и принципов уголовного права любое регламентированное деяние (как противоправное, так и правомерное) должно быть прямо предусмотрено уголовным законом, в противном случае оно вообще не попадет в предмет уголовно-правового регулирования. Но здесь нельзя упускать из виду и то, что круг общественно опасных деяний гораздо шире, чем круг противоправных деяний, причиняющих вред объекту уголовно-правовой охраны (деяний, регламентированных в качестве запрещенных), и теоретически не исключена ситуация, когда ранее не регламентированное уголовным правом общественно опасное деяние объявляется по воле законодателя уголовно правомерным. Только на первый взгляд кажется, что социальная сущность легализованных таким путем деяний, игнорируется.

В частности, по словам А.П. Дмитренко «законодатель, существенно расширив перечень обстоятельств, исключающих преступность деяния, отнес к ним деяния, обладающие совершенно иной социально-правовой природой, что создало дополнительные трудности для правоприменителей»^[48].         

С.В. Пархоменко, говоря о социальной оценке ОИПД, справедливо обращает внимание на некорректность отождествления правомерности деяния с отсутствием в нем общественной опасности, но вместе с тем отмечает, что авторы, отстаивающие социальную полезность ОИПД, допускают возможность ошибки законодателя в признании непреступными общественно опасных деяний, объективно по своему социально-политическому содержанию заслуживающих быть преступными^[49]. С.В. Пархоменко отмечает, что «деяние, даже будучи общественно опасным и виновно совершенным, но лишенным признака уголовной противоправности, не входит в сферу уголовно-правового регулирования и потому неспособно причинить вред объекту уголовно-правовой охраны»^[50]. Таким образом, общественно опасное деяние, не содержащее признаков конкретного состава преступления, при его регламентации уголовным правом в качестве правомерного, тоже будет полностью безопасным для объекта уголовно-правовой охраны, но сохранит свою общественную опасность. 

Однако, нам представляется, что даже общественно опасное деяние, получая уголовно-правовую регламентацию в качестве правомерного, способно изменить свою общественную оценку. Обратим внимание на то, каким именно образом урегулированы ОИПД в гл. 8 УК РФ. Существующие ОИПД объединяет то, что для всех из них уголовным законом установлены специфические условия, при которых разрешается совершение данных деяний. К таким условиям относятся основание для реализации права на совершение деяния (например, посягательство – при необходимой обороне, опасность – при крайней необходимости, потребность в достижении общественно полезной цели – при обоснованном риске), пределы реализации этого права (пределы необходимой обороны, причинения вреда при задержании лица, совершившего преступление, крайней необходимости), процедура совершения деяния (принятие достаточных мер для предотвращения вреда – при обоснованном риске) и другие требования (например, невозможность задержания иными средствами – при причинении вреда при задержании лица, совершившего преступление, невозможность устранения опасности другим путем – при крайней необходимости, невозможность достижения общественно полезной цели без риска – при обоснованном риске). Заметим, каждое перечисленное условие в той или иной степени ограничивает свободу усмотрения управомоченного лица, решившего реализовать свое субъективное право, и ни одно из них не направлено на расширение его прав. При нарушении любого из ограничений и наличии в совершенном деянии признаков конкретного состава преступления лицо подлежит уголовной ответственности.

Рассматриваемые ограничения объясняются, во-первых, невозможностью существования абсолютно неограниченных субъективных прав, а, во-вторых, целями уголовно-правового регулирования. Так, согласно ч. 1 ст. 2 УК РФ права и свободы человека и гражданина, собственность, общественный порядок и общественная безопасность, окружающая среда и конституционный строй РФ охраняются уголовным законом от преступных посягательств.

Логичным является утверждение о том, что понятие объект преступления уже по объему, чем понятие объект уголовно-правовой охраны. Объект уголовно-правовой охраны, исходя из недопустимости применения уголовного закона по аналогии, должен складываться из объектов всех преступлений, предусмотренных нормами Особенной части УК РФ. Если же предположить, что уголовным правом охраняется, скажем, общественная нравственность вообще, а не в конкретных случаях, предусмотренных нормами о преступлениях, то не ясно в чем тогда будет выражаться такая охрана. Ведь чтобы считать какие-либо блага или отношения поставленными под правовую охрану обязательно должна существовать возможность привлечения нарушителя нормы права к юридической ответственности (применения наказания).

Отсюда следует вывод о том, что общественные отношения лишаются правовой охраны в тех случаях, когда исключается возложение юридической ответственности, например, от уголовно-противоправных деяний лиц, не обладающих признаками субъекта преступления, хотя за совершение этих деяний и существует возможность применения иных мер государственного принуждения, не преследующих карательной цели. Поэтому же нельзя охранять общественные отношения и от правомерного поведения. Юридическая ответственность возникает только при нарушении нормы права лицом, способным ее воспринимать, и до момента нарушения нормы ответственность выполняет общепревентивную функцию, в чем выражается предупреждение преступлений, предусмотренное ч. 1 ст. 2. УК РФ как одна из задач уголовного законодательства.

Чтобы охранять общественные отношения от определенных деяний, сначала нужно признать эти деяния преступлением, поэтому роль правомерных деяний в уголовно-правовом регулировании сводится к их взаимосвязи с деяниями уголовно противоправными, то есть к установлению уголовной ответственности для лиц, нарушивших условия реализации уголовно правомерных деяний. В противном случае указанные деяния вообще не попадали бы в предмет уголовного права. Так, в абзаце 1 преамбулы Постановления от 27.09.2012 г. № 19 сказано: «Обеспечение защиты личности, общества и государства от общественно опасных посягательств является важной функцией государства. Для ее реализации Уголовный кодекс Российской Федерации не только определяет, какие деяния признаются преступлениями, но и устанавливает основания для признания правомерным причинения вреда лицам, посягающим на охраняемые уголовным законом социальные ценности. В частности, к таким основаниям относятся необходимая оборона (ст. 37 УК РФ) и задержание лица, совершившего преступление (ст. 38 УК РФ)».

Следовательно, регламентируя уголовно правомерные деяния, законодатель дополнительно расширяет пределы уголовной ответственности, а вместе с тем и снимает общественную опасность ранее нерегламентированного уголовным правом деяния, даже если она и была присуща такому деянию изначально. Думается, что рассматриваемая взаимосвязь уголовно правомерных и уголовно противоправных деяний хорошо иллюстрируется высказыванием В.В. Меркурьева: «Исходным и опорным элементом в уголовном праве является общественно опасное деяние, признанное преступлением. Именно оно замыкает на себя его положения от первой до последней нормы, все правовые механизмы регуляции уголовной ответственности как формы самой острой и наиболее репрессивной реакции общества на факт его совершения»^[51].               

Таким образом, необходимая оборона подразумевает не изъятие уголовной противоправности, а объявление уголовной правомерности с установлением известных ограничений при совершении дозволенного деяния. Хотя по утверждению С.В. Пархоменко с момента легализации понятия ОИПД в гл. 8 УК РФ никто не ставил его под сомнение^[52], хотелось бы считать, что нам удалось выявить некоторые принципиальные противоречия.

С позиции А.П. Дмитренко ОИПД исключают общественную опасность и состав преступления[53]. «… Отсутствие признака «общественная опасность» неизбежно исключает признак «противоправность». Соответственно такая же аксиома действует при соотношении преступления и состава преступления. Отсутствие одного однозначно предполагает исключение другого, и наоборот» – утверждает исследователь^[54].

Думается, А.П. Дмитренко прав в том, что ОИПД не содержат признаков конкретного состава преступления, однако он не объясняет, каким образом ОИПД при отсутствии признаков состава преступления могут иметь вредность для объекта уголовно-правовой охраны, но считает такое допущение основополагающим. С нашей точки зрения, наличие в деянии признаков конкретного состава преступления является обязательной предпосылкой вредности этого деяния для объекта уголовно-правовой охраны. Ведь поставить под угрозу объект уголовно-правовой охраны или причинить ему вред можно только путем совершения деяний, содержащих признаки конкретного состава преступления. Поэтому ОИПД не предполагают наличие признаков конкретного состава преступления, общественной опасности и вредности для объекта уголовно-правовой охраны как взаимосвязанных категорий[55].       

 Небезынтересно отметить, что невиновность обороняющегося выдвигалась в качестве обоснования правомерности необходимой обороны еще дореволюционным классиком науки русского уголовного права Н.С. Таганцевым: «Государство считает преступным или сознательно заявленное виновным неуважение к требованиям права и закона, умышленное посягательство на правоохраняемый интерес, или, по крайней мере, выказавшееся в преступном деянии легкомыслие, небрежность. Ни один из этих признаков преступной воли не существует при обороне: деятельность обороняющегося определяется только стремлением охранить интересы от грозящей неправомерной опасности; стимулом действия является принуждение, а не испорченность, грозящая опасностью общественному спокойствию. С этой точки зрения нельзя не признать оборону извинительной, не противоправной, законной»^[56].

Несмотря на утверждение о том, что «по природе своей оборона предполагает умышленность действий обороняющегося»[57], Н.С. Таганцев фактически указывал на отсутствие социально-политического содержания вины при необходимой обороне. Вина же, в свою очередь, должна отражать общественную опасность деяния, которой тоже нет.

Кроме того, практически аналогичная точка зрения высказывалась и А.Ф. Кистяковским: «Основание права необходимой обороны лежит в естественном, неотъемлемо принадлежащем человеку общем праве самозащиты и самообороны от всякой угрожающей его законному благосостоянию опасности, откуда бы она не происходила… Так зло или правонарушение, совершаемое защищающимся, есть в сущности осуществление права, сознаваемого каждым… то оно не может быть вменено в вину, а составляет даже право доведенного до состояния необходимой обороны»[58].

Однако, указанные дореволюционные ученые говорили лишь об отсутствии вины, предполагая, по всей видимости, наличие в необходимой обороне объективных признаков состава преступления. Например, Н.С. Таганцев относил необходимую оборону к оправдательным ссылкам на фактические условия, а именно на опасность, грозившую благам обвиняемого и оправдывающую деяние, ставшее бы преступным при других обстоятельствах[59].

В дальнейшем данная концепция получила развитие в работе Т.Г. Шавгулидзе, считавшего, что при необходимой обороне имеются только признаки объективной стороны конкретного состава преступления, а признаки объекта преступления и вина как признак субъективной стороны конкретного состава преступления исключаются в силу правомерности деяния и отсутствия в нем общественной опасности[60].

Мы не согласны и с таким подходом. В необходимой обороне не содержится ни объективных, ни субъективных признаков конкретного состава преступления, что отличает ее от малозначительных деяний. Здесь не должно вводить в заблуждение то, что само деяние обороняющегося и такие последствия акта необходимой обороны как причинение посягающему физического вреда различной степени тяжести, вплоть до наступления смерти, а также имущественный вред на первый взгляд полностью соответствуют признакам объективной стороны конкретных составов преступлений против жизни и здоровья (убийство, умышленное причинение вреда здоровью) или против собственности (умышленные уничтожение или повреждение имущества).

Фактическое совершение деяний или наступление последствий, пусть даже и предусмотренных нормой о конкретном составе преступления, еще не свидетельствует о том, что они являются признаками объективной стороны конкретного состава преступления. Так, ст. 8 УК РФ признает основанием уголовной ответственности совершение деяния, содержащего все признаки конкретного состава преступления, а в соответствии с ч. 2 ст. 30 УК РФ уголовная наступает за приготовление только к тяжкому или особо тяжкому преступлению. При этом ст. 15 УК РФ делит преступления на категории исходя из формы вины, вида и размера наказания, через которые законодатель оценивает характер и степень общественной опасности деяния. Следовательно, одна только перемена категории того или иного умышленного преступления путем изменения санкции статьи Особенной части УК РФ, без изменения диспозиции, или путем изменения норм Общей части УК РФ о категоризации преступлений способна вызвать как появление признаков конкретного состава преступления, так и исключить эти признаки в одной и той же приготовительной деятельности, причем никакого изменения объективных или субъективных признаков фактически совершаемого деяния, а равно признаков, предусмотренных в диспозиции нормы Особенной части УК РФ, не происходит.

Таким образом, признаки конкретного состава преступления сейчас регламентируются не только нормами Особенной части УК РФ, предусматривающими составы запрещенных деяний, но и санкциями этих статей, а также нормами Общей части УК РФ. В вопросе о наличии в совершенном деянии признаков конкретного состава преступления нормы о необходимой обороне принципиально не отличаются от нормы, исключающей уголовную ответственность за приготовление к преступлениям небольшой и средней тяжести. Во всех перечисленных случаях признаки конкретного состава преступления отсутствуют даже несмотря на формальное соответствие признаков совершенного деяния и признаков конкретного состава преступления. Указанное формальное соответствие можно назвать конструктивным сходством, исключающими как признаки преступления, так и признаки конкретного состава преступления. Конструктивное сходство не способно превращать один предмет в другой, или, иначе говоря, подобие явлений еще не предопределяет идентичность их сущности.

Однако аналогичный подход, правда, на примере выделения признаков, противоположных отсутствующим при ОИПД признакам преступления (общественная опасность – общественная полезность, виновность – невиновность), а не признаков конкретного состава преступления, подвергается критике со стороны С.В. Пархоменко как не имеющий практического значения[61]. Но хотелось бы подчеркнуть, что в п. 30 Постановления от 27.09.2012 г. № 19 основанием вынесения оправдательного приговора или постановления (определения) о прекращении уголовного дела при необходимой обороне или задержании лица, совершившего преступление, признано именно отсутствие в деянии обвиняемого состава преступления. В этой связи особого внимания заслуживает предложение С.В. Пархоменко о внесении в уголовно-процессуальное законодательство специального основания для отказа в возбуждении уголовного дела или прекращения уголовного дела на случай совершения деяния, предусмотренного гл. 8 УК РФ[62]. Думается, понятие «уголовно правомерные деяния», предлагаемое в нашем определении, корректнее отражает сущность рассматриваемых явлений, чем традиционное понятие ОИПД.  

Рассмотренная аргументация позволяет сформулировать следующее понятие необходимой обороны как уголовно правомерного деяния. Необходимая оборона – это правомерное, социально полезное деяние, исключающее как признаки преступления, так и признаки конкретного состава преступления, регламентированное для достижения целей уголовно-правового регулирования путем установления уголовным правом оснований, пределов и других условий, при нарушении которых данное деяние способно стать общественно опасным, причинить вред объекту уголовно-правовой охраны и соответствовать признакам конкретного состава преступления. Для того чтобы на законодательном уровне подчеркнуть правомерность и социальную полезность необходимой обороны, уголовно-правовые нормы, регламентирующие ее, целесообразно перенести из раздела II «Преступление» в новый специализированный раздел УК РФ.          

Учитывая вышеизложенное, можно сделать следующие выводы. Не каждое общественно опасное деяние причиняет вред объекту уголовно-правовой охраны или создает угрозу причинения такого вреда, то есть обладает вредностью для охраняемых уголовным правом общественных отношений. Общественно опасные деяния и деяния вредные для объекта уголовно-правовой охраны соотносятся как более широкое и более узкое понятия соответственно. Вредность деяния для объекта уголовно-правовой охраны можно назвать тем уровнем общественной опасности, который присущ только преступлениям.

Социальная полезность или допустимость в соотношении с вредностью для уголовно охраняемого объекта должны рассматриваться как противоположности и исключать друг друга.

Юридические последствия нарушения нормы права никогда не равны юридическим последствиям ее соблюдения или исполнения (приводимое утверждение корректно для запрещающих или обязывающих норм, которых в уголовном праве, как и в любой другой публично-правовой отрасли, большинство).

Необходимая оборона регламентируется уголовным правом, но сама по себе не влечет никаких неблагоприятных уголовно-правовых последствий для обороняющегося. В норме о необходимой обороне закрепляются признаки такого деяния, которое специально предусмотрено уголовным законом в качестве правомерного.

Необходимая оборона исключает общественную опасность деяния, его вредность для охраняемых уголовным правом общественных отношений, а также объективные и субъективные признаки конкретного состава преступления, что отличает ее от причинения вреда невменяемым или лицом, не достигшим возраста уголовной ответственности, невиновного причинения вреда (деяний, не содержащих субъективные признаки состава преступления), а также от малозначительных деяний, которые, несмотря на наличие в них общественной опасности и признаков конкретного состава преступления, не причиняют вред объекту уголовно-правовой охраны.  

При регламентации необходимой обороны действует разрешительный способ правового регулирования, а при установлении уголовной противоправности деяний – общедозволительный.

Деяние обороняющегося становятся уголовно противоправным только при нарушении установленных условий допустимости необходимой обороны и одновременном наличии в совершенном деянии признаков конкретного состава преступления деянием, например, убийства при превышении пределов необходимой обороны.

Регулирование необходимой обороны уголовным правом объясняется не установлением исключений из существующих запретов (причинение вреда здоровью, убийство), а стремлением регламентировать дозволенное деяние путем введения специальных условий (оснований и пределов), обязательных для обороняющегося. Без прямого уголовного дозволения необходимая оборона вообще не попадала бы в предмет уголовного права ни как дозволенное, ни как запрещенное деяние.

Установление оснований и пределов для совершения акта обороны обусловлено достижением целей уголовно-правового регулирования. Нарушение регламентированных условий может повлечь уголовную ответственность обороняющегося. Через специально предусмотренные условия реализации необходимой обороны осуществляется ее связь с уголовно противоправными деяниями. Без этих условий регулирование необходимой обороны было бы бессмысленным. Таким образом, регламентация необходимой обороны фактически означает ограничение прав обороняющегося.