Княжна Елизавета Тараканова: «Гнусный, вероломный обман» Алексея Орлова

Уже в 1772 г., когда, по свидетельству многих современников, Григорий Орлов провалил мирные переговоры России с Турцией, в разгаре дел бросив заседания и ускакав в Петербург, братья Орловы стали терять влияние при императорском дворе. Наступало время Григория Потемкина. И Алехан, сочувствуя брату, которому Екатерина дала от ворот поворот, также подал прошение об отставке, которое, однако, не было удовлетворено. Вплоть до полной отставки по болезни в декабре 1775 г. А.Г. Орлов находился на службе государыни и Отечества и сумел выполнить по личной просьбе императрицы одно довольно щекотливое поручение. Это темное дело, неприглядная роль графа А. Орлова в котором значительно подпортила его репутацию в глазах многих современников и потомков, связано с княжной Таракановой. Пусть наше повествование не претендует на полную объективность (да, честно говоря, в рассуждениях о событиях столь давно минувших дней она невозможна), но вычеркивать столь красочную страницу из биографии одного из «екатерининских орлов» нам представляется некорректным, даже если она не вписывается в образ русского богатыря, спасителя земли русской.

Итак, на дворе стояли 70-е гг. XVIII столетия, когда при польском дворе вдруг объявилась молодая красивая женщина в возрасте 25-30 лет, именовавшая себя Елизаветой Таракановой, дочерью от тайного брака уже покойных Елизаветы Петровны и Алексея Григорьевича Разумовского. Впрочем, имена она меняла часто, столь же часто переезжая по Европе с места на место: ее знали как принцессу Владимирскую и султаншу Селиму, графиню Пиннеберг и госпожу Франк… Надо сказать, что образ жизни она вела весьма по тем временам свободный. Откуда самозваная княжна взялась, самому Богу известно; говорили, что будто бы родилась она в Праге, в семье трактирщика, или же в Нюрнберге, и отец ее был тамошним булочником. Однако поляки, не любившие Россию, русских и особливо императрицу Екатерину Великую, по чьей воле в Речи Посполитой вершились все дела, охотно верили ей. Очевидно, с дальним прицелом: ведь, как прямая и законная наследница Елизаветы (закон, запрещающий женщине наследовать трон Российской империи, был принят лишь при Павле I), она имела все права на самодержавную власть в бескрайней России. Естественно, поляки просчитали, что в случае, если они окажут княжне поддержку деньгами и прочим, что ей понадобится, а она да взойдет на престол, то уж отплатить-то она Польше сумеет. Поэтому княжна жила в Польше припеваючи, сорила деньгами направо и налево, и за ней увивался целый рой знатнейших женихов и кавалеров. Тем более что молодая женщина всячески поддерживала в глазах окружающих имидж русской «принцессы в изгнании»: она сочиняла манифесты к монархам европейских держав, вступила от имени России в переписку с султаном Блистательной Порты, а в Италии, куда она прибыла, вконец поистратившись в Польше и Германии, установила контакт и вела переговоры с представителями Ватикана. Ее ниоткуда не гнали: княжна Тараканова была умна и неплохо образована, но, главное, она обладала сильнейшим оружием женщины — красотой и кокетством.

Интересно, что появление самозванки пришлось на время восстания Емельяна Пугачева, и Екатерине и без того приходилось не сладко: не успела она развязаться с русско-турецкой войной, как возникла новая напасть — самозванцы! А княжна Тараканова, пытаясь добраться до власти и больших денег, умело использовала мятеж, поднятый казаками Пугачева, в своих целях; она говорила всем, кто только желал ее слушать, что самозванка-то — это немка Екатерина, пытавшаяся убить своего супруга, законного правителя всея Руси, а за нее, прямую наследницу трона, выступил сам русский народ, едва она направила на родину своего полномочного представителя, Емельяна Ивановича Пугачева, да сообщила, что она жива и здорова…

Екатерина почувствовала угрозу своему положению в России. Ведь во время ее царствования был не один случай, когда против ее власти, против немки на русском троне, устраивался заговор. То была попытка освободить заточенного в Шлиссельбургской крепости в Петербурге Ивана Антоновича (она закончилась смертью заговорщиков и августейшего узника); то Пугачев, выступавший под именем Петра III Федоровича, и наследница Елизаветы княжна Тараканова. Да и Орловых, хотя те верно служили императрице, которую сами возвели к вершине самодержавной власти, она побаивалась всю свою жизнь, особенно теперь, поскольку, удалив от себя Григория, она восстанавливала против себя всю могущественную и очень влиятельную семью (все братья были очень дружны промеж собой). Как писал Казимир Валишевский, «…она разорвала с первым фаворитом и этим вооружила против себя могущественный род Орловых: она не могла не опасаться тогда за прочность своего престола»^{109}.

Но делать нечего, и Екатерине пришлось искать помощи среди тех, кому она доверяла. Как это ни парадоксально, никого ближе и надежнее Алексея Орлова у нее не отыскалось. Именно Орлов, будучи в Италии, обнаружил самозванку и впервые сообщил о ее существовании государыне: лжекняжна написала ему, уверенная, что на русского героя ее чары подействуют, как и на прочих мужчин, и он принесет ей российский трон на острие собственной шпаги. Но Алексею Орлову красота самозванки не вскружила голову, и он описывал ее довольно сухо: рост невелик, худощава, ни смугла, ни белолица, веснушчата; имеет темные волосы и темно-карие глаза… В своем сообщении Екатерине Великой граф Орлов предлагает применить к ней, смутившей покой государыни, самые крайние меры: «…я навязал б ей камень на шею да в воду…»

Возможно, попросив его привезти под конвоем самозванку в Петербург, императрица учитывала и то, что в Ливорно стояла победоносная эскадра, полностью подчинявшаяся ему, Чесменскому герою — победителю турецкого флота.

Что случилось в действительности, неизвестно. Существует множество разнообразных слухов, домыслов, исторических анекдотов, которые говорят о роли Алексея Орлова в этой истории. Но, как известно, «…если анекдот сохранится не в частной, а в общей памяти, он станет фактом истории, чтобы, соединившись с другими анекдотами о других событиях, образовать миф о своей эпохе»^{110}; иными словами, история в наших глазах складывается именно из анекдотов, доживших до наших дней в разного рода источниках.

Итак, самая распространенная версия тех далеких событий, которой мы и станем придерживаться, рассказывает следующее. Алексей Орлов, находясь в Италии, получил от императрицы приказание выяснить, что это за авантюристка, угрожающая спокойствию российскому, и принять надлежащие меры. Под таковыми подразумевалось заключение девицы под стражу и доставка ее в Россию для дальнейшего расследования. Герой Чесмы взялся задело со своим обычным рвением. Ему не составило труда отыскать в Риме княжну Тараканову, которая жила в очень скромных условиях, имея при себе лишь одну служанку. Алехану, про которого современники говорили, имея в виду страшный шрам на лице, что он «…был бы редкой красоты, если бы не имел столь суровой наружности»^{111}, легко вошел в доверие к девице, падкой до мужского внимания. Он был настоящий герой из девичьих грез, который к тому же признавался в любви, говорил, что верит ей и признает ее царственное происхождение. В доказательство этого Алексей Григорьевич снял для лжекняжны богатый дом в Пизе, оплачивал все ее расходы, а она верила, думая, что ежели он одну на престол возвел, то не задумается рискнуть и для нее. Недаром же не любившая Алехана и прочих Орловых княгиня Е.Р. Воронцова-Дашкова в беседе с Дени Дидро назвала его «одним из величайших злодеев на земле», а замечательный отечественный историк нашего времени писал, давая графу Орлову-Чесменскому характеристику: «Он был цареубийцей в душе; это было у него вроде дурной привычки»^{112}.

Чтобы окончательно усыпить подозрения Елизаветы Алексеевны, Алексей Орлов предложил ей обвенчаться тут же в Италии, по православному обряду, и уж затем, как венчанную жену перед Богом и людьми, везти ее в Петербург, где свершится историческая справедливость и она сменит на троне Екатерину Великую. Правда, в Пизе православного священника не нашлось. Счастливая Елизавета Тараканова поехала вместе с возлюбленным в Ливорно, где таковой имелся на кораблях русской эскадры Орлова. Что интересно, венчание действительно состоялось; граф нанял двух лицедеев, которые за небольшие деньги разыграли действо по всем правилам, так что самозванка ни в чем не усомнилась. Ее, супругу Алексея Орлова, вышел встречать сам командир эскадры адмирал С. Грейг; для нее выслали к берегу шлюпку с эскортом, коему позавидовала бы и настоящая принцесса. С палубы было спущено парадное кресло, куда княжну усадили, и на нем подняли на флагманский корабль эскадры, прославленный линкор «Три иерарха». Но на этом сказка кончилась: самозванку именем императрицы Екатерины II схватили и заковали в кандалы. Иными словами, «известная самозванка, именовавшая себя дочерью императрицы», была захвачена «графом Орловым посредством гнусного, вероломного обмана»^{113}.

Всю долгую дорогу до России княжна Тараканова провела в темном и сыром трюме, где, возможно, и подхватила мучившую ее до самой смерти чахотку. Больше та, что осмелилась выступить против Екатерины Великой, не увидела света Божьего; в Кронштадте ее пересадили под покровом теплой майской ночи в закрытую яхту и доставили под охраной солдат Преображенского полка, коего Алексей Орлов был командиром, в Алексеевский равелин Петропавловской крепости, царскую тюрьму, знаменитую своей мрачной историей и знатными узниками.

Претендентке на трон оставили ее горничную, Франциску фон Мешеде; хотя день и ночь князем А.М. Голицыным, губернатором Санкт-Петербурга, и обер-комендантом Петропавловки А.Г. Чернышевым велись допросы, пленницу, харкавшую кровью, содержали в довольно мягких условиях.

Говорят, что князь был человеком милосердным и, несмотря на суровую и строгую наружность, мягким и совестливым. Но вскоре положение пленницы, которая наотрез отказалась признаваться в совершенном преступлении да еще и обратилась к Екатерине с письмом, значительно ухудшилось. Пытаясь вынудить лжекняжну дать нужные показания, комендант тюрьмы отобрал у нее одежду, обрядив в тюремное платье; служанку из ее камеры удалили, а вместо нее ввели обязательную охрану из двух солдат и офицера, которые стояли у кровати несчастной и днем, и ночью, якобы чтобы помешать возможному побегу или воспрепятствовать самоубийству. Еды Елизавете давали едва, чтобы хватило поддержать в ней и без того еле теплившуюся жизнь. Допросы продолжались. Императрица, с ведома и по приказанию которой все это творилось, писала в ответ на мольбы конкурентки о снисхождении и личной встрече: «Распутная лгунья осмелилась просить у меня аудиенции. Объявите этой развратнице, что я никогда не приму ее, ибо мне вполне известны и крайняя ее безнравственность, и преступные замыслы, и попытки присвоить чужие имена и титулы…»^{114}

Однажды в каземат к умирающей арестантке пришел граф А.Г. Орлов; возможно, он, как и прочие, просил ее сказать настоящее имя, признаться в самозванстве, и тогда ее ждет помилование от милосердной императрицы. Один из сторожей Алексеевского равелина рассказывал, что заключенная сильно гневалась на посетителя, громко что-то кричала. Но другие свидетели этого посещения молчали, и последний разговор графа и его несчастной жертвы остался между ними. 4 декабря 1775 г., вскоре после этого памятного посещения, самозванка, которая так и не открыла ни своего подлинного имени, ни тайны своего происхождения, упрямо до смерти твердившая, что она дочь императрицы Елизаветы, внучка Петра Великого, умерла. Перед смертью она написала трогательное письмо императрице, моля ту о снисхождении и личной встрече, на которой клялась рассказать все, почти признаваясь в своем преступлении: «…находясь при смерти, я исторгаюсь из объятий смерти, чтобы у ног Вашего Императорского Величества изложить мою плачевную участь… Я  на коленях умоляю Ваше Священное Величество выслушать лично все. Вы отмстите своим врагам и будете моим судьею… Мое положение таково, что природа содрогается. Я  умоляю Ваше Императорское Величество во имя Вас самих благоволить меня выслушать… Да смягчит Господь Ваше великодушное сердце… и я посвящу остаток моей жизни Вашему Высочайшему благополучию и Вашей службе»^{115}. Но сердце Екатерины было отнюдь не таким великодушным, как представлялось несчастной узнице Петропавловки.

По легенде, тело умершей даже не было вывезено с территории Петропавловской крепости; ее зарыли тут же, во дворе Алексеевского равелина, как писал о том князю Голицыну Андрей Гаврилович Чернышев…

Граф Орлов же вышел в полную отставку двумя днями раньше, уехал в Москву. Он прожил еще долгую жизнь, пережив и императрицу Екатерину Великую, и ее сына Павла I. Поговаривали, что «Ливорнская пленница» зачала от графа Алексея и в Петропавловке родила ему сына, которого его сиятельство взяли на воспитание в собственный дом, дав ему прозвание «Чесменского» и назвав Александром. Ходили также слухи, что якобы именно эта оплошность графа Орлова стала причиной большого неудовольствия императрицы Екатерины и привела героя русско-турецкой войны к опале, которая так и не кончилась вплоть до смерти государыни в 1796 г. Особенно это мнение утвердилось в обществе, да и в отечественной истории после выхода в свет исторического романа Г.П. Данилевского «Княжна Тараканова». Как мы увидим далее, ни о какой опале речь не шла. Алексей Орлов был всегда уважаем и ценим императрицей. Но воспитанника своего он не забывал никогда и помогал ему, чем мог, в его карьере, ходатайствуя перед Екатериной. В «Записках» А.В. Храповицкого, личного секретаря и доверенного лица Екатерины, мы читаем запись от 30 июня 1787 г.: «Гр. А.Г. Орлов-Чесменский кланялся в ноги, за пожалование сына в капитаны Преображенского полка»^{116}. Александр, по свидетельствам современников, «чрезвычайно красивый мужчина», которого слухи одно время утвердили на роль нового избранника Екатерины, в Дрездене женился, и граф Алексей, находясь в то время за границей ради поправления здоровья, побывал на той свадьбе, а в письме к своему приказчику и другу Даниле Артемьевичу писал, что желает молодым супругам премного счастья и долгих лет совместной жизни: «Даруй Боже им и детей нажить; а мне бы на них радоваться»^{117}.

Но, хотя, возможно, это и не имеет прямого отношения к основной теме нашего повествования, не без интереса вспомнить еще об одной княжне Таракановой, которая, по свидетельствам современников, являлась истиной дочерью своих родителей, императрицы Елизаветы Петровны и ее возлюбленного, хотя и тайного супруга, графа Алексея Разумовского.

На самом деле о ней известно не так уж и много, но все факты свидетельствуют, что борьба власть имущих за трон — дело жестокое и зачастую аморальное; тем более что многие из тех, кто волею судеб попадает в эту «мясорубку», к власти, да даже к известности, совсем не стремятся. Все вышесказанное можно отнести и к подлинной княжне Елизавете Алексеевне, получившей прозвание Таракановой.

Сегодня уже невозможно точно установить, какое имя девочке, в 1746 г. родившейся в тайном браке, было дано при крещении — Елизавета или Августа. Вскоре после рождения она была отправлена за границу, к дальним и очень богатым сродственникам графа Разумовского, украинским магнатам по фамилии Даргановы (отсюда, по всей видимости, и происходит закрепившееся в истории прозвище несчастной княжны). О годах, которые девочка провела в семье родственников, ничего не известно. Ее история в России начинается с 1785 г., когда она была отыскана посланниками Екатерины, всю жизнь опасавшейся удачного заговора, который лишит ее и трона, и, возможно, даже свободы, а то и жизни. Молодую женщину привезли тайком в Россию, в Петербург, а оттуда — в Москву, и разделила она судьбу многих законных претендентов и претенденток на царский престол: приняла постриг в Ивановском девичьем монастыре и по смерти была заключена при этом монастыре^{118}. В России заключение в так называемые монастырские тюрьмы преступников обоих полов было делом обычным, и следует, пожалуй, несколько слов сказать об их устройстве и условиях содержания в них заключенных, прежде чем продолжить рассказ о судьбе Елизаветы Алексеевны, княжны Таракановой.

Начальником такой тюрьмы являлся непременно настоятель (настоятельница) монастыря; заключенные помещались либо в обычные монашеские кельи, либо в казематы, располагавшиеся внутри монастырских стен. Заключение в монастырских тюрьмах было, если можно так выразиться, почетным; далеко не все преступники удостаивались такой сомнительной чести, обычно это были «преступники и лица, признанные опасными для государственного строя»^{119}. Исключений из этого правила было немного, и тогда причиной становились преступления, совершенные с особой жестокостью. Например, в девичий монастырь, о котором идет речь, была заключена небезызвестная Салтычиха; Екатерина, хотя и освободила ее от пожизненной каторги, но, принимая во внимание широкий общественный резонанс дела помещицы Дарьи Салтыковой, вынуждена была пожизненно заключить преступницу в монастырь: «…заключа в железа, отвести… ее в один из женских монастырей… и там, подле которой ни есть церкви посадить в нарочно сделанную подземельную тюрьму, в которой по смерть ее содержать таким образом, чтобы она ниоткуда в ней света не имела…»^{120}Правда, таких ужасов Салтычихе, замучившей до 100 крепостных, пережить не получилось: высокопоставленная и очень богатая родня помещицы сумела-таки обеспечить смягчение приговора.

Елизавета Тараканова не была повинна в каких-либо зверствах, но и ее заключение в монастыре не отличалась мягкостью, да вот смягчить как-то условия содержания было некому… В постриге она обрела имя инокини Досифеи. За долгие годы заключения Досифея не видела никого из людей, кроме настоятельницы монастыря и священника, служившего в монастырской церкви. Чтобы избежать контактов таинственной пленницы с прочими монахинями, ее поселили сначала прямо в доме настоятельницы. Лишь позднее для Досифеи был выстроен специальный домик, окна которого выходили на монастырскую стену. В домике было всего две комнатки; он и денно и нощно охранялся часовыми, а за обитательницей его была приставлена следить служанка-монахиня, докладывавшая обо всем напрямую настоятельнице. Кроме своей основной обязанности, служанка еще готовила, стирала для пленницы монастыря и убиралась в комнатках. Как мы видим, круг общения инокини несколько расширился, но лишь номинально; никто из приставленных следить за Досифеей и сторожить ее не имел права с ней разговаривать. Наказание за ослушание было весьма суровым. Даже церковную службу для Досифеи служили отдельно, по ночам, в комнатке над монастырской церковью, чтобы, не дай Бог, она не установила с кем-либо связи и не предприняла попытку государственного переворота! Из казны Екатерина II выделяла некоторую сумму на содержание девицы. Так она и прожила в Ивановском монастыре до смерти своей «благодетельницы».

С восшествием на престол Павла I положение дел несколько изменилось. Император, узнав о московской пленнице, позволил инокине посетителей, а Александр I — прогулки по двору монастыря, а также участие в общей службе. Правда, все эти милости случились поздно. Досифея, находившаяся в заключении больше полутора десятков лет, тронулась умом и не сумела по достоинству оценить блага, свалившиеся на нее: она приняла на себя «обет молчания», и никто из посетителей бывшей княжны, среди которых были люди знатные и весьма остроумные, не сумел заставить проронить ее хотя б словечко. Однако видевшие ее люди описывали таинственную инокиню как «уже пожилую, среднего роста, худощавую телом и стройную станом»^{121} женщину; говорили, что даже в старости она сохранила остатки былой красоты, а в ее манерах и обращении видно было прекрасное воспитание, образование и благородство происхождения. Всю свою жизнь в монастыре инокиня Досифея провела за рукоделием и чтением; знала иностранные языки.

В 1810 г., пережив и Екатерину, сломавшую юной княжне жизнь, и ее сына, Досифея умерла. После смерти ей были оказаны поистине царские почести: ее, безвестную инокиню одного из многочисленных московских монастырей, похоронили в Спасо-Преображенском соборе Новоспасского монастыря, в усыпальнице бояр Романовых, выдавав тем самым миру ее истинное происхождение и принадлежность к роду основателей правившей в России династии…

Но вернемся к самозванке. Рассказывают, что в Алексеевском равелине Петропавловской крепости осталась выцарапанная на стене надпись по-итальянски — «О Dio mio!» (ит. Боже мой!). Самозванка, присвоившая имя Елизаветы, княжны Таракановой и Владимирской, осталась в памяти России как безвинная и несчастная жертва царского строя, замученная по приказанию императрицы Екатерины Великой. Поскольку о смерти узницы мало кто знал (доступа к этой секретной информации не имели и многие приближенные Екатерины), по Петербургу поползли слухи: таинственная узница Петропавловки дожила в ужасных условиях заключения вплоть до 1777 г., когда в северной столице произошло страшное наводнение, залившее казематы крепости на Заячьем острове. Отражение этих слухов мы читаем в романе Г. Данилевского и видим в картине К. Флавицкого: юная девушка с распущенными по плечам волосами прижимается спиной к холодной стене камеры. Она стоит на кровати, а у ног ее уже плещется невская студеная вода. Княжна молится, но о чем — о собственном спасении? о судьбе своего ребенка? о наказании для рода Екатерины? — известно лишь художнику. Мы вольны воображать себе все, что заблагорассудится.

История княжны Таракановой, подлинной ли, самозванки ли, полна тайн и загадок, которые так и останутся без ответа, ведь слишком много воды утекло с тех пор. Мы опираемся лишь на немногие документы той эпохи да на прозрение Данилевского, сумевшего создать в своей книге образы живых людей. Надо сказать, что граф Орлов описан в романе без прикрас; его роль в судьбе несчастной обрисована в самых темных тонах. Но, возможно, автор был прав, характеризуя Алексея Григорьевича как «верного раба государыни», который «только исполнял ее повеления»…