Псарня Consort : полоса неудач

Опыты на животных привели к тому, что около 100 лекарственных препаратов считались полезными при инсульте; ни один из них не доказал свою эффективность на людях. Не нужно быть одетым в вязаную маску активистом за права животных, чтобы усомниться в ценности экспериментов на животных.

The First Post, 25 января 2007

Воодушевленное невероятной кампанией Барри, гибелью Hylyne Rabbits, злоключениями Boots, опустошением дельфинариев, восстанием против экспорта животных и массированным ростом числа акций по всей Европе, движение процветало, разрасталось и жаждало новых достижений.

В поле рядом с трассой А49, между Россом‑он‑Уаем и Херефордом располагались конуры центра разведения биглей Consort Biosciences, откуда был слышен вой тысячи или больше собак, желавших выбраться на волю. Consort периодически подвергалась протестам на протяжении многих лет, псарню то и дело атаковали, собак и кошек выносили из комплекса. В 1991 году Чарльз Гентри из Consort прокомментировал закрытие многочисленых компаний, разводивших животных: «Настали поистине тяжелые времена для поставщиков животных в этой индустрии, и нам остается лишь надеяться, что условия рынка, создавшие такую ситуацию, изменятся к лучшему».

Постепенное распространение информации об ужасах эксплуатации животных в столь многих областях не давало уличенным и ошеломленным угнетатетелям возможности найти быстрое решение проблемы. С одной стороны, нет ничего дурного в том, чтобы поставить конкретных эксплуататоров в перманентно оборонительную позицию и заставить нести все возрастающие расходы на меры безопасности, но такой подход не сокращает большую часть страданий животных.

Существует точка зрения, согласно которой тратить слишком много энергии на одну мишень, такую как псарня Consort, значит оставить в покое на какое‑то время других угнетателей, позволив им спокойно убивать, да еще и – учитывая условия рыночной конкуренции – получать выгоду от несчастий тех предприятий, которые подвергаются атакам. Это потенциальная проблема в долгосрочной перспективе для движения, сконцентрировавшегося на закрытии бизнесов, потому что компании могут заниматься своими жестокими делишками где угодно. Куда логичнее представляется заниматься просвещением общества, которое инициирует независимые открытые разбирательства провалов вивисекции. Вне зависимости от того, насколько масштабно проводятся сфокусированные кампании, сегодня в мире вивисекции мало предприятий, которые отважились бы заявить, что они не боятся настоящего и будущего, чувствуя свою недолговечность. В том числе поэтому многие люди вовсю говорят о более широкой проблематике.

Влиятельная индустрия опытов на животных, конечно, намного больше нескольких собачьих конур, но в тот момент на территории скопилось множество биглей, желавших ее покинуть, а рядом собралось небольшое количество людей, мечтавших им в этом помочь. В ходе первого ночного бдения у здания Consort девять охранников встретили три десятка демонстрантов. Они никогда не держали такой большой штат секьюрити. Это был хороший знак! Они подзуживали протестующих через ограду, говоря им о собаках и о том, что их ждет, и вовсю хвастались тем, что благодаря активистам получили дополнительные часы работы. Это позорное поведение им не помогло.

Consort представлял собой независимое предприятие, у которого не было «старшего брата», способного помочь в час нужды. Охранникам, тем временем, нужно было платить. И чтобы удерживать авантюрно настроенных активистов от прорыва на территорию, их требовалось куда больше, в противном случае история с прорывом ходе пикета и кражей нескольких собак могла повторяться из раза в раз. Существующий штат охраны не мог гарантировать сохранность. Было очевидно, что это станет для Consort настоящей проблемой.

В течение всей зимы и весны 1996 года компания сделалась главной мишенью антививисекционного сообщества. Концовкой этой игры могло стать только закрытие псарни. Добиться этого можно было либо заставив всех сотрудников уйти, либо сделав управление предприяитем слишком дорогим, чтобы оно не могло приносить прибыль. Время было выбрано идеально. Барри начал восстанавливать силы после голодовки, все ждали первых признаков того, что лейбористское правительство примется выполнять свои обещания, сделанные в декабре – а именно что оно «готово сократить и в конечном счете запретить эксперименты на животных». Таким было одно из многочисленных обязательств, взятых на себя лейбористами, но время шло, обещания пылились, нетронутые, и все начали понимать, что мы поверили в сплошные выдумки. Снова! Сколькие люди должны поверить в чепуху и однажды понять, что их обманули, чтобы лгуны перестали побеждать? Я уж думал, что и голосовать за них некому. Можем ли мы после этого поверить Партии зеленых, утверждающей, что она будет отличаться от существующей системы, если выиграет выборы? Неужели все политики теряют моральные ценности, оказавшись в положении правителей, и утрачивают право диктовать новые правила? Ну, конечно! Один активист был настолько разъярен, что использовал гламурные листовки лейбористов «Новая жизнь для животных», чтобы развести с их помощью огонь в депо, где стояли грузовики, перевозившие мясо. «Они даже для этого не годятся», – пожаловался он потом.

Тем временем Consort пережила еще 21 ночной пикет. Дневное дежурство у входа длилось месяцами. Ситуация с мерами безопасности была в центре внимания всех заинтересованных. Активисты не гнушались и визитами на дом – дополнительной работы, если угодно. Тот факт, что два сотрудника уволились сразу после того, как в их домах были выбиты окна, никак не повлиял на их коллег, которых ждала куда менее приятная участь. Против деятельности Consort проводились митинги и региональные демонстрации, привлекавшие людей со всей страны. Это стало очень личным делом. Когда люди видят животных в тех условиях, в которых их содержат, можно быть уверенным, что все будет именно так.

Местная полиция очень помогала кампании, мешая людям изъявлять их волю. Подобная низость обычно стимулирует общественный интерес. Акции не были масштабными и триумфальными, как не были и агрессивными, но были люди, которые не покидали это место – среди них встречались новые лица, но по большей части попадались уже знакомые – и они явно не собирались никуда уходить. Кульминацией стал Всемирный день защиты лабораторных животных в 1997 году, когда пять сотен человек кричали на всю страну о творящемся в Consort, стоя у травяного ограждения перед входом в псарню. (В связи с этим 24 апреля начало восприниматься не как один важный день, а как начало Всемирной недели защиты лабораторных животных; апрель же стал месяцем борьбы за их свободу. 24 апреля 1991 года организованный NAVS марш в Лондоне собрал 20.000 человек).

Недостатка в полицейских у входа и по периметру не ощущалось. Еще больше их было на территории. На прилегающих улицах стояли фургоны, полные резерва. Все эти стражи правопорядка ожидали крупных беспорядков и неприятностей, но скорее старались спровоцировать их, нежели предотвратить. Непредназначенный для того, чтобы остановить такое число потенциальных освободителей, бетонный забор был увенчан колючей проволокой и предварен временной стальной оградой. При наличии пары десятков полицейских на территории, казалось, бигли надежно спрятаны от окружающего мира. Так ведь? Ведь это ограждение никак не преодолеть? Колючая проволока заставит их держаться подальше; сделана на совесть.

Собравшаяся толпа представляла собой необычную смесь радикальных «старушек», подростков и родителей с детьми. Здесь были люди умеренных взглядов, которые строго избегали спорных подходов. Здесь были те, кто хотел помочь любыми средствами. Здесь были одетые в темное люди в масках, ищущие точку доступа на территорию. В течение нескольких минут после окончания официальной части национальной демонстрации, активисты переиграли полицию, а выстроенные компанией препятствия удостоились лишь пренебрежения. По крайней мере, ее первый кордон удалось преодолеть. Увидев, что ограждение себя не оправдало, полиция приступила к мобилизации сил, но недостаточно быстро, чтобы воспрепятствовать горстке активистов, которые уже взбирались по бетонной стене псарни. Эта преграда с бритвенно острой колючей проволокой была куда более значительной, чем временный забор. Преодолевая ее, несколько человек получили ранения. Большинство прорвавшихся людей так и остались между этими двумя заграждениями. Им пришлось познать на себе тяжесть полицейского негодования и дубинок, с помощью которых офицеры привыкли теснить активистов.

Полицейским удалось временно вернуть себе контроль над территорией, но вскоре они опять его потеряли, когда два человека в масках показались на крыше одного из зданий, вокруг которого все кишело полисменами. Активисты держали бигля, которого они вынесли из конуры. Это было очень символично и подняло толпу на бой. Это было освобождение животных в действии! Теперь этим двоим смельчакам предстояло покинуть территорию вместе с собакой, что означало пробираться через плотные ряды полиции особого назначения, которую они сумели перехитрить по пути внутрь. В последовавшей борьбе им пришлось держать бигля на вытянутой руке, прокладывая себе и ему путь к свободе. Путь пролегал через многочисленные очаги напряженности в тех местах, где толпа прорвала заграждение и начались массовые драки.

Изначально задачей прорыва было вызвать хаос, повысить градус мероприятия и почувствовать торжество над превосходящими силами «закона и порядка», но внезапно все акценты сместились к тому, чтобы спасти жизнь единственной собаке. Момент выдался удачный – присутствовали люди с телекамерами. Даже те, кто придерживался умеренных взглядов, не смогли устоять перед видом бигля и отчаянными попытками людей сделать все, чтобы помочь ему выбраться. Бигль был одним животным из великого множества, но в этом‑то и заключалась вся суть.

Что ставило в тупик, – как это случалось и в других местах, – так это небрежность полиции, которая довела ситуацию до того, что в руках у протестующиющих оказался бигль ценой £200, которого они беспрепятственно продемонстрировали всем собравшимся. Это был рецепт катастрофы, обостренной офицерами, которые вызвали еще пятьдесят полицейских особого назначения. Новоприбывшие принялись избивать всех подряд.

Подруга, присутствовавшая при этом, впоследствии рассказывала: «Один из них брызнул мне в лицо CS‑газом, а другой ударил дубинкой, когда я стояла на коленях и ничего не видела. Ребята подбежали, чтобы помешать полицейских и очень на них разозлились. Билли двинул одному из них дубинкой в козырек шлема, чем отправил его в полет».

Примечание: Билли никогда в жизни никого не бил. Он был здоровый малый и явно мог обидеть кого угодно, но все всегда знали, что он – тихий гигант. Но он увидел, что стражи правопорядка не просто защищают преприятие, которое разводит биглей, а нападают на беззащитную женщину, желающую всего‑навсего помочь животным. Билли действительно сожалел о том, что сделал, но понимал, что выбора у него не было. И хотя его не арестовали, он поклялся, что никогда больше не сделает ничего подобного, притом, что все согласились: он поступил правильно. Его спроцировали. Одно дело выполнять свою работу и совсем другое – избивать невинных людей за попытку спасти маленькое животное.

Рукопашная продолжалась уже час, когда один из тех, кто выкрал собаку, побежал к другому зданию, где офицеры были не так обильно представлены и менее агрессивны. Здесь он и исхитрился передать животное через забор человеку в компании сорока других протестующих, защищавших его от разгневанной полиции особого назначения. Как до полицейских донесся слух о том, что собака спасена, они стали еще более взрывоопасными. И, действительно, невероятно, что собаку удалось вынести через крепкий кордон. Те двое, кто выкрали первое животное, отправились за следующим, но и первое пока не было в безопасности. Для того чтобы помочь собаке выбраться, понадобились храбрейшие и самые сообразительные люди. Вокруг были сотни вызванных по тревоге полицейских. То, что делали протестующие, не было искусным и эффективным, но таково освобождение животных, и для тех, кто носит черное, это основная работа.

Люди рванули через полицейские ряды, разбиваясь на более мелкие группы, и бежали в разных направлениях, неся под мышкой куртки, как будто в них был завернут бигль. Против активистов были брошены все силы, полицейские собаки и даже вертолет. При поддержке с воздуха блюстителям удалось изолировать человека с собакой в трех с лишним километрах от конур. Он ни в какую не собирался отдавать бигля и вскоре его обступил десяток протестующих. Они плотно сжали кольцо, и только жесткое насилие со стороны полиции, желавшей вернуть украденную «собственность», помогло разогнать толпу. Всех, кто боролся за животное, арестовали. Собака оказалась взволнованной беременной самкой. Ей предстояло вернуться на псарню и однажды умереть от рук вивисекторов.

Американка, приехавшая в Британию, чтобы выяснить, как здесь идут дела с опытами на животных и законом, была заключена в наручники и проследовала в полицейский участок на заднем сиденье полицейской машины, с собакой, сидящей у нее на коленях. Не имея возможности даже погладить ее, женщина плакала из‑за маленького бигля, изо всех сил стараясь не показать животному, насколько она расстроена. Наши полисмены произвели на нее отталкивающее впечатление.

Между тем, на псарне в воздухе висела стойкая вонь CS‑газа. Битва продолжалась еще час или около того. Некоторые хозяйственные постройки уже горели. Как только протестующим удалось прорваться через главные ворота, судьбу построек разделили и машины сотрудников. Постоянно переодеваясь, чтобы скрыть свою личность, люди использовали гофрированные кровельные плиты, пытаясь преодолеть колючую проволоку. Больше собак вызволить не удалось. Полицейские дубинки вскоре сделали свое дело. Нескольким протестующим требовалась госпитализация – спасибо газу и метким ударам полисменов. Периодическое использование дубинок стало причиной жалоб на протяжении всей кампании.

За день были арестованы два десятка человек. Их обвиняли в воровстве, краже со взломом, причинении криминального ущерба и нападении. Представителя Consort, который поехал в полицейский участок, чтобы забрать собаку (которая была в восторге от всего того внимания, которое ей уделялось), во избежание неприятностей пришлось сопровождать офицерам. Вернуть собаку было наивысшим проявлением тупости со стороны руководства компании, ослепленного жаждой выгоды от продажи каждого животного. Начальники не могли разглядеть проблемы и ущерб, на которые они обрекали компанию. В тот же вечер активисты навестили трех сотрудников и менеджера, нанеся урон собственности каждого из них.

Пикеты продолжались еще несколько недель, но были менее значительными, чем эта драматическая демонстрация. Несколько человек стояли у входа в любую погоду. Их оскорбляли, на них плевали, периодически их травили газом. Но для активистов это стало чем‑то большим, нежели ежедневной утомительной работой, стоившей предприятию кое‑какого беспокойства и нескольких выбитых окон. Для всего движения это был урок о том, как оказывать настоящее давление.

Минули десять месяцев, в течение которых компания придерживалась позиции «Вам никогда нас не закрыть», и в начале июля поползли слухи о том, что владельцы Consort решили, что с них хватит, и подумывают о закрытии. Через неделю информация поддтвердилась факсом, полученным центральным телевидением. Многие люди ждали именно этого. Это была победа народной воли. Да, индустрия вивисекции почти не почувствовала нанесенного ей удара, но он сделал движение намного сильнее, сохранившись в истории как важная победа.

Остался лишь вопрос о дальнейшей судьбе нескольких сотен биглей. При назначенной цене разобрать по домам удалось только 200. Информация относительно участи остальных не поступала. В течение нескольких дней наблюдение на местности выявило большое количество фургонов, покидающих предприятие‑банкрот. То, что они не увозили животных в безопаснные приюты, было очевидно. Прошел слух, что Consort переезжает в Шотландию, где английские проблемы не потревожат его, но ужасная правда вскоре опровергла эту информацию.

HLS имел богатую традицию уничтожения собак. Записи за 30 последних лет подтверждают это, и вот лишь один пример: ветеринарный хирург, ассистировавший другим ученым, отравил трех чистокровных биглей гербицидом. Животных насильно кормили хлоратом натрия через трубку в течение пяти дней. Ученые зафиксировали «существенную утрату аппетита и потерю веса, а также вялость, рвоту и кровь в моче и испражнениях на третий день. Смерть наступила на четвертый день». Ветеринарная запись от апреля 1972 года.

Ко времени, когда Сара Кайт приподняла завесу тайны своим расследованием под прикрытием в 1989 году, не изменилось ровным счетом ничего: в Хантингдоне продолжали пытать и убивать животных. Резонанс, который вызвала Кайт, обнародовав факты, был очень остро воспринят в компании. Как реакция, последовали кадровые перестановки в руководстве, призванные создать свежий образ «идеального центра», где захотело бы жить и помогать науке любое животное. Вообще, это были не столько кадровые перестановки, сколько обмен кабинетами. Более поздние записи и пленки, сделанные в HLS и обнародованные лазутчиками, шокировали нацию и вынудили полицию начать уголовное расследование по ряду обвинений. Поэтому новость о том, что Consort сбыл биглей в исследовательский центр, ежедневно умертвляющий 500 животных, привел все движение и не только его в глубочайшее смятение. Для собак не могло быть худшей участи.

Псарня Consort подверглась нападению во Всемирный днь защиты лабораторных животных в 1997 году, в день, когда «Четвертый канал» показал фильм «Эта собачья жизнь»¹⁹⁰, снятый скрытой камерой в HLS. Фильм иллюстрировал жизнь животных в филиале центра в Кембриджшире. Жизнь эта представляла собой рутину, полную насилия и массовых убийств. Ничего удивительного, если учесть, что прибыль компании напрямую зависит от жестокости и смерти. Дело только в деньгах. Всегда только в них.

Нации было полезно увидеть, как четырехмесячных биглей бьют по морде за любые попытки сопротивления, когда им пытаются внутривенно ввести гербицид. Их трясли так грубо, что они мочились от ужаса. Фильм показывали в прайм‑тайм, и он расстроил не только «экстремистов», которые прекрасно знали о происходящем, он произвел неизгладимое впечатление на многих других людей, которых вскоре после этого тоже стали считать экстремистами. Один из наиболее популярных комментариев, какие я слышал от людей повсюду на улице, звучал так: «За это нужно судить». Возможный всплеск эмоций у тех, кто не лишен сострадания при встрече с жестокой реальностью, каковой всегда является вивисекция, это как раз та причина, по которой опыты на животных проводятся за плотно закрытыми дверями в обстановке повышенной секретности. И это только из‑за собаки, которую бьют по морде, а, поверьте мне, в лабораториях творятся вещи, куда более страшные, чем подобное обращение.

Шум, который поднялся после показа фильма, достиг такой громкости, что Министерству внутренних дел ничего не оставалось, кроме как попросить полицию расследовать дело HLS на предмет возможных нарушений, согласно Закону о защите животных от 1911 года. Это было принципиально новое, прецедентное решение, потому что, как это ни невероятно, раньше ничего подобного не случалось. В итоге двух сотрудников центра обвинили в жестокости к животным. Им светили тюремные сроки. Общественность с нетерпением ждала их осуждения. Зоотехники Роберт Уотерс и Эндрю Мэш внесли свой вклад в историю, в 1997 году став первыми людьми, признанными виновными согласно закону от 1911 года. Их лицензии были отозваны, а их самих приговорили к 60 часам общественных работ и обязали выплатить по £240 за судебные издержки. Плюс, лицензия была отозвана лицензия третьего сотрудника и еще две «заморожены». Возможно, кто‑то скажет, что этот приговор сродни эвтаназии, распятию или ссылке на дикий север, но я в этом сомневаюсь. Три дня спустя все окна в доме Мэша были выбиты.

Под огромным давлением министр пригрозил HLS отзывом лицензии на проведение экспериментов после изучения всех данных, в случае если не будут выполнены основные условия по переподготовке и так далее. Разработать эти правила и проверять их соблюдения взялось само Министерство внутренних дел. Это было все равно как если установить для Гильдии педофилов правила растления детей. Центру дали девять месяцев на выполнение так называемых «жестких требований». За два месяца до окончания срока Министерство внутренних дел проверило центр и дало добро на продолжение работ.

До покупки своры специально выведенных, проданных по дешевке биглей жизнь HLS не казалась безнадежной, но с тех пор она больше не была тихой, как не была особенно прибыльной и мирной.

Ферма Хилл‑Гроув

Еще один визит инспекторов из МВД. На этот раз я вижу их в коридоре. Зоотехник говорит мне подмести пол, я его подметаю, а инспекторы даже не заходят в мою часть лаборатории. Я вижу их уже второй раз, а они еще даже не взглянули на собаку.

Зоуи Бровтон, в HLS, 1997

Победа над Consort, к сожалению, не давала возможности победить всех остальных угнетателей. Одолеть Consort было плевым делом в сравнении с задачей сокрушить таких гигантов, как HLS, ICI, Proctor & Gamble и Портон‑даун с их сильно превосходящими ресурсами и влиянием. Гибель Consort не пошатнула индустрию – компания была лишь крошечным звеном большой цепи. При этом нужно понимать, что поломка каждого звена ослабляет цепь. Следующая цель была очевидна. Все сразу задались вопросом: а что там с разведением кошек для вивисекторов в Оксфорде? В осаде Consort участвовало большое число людей. По окончании кампании некоторые из них согласились вплотную поработать с фермой Хилл‑Гроув – заняться ею на постоянной основе вплоть до благополучного прекращения ее жизнедеятельности.

Было ясно, что это займет время, потому что люди с трудом расстаются с материальными ценностями и не любят менять свою жизнь, но у многих активистов имелось преимущество: у них не было работы, которая отнимала бы весь день, на них не висели кредиты по ипотеке, да и семейные обязательства их не ограничивали. Требовалось только отточить тактику. Активистам предстояло вложить в дело столько веры в себя, упорства, преданности и энергии, сколько требует запуск успешного бизнеса. Им нужна была убежденность в том стопроцентной правильности того, что они делали. Вопрос о том, чтобы прийти на демонстрацию не сегодня, а завтра, уже не стоял: приходить нужно было всегда. Пришло время действовать. Пришло время листовок, плакатов, наклеек, футболок, бюллетеней... пришло время покончить с фермой Хилл‑Гроув.

Предприятие Брауна поставляло кошек вивисекторам начиная с 1970‑х и давало рекламу везде, где могла оказаться целевая аудитория. То, что подобный бизнес процветал в Британии, при его отношении к животным, тем более к кошкам, это нечто вроде ужасного чуда. Чуда, которого нужно стыдиться.

Последний раз ферма Хилл‑Гроув пережила неприятный инцидент в сентябре 1981 года, когда Брауну пришлось использовать трактор, чтобы зажать несколько заявившихся к нему средь бела дня активистов в одном из сараев. Все 11 человек были арестованы, отданы под суд и вынуждены оправдывать свои действия тем, что они поступали правильно, а Браун – нет. Десятерых суд признал виновными и приговорил к выплате штрафов и продолжительным условным срокам, призванными предотвратить подобное поведение в дальнейшем. Покидая зал суда, один активист сказал: «Вместо того, чтобы думать, как бы остановить нас, пусть лучше подумают, как остановить остальных». В 1993 году JD отправила на ферму бомбу в посылке, что ненадолго притормозило деятельность предприятия. И вот пришел 1997 год, год, когда движение мобилизовалось.

Бизнес Браунов не ограничивался разведением кошек. Они выращивали сельскохозяйственные культуры на 340 акрах земли, сдавали территорию под лагеря отдыха и держали полупансион. Все это на территории одной фермы. Они рекламировались в журнале Caravan Club и справочниках по полупансионам. Человек, ничего не знающий про Хилл‑Гроув, мог подумать, что служебные постройки на территории скрывают в себе складские помещения и тому подобное. Едва ли кто‑то стал бы подозревать, что в этих зданиях содержатся сотни кошек, продаваемых на опыты.

Кристофер Браун имел самое обычное прошлое. Говор выдавал в нем деревенщину‑ливерпульца, и в этом не было ничего зазорного – так же говорит моя мама. Жена Брауна Кейтлин была бывшей ветеринарной медсестрой из семьи ветеринаров. Это предполагало, что она должна была уважать право животных на жизнь, а не финансовую выгоду, которую можно было с них получить. Однако, как мы можем убедиться в каждом случае поточной жестокости к животным, почти в любой зарплатной ведомости всегда значится ветеринар, который придает жестокости солидности. Суровая реальность заключается в том, что некоторые ветеринары жестоки, бессердечны и делают свою работу только из‑за денег. В 1970 году отец Кейтлин прознал о том, что среди вивисекторов вырос спрос на кошек, и решил открыть на ферме центр разведения, чтобы заработать легких денег. Кристофер женился на этом бизнесе. Предприятие виделось ему отличной идеей. Другие фермеры увидели перспективы в расцветающем бизнесе и с готовностью инвестировали в него. Индустрия вивисекции нашла способ превратить животных в единицы прибыли, проверяя на них лекарства от всех существующих заболеваний, чтобы объявлять результаты, писать отчеты и выстраивать статистику. Тем самым живодеры пытались доказать, что благодаря участию животных в опытах возможно все. Это был бизнес. Никакой науки и ничего личного. Большинство крупных поставщиков животных стали результатом этой революции в области пыточных технологий и мошенничества; кто‑то взялся за разведение животных, кто‑то – за воровство домашних питомцев, а кто‑то стал импортером в этой паутине секретных, сомнительных сделок, стоивших бесчисленных жизней.

Так же, как и в любом другом кровавом бизнесе, людей, ответственных за разведение большинства животных на эксперименты, можно пересчитать по пальцам, и все они проявили себя беспощадными и преданными подлому делу. Так или иначе, тридцать лет спустя у Брауна уже была целая колония кошек, которые приносили ему по £100.000 в год. Неплохо, учитывая какая роскошная жизнь уготована каждому из этих животных, рано или поздно переезжающим в апартаменты класса люкс в Оксфордском университете и других лабораториях, где за их благоденствием будут бдительно приглядывать честные и трудолюбивые инспекторы Министерства внутренних дел. Это слова вивисекторов, конечно. Браун никогда не мог точно сказать, какую пользу приносят обществу его кошки, но настаивал на том, что они не страдают, а даже если страдают, это строго контролируется свыше. Видимо, он считал, что это вызовет у всех небезразличных людей вздох облегчения. Конкурентов у Брауна практически не было; он застолбил нишу на рынке и, как он считал, оказывал кошкам услугу. «Я люблю животных. Если бы не я, рынок бы заполонили ковбои с задворок, которые воруют домашних животных на улицах», – сказал он интервью Big Issue. Он делал публичные заявления одно за другим в первые месяцы кампании, словно получая удовольствие от того, что оказался в центре внимания, и торопясь, пока его минуты славы не минули.

Объявление о том, что следующая кампания, которую проведет движение, будет война против Хилл‑Гроув, никак не повлияли на Брауна. Он выразил абсолютную самонадеянность и равнодушие. Коренастый мужчина с подозрительным взглядом и агрессивной улыбкой, он видел, как протестующие приходили и раньше и всегда их высмеивал. За несколько дней до того, как пришли толпы, у ворот фермы сидела одинокая старушка с плакатом. Десять рабочих Брауна придерживались тех же взглядов, что их босс, и были безумно счастливы спускать пар на протестующих в ходе вскоре ставшего непрерывным пикета. Они смеялись над активистами, смеялись над кошками. «Вы делаете наши будни более интересными», – говорили они.

Когда давление усилилось, Браун установил кнопку сигнала тревоги. На его стороне был не только закон, но и правительство. А, самое главное, он пользовался преданностью местной полиции, которая запустила операцию «Турникет», чтобы защитить его бизнес и даже установила на его дымоходе антенну полицейской радиосвязи. Ферма привлекла внимание любителей кошек, ужасавшихся от изображений всех тех кошмаров, которым подвергаются животные в лабораториях. Они боролись плечом к плечу с постоянными активистами, которым было все равно, какие биологические виды эксплуатируются и по какой причине.

Одна симпатичная, хорошо одетая блондинка чуть за тридцать присутствовала на первой в своей жизни демонстрации, только‑только узнав о кошачьей ферме. Она считала, что даже не RSPCA, а полиция должны приехать и вызволить кошек. «Я шла по переулку с другом и котоноской в руке. Меня остановили полицейские и спросили, куда я направляюсь. Я ответила, что иду спасать кошек. Это же очевидно! Он что думал, что я хожу с котоноской на променад? Один из них сказал: “Не делай глупостей, душечка, иначе тебя арестуют”. Я решила, что это шутка, но он говорил серьезно! Я пришла к ферме и увидела, как они окружили ее. Меня это выбило из колеи. Я просто стояла и плакала навзрыд». Очень скоро она начала симпатизировать ФОЖ и сама стала его активистой. Она принялась поливать машины эксплуататоров краской, звонить им и молчать в трубку, воровать у них животных. Она призналась, что поначалу не винила полицию, но, когда она увидела, как они защищают угнетателей животных, ее жизнь изменилась.

Против фермы протестовали самые разные люди, и высокомерному фермеру все‑таки пришлось считаться с ними. То, что некоторые активисты могли полностью посвятить себя кампании, явилось ключом к ее успеху. Еще одним важным моментом было удобное расположение фермы, позволявшее многим легко до нее добираться. Кампания пользовалась огромной поддержкой общественности. Бесстыдное пособничество полицейских Брауну не только не защитило ферму и не запугало протестующих, но и усугубило репутацию эксплуататора и его друзей, тем самым протянув активистам руку помощи.

В сущности, проблемы Брауна начались за несколько месяцев до официального старта кампании с неожиданного рейда, который активисты провели в поддержку голодовки Барри Хорна. Некоторых освобожденных кошек полисмены вернули хозяину, арестовав девятерых активистов неподалеку и выследив еще нескольких позднее. Это событие не только не расстроило Брауна, а, напротив, вызвало в нем ликование. Он вспомнил, что когда нечто подобное произошло в прошлый раз, любое дальнейшее сопротивление его деятельности пропадало. Но в данном случае судебный процесс по делу Кивана Хикки и двух других активистов, обвиненных в ограблении коммерческого предприятия и хранении краденого, не фокусировался исключительно на преступлении и затронул тему самой фермы Хилл‑Гроув и личность Кристофера Брауна.

В ходе девятидневного разбирательства была обнародована бесценная информация, способная помочь в закрытии бизнеса Браунов. Защита вызывала его и его рабочих для дачи показаний о буднях на ферме. Браун затруднялся объяснить, почему матери убивали целых 10% своих детенышей, рожденных в стрессовых условиях клеточной жизни. Не понравилось ему комментировать и то, что некоторых котят отлучают от материнской груди и продают на опыты в возрасте шести недель. Кроме того, в суде зачитали список повреждений, получаемых котятами. Перечисление увечий занимало несколько страниц. Браун с неохотой обсуждал все это, равно как и привычку клеймить своих кошек раскаленными щипцами без анестезии.

Браун и полиция получили смачный плевок в лицо, когда с троих подсудимых были сняты обвинения в краже со взломом и только 19‑летнего Кивана Хикки признали виновным в хранении краденого – милой кошки Маргарет, которую использовали для разведения. Но судья Тикл спровоцировал волнения в зале суда, когда подыграл прессе и Брауну, подтвердив заявления последнего о том, что активисты причинили кошкам страдания тем, что их освободили. За это он отправил Хикки в тюрьму на год, посоветовав ему впредь более аккуратно выбирать мишени для нападения. Как выяснилось позже, Хилл‑Гроув был наилучшим выбором. Прибыв в Тюрьму Ее Величества в Оксфорде, Хикки устроил склоку с персоналом относительно питания. Ему было сказано, что веганскую еду здесь не готовят, и он напомнил, что Барри Хорн тоже был веганом. Надзиратели легко парировали: «Да, но он ни фига не ел».

Браун сам себя приговорил, сообщив суду, что кошка Маргарет была убита на ферме две недели назад, потому что, по словам этого самопровозглашенного любителя животных, «ее возможности для размножения подошли к концу». Таким образом, фермер признался, что благодарил тех, кого он якобы любил, тем, что убивал их, когда их физические возможности иссякали, либо отправлял на опыты, что одно и то же. Аналогичная участь постигла Пебблз. За свои 8 лет она принесла Брауну 12 пометов котят; она тоже испытала недолгий вкус свободы в руках ее неудачливых спасителей и тоже была возвращена на ферму только для того, чтобы ее убили.

Активисты внимательно следили за любым шагом Брауна, ловя каждое его слово и делясь им со всеми. Благодаря этому образ фермы Хилл‑Гроув, как уединенного места, где можно провести идиллические каникулы в каменном домике на лоне природы Оксфордшира, начал распадаться на глазах. Дело было не только в тошнотворном бизнесе Брауна, о котором теперь узнали очень многие. Для тех, кому было наплевать на деятельность владельца, существовали не покидающие вахту активисты, и с их присутствием приходилось считаться. Они напоминали о себе ужасным шумом днем и ночью. Мало кто из отдыхающих мог вынести больше суток, наполненных звуками горнов, фейерверков и полицейского вертолета.

Когда эта часть бизнеса начала проседать, стало ясно, что существует множество способов прикрыть бизнес убийцы кошек. После нескольких месяцев давления Браун сказал в интервью для The Oxford Mail: «Все довольно печально. Эти люди очень сильно заблуждаются. Они неразумны. Они несправедливы к тем, кто приезжает сюда в отпуск. Им нет дела ни до кого, и они шумят всю ночь». Он вдруг перестал быть самоуверенным и безмятежным.

Он по‑прежнему проявлял высокомерие и равнодушие, которые распаляли его оппонентов. И чем больше он говорил, тем больше он злил людей. Он не выглядел и не звучал как хороший человек. Его это не слишком волновало. Чувства защищенности Брауну придавал только его влиятельный друг Джек, который жил недалеко в Уитни и с которым они вместе ходили в церковь по воскресеньям. Да, в церковь по воскресеньям. Их обоих регулярно преследовали акции протеста, которые становились все более сокрушительными благодаря полицейским, дававшим запретительные распоряжения и блокировавшим все дороги, чтобы активисты держались подальше от фермы. Джеку даже удалось добиться введения 8‑километровой зоны отчуждения вокруг Уитни, чтобы держать протестующих подальше от фермы его друга – это был всего второй раз в истории материковой части Британии, когда применялись эти особые ограничения. После появления нововведений в Законе о предотвращении террористических актов, угроз, запугивания и незаконных арестов, один констебль радостно объявил толпе, собравшейся на совершенно законную акцию протеста у фермы Брауна: «Ну, все. Ваша демонстрация закончена».

Глупость применения драконовских мер была выявлена час спустя, когда тысяча недовольных протестующих отправилась в центр Оксфорда и за день разбудила все графство! По сравнению со стоянием в поле у черта на рогах это была резонансная акция. Полицейские слишком усердно пытались держать одного человека и его <