Графское достоинство и великие щедроты

 

Екатерина умела благодарить тех, кто ей верно служил. Тех же, кому она была обязана всем, императрица осыпала милостями. Таких людей было немного, и в их числе оказались братья Орловы. После государственного переворота в день коронации всех братьев она возвела в графское достоинство с правом передачи этого титула законным детям. Старший брат Иван Григорьевич получил графский титул, чин капитана лейб-гвардии Преображенского полка и пожизненную пенсию; Алексей Григорьевич Орлов получил графский титул и чин секунд-майора; Федор Григорьевич Орлов был возведен в графское достоинство, получил должность камергера двора и чин капитана Семеновского полка. Даже самому младшему брату — Владимиру — достался свой кусок от пирога: он стал графом и камер-юнкером. Больше всех щедрот пролилось, конечно же, на Григория Григорьевича: ему были пожалованы чины генерал-майора, генерал-адъютанта и действительного камергера.

«Графы Орловы произошли от древней благородной Германской фамилии из Польской Пруссии. В Графское Всероссийской Империи достоинство пожалованы 1762 года сентября в 22 день. Всё сиё подтверждается выданными им Графам Орловым на сиё достоинство Дипломами, с коих копии хранятся в Геральдии», — так о возникновении нового графского рода написано в Общем гербовнике дворянских родов Всероссийской империи^{12}. Для вновь возникшего графского рода на основе уже имеющегося был разработан герб.

Герб графов Орловых относился к разряду военных, поэтому он представляет собой прямостоящий щит, поделенный на четыре равные части. На пересечении всех четырех линий находится малый щит. Этот малый щиток являлся родовым гербом Орловых до того, как им был присвоен графский титул. Малый щит покрыт поперечными полосами золотого и голубого цвета. В нем изображен красный орел с распростертыми крыльями, клюв и крылья птицы золотые, голова повернута вправо. В каждом из четырех квадратов большого щита нарисовано геральдическое животное. Первый и четвертый квадраты, если считать слева направо, золотые, а второй и третий — красные. В золотых полях большого щита изображены двуглавые орлы, каждую голову которых венчает маленькая золотая корона, крылья птиц также распростерты. Клюв и лапы двуглавых орлов золотые, а языки красные. Каждое поле еще как бы дополнительно увенчано большой золотой императорской короной Российской империи. В двух других полях изображены львы. Они грозны и воинственны, словно готовятся к битве. Эти геральдические львы имеют вид горностаев с загнутыми хвостами, выставленными золотыми языками и когтями. На груди львов висит щиток голубого цвета, на котором изображен золотой крест. Большой щит накрыт огромной короной, которая свойственна всем графским родам Российской империи, а уже поверх этой графской короны наложены три рыцарских шлема. Если, опять же, считать слева направо, то первый и второй шлемы имеют золотые венцы, а последний имеет украшение в виде косых голубых и серебряных полос. На среднем венце восседает двуглавый орел, аналогичный орлам на щите, первый шлем украшен орлиными крыльями красного цвета, которые прижаты друг к другу, наконец, третий венец держит на себе геральдического льва. Шлемовый намёт (украшение сбоку шлема) с правой стороны голубого цвета, с левой — красного цвета и подложен золотом. Щитодержатели выполнены в виде двух молодых воинов, одетых в латы и вооруженных мечами. В руках у воинов есть еще знаки: правый знак содержит родовой герб Орловых, левый — уже описанного льва горностаевого вида. Наконец, девиз герба выполнен золотом: «FORTITUDINE ET CONSTANTIA». Это переводится как «Храбростью и постоянством». Герб графского рода Орловых отражает именно эти качества своих родоначальников, которые многократно оценены современниками, в том и числе и врагами Орловых.

Екатерина Великая дала Орловым баснословные богатства и возвела их на вершину могущества. Тогда она была готова сделать для этих людей все, потому что они добыли ей главное — императорскую корону. Орловы были верными союзниками новой императрицы, исполняли ее самые щекотливые поручения (Алексею Орлову она поручила стеречь своего низложенного мужа в Ропше), пресекали недовольства. Екатерина Великая писала о них: «Орловы блистали искусством возбуждать умы, разумной твердостью, крупными и мелкими подробностями своего поведения, присутствием духа — и авторитетом, благодаря всему этому завоеванным. У них много здравого смысла, щедрой отваги, их патриотизм доходит до энтузиазма, они вполне порядочные, страстно мне преданные, и они дружат между собою, чего у братьев обычно никогда не бывает; всего их пятеро. Они никого не обманывают и никогда не берут денег за то, что доверие, каким они пользуются, дает им право совершать. Если, обладая этими качествами, они не имеют счастья понравиться тем, кто предпочел бы видеть их коррумпированными, — черт возьми, они и я, мы обойдемся и без этого стороннего одобрения»^{13}.

Первые годы царствования Екатерины Орловы были подле нее и проводили в жизнь самые лучшие начинания. Отношение к этому при дворе да и в обществе было разное: одни любили Орловых за их честность и доброту, другие ненавидели за прямоту, грубость и столь блестящую карьеру. Больше всех, конечно же, доставалось фавориту Екатерины — Григорию Орлову. Кстати, недоброжелателем Орловых была бывшая подруга Екатерины — княгиня Дашкова. Откуда пошли корни этой вражды — неизвестно. Есть предположение, что княгиня была задета растущим влиянием Орлова на императрицу и посчитала себя оскорбленной.

Как и у всякого явления, у фаворитизма были две стороны. Орловы, в отличие от пришедшего к власти впоследствии Потемкина, были благородны и в какой-то мере романтичны. Все лучшие проекты начала екатерининского правления были связаны с именами Григория или Алексея Орловых: это и созыв представителей от всех сословий для обсуждения проекта нового государственного уложения, это и Первая турецкая война, в которой русские одержали столь убедительную победу, и греческий проект. Братья Орловы вносили во все благородный авантюризм, сострадательность и душевную щедрость, чего так не хватало потом. Удивительно, но, будучи самыми могущественными людьми государства, братья не мстили своим недругам. Еще с молодости тянулась у них вражда с неким поручиком Шванвичем, который был так силен, что побивал в кулачном бою даже Федора Орлова, не говоря уже об остальных. Это он оставил на лице Алехана шрам от ножа, обезобразивший его, за проигрыш в карты. Однако Алексей не стал расправляться с ним, хотя и мог. Более того, братья выхлопотали ему место коменданта Кронштадта и спасли его сына от казни, на которую тот был осужден за поддержку Пугачева.

Но была и обратная сторона. Екатерина тратила огромные деньги на своего любимого Григория Орлова и его братьев, она не стеснялась раздавать им щедрые пожертвования. Еще в конце XVIII в., после смерти Екатерины Великой, французский литератор Кастера посчитал, сколько денег потратила императрица на своих фаворитов, которых он насчитал десять. Впрочем, нас интересуют только братья Орловы. По подсчетам Кастеры, за все время правления Екатерины (а получали они от нее дары вплоть до ее смерти) Орловы получили 17 000 000 рублей. Английский посол в России Гаррис приводит ту же цифру, в которую включены не только деньги, но и посуда, недвижимость и ювелирные изделия. Кроме того, в собственность Орловых были переданы от 40 до 50 тысяч душ крестьян. Таким образом, графский род Орловых стал одним из самых богатых дворянских родов Российской империи.

Впрочем, графский род Орловых просуществовал недолго. Григорий Орлов не имел законнорожденных детей, у Ивана не было наследников вообще, Федор тоже воспитывал только байстрюков, которым Екатерина разрешила оставить графское звание, у Алексея была единственная дочь Анна, которая ушла в монастырь, у младшего брата Владимира был сын Григорий, не оставивший детей. Так зачахла графская ветвь Орловых, идущая от пяти братьев. Впоследствии мужу одной из дочерей Владимира Орлова — Наталье — тайному советнику Петру Давыдову было разрешено именоваться графом Орловым-Давыдовым, чтобы продолжать линию славного графского рода.

 

Глава 2.

«ОРЛОВЫМ ОТ БЕДЫ ИЗБАВЛЕНА МОСКВА»: ФАВОРИТ И СПОДВИЖНИК ЕКАТЕРИНЫ ВЕЛИКОЙ ГРИГОРИЙ ОРЛОВ

 

Григорий Орлов, второй из пяти знаменитых братьев Орловых, Грица, родился 6 октября 1734 г. в Москве. В семье Орловых царил патриархальный уклад, поэтому в воспитании мальчиков особое внимание уделялось физической подготовке, военному ремеслу. Как известно, именно невероятной силой славились братья Орловы. Григорий был самым красивым и, говорят, не уступал братьям в силе. Екатерина считала его самым красивым мужчиной того времени. Неудивительно же, что она сохранила к нему теплые чувства до конца жизни. Годы его детства и отрочества в истории не сохранились: где он был, чем дышал, чем занимался — об этом можно только догадываться. Но доподлинно известно, что в 1749 г. его привезли в Петербург вместе с Иваном, с которым они были погодками. Братьев привезли отдавать в гвардейцы. Иван был зачислен в Преображенский полк, а Григорий — в Семеновский. Но сначала юноша должен был пройти обучение в Шляхетском корпусе.

Уже тогда, в столь юном возрасте, проявилась основная склонность натуры Григория — любовь к плотским утехам. Он был повесой и волокитой. Своей страсти к женскому полу он был обязан возвышением, и она же привела его к отставке.

Григорий не был человеком выдающегося ума, как его брат Алексей, но в то же время он и не был так глуп, как представлялось это многим современникам. Он не имел склонности ни к политике, ни к управлению государством, его не обуревала жажда власти. У него было плохое образование, он не знал французского языка и не мог читать французскую литературу в оригинале. Это был простой, добрый человек с широким сердцем, благородный и простодушный. Первый фаворит (именно фаворит, а не просто любовник) Екатерины Великой был «доверчивым до неосторожности, щедрым до расточительности, не способным затаивать злобу, мстить; нередко он разбалтывал то, чего не следует, и поэтому казался менее умным, чем был»^{14}.

Говоря о своем любимце, императрица Екатерина так характеризовала Григория Орлова: «Это было, — по выражению императрицы, — изумительное существо, у которого все хорошо: наружность, ум, сердце и душа…»^{15}

Естественно, что за ним тянулся шлейф любовных побед. Примечательно одно событие, произошедшее, когда отрок Григорий Орлов пребывал в Сухопутном корпусе. Пути господни неисповедимы, и судьбе было угодно забросить этого пятнадцатилетнего шалопая туда, где проходил службу великий русский полководец, один из пяти генералиссимусов за всю историю человечества, а тогда еще только подпрапорщик А.В. Суворов.

Суворов был дежурным и совершал ночной обход. Внезапно по двору метнулась чья-то тень, и Суворов бросился наперерез. Он поймал за руку солдатика, который был еще очень юн и так же красив. Он тайком возвращался с гулянки на место постоя. Суворов стал отчитывать его, что не должно так вести себя русскому солдату, что он позорит честь мундира и т. д. За это ему грозит наказание. Потом подпрапорщик спросил фамилию нарушителя. Тот, покраснев, отвечал: «Орлов Григорий». Суворов спросил, сколько лет сорванцу. «Пятнадцать», — ответил Орлов. Тогда подпрапорщик Суворов удивленно поинтересовался, почему он не видел юношу в расположении раньше. Солдат отвечал, что он числится при Сухопутном корпусе. Гнев Суворова уже давно прошел, и он отпустил Орлова с миром, посоветовав быть осторожным и не попадаться на глаза старшим офицерам. После этого случая они встретились только через двенадцать лет, когда Орлов был уже фаворитом Екатерины.

Эта склонность к рискованным авантюрам и любовным приключениям останется у Григория Орлова на всю жизнь. Он был бесшабашным и бесстрашным человеком, и это проявлялось и на поле сражения. Кутила и бретер, на войне он был храбрым воином. Дослужившись уже до звания поручика, Григорий Орлов принимал участие в Семилетней войне. За смелость и отвагу в 1758 г. он был возведен в чин капитана. Особенно прославился Орлов в битве при Цорндорфе, когда даже с тремя ранениями он остался на поле боя, проявив завидное хладнокровие и героизм.

 

Цорндорфское сражение

 

События, приведшие к самому кровопролитному сражению в истории европейских войн, произошли еще задолго до того, как отчаянный кавалергард Орлов рубил пруссаков направо и налево. Пути истории и человеческие судьбы сплетаются в затейливый узор, производя иногда удивительные метаморфозы. Личность может порождать исторические события, тем более если это такая личность, как Фридрих II Великий. Прусский король по своему складу был таким же гением войны, как Наполеон. Фридриха также обуревала жажда завоевать весь мир. Фридриха II смело можно назвать одним из величайших европейских полководцев XVIII в. Он создал армию, боевая и строевая выучка которой превосходила любую из существующих тогда армий. Эту армию победить было очень сложно, практически невозможно. Сам король Фридрих считал свою армию образцовой: навыки ведения боя были доведены здесь до автоматизма, прусские батальоны были «машинами для стрельбы». Победоносные походы прусского короля сделали его кумиром всей Европы: в XVIII в. все армии строились по образу и подобию прусской. Не обошло это поветрие и Россию.

Супруг великой княгини Екатерины Алексеевны Романовой, как известно, был страстным поклонником Фридриха II Великого, и армия должна была быть у него прусской. Однако его «пруссомания» не была чем-то новым для России: еще со времен Анны Иоанновны в военном, инженерном, экономическом ведомствах господствовали немцы и все немецкое. Елизавета, хоть и провозгласила новую государственную идеологию, но в армии особо ничего не меняла, да и как ей было менять что-то, если сам ее отец весьма уважал «неметчину». Несмотря на это, отношения России и Пруссии были натянутыми: Фридрих не любил и презирал русских, считая их варварами и неотесанными болванами, Елизавета платила ему тем же. Вооруженный конфликт между странами был делом времени.

Нельзя сказать, что российская армия проводила масштабные учения или перевооружалась, — нет. Вся подготовка сводилась к муштре и строевой выучке, боеспособность армии середины XVIII в. была низкой. Самые существенные изменения проводились в артиллерии, начальником которой был генерал-фельдцейхмейстер, кузен фаворита Елизаветы Петровны граф П.И. Шувалов. Это был человек кипучей энергии, деятельного характера, грандиозных проектов. Во вверенном ему ведомстве он начал проводить реформы. По его указу был создан «Обсервационный корпус», в котором «обсервацию», то есть испытание, проходили опытные машины, сконструированные самим фельдцейхмейстером. Это были знаменитые гаубицы «единороги». В корпус вошло 11 000 человек, разделенных на 5 номерных полков особого назначения. Особенность их заключалась в том, что они представляли собой сочетание пехоты и артиллерии. Как не трудно догадаться, вооружены эти славные полки были шуваловскими «единорогами», получившими свое название из-за того, что на гербе графов Шуваловых был изображен единорог. Гаубицы считались секретными, их окружала завеса таинственности: чтобы никто не мог разведать конструкцию единорогов, их возили только закрытыми; те же, кто обслуживали орудия, давали присягу о неразглашении тайны. Однако ничего сверхнеобычного в гаубице не было: в теле орудия делалось два канала вместо одного — один предназначался для стрельбы ядрами, а другой был рассчитан на стрельбу картечью. Замысел Шувалова был хорошим: создать универсальную пушку, способную стрелять любыми боеприпасами. Но на деле оказалось, что она плохо стреляла и картечью, и ядрами. Кроме того, «единороги» были тяжелыми и неудобными в транспортировке. Когда граф Шувалов подал в отставку, его детище также было списано из армии, хотя в удаленных гарнизонах оно продержалось вплоть до середины XIX в. Едва возникнув, «Обсервационный корпус» стал привилегированным воинским соединением: в него записывали только самых лучших людей. Однако на деле он оказался небоеспособным: пушки не могли совершать переходы и маневры, они были неповоротливы, соединение не могло мобильно реагировать на ситуации в поле. Организация корпуса оставляла желать лучшего, поэтому в первом же серьезном испытании — битве под Цорндорфом — корпус был разбит на голову прусскими войсками. Оставшиеся в живых солдаты были приписаны к другим частям, а «секретные» гаубицы попали в руки неприятеля, и уже не было смысла делать из них тайну. Удивительно, но именно после этого сражения участвовавший в нем в качества кавалергарда Григорий Орлов был переведен в артиллерию под начало графа Шувалова.

Российская пехота того времени строилась по принципу каре, в четыре шеренги. Первые две шеренги стреляли с колена, а остальные две — стоя. Построение русской пехоты в бою было очень неудобным и во многом лишало войска маневренности. С каждого угла это каре прикрывалось пушками: по два орудия на передних углах и по одному на задних. Если бы мы сейчас увидели построение армий того времени, то оно поразило бы нас своей грандиозностью и своеобразной театральностью. Устав того времени, написанный по прусскому образцу, предписывал во что бы то ни стало держать четкий строй, который должен был напоминать газоны французского регулярного парка. Малейшее отклонение от строгой симметрии жестоко наказывалось: провинившихся пропускали через строй и били палками или плоской стороной клинка шпаг и сабель. Львиную долю времени солдаты и офицеры проводили в строевой подготовке или, как тогда выражались, плац-параде. Очень важно было учить прусский журавлиный шаг и стрельбу на тридцать темпов. Все это оказалось непригодным для условий войны — неприятель не собирался ждать 30 команд, он нападал сразу. Семилетняя война, в которую Россия вступила в 1757 г., показала нежизнеспособность этой военной модели.

Семилетняя война была развязана Пруссией, против которой объединились три мощные державы — Россия, Франция и Австрия. Поначалу русская армия не принимала активного участия в военных действиях, да это было и хорошо: армия была плохо вооружена и оснащена, в ней не хватало офицеров (в ту пору в российской армии служила только половина от необходимого количества офицеров), а хозяйственной части не было вовсе. Естественно, что моральный дух солдат был низким. Очень хорошо об этом написал военный историк А.А. Керсновский в «Истории русской армии»: «В поход шли отнюдь не с легким сердцем. Пруссаков у нас побаивались. Со времен Петра I и особенно Анны немец являлся для нас существом заповедным — иного, высшего порядка, учителем и начальником. Пруссак же был прямо всем немцам немец. “Фредерик, сказывают, самого француза бивал, а цесарцев и паче — где уж нам многогрешным супротив него устоять!”»^{16} Первые же сражения показали, что русские войска не готовы к битве — они были наголову разбиты прусской армией. Командование находилось в панике, солдаты хоронили друзей, раненые отправлялись домой, а политики плели свои интриги. Не вдаваясь в подробности всех дипломатических хитросплетений, скажем, что главнокомандующий русской армией генерал Апраксин не мог предпринимать никаких действий без указания сверху, а там соблюдали интересы союзников, а не свои собственные. К концу кампании 1757 г. в нашей армии насчитывалось 89 тысяч человек, из которых более или менее знакомы с военным делом были всего 50 тысяч. Остальные же никогда не воевали. И вот с этим ополчением, в которое входили также калмыки, вооруженные только луками и стрелами, надо было бить обученную прусскую армию в угоду Австрии. Положение армии было катастрофическим, применять какие-либо маневры было нельзя без согласования высших сановников, людские потери были бы неисчислимыми. Апраксин отказался наступать, его отстранили от должности и решили судить как изменника, но он не дожил до суда: генерала разбил апоплексический удар. Главнокомандующим назначили генерала Фермора. Он не был выдающимся полководцем, зато у него были административные и хозяйственные задатки, поэтому новый главнокомандующий с жаром принялся обустраивать хозяйственную часть. Как военный Фермор был слишком нерешительным и медлительным, а как начальник он был солдатам, по выражению А.В. Суворова, вторым отцом.

А что же наш герой? Он был молод, всего 24 года, горяч и жаждал проявить себя на поле брани. В действующую армию он попал уже в 1758 г., когда Россия оказалась втянутый в реальные страшные битвы. Русским воинам всегда были свойственны беспримерная храбрость и личный героизм. Все это сполна пришлось проявить и Григорию Орлову, и всем, кто участвовал в Цорндорфском сражении, являвшемся самым страшным и кровавым вплоть до Первой мировой войны. Сначала ничто не предвещало такого страшного побоища: 3 августа (ст. стиля) 1758 г. русские подошли к прусскому городу Кюстрину и начали обстреливать его из пушек. Немногочисленной армии пруссаков приходилось несладко, но к ним на выручку поспешил сам Фридрих II и его железные батальоны. Узнав об этом, Фермор отступил от города, прекратив осаду, и пошел в низ по Одеру. На пути русской армии лежало местечко Цорндорф, которое сейчас называется Сарбиново и принадлежит Польше. Осмотрев окрестности, было решено занять здесь оборонительную позицию: недалеко протекала река, которая могла стать естественным препятствием для пруссаков, и находились два глубоких оврага. Фермор расположил два фланга армии как раз между этими оврагами. Как потом оказалось, это было стратегической ошибкой: преимущество превратилось в роковое препятствие. К 14 августа Фридрих подошел к лагерю русских. У него было 33 тысячи человек и 116 орудий, у русских — 42 тысячи человек и 240 орудий. Накануне сражения Фридрих самоуверенно говорил Кейту, что обратит в бегство русскую сволочь в первой же атаке. В этой битве сошлись тактический гений Фридриха и самоотверженность русских солдат. Русский главнокомандующий оказался неспособен управлять ходом сражения, поэтому командирам полков и солдатам пришлось действовать, исходя из ситуации боя. Генерал Фермор придерживался старой проверенной схемы ведения боя, которой следовали все иностранные полководцы на службе русского двора, — оборонительная тактика и надежда на способность русских солдат стоять до последнего. Ситуация же складывалась не в пользу русских. Фридрих II своими действиями запутал русских военачальников и заставил их отказаться от той диспозиции, которая была изначально выбрана: прусская армия перекрыла русским все пути к отступлению, себе же она оставила возможность отхода к Кюстрину. Фридриху удалось внушить Фермору мысль о том, что пруссаки будут переправляться через реку непосредственно около русского лагеря. Сам же король отдал приказ своим инженерам строить понтонный мост на полпути между Шведтом, куда отправился отряд графа Румянцева с лучшими кавалергардами, и Кюстрином. Этим маневром Фридрих вывел из игры большой отряд русский войск, которые так и не смогли прийти на помощь своим. В ночь с 13 на 14 августа (ст. стиля) прусские войска обошли расположение русских частей и зашли к ним сзади. Русские вынуждены были развернуть свой фронт на 180°, но делать все это пришлось под артиллерийским огнем противника. Канонада началась в 8 утра, и тут русские обнаружили, что они оказались в ловушке, которую сделали себе сами: река Митцель оказалась в тылу, потому отступать или маневрировать через нее было невозможно. Другая естественная преграда — большой овраг — разделила два фланга русской армии, которые оказались предоставленными сами себе, без связи с товарищами и возможности к отходу для выбора лучшей позиции. Обоз, остатки кавалергардов, среди которых, кстати, был и Григорий Орлов, и артиллерия оказались в центре построения, и весь удар пришелся на пехотинцев. Прусская артиллерия наносила опустошительный урон сгрудившимся в кучу войскам — в одном полку одно ядро поразило сразу 42 человека. Лошади начали метаться в панике и давить людей, стоящих рядом.

Современники, да и сам король Фридрих, отдавали должное мужеству и храбрости русских солдат, не только устоявших под мощным натиском прусской армии, но и заставивших ее отступить. В этой ужасающей по своим жертвам битве прусская коса нашла на русский камень: «Честь этого кровавого дня принадлежит латникам Зейдлица и тем старым полкам железной русской пехоты, о которых разбился порыв их лавин…»^{17} Пруссаки яростно атаковали, стремясь уничтожить всех русских до единого, русские не менее ожесточенно сопротивлялись, держа строй и рубя неприятеля направо и налево. Каждое крыло русской армии сражалось само по себе, поскольку главнокомандующий даже не пытался скоординировать их усилия. Командовали своими солдатами генерал Демику, генерал Броун и другие офицеры, мужество которых было воспето в стихах. Так, генерал Броун покинул поле боя только после того, как получил семнадцатую (!) рубленую рану на голове.

Атаки Фридриха начались на левом фланге, где как раз находился Обсервационный корпус. Он понес самые страшные потери. Русские войска были сметены и не могли оказывать достойного сопротивления. Тогда граф П.И. Панин вынул шпагу и крикнул: «Ребята, в штыки!» Услышав команду, солдаты сомкнули строй и стали теснить неприятеля. Здесь на помощь им подоспела конница, а Григорий Орлов получил свою первую рану. Он не обратил внимания на нее: в пылу сражения боли не чувствовалось. Ненависть и ярость врагов была столь сильна, что даже тяжелораненые продолжали колоть и рубить стоявших рядом противников. Вот как пишет об этом современник тех событий, прусский историк И.А. фон Архенгольц: «Тяжело раненные пруссаки, забыв о себе, все еще старались убивать врагов. Русские не уступали им; одного смертельно раненного русского нашли в поле лежащим на умирающем пруссаке, которого тот грыз зубами; пруссак не в состоянии был двинуться и должен был переносить это мучение, пока не подоспели его товарищи, заколовшие каннибала»^{18}. На левый фланг, на который уже успели подойти ветераны, обрушились атаки прусской конницы под командованием блестящего командира Фридриха Вильгельма Зейдлица. Он смял ряды русских и вынудил конницу отступить. Здесь случился неприятный казус: отступая, кавалерия подняла клубы пыли и дыма. Русская артиллерия и пехота решили, что к ним движется неприятель, и открыли огонь. Часть кавалеристов погибла под обстрелом своих. Почему так произошло, можно понять из воспоминаний М.А. Муравьева: «Разбились как наши, так и прусские по кучкам, где два, и три или и десять человек и палили ис пушек всякой, кому куда вздумалось. Тут всякой был кананер, а особливо абсервационные салдаты, надев на себя белые полатенцы чрез плечо и перевязав так, как шарфы, бегали повсюду мертвецки пьяны, так что и сами не знали, что делали, да и команды не было никакой и слушать неково. Наехал я тогда на одну их артель, стояла у них бочка вина. Оне мне налили стакан и дали, бранив: «Пей, такая твоя мать». Я ж им сказал: «Что вы, ребята, делаете? Видети ли вы, от неприятеля вся наша армия уже разсеяна?» То они сказали мне: «Будь ты нам командир, поведи нас». И я, вынев свою шпагу, повел их в то место, где стоял при пушках неприятель, говоря: «Пойдем и отоймем у них пушки». Оне, послушав меня, пошли, а и я, яко предводитель, поехал вперед против своего фронта. Вдруг же оглянулся назад, уже и никого нет. Благодарил тогда я Бога, что избавился от таких пьяных»^{19}.

Кстати, факт пьянства русских солдат во время сражения подтверждается многими мемуаристами. После сражения была даже составлена особая комиссия, расследовавшая причины такого поведения солдат и некоторых офицеров.

Атаки пруссаков не стихали, они нападали ото всюду — с флангов, с тыла, с фронта, но русские солдаты держались очень стойко и сохраняли строй. Известно, что в армии Фридриха была лучшая на тот момент конница — именно она решила исход сражения. Везде, где прусским войскам не удавалось прорвать строй, в дело вступали кавалеристы Зейдлица, и чаша весов склонялась на их сторону. На правом фланге они даже захватили несколько «единорогов».

Фридрих II недаром считался военным гением — он развернул вектор своей атаки и ударил по противоположному флангу русской армии. Это нападение русские выдержали и даже заставили противника отступить, здесь-то и появилась прусская конница. Русская пехота стала отступать под ее натиском. Тогда командир отряда тяжелой конницы генерал Демику провел контратаку, откинувшую неприятельскую кавалерию назад. Русская конница смогла прорвать строй пруссаков и захватить артиллерийские орудия. Кроме того, один пехотный батальон армии Фридриха капитулировал. Именно тогда случилось событие, впоследствии изменившее жизнь Григория Орлова, получившего три раны, но не покинувшего поле боя. Он отчаянно рубил неприятеля, когда его товарищи чуть было не убили самого прусского короля. Фридрих не отсиживался в шатре главнокомандующего, он сам вел своих солдат в бой и появлялся там, где было трудно. Он так ненавидел русских, «эту сволочь», что не верил, что они могут убить его. Фридрих как раз восстанавливал порядок в своих отступавших войсках, когда налетела русская кавалерия. Адъютанты стали защищать короля, и он смог уйти. Несколько его адъютантов были убиты, а граф Шверин был захвачен в плен. Но пехота не поддержала порыв конницы Демику, и ему пришлось уводить оставшихся с поля боя к деревне Цихер. Но вылазка сделала свое дело: часть прусских войск была деморализована и бросилась отступать.

Из таких взаимных ожесточенных атак и состояло все сражение: враги не щадили друг друга. Бой шел до глубокой ночи. Прусским войскам удалось все-таки смять левый фланг русской армии и вынудить его отступать. Прусские войска почти окружили центр русской армии, и она с боями отходила к Квартшену, некоторым соединениям удалось перейти через овраг. Интересный факт, характеризующий накал битвы, приводит фон Архенгольц. Ночью, когда основные части уже не сражались, «только одни казаки рыскали еще по полю битвы в тылу пруссаков; они грабили убитых и убивали беззащитных раненых. Но, заметив проделки этих извергов, на них устремились разъяренные гусары: казаки в отчаянии соскочили с лошадей и бросились в Квартшен, в большое каменное здание овчарни. Их было более 1000 человек; они стреляли изо всех отверстий и не хотели сдаться, но крыша, под которой было сложено много сена и соломы, вдруг воспламенилась, и все они задохлись, сгорели или были истреблены пруссаками»^{20}.

В этой битве не было победителя: отступали и русские, и пруссаки. Полки под командованием Форкада захватили много трофеев и военную кассу русской армии, в которой находилось 30 тысяч рублей. Жертвы с обеих сторон были огромны: по разным данным, потери убитыми и ранеными у пруссаков составляют от 10 до 12 тысяч человек, у русских — от 16 до 21 тысяч человек, многие видные офицеры были взяты в плен. Сам главнокомандующий также был ранен в ногу. Русские потеряли от 87 до 103 орудий, пруссаки — 26.

Столь жестокое побоище, как ни странно это звучит, больше дало русской армии. Для прусской армии оно не имело никаких ни тактических, ни стратегических последствий, война переместилась в другие места. Русские же солдаты поняли, что могут устоять и перед Фридрихом и даже разбить его. Для остатков русской армии это была моральная победа — ведь в этой страшнейшей сшибке они выдержали и не дали себя погубить. Опыт таких сражений не проходит даром. Для прусского короля Фридриха II Великого это была оплеуха, заставившая его уважать своего врага. Позже он сказал, что этот народ можно скорее перебить, чем победить. Его ярость усилилась еще и от того, что в этой битве его хваленая пехота преподнесла ему неприятный сюрприз — она побежала под ударами русских воинов и спасовала, не решившись повторить атаку. Фридриху было над чем подумать.

Выжившие русские праздновали победу. В их числе был и раненый Григорий Орлов. Некоторые мемуаристы, а за ними и историки, утверждали, что одно из ранений Орлова было в голову. Именно оно впоследствии стало причиной его припадков и безумия. Как бы то ни было, но он возвращался живой и овеянный славой. Его имя было у всех на устах, и если бы тогда за каждого убитого пруссака гравировали бы звезды на шпаге, то на оружии поручика Орлова не осталось бы свободного места. Однако война для него на этом закончилась.

 

Встреча с Екатериной

 

Цорндорфское сражение стало для Григория Орлова поворотной точкой всей жизни. Как уже говорилось, русские взяли в плен флигель-адъютанта прусского короля графа Шверина. Его было необходимо доставить в Петербург ко двору. Путь лежал через Кенигсберг, административный центр Российской империи на захваченной прусской территории. Эту ответственную миссию поручили капитану Григорию Орлову и его кузену Зиновьеву. Это и была та самая путевка в высший свет, способствовавшая карьере Григория Орлова и его братьев.

В Кенигсберге граф Шверин вел вполне свободную и разгульную жизнь, и его приставы всюду следовали за ним. Это была, несомненно, приятная миссия: молодой Орлов очень любил балы, танцы и хорошеньких девушек, коих там было очень много. Почти сразу же вся троица попала на бал-маскарад, которым, несмотря на все свои раны, распоряжался именно Григорий Орлов. Орлов оделся в тогу римского сенатора, которая хорошо смотрелась на его могучем торсе. Лавируя между танцующими дамами и кавалерами, он нечаянно задел худого юношу в костюме испанского принца. Орлов обернулся, чтобы принести свои извинения, и расплылся в улыбке. Он схватил испанца и воскликнул: «Болотов! Мой друг! Здравствуй!» Это был Андрей Болотов, подпоручик, любитель наук, переводчик при генерал-губернаторской канцелярии, давний приятель Орлова. Болотов тут же оставил свою даму, которая сильно на него обиделась, и они с Орловым обнялись. Григория в армии любили за удаль молодецкую, щегольство, щедрость и приятное обхождение с друзьями. Тога очерчивала мускулистое тело Орлова и оттеняла его грубую мужественную красоту. Тогда Болотов в порыве дружеских чувств пророчески сказал: «Идет тебе, Григорий, сие платье вельможи. Стало бы быть тебе, братец, большим господином!» Орлову нравились похвалы, и он был в хорошем расположении духа. Тем не менее он мудро ответил приятелю: «Ах, Болотенок… Колесо фортуны гладкое — попробуй-ка ухватись… Да что же, господа, мы и его от дела оторвали, и сами без толку стоим. Пора и нам попрыгать»^{21}. Но Григорию Орлову удалось ухватиться за колесо — уже через год он танцевал на балах в лучших домах Санкт-Петербурга, а спустя несколько лет он был самым влиятельным господином в империи. Из Кенигсберга в столицу флигель-адъютант прусского короля Фридриха, которого так обожал великий князь, отбыл в столицу со своими сопровождающими весной 1759 г.

Здесь, в Петербурге, Григорий первым делом повстречался со своими братьями Алексеем и Федором. Первый был поручиком Преображенского полка, второй — Семеновского. Втроем им было веселее, и молодые люди увлеченно «крутили любовь» с молодыми и не очень дамами. Игра в карты, кулачные бои, попойки — такова была программа пребывания Орловых в Петербурге. Тем временем Григорий Орлов был переведен на службу в артиллерию, а в 1760 г. его назначили адъютантом генерал-фельдцейхмейстера П.И. Шувалова. И здесь Орлова ждала интрига, которая чуть не стоила ему разжалования. Этот образ кутилы и бретера в исторической науке долго воспринимался отрицательно. Вот что говорит о нем французский историк начала XX в. польского происхождения К. Валишевский: «Всегда готовый на ссору и на то, чтобы снести голову своему обидчику, — он не боялся пожертвовать жизнью, когда у него не было для расплаты другой монеты; смело ставил на карту все свое состояние, тем более что терять ему было нечего; всегда казался подвыпившим, даже в минуты, когда случайно был трезв; горел неутолимой жаждой ко всевозможным наслаждениям: приключений искал со страстью и жил в каком-то непрерывном безумии: таков был