Русско-турецкая война 1768-1774 гг. и чесменская победа графа Алексея Орлова

 

Попытки выйти к Черному морю и прочно обосноваться на Балканах предпринимались Россией уже долгое время, ведь такое положение было выгодным со всех точек зрения: давало возможность беспошлинно и беспроблемно торговать с Южной Европой, да к тому же защищало бы россиян от набегов крымских татар. Однако в XVIII в. на эти места на географической карте мира претендовала еще и Франция, потерявшая в войнах с Англией большинство своих колоний. Франция была заинтересована в том, чтобы русские не получили доступа к Леванту, ведь французские купцы сосредоточили в своих руках большую часть торговли с Турцией, Сирией, Грецией, получали от нее огромную прибыль, около 60 млн. ливров в год! В антирусскую коалицию с Францией вступили враждебные России Турция, Польша, Швеция и Австрия, в которых с 1762 г. действовали кнутом и пряником французские агенты. Граф Никита Панин писал в личном письме к Алексею Орлову: «…Франция со всеми своими бурбонскими и к ним привязанными дворами, конечно, желала бы, не отлагая до завтра, всех нас потопить в ложке воды, если бы только возможность в том была»^{78}.

Первой войну развязала Турция; дело было так: в результате русско-польских баталий казаки разорили два приграничных турецких городка — Балты и Дубоссар, и турки не пожелали решить этот конфликт миром. 25 ноября 1768 г. русский посол в Стамбуле А.М. Обрезков и еще 11 человек из посольства России были вызваны к великому визирю, и тот заявил примерно следующее: «Или русские немедленно прекратят войну с поляками и прекратят вмешиваться в дела Речи Посполитой, или…» На твердое «нет» русского посла султан Мустафа III отдал приказ арестовать все русское посольство; а чтобы Россия даже не подумала, что инцидент можно разрешить мирным путем, русских поместили в страшное подземелье Семибашенного замка.

Надо сказать, что позднее французские дипломаты при дворе Мустафы III откровенно признавались: это они толкали Турцию на выгодную Франции войну против русских. Так, известно высказывание варшавского резидента французской короны Эннена о действиях его коллеги, графа де Верженна, секретного агента в Стамбуле:«…Верженн, когда ему было дано разрешение ввести турок в игру, в войну, для которой подали повод польские дела, — выполнил полученные им приказы, не компрометируя себя…»^{79} Уже в апреле 1772 г., когда русские дипломаты хлопотали о замирении с Турцией, герцог д'Эгильон, министр иностранных дел Франции, очень откровенно ответил на просьбу русского посла в Париже Хотинского поспособствовать делу мира: «Как вы хотите, чтобы подали такой совет, когда ведь мы сами подтолкнули турок начать войну?»^{80}

Официально война была объявлена 14 октября 1768 г., и против не готовой к войне России выступила огромная армия турок, насчитывавшая до 600 тысяч солдат. Расчет турецкого султана был прост: России нечего противопоставить турецким войскам, поэтому война закончится стремительно и с нужным Турции результатом. Однако планы блицкрига не оправдались.

Специальный Совет, созданный для разработки планов военной кампании, принял решение «подпалить Турецкую империю со всех четырех углов» (Екатерина II), то есть воевать не только с турецкими войсками на Украине и в Молдавии, но и поднять восстания в тылу врага. Эта мысль была подана Алексеем Орловым, а при поддержке его брата Григория быстро укрепилась в голове императрицы. Приоритет Алексея при разработке плана подтвержден высказываниями самой императрицы: «Графу Орлову одолжена я частию блеска моего царствования, ибо он присоветовал послать флот в Архипелаг»^{81}. Инициатор операции Алексей Орлов, для которого никогда не существовало никаких препятствий и «всегдашней и разносторонней оперативностью»^{82} коего Екатерина всегда восхищалась, был направлен на Балканы, еще прежде начала войны, чтобы поднять на борьбу с турками христиан — греков и славян, томившихся под гнетом оттоманцев, и руководить действиями повстанцев. Приняв вымышленное имя, граф Алексей Григорьевич, теперь — Островов, прибыл в Ливорно (Италия), якобы на минеральные воды, но наделе он использовал свой деятельный кипучий характер, стремясь, чтобы греки-христиане, подданные Блистательной Порты, выступили в войне против турков на стороне России. Из Венеции он писал брату Григорию о своих грандиозных планах: «Если уж ехать, то ехать до Константинополя и освободить всех православных и благочестивых от ига тяжкого. И скажу так, как в грамоте государь Петр I сказал: а их неверных магометан согнать в степи песчаные на прежние их жилища»^{83}.

Сразу же после скоропостижного объявления Турцией войны Екатерина направила в помощь Орлову собственных агентов в Албанию, Молдавию, Черногорию устанавливать контакт с христианскими жителями Оттоманской империи.

Результаты столь бурной деятельности не замедлили сказаться: болгарин Назар Каразин, посланный в Молдавию и Валахию, поднял арнаутов против турок и с тремя тысячами повстанцев сумел захватить Бухарест, столицу Валахии!

Тем временем в Греческий Архипелаг были направлены две балтийские эскадры под командованием адмирала Григория Андреевича Спиридова и контр-адмирала Джона Эльфинстона: Россия пыталась оттянуть хотя бы часть турецких войск с основного места военных действий на Дунае. Впрочем, то была главная, но не единственная цель морской экспедиции. Обе эскадры несли десантные войска, которые должны были сражаться с противником в его тылах, вместе с партизанами, корабли же — вести боевые действия в Средиземном море, мешая подвозить продовольствие турецким войскам. Адмирал Самуил Карлович Грейг, капитан флагманского корабля эскадры Г.А. Спиридова, в своем дневнике писал о цели экспедиции так: «Е.И. В., желая, по возможности, усилить военные действия против турок, для скорейшего окончания войны, вознамерилась послать военный флот в Архипелаг и Левант. Цель экспедиции заключалась в том, чтоб произвесть диверсию в этих местах и беспокоить турок в той части их владений, где они менее всего могли опасаться нападения…»^{84}

Русские моряки признавали, что предприятие это весьма сложное. Тот же Грейг, будучи моряком опытным, писал в дневнике о больших «затруднениях», с какими связано «отправление вооруженной силы от самых крайних пределов Балтики в моря, столь отдаленные»^{85}. На самом деле в активе у российского флота были исключительное мужество и высокий боевой дух, известные всему миру со времен Петра Великого, да талантливые моряки — офицеры и матросы, покрывшие в Архипелаге русский флот бессмертной славой. Но было и множество минусов. Как пишет блестящий российский историк Е.В. Тарле, «…суда были плохи, не выдерживали больших штормов, ломались в важных частях… много было матросов из глубины Российского материка, никогда до поступления на службу не видевших моря. Они болели, многие умирали в тяжком, долгом морском походе». Далее историк приводит страшные цифры: «За первые же два месяца плавания (и притом сравнительно теплые месяцы — от конца июля до конца сентября) Спиридов потерял сто человек умершими и около 500 тяжело больными»^{86}. И это были не последние жертвы среди матросов, которые так и не добрались до теплых вод Средиземного моря, умерев по дороге. Дополнительным препятствием стали провокации, чинимые россиянам французами: на пути эскадрам встречались сомнительного вида купеческие корабли, «кои бы свойством груза своего могли произвести сумнение и задержать в плавании их»^{87}, как писал граф Никита Панин русскому послу в Лондоне. Когда главнокомандующий увидел флот, с которым он должен одолеть турок, у него, по его же собственному выражению, волосы дыбом поднялись!^{88} Даже ему, прежде не имевшему дело с морем и морским делом, стало понятно, что корабли плохи, матросы необучены. И это — после многотрудного плавания, которое стало суровой школой и проверкой эскадры Спиридова.

Конечно, и Европа считала, что русской эскадре не выдержать тягот долгого пути из Балтийского к Средиземному морю. Даже англичане, имевшие значительный опыт в морских кампаниях и долгих плаваниях, хотя и предоставляли свои порты для стоянки и починки русских кораблей, все же сомневались в успехе предприятия, а что говорить о противниках России! Когда Мустафе III доложили, что русские корабли осваивают просторы Средиземноморья, он воскликнул, что это просто-напросто невозможно. Наделе сильнейшие штормы и трудности лишь закалили моряков, подняв их боевой дух и боеспособность. На это и надеялась Екатерина Великая, когда писала в 1769 г. Алексею Орлову: «Ничто на свете нашему флоту добра не сделает, как сей поход, все закоснелое и гнилое наружу выходит, и он будет со временем круглехонько обточен»^{89}.

В июле с Кронштадтского рейда вышли в плавание 15 кораблей эскадры Г.А. Спиридова: линкоры «Святослав», «Евстафий», «Европа», «Святой Януарий», «Северный орел», «Три иерарха», «Три святителя», фрегат «Надежда», бомбардирский корабль «Гром», а также транспортные и посыльные суда; общее число пушек составляло 640. На мачте «Евстафия» развевался флаг адмирала. Флагман «Евстафий» первым 6 ноября 1769 г. вошел в Средиземное море; месяц спустя к нему присоединились некоторые другие, отставшие корабли эскадры. Из Кронштадта в октябре того же года вышла в долгий путь эскадра Джона Эльфинстона; собирались в дорогу корабли датчанина Арфа. Война против турок на море началась.

Прибыв в Архипелаг, все корабли становились под начало Алексея Орлова, который обладал широчайшими полномочиями и был назначен главнокомандующим российских морских и сухопутных войск в этом регионе. Пожалуй, следует объяснить читателю это довольно странное с объективной точки зрения назначение. Да, Алексей Орлов был одним из главных участников заговора, возведшего Екатерину Алексеевну на престол в качестве самодержицы. Как говорят многие источники, Екатерина всю свою жизнь очень уважала Алексея Григорьевича, ценила, была ему благодарна и — побаивалась. Ведь, кто знает, если возвел на престол, то и скинуть может, буде появится более подходящий кандидат в императоры… Но, тем не менее, делать сухопутного сержанта Семеновского полка Алексея Орлова главнокомандующим и ставить под его начало русский флот — не было ли это опрометчивым? Как показала история, не было. Кроме своеобразного отношения, которое императрица питала к графу Алексею Орлову, были и другие факторы, способствовавшие его назначению. Е.В. Тарле пишет, ничуть не сомневаясь в способности Екатерины Великой найти каждому человеку единственно верное место: «Она хорошо знала, кого посылает. Умный, дерзостный, храбрый, любящий риск и ищущий риска, но вместе с тем расчетливый, не боящийся ни пули, ни ответственности, Алексей Орлов… был как раз подходящим человеком для подобного головоломного задания»^{90}. А французский историк XIX столетия Казимир Валишевский находит причину назначения Орлова в особом складе ума и характера Екатерины, которая, как он пишет, «относилась с недоверием… к специалистам и профессионалам… В дипломатии, как и в политике, как и везде, она выше всего ставила способность действовать по вдохновению. Ей казалось, что даже для военного искусства не требуется ничего другого». И это было совершенно в ее характере — верить гению Алексея Орлова, не полагаясь вполне на искусных моряков Спиридова, Грейга, Эльфинстона: «Она находила вполне естественным, что Алексей Орлов, в первый раз в жизни ступивший ногой на корабль, в ту же минуту превратился в образцового моряка, стал командовать адмиралами, заслужившими себе чин и репутацию в английском флоте, и выиграл самую блестящую морскую победу в современной истории»^{91}.

Местом для высадки русского десанта была назначена Морея, где жило множество греков, а турки давно забыли, что такое война. Это был очень удачный выбор, однако план А. Орлова провалился из-за медлительности русского флота: греки, побуждаемые агитацией Орлова к восстанию, волновались, ожидая прибытия русских кораблей-освободителей. Корабли Спиридова должны были, по замыслу Орлова, стать той искрой, из которой вспыхнет пламя освободительной войны против турок. Но, как писал капитан С.К. Грейг, «если бы можно было русскому флоту прийти несколькими месяцами ранее, пока это всеобщее воодушевление народа еще было в полной силе, турки же малочисленны и рассеяны, то весьма вероятно, что вся Морея в короткое время была бы очищена от турок и осталась в полной власти греков»^{92}. Но турки, видя волнения, стягивали в Морею войска; таким образом, фактор неожиданности, столь важный для авантюрных операций, был утерян.

В январе 1770 г. по приказу главнокомандующего Спиридов высадил десант; два греческих корабля присоединились к его эскадре у портового города Витуло. Бои русского десанта, в которых участвовали и местные партизаны, подняли все греческое население на борьбу с завоевателями. Майноты, греки, жившие в горах южной Морей, были прекрасными воинами, однако не имели представления ни о воинской дисциплине, ни о цивилизованном ведении войны. Так, при взятии отрядом капитана Баркова Миситрии кровожадные майноты перебили больше тысячи жителей, среди которых были женщины, старики, дети, и разграбили город. Когда русские попытались им препятствовать, греки стали стрелять в союзников.

Первым большим успехом русских войск на островах Архипелага был захват порта и крепости Наварино, гавань которого стала временной базой русского флота в Средиземном море. Это случилось 10 апреля 1770 г.; были взяты пушки, мортиры, более 13 тонн пороха. Во взятии крепости отличился дед А.С. Пушкина Ганнибал, бригадир артиллерии. Правда, вскоре Орлов приказал снять осаду других крепостей Морей, так как подходили значительные силы турецкой армии, а численность русских сухопутных сил была мала; на майнотов, не имевших опыта сопротивления регулярным войскам, надежда не было. Уже в мае, когда главнокомандующий получил известия, что к Наварино подходит турецкий флот численностью в 12 линкоров, а эскадра Эльфинстона наконец прибыла к берегам Морей, он, посовещавшись со своими главными помощниками в морском деле — Спиридовым и Грейгом, принял решение оставить удобную гавань и дать бой туркам в открытом море.

Джона Эльфинстона нельзя назвать человеком трусливым или нерешительным; едва прибыв к оговоренному месту, он отправился на поиски турецкого флота, каковой и был обнаружен в заливе Наполи-ди-Романья. Хотя эскадра Эльфинстона была невелика, и турки превосходили русских по числу кораблей (на 10 линейных кораблей, 6 фрегатов и каравелл, гребных судов турецкого флота приходилось всего 3 русских линкора и 2 фрегата), контр-адмирал обстрелял противника из пушек. Турки решили отступить обратно в залив, не приняв бой; Эльфинстон не смог преследовать врага, так как наступил полный штиль и российские корабли не могли двигаться. Едва подул легкий ветерок, командир эскадры отдал приказ преследовать турок. Вновь завязалась перестрелка. И тут произошло то, за что Г.А. Спиридов долго ругал иностранного коллегу, обзывая его малодушным: Эльфинстон, видя несомненное превосходство противника, не напал на турецкие корабли, находившиеся к тому же под защитой береговой артиллерии, а, постреляв, приказал судам своей эскадры заблокировать выход из залива. Он ждал подмоги Спиридова и Орлова.

К концу мая на рандеву с Эльфинстоном подошла эскадра Г.А. Спиридова. Решено было сообща догонять уходивший турецкий флот, но это не удавалось: погоня, начавшаяся 25 мая 1770 г., продолжалась почти месяц! Русский адмирал выказывал свое неудовольствие действиями английского коллеги, но тот отвечал, что не подчинен никому, кроме императрицы и главнокомандующего, и давать отчет в своих действиях Спиридову, коему ровня, не обязан. Шла извечная грызня между иностранцами и русскими; первые уж больно вольготно чувствовали себя в России со времен Петра I, почитая коренных россиян за невежд и дикарей. Отчасти вина в конфликте между русским и английским флотоводцами лежала на Екатерине: явно выказываемое благорасположение вводило иностранцев в заблуждение по поводу ее истинных намерений: «Иностранцы склонны были слишком всерьез принимать любезности, которыми Екатерина Алексеевна осыпала их при проводах»^{93}.

Но прибытие главнокомандующего быстро поставило все на свои места: 11 июня он, пользуясь своим правом и положением, взял командование объединенными военно-морскими силами на себя и, не слушая пререканий адмиралов, отправился на поиски успевшего далеко уйти турецкого флота. Федор Орлов, также участвовавший вместе с братом в экспедиции, писал императрице, что русские корабли «гоняются за турецким флотом, который после двух сшибок бежит сломя голову от них», но клялся, что обязательно нагонят неприятеля, «хотя бы то было в Цареграде»^{94}. Так далеко плыть не пришлось. Русская флотилия догнала неприятеля в Хиосском проливе, отделявшем остров Хиос от побережья Малой Азии: ранним вечером 23 июня на линкоре «Ростислав» был вывешен сигнальный флаг: «Вижу неприятеля».

Даже после объединения всех русских кораблей, находившихся на тот момент в Архипелаге, и присоединения к ним нескольких греческих судов флот Алексея Орлова значительно уступал турецкому как по количеству кораблей, так и по пушечной мощи. Предводитель турецких кораблей в Чесменской битве, алжирец Гассан-бей Джесайрлы, был весьма опытным моряком, но и он рассчитывал победить русских скорее числом, нежели умением, предлагая план, поистине достойный японских камикадзе. По рассказам очевидцев тех отдаленных событий, он сказал султану Мустафе III, направлявшему его в Архипелаг из Стамбула: «Флот вашего величества многочисленнее Русского флота, чтобы истребить Русские корабли, мы должны с ними сцепиться и взлететь на воздух, тогда большая часть вашего флота останется и возвратиться к вам с победою»^{95}. Но были плюсы, которые позволили Алехану и его адмиралам одержать первую из величайших побед в истории русского военно-морского флота. К ним относилось в первую очередь беспримерное мужество личного состава, об отдельных проявлениях которого мы расскажем ниже, и опыт, который русские моряки приобрели в труднейшем плавании из Балтики в Средиземноморье. Со времен Петра Великого в России было принято набирать матросов одного корабля преимущественно из одного уезда; многие из них знали друг друга с детства, что обеспечивало уверенность моряков друг в друге. Кроме того, на руку нашим флотоводцам сыграла особая атмосфера, царившая на всех кораблях турецкого флота. Начать с того, что здесь служили не только турки; те занимали все высшие посты в флоте и командовали кораблями, а моряки были в основном из греков, албанцев и прочих народов, порабощенных турками. И они вовсе не собирались расставаться с жизнями во славу Аллаха. Капитаны же, как уже говорилось, исключительно родовитые турки, были не военными моряками, а, скорее, пиратами, поэтому мало что могли противопоставить обученному и настроенному на победу русскому флоту. Хотя французы и посылали в Оттоманскую Порту инструкторов, чтобы обучить турок искусству ведения морского боя и привить дисциплину, необходимую в армии, им это не удавалось. Как образно характеризует ситуацию на турецких кораблях Е.В. Тарле, «турецкий командир склонен был считать свой корабль, так сказать, замкнутым хозяйством, самостоятельной экономической единицей, вроде феодального поместья, где капитан — феодал, матросы — его крепостные, доставляющие ему доход как из утаиваемых сумм, отпускаемых на их содержание, так и своим деятельным участием в корсарстве…»^{96}

Хотя бой обещал быть тяжелым, никаким планом грядущего сражения главнокомандующий своих подчиненных не снабдил, сам объясняя это так: поскольку-де неизвестно, что неприятель предпримет, невозможно определить и план ведения боя наперед, а посему — действовать всем капитанам сообразно складывающимся условиям и по своему усмотрению! Такая стратегия, возможно, несколько своеобразна, но, надо сказать, она сработала, и превосходно; Алексей Орлов, такой же адмирал, как и граф, то есть не по личным качествам и не по действительным заслугам перед Отечеством, а по воле Екатерины И, которую он всю свою жизнь поддерживал, способствуя во всех ее начинаниях и оказывая услуги, от которых зависело многое (жизнь императрицы, престол и пр.), вероятно, понял, что нечего ему, дилетанту, мешать людям, которые сделали море своей профессией. И он оказался прав.

Турецкий флот стоял в Чесменской бухте и перед ней, в Хиосском проливе, перекрывая неприятелю проход к основным силам. Главнокомандующий Алексей Орлов во время Хиосской и Чесменской битв находился в «кордебаталии», то есть в среднем ряду кораблей, на флагмане «Три иерарха»; командиром этой боевой линии он назначил уже известного нам Самуила Карловича Грейга. Авангардом командовал адмирал Г.А. Спиридов, Джон Эльфинстон — арьергардом русского флота. Против более 6 десятков турецких кораблей, в число которых входило 16 линкоров, большое количество фрегатов и мелких судов, выступило 16 русских кораблей (9 линкоров и 7 фрегатов). 24 июня 1770 г., в 11 часов пополудни русские атаковали вражеские корабли, стоявшие в Хиосском проливе, и уже через полтора часа турецкий флот обратился в бегство. Русским кораблям был отдан приказ с флагмана: «…гнать за неприятелем, пальбу производя беспрерывно…»^{97}

Несмотря на сильные повреждения материальной части (согласно воспоминаниям С. Грейга, турки стреляли по большей части по рангоуту, наводя пушки слишком высоко), человеческие потери с нашей стороны были бы невелики (всего до 16 человек убитыми), если не считать несчастного случая, произошедшего в самом начале сражения. Линкор «Евстафий», на котором находился адмирал Г.А. Спиридов, первым столкнулся с врагом; от пушечных выстрелов загорелся флагман турецкой флотилии «Реал-Мустафа». Турки попрыгали в воду, пытаясь спастись от неминуемого взрыва. «Евстафий» течением несло на горящий флагман. Вот уже в перестрелку вступили пистолеты и ружья, так близко русский линкор находился от корабля противника! Когда оба корабля столкнулись борт к борту, русские матросы полезли на абордаж. Выжившие свидетели боя рассказывают^{98}, что один из матросов бросился к флагу турецкого флагмана и сорвал его; ружейными выстрелами он был ранен, но зубами впился в свой трофей и не выпускал. После сражения выжившему Спиридову было доставлено рваное полотнище как символ полной победы.

Пылающая грот-мачта «Реал-Мустафы» упала на русский линкор. Капитан А.И. Круз, командовавший «Евстафием», отдал приказ залить водой крюйт-камеру, но было поздно: огонь попал в открытый пороховой отсек, и «Евстафий» за одно мгновение взлетел на воздух. Подвиг команды «Евстафия» затем красочно описывал Алексей Орлов в своих донесениях императрице: «Все корабли с великою храбростью атаковали неприятеля, все с великим тщанием исполняли свою должность, но корабль адмиральский «Евстафий» превзошел все прочие…» И позднее: «Свист ядер летающих и разные опасности представляющиеся и самая смерть, смертных ужасающая, не были довольно сильны произвести робости в сердцах сражавшихся со врагом… россиян, истинных сынов отечества…»^{99}

Из команды «Евстафия» более чем в 500 человек спаслось лишь 58. Среди спасшихся были адмирал Спиридов и его сын, молодой офицер, служивший под началом отца, и Федор Орлов, брат главнокомандующего.

Очевидец сражения, князь Ю.В. Долгоруков, находившийся близ главнокомандующего во время боя, рассказывает в своих мемуарах, что, увидев взрыв на «Евстафии», граф Алексей Григорьевич тяжело воспринял предполагаемую гибель брата, с которым был очень дружен: «…он бросил имевшуюся в руках его бриллиантовую табакерку и только выговорил: «Ах, брат!»^{100} Что младший брат выжил и о его героическом поведении перед лицом страшной смерти Алехан узнал лишь после сражения, когда отыскал его и Григория Андреевича Спиридова; Федор держал в одной руке шпагу и имел бы весьма геройский вид, кабы не ложка с яичницей в другой руке, а у адмирала в руках была большая рюмка водки.

Блестящая победа в Хиосском проливе, однако, не означала, что турецкий флот повержен: большая часть кораблей изначально стояла в Чесменской бухте, или, как тогда ее называли в России, в Сисьме; туда же отступили оставшиеся турецкие корабли. Орлов принял решение окончательно разгромить противника, иначе, как говорилось в его приказе, «…не можем мы и к дальним победам иметь свободные руки»^{101}. Для этого был предложен план: несколько кораблей блокируют выход из бухты, чтобы турки не смогли больше бежать, а оставшаяся часть русской флотилии нападет на стоящие в Чесме суда: «…сие их убежище будет и гроб их» (Г.А. Спиридов). Риск был велик; чтобы снизить потери, было предложено первым в атаку послать 4 брандера. Нагруженные взрывчаткой и порохом корабли под командованием добровольцев — капитана-лейтенанта Р.Г. Дугдэля, лейтенантов Д.С. Ильина и Ф.Ф. Мекензи и мичмана князя В.А. Гагарина. Под брандеры были отведены приставшие к русскому флоту греческие суда; их командующий артиллерии всей флотилии Ганнибал начинил взрывчатыми веществами. В помощь брандерам Орлов выделил четыре линкора, которые должны были войти в Чесму и, встав на якорь вблизи противника, вести артиллерийский огонь по турецким кораблям; два фрегата, которые должны были стрелять по береговой артиллерии противника, и бомбардирский корабль «Гром», командиром которого был Ганнибал.

Атака на турецкий флот началась в лунную ночь с 25 на 26 июня. Незадолго до полуночи корабли сопровождения вошли в бухту; линкор «Европа», первым подошедший к врагу, почти 30 минут сражался с турецкими кораблями, поджидая подмогу. Когда загорелся один из турецких кораблей, брандеры по сигналу с линкора «Ростислав» под попутным ветром помчались на вражеский флот, стоявший беспорядочно. Интересно, что турки, ждавшие в бухте эскадру из Стамбула, которая, как они знали, уже вышла им на подмогу, не видели в атаке русских опасности. Гассан-бей был убежден: русские испугались гнева великого султана и решили сдаться. Поэтому турецкие моряки просто смотрели на свою приближающуюся гибель и предвкушали, как они закуют русских перебежчиков в кандалы и привезут султану в дар.

Брандерам Дугдаля, Маккензи и Гагарина не повезло: на первый напали турецкие галеры, а береговая артиллерия уничтожила опасный корабль, не позволив ему добраться до цели; Дугдаль, хотя и тяжело раненный (взрывом его сбросило в воду и переломало ему ноги), и команда спаслись. Корабль Маккензи сел на мель; капитан приказал артиллеристу поджечь его. Зарево ослепило береговую артиллерию турок, а отважный Маккензи приказал направить шлюпку не к своим кораблям, а к турецким, и захватил в плен две галеры. Брандер мичмана Гагарина тоже был уничтожен прежде, чем смог нанести туркам значительный урон, тем более что он шел последним, и, когда добрался до намеченной цели, она уже пылала. Но их неудачи полностью искупились воинской фортуной лейтенанта Ильина, который, как и было задумано, подвел брандер вплотную к борту 84-пушечного линкора, закрепил его, поджег и, отведя шлюпку подальше «без всякой торопливости с присутствием духа», отдал команду сушить весла, чтобы издали понаблюдать за делом рук своих. Турецкий флот, уже не имевший возможности сопротивляться, стоял, объятый пламенем в глубине Чесменской бухты. Пожар длился всю ночь; последние корабли взорвались лишь утром, часов около 9, когда огонь, наконец, добрался до пороховой камеры.

Турки в Архипелаге были разгромлены, а русские, отныне господствовавшие в Эгейском море, получили возможность блокировать Дарданеллы, угрожая голодом Стамбулу, столице Высокой Порты. Турецкий гарнизон, державший крепость Чесму, бежал в Смирну, неся весть о разгроме; за ним последовало и гражданское население, ожидавшее от русских расправы. Когда утром главнокомандующий с братом Федором и Грейгом на парусном катере вышли к месту сражения, то увидели страшную картину: водная гладь бухты была покрыта обгоревшими останками кораблей и мертвыми обожженными телами. Князь Ю.В. Долгоруков в своих воспоминаниях описывает вид бухты после Чесменского побоища: «Почти не можно себе вообразить сего ужасного зрелища, кое мы видели в Чесменском порте. Начать, что вода, смешанная с кровью и с золою, получила прескверный вид; люди обгорелые, разным видом лежащие между обгорелых обломков, коими так порт наполнился, что едва на шлюпке мы могли проезжать»^{102}.

По приказу А.Г. Орлова всех раненых турок, коих было множество, вытащили из воды и оказали им помощь, перевязав раны. Как только они шли на поправку, именем Ее Императорского Величества Екатерины II Алексей Орлов даровал им свободу и отпускал восвояси. В захваченной Чесме, портовом и промышленном городе, русский победоносный флот взял богатые трофеи. Военные же трофеи позволили восполнить потерю линкора «Евстафия»: вместо него, по приказанию графа А.Г. Орлова, в число русских кораблей был зачислен 60-пушечный линейный корабль «Родос», принадлежавший туркам и единственный избежавший участи других турецких судов. Алексей Григорьевич отрапортовал о блестящей победе императрице, в Петербург (правда, добрые вести были получены в России с большим опозданием, только к 13 сентября), и отписал о происшедшем своему брату Григорию с юмором: «Государь братец, здравствуй! Скажу тебе немного о нашем плавании: …со флотом за неприятелем пошли, до его дошли, к нему подошли, схватились, сразились, разбили, победили, поломали, потопили, сожгли и в пепел обратили. Я, ваш слуга покорный, здоров и брат тако-же, чего и вам оба желаем…»^{103}

Известие о поражении турецкого флота в Чесменской бухте и на Дунае (блестящие победы над турецкими янычарами одержал граф П.А. Румянцев) достигло ушей султана Мустафы в тот момент, когда он готовился к большому балу в честь побед турецких войск в войне с «нечестивыми гяурами». Империя, которая еще столь недавно почиталась одной из могущественнейших в мире, отныне находилась в самом бедственном положении. «Падишах в живейшей тревоге, министры удручены, народ в отчаянии, столица в страхе перед голодом и нашествием»^{104}, — так описывает атмосферу в Стамбуле барон де Тотт в своих мемуарах.

Тем временем в русском флоте Орлова случились некоторые перестановки. Контр-адмирал Джон Эльфинстон, не спросив главнокомандующего, увел свой линейный корабль «Святослав» из Дарданелл и неподалеку от острова Лемнос сел на мель. А. Орлову, который был весьма разгневан поступком подчиненного, пришлось снимать несколько судов с блокады пролива, чтобы освободить застрявший корабль. Тем хуже, что «Святослав» так и не удалось выручить: он разбился в волнах. Из-за странного поступка Эльфинстона неудачей окончилась осада лемносской крепости Пелари: в брешь, образовавшуюся в блокаде, турецкие транспортные суда сумели проскользнуть к острову и высадить десант на подмогу осажденной крепости. Англичанин, эскадру которого передали, по ходатайству Орлова, в руки Григория Андреевича Спиридова, был отправлен в Кронштадт, где его судили и уволили из русского флота; Эльфинстон уехал из России навсегда. На смену ему прибыл еще один иностранец, датчанин Арф, с которым по прибытии произошли еще большие недоразумения. Если Эльфинстон полагал, что никому, кроме графа Алексея Орлова, не подчиняется, то надменный Арф был уверен: ему какой-то Орлов не указ (видимо, не очень-то датчанин разбирался в порядках, царящих при дворе Екатерины Великой)!

Ответ Орлова-«Меченого» на многие дерзости Арфа не заставил себя ждать: по приказу главнокомандующего датчанину не выдавали денег, было заведено служебное расследование о значительном опоздании датской эскадры (под руководством Арфа были не только русские офицеры и матросы, но и множество датчан) к месту соединения с флотом Орлова. Всех этих мытарств Арф не выдержал; по его собственной просьбе он был отпущен Орловым в Петербург, который к тому же просил настоятельно императрицу, буде не случится особой необходимости, к нему в помощь иноземных флотоводцев более не присылать, ибо «…в понесении трудов, беспокойств и военных трудностей…» (А. Орлов) русские моряки во много крат превосходят иностранцев.

Российский флот под командованием графа А. Орлова контролировал Архипелаг вплоть до 1774 г., когда в селе Кючук-Кайнарджа был заключен русско-турецкий мирный договор. Все эти годы русские корабли одерживали победы над отдельными эскадрами турок, пытавшихся прорвать блокаду, о чем Орлов не замедлял уведомить Екатерину; оказывали помощь сирийским и египетским повстанцам, боровшимся с Портой. Россия, установившая в южных морях свои правила игры, взяла под крыло нищих крестьян, жителей островов Архипелага, выдавая хлеб, защищая от нападений пиратов. Отношения между местными жителями и русскими солдатами и моряками были самые дружелюбные, и еще столетие спустя греки и турки, жившие в Архипелаге, добром поминали времена русской оккупации. Остатки некогда мощного турецкого флота числом до 9 линкоров старой и новой постройки (малых судов русские уже не считали) были заперты у Стамбула и опасались выходить в открытое море.

Битва в Чесменской бухте была неоднократно воспета российскими поэтами, едва лишь только радостная весть достигла Петербурга. В.И. Майков так описал гибель турецкого флота:

 

Летят на воздух все снаряды

И купно вражески суда:

Исчезла гордость их и сила,

Одних пучина поглотила,

Других постигнула беда^{105}.

 

М.М. Херасков подчеркивал в оде «На торжественную победу при городе Чесме» роль братьев Орловых в подвиге российского флота, говоря об «Орловых, гонящих целый флот врагов…».

Победу русского флота широко и пышно праздновали в России: в театрах ставились спектакли, во многих городах в течение нескольких дней шло всенародное гуляние. Екатерина специальным указом повелела ежегодно отмечать торжествами день битвы при Чесме; в честь победы была учреждена специальная памятная медаль, на которой под горящими турецкими кораблями стояло короткое, но веское «Был»; на другой же стороне вычеканен был Алексей Орлов в обличий Марса, римского бога войны. Новые корабли, сходившие в России со стапелей, получали много говорящие русскому сердцу названия — «Граф Орлов», «Чесма», «Победа» и др.

Все главные герои сражения были отмечены императрицей: Г.А. Спиридов удостоился великой чести и был награжден орденом Святого апостола Андрея Первозванного, введенного в России еще Петром I. Георгиевские ордена разных степеней получили контр-адмирал Грейг, капитаны Круз, Лупандин, Клокачев и др., командовавшие особо отличившимися кораблями, а также командиры всех четырех брандеров. Все они получили крупные денежные премии. О наградах матросам история умалчивает…

Если же говорить о графе Орлове, то он был прославлен в веках прозванием «Чесменский» и пожалован орденом Святого Георгия 1-й степени, о чем Екатерина ему собственноручно писала: «Кавалерский наш военный орден святого великомученика и победоносца Георгия установлен для того, чтобы отличены были те, кои мужеством, храбростью, искусством и смелостью приуготовляют или получают победу; вам он ныне по справедливости надлежит…»^{106}. В герб Орлова внесен был по дозволению императрицы кайзер-флаг, прославленный под Чесмой. Еще ему были подарены императрицей шпага, эфес которой и ножны были усыпаны драгоценными камнями, сервиз столового серебра и 60 тысяч рублей денег, чтобы тот поправил домашнее хозяйство, запущенное в его отсутствие. Особым же даром для графа Орлова-Чесменского стал драгоценный перстень с портретом императрицы, взамен того, что пропал у главнокомандующего с руки во время Чесменской битвы; Екатерина, узнав об этом, тотчас же заказала ему другой такой же и послала герою в октябре 1770 г. вместе с тростью, в рукоять которой был вделан компас.

Князь Ю.В. Долгоруков, запискам которого не вполне можно доверять, пытается доказать, что не Алексей Орлов, не адмиралы Спиридов и Грейг, не говоря уж о низших чинах, не были истинными виновниками Чесменской победы; вся слава должна принадлежать ему лично, ибо именно с ним советовался С. Грейг накануне ср<