Глава 8. Колдометр эпической силы

Whoever knows pain becomes criticized

From the fire that burned up the skin

I throw a light in my face

A hot cry

Fire!

«Fire!», Rammstein

Я всегда считал, что в Зоне давно установлен свой, не нами определенный порядок вещей. Например, спроси любого на Цветном бульваре – чер-р-рт, и когда от меня уже отвяжутся ассоциации со строчками шабаш – ных песен! – и вам каждый ответит... каждый ответит...

Общеизвестно, что за Периметром нередки встречи с таким паршивым противником, которого в одиночку ну никак не одолеть. Это может быть полтергейст, или особо матерый бюрер, или кровосос – не к ночи будь помянут со всеми своими присосками! Или вот еще канонический пример: нападение большой стаи псов можно отразить только по системе «в три ствола».

Два ствола для них, видите ли, не аргумент.

К счастью, все это не относится к зомби. Любого живого трупака в принципе сшибить с ног легко: скосил из автомата – и весь сказ.

Но вот закавыка: даже после поражения огнем семидесяти процентов мерзкой площади его тела зомби, как правило, упорно поднимается. Будто он и не мертвец вовсе, а детская кукла для малолетних дебилов «ванька-встанька». Почему для дебилов, я вам расскажу как-нибудь в другой раз, а пока передо мною стояла проблема, требующая безотлагательного решения.

Мы сюда притопали искать карту Слона – и лишние зрители нам ни к чему. В особенности если они – явные марионетки и где-то за ширмой по соседству может прятаться сам хозяин театра.

Я живо представил, как этот неведомый злыдень, пластический обер-хирург Зоны, приделывает трупам маски живых людей, хихикает и потирает руки.

После чего с негодованием дал очередь в лже-Гордея, точнехонько под обрез его ветхих плеч.

 – Отправляйся, дружище, в ад. Да канца!

Двойнику очкарика автоматной очередью башку как ножом снесло. Под нею оказались серые лоскуты мышц, обрывки сухожилий и толстый позвонок, торчащий между плеч, как сломанный черенок лопаты.

Несколько секунд обезглавленное тело покачивалось на месте. Точно еще размышляя, устоять ли ему под градом моей свинцовой критики или пасть ниц, дабы морально и физически разлагаться.

В итоге победил второй вариант, и сраженный зомби упал ничком, зарывшись отсутствующим по уважительной причине лицом прямо в песок. В то время как само лицо, натянутое на оторванную башку еще минуту назад, медленно сползало с нее, как резиновая камера лопнувшего футбольного мяча.

Остальные два зомби как по команде обернулись и синхронно шагнули ко мне.

У Гордея лицо из белого тотчас стало серым и вдобавок сморщилось, как куриная гузка. «Эге, – смекнул я, – похоже, парня сейчас вырвет, прямо в ходе неофициальной встречи без галстуков».

Поэтому я, не мешкая ни секунды, в упор полоснул второго, рыжего мертвяка, выбив из его спины фонтан коричневых и желтых брызг. Получи, фашист, гранату.

Увы, от третьего зомби я огреб по полной.

Пока я палил в упор в его собрата, тот успел подобраться ко мне сбоку на расстояние вытянутой руки. И вытянул ее.

Я вам честно скажу: расхожее мнение, что люди искусства обладают чересчур впечатлительной и ранимой натурой, – наветы и чушь псевдособачья. Не знаю, как другие диджеи и лабухи, но у меня к рвоте в Зоне давно выработался стойкий иммунитет.

И вовсе не оттого, что мне приходится каждый день отстреливать живым мертвецам бошки пачками. А благодаря жизненному багажу, накопленному на основном месте работы.

Уверяю вас, человек, который несколько лет кряду по пять раз за вечер распевает для компании подвыпивших сталкеров героический хит Газманова «И ноздрями землю вберу!» – мало чего боится на этом свете.

А что можно сказать про проникновенные, прямо – таки пронзительные в своей эпической силе строки из шлягера «Дискотеки Авария»?

Может, это ветерок

Мои губы колышет,

Может, это я кричу,

Но ты меня не слышишь!

Лишь то, что в моем академическом исполнении им аплодировала бы целая армия зомби, снорков и всяких там шатунов, с помощью которых Великая и Ужасная Ноосфера, как известно, давно и успешно плетет мировой заговор против всего человечества и меня, Гоши Птицына, лично.

Вот вам надежный, стопроцентный рецепт, как успокоиться и начать жить среди всяких вампиров и оборотней, которые вокруг нас в повседневной жизни просто кишмя кишат.

Попробуйте петь, как я, песни из золотого фонда нашей российской эстрады каждый день перед едой и еще – непременно за два часа до сна. И вам очень скоро откроются Великое Ничто, еще более Великое Что и Полный Пофигизм Диджея первой степени посвящения.

Во всяком случае, Комбат, после того как я однажды остался ночевать в его доме, заявившись с особо сокрушительной шабашки, переросшей в тотальную пьянку, клятвенно утверждал, будто бы я среди ночи вдруг проснулся, застонал и заскрипел зубами так, что разбудил даже его. А потом как заору с закрытыми глазами:

 – Ко мне, упыри! Ко мне, вурдалаки!

И потом еще полночи пел во сне замогильным голосом – и про ноздри заживо погребенного в земле, и про тленные губы живого умруна, которые колышет самый легкий ветерок, и даже про Черного Ленина.

Про Черного Ленина Комбату понравилось больше всего. Настолько даже, что он поутру, едва меня разбудил, тут же потребовал дать списать слова.

А откуда же мне их знать? Я ведь этой песни, про Черного Ленина, никогда в жизни не слышал.

И нечего было из-за этого обзывать меня козлом!

Разумеется, обо всем этом я не думал, валяясь на бережку и глядя во все глаза на живого мертвеца, нависшего надо мной Черным Лениным.

Зомби был вряд ли сильнее меня физически, но фактор внезапности – эффективное оружие в умелых, пусть и мертвых руках. Паршивец вдобавок еще и наступил мне на щиколотку. Видать, знал, гад, где у интеллигентного человека находятся болевые точки. Может, он в прошлой жизни, до того как стал охотником за хабаром, работал школьным учителем физкультуры?

Признаться, я крепко надеялся на Гордея. По всем законам жанра зомби должен был вот-вот застыть, разлив по своей изможденной роже целый таз недоумения. А затем из его чахлой груди, из самой гущи лохмотьев комбеза бывшего сталкера, должно было показаться, например, острое навершие шеста Гордеева экстраполятора!

Увы, эта презренная промокашка, этот жалкий очкарик готов был лучше десять раз сдохнуть сам и дать двадцать раз погибнуть товарищу от тленной руки живого трупака... Но чтобы портить дорогой инвентарь? Подвергать риску ценный научный прибор? Ну что вы, никогда, даже не мечтайте.

Именно поэтому Гордей сначала аккуратно положил на землю свой треклятый колдометр. Еще и аккуратно поправил его, садист... И лишь после этого резко, с разворота, въехал зомби в спину каблуком походного сапога.

Тот рухнул.

К сожалению, отодвинуться я не успел. И принял поверженного зомби аккурат в свои распростертые объятия. Нос к носу.

Тот плотно припечатался своей полуразложившейся харей к моей цветущей, только позавчера еще тщательно выбритой физиономии.

Та-ак...

Что я вам только что рассказывал про свой иммунитет?

Плюньте и разотрите.

Содержимое моего желудка немедленно устремилось наружу, нимало не заботясь о последствиях. И я отпустил его, как звезды шоу-бизнеса, должно быть, берут в руки беляш после недельной капустной диеты – с легким сердцем и тяжелым душевным содроганием!

 – Как ты думаешь, Гош, они сами ожили или их кто-то только что запустил? – будничным тоном поинтересовался Гордей, настраивая свой колдометр.

 – Ты же запускаешь в небо вертолеты. Почему бы кому-то не запустить по суше трех зомби? – не сразу отозвался я.

Уже две минуты я отчаянно полоскал глотку водой из фляги и отплевывался от вкуса гнусных воспоминаний. Сжимать в своих жарких объятиях хладный труп – удовольствие не из приятных.

Поэтому сжигание тел Слоновьих подельников я переложил на плечи Гордея. Надо сказать, тот воспринял это поручение стоически.

 – Странное дело, – заметил Гордей по возможности небрежно, – у того зомби, которому ты снес башку, была рожа, слегка... э-э-э... напоминающая одного знакомого человека. Тебе так не показалось?

 – Очень даже показалось. И теперь вижу, что показалось не мне одному. Креститься нужно в таких случаях, Гордей.

Изрядно деформированное лицо финально иммобилизованного зомби теперь ни чуточки не походило на физиономию очкарика. Скорее – на одного неприятного субъекта по кличке Зёма, которого я пару раз видел в «Лейке».

Этот сталкер редко ходил в Зону один, что в принципе разумно. Но по слухам, его неохотно брали с собой даже в качестве отмычки. Уж больно скверный характер был у покойничка.

 – Тут больше похоже не на мистику, а скорее на наведенную галлюцинацию, – возразил он.

Невысказанное висело в воздухе. Кто-то натравливает на нас крыс, запускает зомби и заводит в нашу честь «карусели». Знать бы, зачем.

 – Я вообще спокойно отношусь к смерти, – сообщил Гордей, берясь за ноги очередного упокойника. – Все-таки три курса Первого медицинского – неплохая закалка желудка и нервов. Но, понимаешь, Гош, когда ты видишь перед собой самого себя, только лет эдак через восемьдесят, да еще свежеизвлеченного из могилы – тут у любого мозги встанут набекрень. И желудок тоже.

 – А ты что же, собираешься еще восемьдесят лет прожить? – ухмыльнулся я.

Для обитателя Зоны и тем более «Янтаря» мне такой геронтологический прогноз показался, мягко говоря, оптимистичным.

 – Всенепременно, – убежденно ответил Гордей, транспортируя мертвяка подальше от наших глаз. – Потом при случае расскажу тебе как.

Я только головой покачал. Вот же свистун!

Когда он вернулся, я все-таки учинил ему допрос с пристрастием. Большая часть моих вопросов касалась давешнего серебряного обруча – тот, кстати, продолжал безмятежно крутиться, только заметно сбавил частоту оборотов и амплитуду вращения. Значит, перешел в энергосберегающий режим, эдакий standby.

 – Я разве не говорил? В основе моей полевой модели экстраполятора с функцией восстановления молекулярных структур и моделирования пси-образов из ментальных слоев человеческого сознания лежит действие определенного... э-э-э... в общем, одного редкого артефакта.

Я стоически выслушал его, после чего с досадой сплюнул.

 – Даже если бы ты повторил мне эту галиматью трижды, я бы все равно не запомнил, – сказал я, хмуро поглядывая на обруч. – Ты по-человечески объяснить можешь? Какой артефакт?

Гордей пожал плечами. Дескать, да какая разница.

 – Редуктор пространства. Также известный как раумклайнер. Также известный как «пустышка». Системы СИ, – нехотя сказал он.

Ну уж дудки. Меня на мякине не проведешь.

 – Ах, СИ? А может, наоборот, Эс Гэ Эс? Или сразу – из Всемирной палаты мер и весов? За кого ты меня держишь, Гордей?!

Я все-таки в Зону два года регулярно хаживал, и отлично знаю, как на самом деле выглядят «пустышки».

У них всегда два диска, их размеры и цвет варьируются, но в незначительных пределах. Иногда между дисками просто пустота, иногда есть прослойка полупрозрачной слизи. Говорят, «пустышки» как-то защищают от гравитационных воздействий, могут даже абсорбировать ударную волну взрыва. Но на рынке хабара стоят они очень средне, и единственное, что в них по-настоящему цепляет, – никто не знает, откуда они появляются в Зоне.

Ни одна аномалия из известных на сегодняшний день не порождает эти первые игрушки Зоны, которые стали носить на Большую Землю сталкеры сразу же после Второго Взрыва.

В общем, и ежу было понятно, что на шесте экстраполятора – не «пустышка».

Но – некий артефакт. Который, очень может быть, существует на сегодня вообще в единственном экземпляре. И вот он-то как раз очень интересует одного неизвестного кукловода.

Естественно, последнее обстоятельство меня крайне нервировало, поскольку запросто могло стоить мне жизни.

 – За кого держишь, а?! – выкрикнул я.

С полминуты Гордей сверлил меня пристальным взглядом. Так что показалось, что во мне уже навертели десяток витков добротной мозговой резьбы.

А потом он выдал мне по первое число.

 – Я держу тебя, Гоша, за нормального – в целом – человека. В целом – весьма неплохого. Который просто угодил в кучу дерьма, из которой ему никак не выкарабкаться самостоятельно. И который вместо того, чтобы заниматься сейчас делом и копать, так сказать, могилу Тамерлана, выясняет тут отношения с человеком, который ему, в сущности, ничем в жизни не обязан. Разве что – хорошим отношением, которого он, в целом, тоже не всегда заслуживает.

Чувствовалось, что разозлился он не шутку. Как его, например, заклинило на этом «в целом»!

Я хотел было возразить, но Гордей резким жестом остановил меня.

 – Зато уже час минимум, как ты, Георгий Птицын, обязан жизнью мне, твоему напарнику. Потому что не прихвати я с собою «пленку» – и еще много чего полезного, между прочим...

В этом месте своей обличительной речи Гордей так потряс своим колдометром, что раумклайнер немедленно переключился из «стэндбая» в рабочий режим и завертелся, как старина Барбик на «жабьей карусели».

Как ни странно, именно это обстоятельство вмиг отрезвило его. Он некоторое время тупо смотрел на вращение серебристого диска, затем перевел взгляд на мою покаянную физиономию – я старался! – и наконец махнул рукой.

 – Ладно, чего там. Давай займемся делом. Пока кто-нибудь опять не вылез из болота по наши души.

«По твою душу, дорогуша, по твою», – мысленно уточнил я существенный момент наших взаимоотношений. После чего проверил амуницию, поставил автомат на предохранитель и повернулся к напарнику, протягивая с готовностью свои трудолюбивые, жаждущие деятельности руки:

 – Ну, командуй! Что куда тащить?

Теперь, после тщательной наладки, установить экстраполятор среди грунтовых торосов на месте упокоения Слона оказалось делом несложным. Едва шест коснулся земли, серебристый обруч таинственного артефакта резко замедлил вращение.

На пульте Гордея ожил и замигал сенсор приемного канала.

 – Погружение двести, – прокомментировал мой напарник, совершив четыре быстрых нажатия на кнопки пульта.

Комментарий был явно адресован мне. Дескать, не куксись, приятель, мы же одна команда.

Шест загудел и вошел в землю на пару ладоней.

При этом, несмотря на небольшую глубину погружения и свой немалый вес, шест сохранял строго вертикальное положение. Прямо эквилибрист какой-то!

 – Погружение пятьсот, – продолжил Гордей, и колдометр послушно погрузился на полметра. – Сейчас проведем первое сканирование.

Я сохранил невозмутимую физиономию системы «надутый индюк», хотя из мутных глубин моей души уже поднимался острый интерес, обещавший очень скоро перерасти в настоящий охотничий азарт. Еще бы: на кону стояли минимум девятнадцать тысяч баксов и моя спокойная жизнь – надеюсь, на многие годы вперед!

Шест завибрировал, послышалось негромкое гудение. После чего вокруг него образовалась каверна, которая росла в глубину и ширину.

 – Сканирование завершено, – спустя пару минут сообщил Гордей. – Дальше пойдет быстрее, система обладает опциями самонастройки в весьма широком диапазоне.

 – Пусть обладает, – милостиво разрешил я. – Что дальше?

 – Посмотри на экран, – пригласил Гордей, уступая место возле аккуратного десятидюймового экрана монитора, который прежде покоился в зипе со шлемом.

Я приложил немало сил, чтобы подойти к нему как можно более небрежной, расслабленной походкой. Этакий новороссийский мореман, только что сошедший с трапа.

На самом же деле под моими ногами только что земля не горела – так нестерпимо хотелось заглянуть в подземную полость бывшей зыби.

Ну, заглянул.

На сером зернистом фоне висела сплошная рябь. Лишь местами сканер обозначил какие-то размытые темные силуэты. Ничего похожего на карту, бумажные листы или хотя бы останки Слона монитор не показывал.

 – Теперь погружаемся на три метра, закладываем фактуру и потом начнем восстанавливать молекулярные массивы, – сообщил Гордей.

Как мне показалось, голос его сейчас звучал преувеличенно оптимистично.

Шест продолжил погружение.

Гордей быстро пробежал по клавишам пульта, вызвал на экран виртуальную клавиатуру и с нее стал вводить какие-то числовые данные. Вслед за тем в правом углу монитора один за другим начали появляться и медленно вращаться в изометрии трехмерные объекты. В основном – бумажные листы самых разных размеров и фактуры.

Были среди них и старинные свитки, и топографические карты, и схемы, как мне показалось, развертывания танковой роты в боевые порядки.

При этом Гордей изредка поглядывал на меня, точно сверяясь: это похоже? А если такое? А что, если это попробовать?

 – Как видишь, я проделал серьезную подготовительную работу, – сказал Гордей. – Заложил в память шаблоны, которые помогут клону точнее ассоциировать нужный нам объект. В данном конкретном случае – его карту.

 – Клону? Какому клону? – не понял я.

 – Которого создаст «пустышка» системы СИ, – пожал плечами Гордей. – Мы для чего с тобой сюда заявились?

 – Добыть карту Слона, – озадаченно протянул я. – В смысле, Стервятника.

 – Верно, – кивнул ученый. – Вот только я сомневаюсь, что кто-то из нас двоих имеет представление о том, как она выглядит на самом деле.

В моей памяти немедленно всплыли допотопные свитки, древние манускрипты с кистями в сургучных печатях и еще более древний фильм «Остров сокровищ» с бодрым стариканом на костыле.

Гордей почесал переносицу типичным жестом стандартного отличника в средней школе. Такой жест не требует даже наличия очков – и так сразу видно, кто перед тобою.

 – Но, – продолжал Гордей, – можно просто следовать «Правилу рисования чертей».

Он улыбнулся и пояснил:

 – Это очень просто и вполне доступно. Когда-то я всерьез увлекался теорией управления – покуда окончательно не разочаровался в мировой экономике. Так вот в некоторых работах по управлению я наткнулся на это забавное правило. Как ты думаешь, кого легче нарисовать – черта или карту Слона?

 – Черта, – убежденно произнес я. – Но послушай, при чем здесь...

 – Не перебивай, – велел он. – Положим, ты прав. Тогда второй вопрос знатокам. А если выбирать между чертом и, скажем, автоматом АН-94 «Абакан»?

 – Я рисовать не умею! Поэтому мне в любом случае проще нарисовать черта.

 – Опять угадал. Но дело вовсе не в твоих живописных способностях. Дело в том, Гоша, что черта действительно нарисовать проще, чем «Абакан». Но точно так же проще нарисовать мюонный коллайдер или, скажем, вот его...

Он указал на «пустышку» системы СИ.

 – Потому что их никто никогда не видел. Поэтому можешь рисовать, как Бог на душу положит. Проверить негде, да и некому. А вот «Абакан» в этой Зоне видели многие. И в руках держали, и палили из него не раз. Начни ты его рисовать – и сразу столько критиков найдется! Мама не горюй! И приклад у тебя кривой, и ствол не той длины, да и предохранитель вовсе не на той стороне, где положено. Критики, мать их так.

На лице Гордея было написано столько неподдельной злости, что я уразумел: навидался наш очкарик горя от старших коллег! И огреб от них по полной, небось уже на стадии зашиты кандидатской. И хорошо еще если не придушил какого-нибудь упыря-оппонента сразу после банкета по случаю успешной защиты!

Однако же – все равно выбился в люди. Колдометр свой собрал, и редуктор пространства у него в личной коллекции такой, какого небось ни один из его злопыхателей и в глаза не видывал. Утер всем нос очкарик. Молодец, уважаю.

Но вместо того, чтобы похвалить хорошего человека, я, как всегда, выпалил совсем не то, что хотел сказать:

 – А я, если хорошенечко выпью предварительно, мог бы, пожалуй, и мюонный коллайдер представить.

Потом на миг призадумался и твердо произнес:

 – Во всех мельчайших деталях.

 – Неудивительно, – пожал плечами Гордей, внимательно следивший за шестом экстраполятора. – В России, я уверен, до сих пор найдется немало людей абсолютно трезвого склада ума, которые под присягой могут подтвердить, что хоть раз в жизни лично видели черта. Самого настоящего, с рогами и хвостом.

 – По телику? – предположил я.

 – Угу. В программе «Время» их регулярно демонстрируют изумленному народу.

Тут я решил хорошенечко подумать. Появилась одна зацепочка, и нужно было вытащить из кучи моего мысленного дерьма за коготок всю птичку.

Усилия мои очень скоро увенчались успехом. Наконец я его почувствовал: вот оно, озарение! В конце концов, не одним же очкарикам должны приходить в голову светлые мысли.

 – Слушай, Гордей. А если эта карта на самом деле – вовсе и не карта? Ну, выглядит она совсем не так, как все эти твои картинки.

Я ткнул пальцем в монитор. Не очень чистым, с запекшейся капелькой крови на сгибе первого сустава.

Палец мой тотчас угодил в железную хватку Гордеевой пятерни.

 – Руки! Руки надо мыть, Гоша. Ты же музыкант. Неужели никогда не имел дела с активными мониторами? Того и гляди задашь сейчас экстраполятору нежелательную программу. Учти, у него...

Гордей понизил голос и продолжил заговорщицким тоном:

 –...У него есть программа самоуничтожения. И она специально на всякий пожарный случай лежит в зоне быстрого доступа. Если определенным образом нажать на одну из областей экрана – не скажу какую, – то все вокруг в радиусе пяти-семи метров превратится в пепел. Моментальный выброс энергии из артефакта «огнёвка», – развел он руками.

 – Понятно, – кивнул я. – Так что там насчет клона?

С минуту Гордей внимательно изучал мою физиономию. Точно решал, достоин ли я стать носителем той бесценной информации, которой он сейчас собирался поделиться со мною.

 – Одна из функций экстраполятора – пошаговое моделирование информационного аналога исследуемого объекта, – сказал он. – Если есть какой-либо, даже маломальский генетический материал.

 – А откуда у тебя генетический... Слона?

 – И Слона, и Комбата, и твой имеется, дорогой друг Гоша. И даже Бая – клетки каждого из вас есть в иммунных базах данных.

Тут уж мне пришло время удивляться всерьез.

 – Где-где?

 – В нашем лагере на «Янтаре».

Редуктор пространства тем временем ускорил вращение. Гордей покосился на него и набрал длинную комбинацию число-знаков на пульте дистанционного управления.

 – Небось хочешь знать, как осуществлялся... э-э-э... забор?

Я молча кивнул.

 – Это просто как дважды два, – пожал он плечами. – Сколько раз вам всем, субъектам Зона-индустрии, делали всякие прививки, помнишь? От столбняка, от ангины, от оспы... А если их колоть не обычным шприцем, а особой модификацией с отводным каналом, который невооруженным глазом и не разглядеть? Соображаешь?

 – Соображаю, – буркнул я.

Попробуй разглядеть, когда тебя жопой к санитару повернули и спиртом натерли!

 – Ну и вот. После введения инъекции шприц обратным ходом забирает у вас некоторое количество клеток. Которые потом сохраняются. На всякий случай.

 – На какой именно? – уточнил я.

 – На любой, – последовал туманный ответ.

Видя мою мрачную физиономию – а кому понравится, если его личные клетки может в любую минуту фиг знает на что использовать Большой Брат с дипломом доктора каких-нибудь сатанинских наук в кармане халата! – он дружески хлопнул меня по плечу.

 – Вот чудак-человек, тут радоваться нужно. А он нос повесил. Да ведь именно благодаря этому регламенту у нас сейчас имеется генетический материал Слона. И уже можно...

Он внимательно посмотрел на экстраполятор.

 – Минуты через три начинаем операцию восстановления клеточных уровней и наращивание генетического материала.

 – А ты что, Слона уже... ввел? – Голос мой против воли дрогнул. Я вдруг живо представил, как Гордей увлеченно пилит Слоновьи кости большой ржавой ножовкой. А затем с дьявольской улыбочкой толчет их в ступе, приговаривая:

Покатаюся, поваляюся,

На Слоновьих костях

Поизвращаюся!

Вполне, между прочим, достоверная картинка!

 – Да не бледней ты так, о, великий сталкер Трубачище, – приятельски ткнул он меня в бок.

Больно, зараза!

 – Для анализатора достаточно одного микромазка. Генетический материал я приготовил еще на «Янтаре», как только получил твое послание с любезным приглашением присоединиться к этой авантюре. А сам препарат в водном растворе ввел, пока ты ходил дохлых крысоволков глядеть. Так что теперь смотри!

Шест как по команде несколько раз дрогнул. Потом внезапно изменил цвет – серый металлический стержень, точно нагретый в подземной печке, в мгновение ока раскалился докрасна. И потом началась настоящая свистопляска.

Застывшие земляные «торосы» закрутились, как густой раствор в бетономешалке. Из-под шеста полетели комья глины и жидкой грязи. Затем вырвались фонтанчики воды, поднатужились, ударили в стороны тугими струями – мы с Гордеем только успевали уворачиваться.

Потом из земли повалил густой водяной туман, так что через несколько минут весь шест экстраполятора заволокло белесыми клубами.

А потом сквозь них стали отчетливо проступать контуры человеческого тела.

 – Эпическая сила... – прошептал я, не в силах оторвать глаз от процесса творения «информационного аналога в пошаговом режиме».

Тем временем Гордей уже нацепил на голову шлем, сразу став похожим на безумного марсианского танкиста, который обкурился земной анаши и вследствие этого немедленно возлюбил правильный гавайский рэггей.

Признаться, я никогда не был знаком со Слоном лично. Но даже если бы и так, теперь я с трудом признал бы этого незадачливого сталкера, вздумавшего самолично завладеть сокровищем легендарного Стервятника.

Это вам, ребята, не «Последний аватар» в 3D-Bидео! Прежде всего у него были почти полностью размыты черты лица. Бесплотная тень Отца Омлета, папаши принца Гамлета. И не скажешь, что тело, клон которого медленно покачивался сейчас перед моими изумленными глазами в полутора метрах над поверхностью, пролежало в земле всего несколько дней.

Со всей поверхности тела мертвеца свисали не то клочья, не то струпья отвратительного вида. И самое жуткое, что с них постоянно струился песок. Не вода, не какие-то там продукты разложения, а просто песок.

 – Процесс восстановления дискретный, – возбужденно пробормотал Гордей. – Последующего сохранения – тоже. В прямой зависимости от требуемого отрезка времени для проведения полевых лабораторных исследований.

Сказано – как по учебнику шпарит.

Но по его хриплому, порой срывающемуся голосу можно было понять, что Гордей тоже с замиранием сердца глядит сейчас на дело собственных рук. А точнее, мозгов.

Дело мозгов Гордея имело весьма хлипкую конституцию. Безвольные, болтающиеся ноги Слона – клона чуть ли не завязаны узлом, тело поминутно покачивалось, хотя в округе на сотню метров не было и намека на ветер. Голова Слона с пустыми черными глазницами – что поделаешь, внутренние органы и мягкие ткани разлагаются в первую очередь, учил меня еще Комбат в пору моего сталкерского ученичества, – упала на грудь. И вдобавок шея мертвеца оказалась свернута градусов на шестьдесят.

 – Поэтому клон нестабилен, – прошептал Гордей, зачарованно глядя на информационный труп.

Последним штрихом того, что Слону перед смертью пришлось несладко, была его левая рука. Что-то начисто отхватило ему кисть до запястья.

И теперь, глядя на обрывки мускулов и жил, торчащие из обрубка точно щупальца диковинной сухопутной актинии, я отчетливо вспомнил, как уже на втором году моей срочной солдатской службы натрудил руку, без конца таская ящики со снарядами от гвардейского миномета «Град» в вагон по скользкой каменной рампе перегрузочной железнодорожной станции специального назначения.

Снаряды эти такие геморройные, что поперек в узкий импортный вагон не ставятся – слишком длинные. Поэтому ни один погрузчик-электрокар из техвзвода завезти в вагон и установить стопку этих снарядов просто не способен технически. К тому же с одной стороны у «градовского» реактивного снаряда боевая часть кило на восемьдесят, с другой – легонькое хвостовое оперение в четверть центнера весом.

Нам приходилось загружать «Грады» вручную, и одному солдатику каждый раз доставалась тяжелая сторона. Так что он тащил, сгибаясь в три погибели и натурально умирая еще до вожделенной вагонной двери. Другой же нес свой воинский крест относительно налегке. Всякий раз меняться сторонами можно было два, три, от силы пять раз. А потом это уже походило на какую-то идиотскую карусель, и военные такелажники все равно возвращались на круги своя.

После десятого по счету такого вагона у меня заскрипела рука.

Представьте: вы вращаете кистью, и внутри, там, где она соединяется с запястьем, что-то громко и мерзко скрипит!

Бррр...

О боли и распухании я уже не говорю. Через два дня моя рука своим пухлым видом стала подозрительно напоминать «перчатку смерти» – это бывает с утопленниками, у которых после долгого пребывания в воде первым делом раздувает кисти и прежде всего ладони рук.

Комвзвода прогнал меня в медсанчасть, несмотря на отчетливо недоброжелательную позицию нашего ротного старшины, с которым мы в ту пору были в раздорах. А он как раз коварно собирался сунуть меня в наряд по кухне. Точней, на «дискотеку» – мытье бачков для приема пищи, или еды, если выражаться на русском гражданском языке.

Представьте теперь его кислую рожу, когда я заявился из санчасти с перевязанной рукою и справкой о временной нетрудоспособности, где в графе «Диагноз» черным по белому было выведено: «Острое воспаление влагалищ»!

Подпись и печать!

Да канца!

Просто констатировать тот очевиднейший факт, что я сделался всеобщим батальонным посмешищем, – это еще мало сказать. Теперь ко мне валом валили «деды» и «прадеды» сверхсрочной службы из соседних рот. Даже из роты охраны отдаленного квартирования дембеля лазили в самоход, чтобы только своими глазами убедиться: у этого чморика – и впрямь воспаление влагалищ!

Да не одного – еще куда ни шло, перетерпел бы как-нибудь, – а сразу нескольких!

И кому какое дело, что в моем скорбном случае «влагалища» – это, как я понимаю, были какие-то суставные пазы, куда вкладывается кисть руки в запястье у любого нормального человека. А это значит, у любого нормального мужика так же, как и у меня, есть эти самые влагалища. И у командира роты, капитана Пумпинца, и у сержанта Палинкевича, и у старшего сержанта Рзаева.

И даже у самого товарища рядового Бобыря, чтоб он сдох, чертов гоблин, – у всех без исключения мужиков на военной службе есть влагалища. И у гражданских тоже. Есть!

Но почему, почему это должно было касаться только меня одного?

В итоге спасло меня только то, что нашу часть срочно перебросили с места дислокации и отправили на учения. Моя история с рукой забылась, новые впечатления сменили ее и быстро затерли в нашем неярком армейском быту. Но еще долго однополчане, завидя издали, как я взялся за какой-нибудь ящик или любой другой груз с намерением доставить его по назначению, заботливо орали мне вслед:

 – Осторожней, Гоша! Побереги влагалища!

Вот, оказывается, что можно вспомнить Гоше-Трубачу, интеллигентному человеку, музыканту и большому умнице, каких Зона не видывала, глядя на искалеченную культю полуразложившегося трупа, только что извлеченного из зыби на свет божий.

 – Да ты не пялься так, – дружески посоветовал Гордей. – Сейчас мы просканируем молекулярную структуру клона. И как знать, может, увидим контуры твоей карты.

 – Карты Стервятника, – поправил я его хриплым тоном.

Какой-то комок к горлу подкатил, едва лишь я увидел изуродованную руку сталкера. Эх, сейчас бы минералочки...

 – Ну да, ну да, – покивал мой напарник и снова погрузился в работу.

 – А он что, сказать не может? – осторожно поинтересовался я.

 – Он ждет вопроса, – лукаво покосился на меня Гордей. – Чудак человек, это же не тень отца Гамлета, не призрак какой-нибудь. Ин-фор-ма-ци-он-на-я копия, понимать надо, – произнес он по складам, с чувством, толком и расстановкой. – Уразумел?

 – Уразумел, – кивнул я и подивился, насколько же у нас с Гордеем оказались схожи ассоциации.

Потом вновь посмотрел на мертвого сталкера. Пригляделся. И почувствовал, как волосы шевельнулись у меня на загривке.

 – А чего же у него тогда... Гордей, у него губы шевелятся. Точно шевелятся. Смотри сам.

 – Да вижу, вижу, еще раньше тебя заметил, между прочим, – отмахнулся очкарик. – Я же тебе русским языком пояснил: клон нестабилен. Малейшее внешнее воздействие, и он трясется, что твой кисель.

«Может, это ветерок твои губы колышет...» – тут же тренькнуло в голове металлической занозой.

Но у клона и вправду шевелились губы. Точно призрачный мертвец силился что-то сказать мне. Произнести какое-то слово.

Я забыл обо всем на свете, положившись целиком и полностью на Гордея, и уставился на полустертые серые губы Слона.

Сначала мне показалось, что я прочел слово. Потом – что это было совсем другое слово. А потом губы клона просто мелко дрожали, как у человека, готового вот-вот разрыдаться.

 – Ну, что ты там разглядел? – поинтересовался заметно повеселевший Гордей. Ему наконец удалось расслоить изометрию клона, и теперь он снимал на экране покров за покровом с человеческой фигуры, медленно вращавшейся в пространстве.

В эту же минуту я прочел слово.

А потом еще раз. Одно и то же слово.

Правда, мне показалось, что было еще одно. Совсем маленькое словечко. И тогда получалась уже конкретная, вполне законченная фраза. Не лишенная известного смысла. Но мне, честно говоря, не очень-то в это верилось.

Ведь не может же, в самом деле, заговорить мертвец, который уже давно расщеплен на молекулы и смешан с землей и глиной?

Пока я пялился на Слона, Гордей успел проскани – ровать и изучить все слои клона. И потерпел полное поражение. Никаких признаков карты, бумажного листа или хотя бы клочка газеты на трупе обнаружено не было.

Хотя нашел в Слоне Гордей много чего.

По лохмотьям кожи и материи сканер легко восстановил комбез Слона. Даже застежку-молнию обозначил.

А еще запасные обоймы к пистолету и автоматный магазин, остатки походной аптечки российского производства, какими любят пользоваться военсталкеры. Сапоги, ремень, спортивный костюм, теплое белье, дымный след от пребывания на теле сталкера какого – то лечебного артефакта и еще пару десятков самых разных позиций. Вот только ни одна из них не подходила под определение карты. Даже хотя бы игральной.

На физиономии Гордея было написано глубочайшее разочарование. Впрочем, он даже и не пытался его скрыть.

 – Теперь мы и подавно не знаем, как она выглядела, – тихо сказал Гордей. – Значит, придется забрасывать крючок наугад. Ничего не попишешь.

И он активировал телескопический шест, который немедленно пришел в движение. А я все ломал голову над тем, сказал что-то Слон перед смертью или мне все это померещилось.

Ведь если клон бедолаги-сталкера действительно только что пытался произнести какие-то слова, то эти слова были однозначно его последними словами в жизни. То, что он успел сказать перед тем, как зыбь засосала его и распылила на молекулы.

Стержень экстраполятора начал медленно подниматься. Из воронки, образовавшейся вокруг его основания, под сильным напором полезли наружу комки грунта, обломки глиняных пластов, камни. Стержень словно высасывал из земли все, что не поддалось точному анализу сканера. Мы с Гордеем рассеянно смотрели на фонтанчики песка, и каждый думал о своем.

Он – о первой неудаче своих «полевых лабораторных исследований».

Я же – о двух коротких выдохах-словах, которые скорее всего сам и вложил сейчас в мертвые губы Слона.

А потом из-под шеста вылезло нечто грязное и бесформенное. Точнее, оно, по всей видимости, зацепилось за одно из колен телескопического стержня, и тот попросту выволок его на поверхность.

Когда мы увидели и поняли, что на самом деле представлял собой подарок из зыби, то, не сговариваясь, ринулись к воронке. И резко остановились лишь на самом