Мальчик с собакой. Ночной рынок

 

 

– Тише, пес мой сеттер!…

Очень сильный ветер…

Нос твой – ветер жадно пьет,

Хвост твой – ветер бьет и бьет…

Собака моя, собака –

Рыжий Огонь из мрака…

Я – Мрак тобой подожгу!…

…Не смогу.

 

Темные флаги на землю легли,

Плоть городскую укрыли.

А в снеговой ювелирной пыли

Рынка врата – будто крылья.

 

Ночью смыкаются эти крыла.

Крытые спят павильоны.

Днем тут держава войною прошла –

Грубых сапог батальоны.

 

Следом от шины впечатался Путь

Млечный – в поднебесья деготь…

Рынок! Тебе зацепился за грудь

Птичий обломанный коготь –

 

Вот он, малявка, пацан, воробей, –

Смерть надоели подвалы,

Где среди взрослых и грозных людей

Шкетья судьба ночевала!

 

Шел он да шел, без суда, без следа,

Сеттер к нему приблудился…

Рынок! Пристанище ты хоть куда,

Коль ты щенятам сгодился!

 

Сбить на морозе амбарный замок –

Плевое дело, игрушка!…

Пахнет свининой застылый чертог,

Медом, лимоном, петрушкой…

 

Запахов много – все не перечесть!…

Ящик – чем хуже перины?!…

Сеттер, огонь мой, – скулишь, клянчишь есть,

Носом толкаешь корзину…

 

Все здесь подъели, в прогнившей стране.

Все подмели подчистую.

Всю потопили – в дешевом вине –

Голода силу святую.

 

Гладит малец одичалого пса.

Тесно прижмутся друг к другу

В ящике из‑под хурмы… Небеса,

Сыпьте арахисом – вьюгу!

 

Сыпьте им яркою радугой – снег,

Сахар капусты – с возов и телег,

Кровь помидоров – из бака!…

Медом стекает по скулам ночлег…

В ящике, маленький, спи, человек,

Спи, заревая собака.

 

 

Девочка с мандарином. Вечерний рынок

 

 

Это крайняя – я – за лимоном стояла!…

 

Вот глаза ледяные – синее Байкала,

Косы из‑под платка, что рыбачьи канаты,

И все швы на дерюге пальтишка разъяты;

Кочерыжка, горбушка, птенец, восьмилетка, –

Поднабита людьми рынка ржавая клетка,

Все со службы – час пик! – каблуки не источишь,

А туда же! – стоишь: мандаринчика хочешь…

И распахнуты синие очи иконно

На купюры, на смерч голубей заоконных,

На торговку златой мандаринной горою,

На лица ее булку,

на море людское!

В кулачонке вспотевшем зажаты копейки…

Ты, проталина вешняя, дудка‑жалейка,

Заплати – и возьми! Тонкокорый, громадный

Охряной мандарин – и сожми его жадно,

Так зажми в кулаке, чтобы кровь стала капать,

Чтобы смог сладкий плод на морозе заплакать –

По тебе, истопницына дочь, замухрышка,

Сталеварного града сухая коврижка.

 

 

Торговка шкурами на иркутском рынке Люба

 

 

А вот лисы, а вот лисы, а вот зайцы‑волки!…

Мездру мороз прошивает кованой иголкой,

Меха иней зацелует сизыми губами, –

Не горжетка то – ослеп ты: пламя это, пламя!…

Звери рыскали по лесу. Дитяток рожали.

Целясь, очи потемнели! Локти задрожали!…

…А теперь зверье – гляди‑ко! – рухлядь, красотища!…

Закупи – и вспыхнешь павой, а не мышью нищей,

Шею закрути лебяжью лисьими хвостами –

Пусть мужик твой, жмот и заяц, затрясет перстами,

Затрусит на снег монеты из мошны совецкой:

Вот он мех колымский, кольский, обский, соловецкий,

Вот – куничий да соболий, искристый, богатый,

На руках торговки Любы во пурге распятый, –

Рвите, рвите, налетайте, по дешевке сбуду

Выпивохам да пройдохам, черни, сброду, люду,

А не наглым иноземцам с масленым карманом,

А родной толпе дремучей, хвойной, дымной, рваной.

 

 

Песня

 

 

Ох, Расея моя, Расея.

Головою – о край стола…

Каменея, горя, леденея,

О, куда б от тебя ушла?!

 

Горевая твоя простуда

И чахоткин, с подхрипом, рык…

Средь зверья твоего и люда

Расплескался мой жалкий крик.

 

Задери головенку: страшно!…

Коли страшно – к земле пригнись…

Вот они, кремлевские башни, –

Им, кровавым, да поклонись.

 

Ты из вервия мне свивала

Сети, петли, мешки, хлысты…

Ты поземками целовала

По‑над грудью моей – кресты!

 

Но я землю рвала ногтями!

Ела падаль твоих полей!

Снег твой мечется меж горстями

Сирым клекотом журавлей!

 

И, на нежном пригорке стоя

По‑над Волгою в синем дыму,

Я молюсь – твоей красотою –

За вкусивших твою тюрьму!

 

За тебя проклявших, бежавших

Во заморских быков стада,

За любимых, друг друга сжавших

Пред прощанием – навсегда, –

 

Как в горсти – да твою землицу…

Я люблю тебя, я люблю:

Мне любовь та, Расеюшка, снится,

Но плюю, хриплю – во хмелю

 

Ненавидящем,

пламя сея

Воплем, дланью, нутром, очьми:

Ох, Расея моя, Расея,

Заполярной совой косея,

Всей кандальною Гипербореей –

Всю свободу мою возьми.

 

 

Адам и Ева

 

 

Звезды дули в пазы и во щели.

Звезды жестко крестили окно.

Смертный одр не страшней колыбели,

Но царями любовной постели

Стать не всем в дольнем мире дано.

 

И в династии сей ты двадцатый

Или первый – не ведать о том!

Вот на лбу – поцелуйная цата,

Вот лобзанье – нательным крестом…

 

Тело вспыхнет вулканами, лавой.

Сладко выгнется плод – ешь и пей!

Над кроватью дешевою, ржавой –

Веер простоволосых лучей!

 

Допотопная, дикая сила,

Ласка, будто лисенка… – до слез… –

Та коса, что века нас косила

Вплоть до лунных старушечьих кос, –

 

Это чрево ли Евы пылает,

Это дух ли Адама горит –

Это Марс над постелью рыдает

И Венера объятие длит!

 

Вширь – по стеклам – хвощи ледяные…

Митинговый – на улице – гул…

И ругательства хана Батыя

Из‑за двери, что бомж распахнул…

 

И, распяты, раскинувши длани,

Разметав медногорлую плоть,

Понимают: любви окаянней

Нет в земле, кою проклял Господь.

 

 

Омулевая рыбачка Зинаида

 

 

Я приду к тебе. Руки твои красны.

Веки от култука и слез тяжелы.

Мне всю жизнь приходили дикие сны

Из таежной мги, ледовитой мглы:

Круглобокой кадушкой кренится карбас.

На Полярной звезде стрекоза висит!

И Луны слепой великаний глаз

Прямо в бабье сердце мое косит.

 

Тянем сети мы. Ты – смугла, стара.

На руках моих сильных – жил синих сеть.

Тянем омуля мы – всю ночь, до утра:

Тяжело: впору лечь и враз помереть.

 

Как играют мощные рыбьи тела –

Древней яростью,

Тусклым сребром купцов,

Не хотят под нож – а наша взяла,

А култук первобытный свистит, свинцов!

 

Зинаида! Вот омуля засолим!…

…Руки мерзлые жадно вцепились в сеть.

Наш карбас молитвой Зины храним.

Не потонем. Будем жить и стареть.

 

Я – в объятьях дрожать, огольцов рожать,

Да всей кожей чуять: Конец грядет!…

Ты – в руках заскорузлых свечу держать

Над серебряной рыбой

Во хлябях вод.

 

 

Витрина

 

 

…Целуй же лопатками серый тот дом!…

Втирайся, вжимайся шубенкой!…

Эх, тот магазин был задуман на слом –

Сельмаг, мышеловка, избенка, –

А этот!…

Гигантской витрины хрусталь,

А за хрусталем – мешанина:

Парча из Японии, козия шаль,

Дворцом – ветчина, солонина…

Все втридорога! Вот заколка и брошь,

Вот камни повисли на нитке –

О, ты без того ожерелья умрешь,

Последние скинешь пожитки –

А купишь!… Глядит манекенша одна,

Как под автоматом ведома…

О, звери!… Не троньте – то мать и жена…

А рядом – соцветье Содома:

Игрушки – бедняцкие пупсы; духи,

От коих и ноздри танцуют,

И печень!… – и Книги Святые – стихи, –

Как шмотками, ими фарцуют…

Усыпана золотом пчелок парча:

О, фон галактический, темный…

А дале в Витрине – киот и свеча,

А дале – лишь ветер бездомный…

Гляди же! На выбор! Бери! Покупай!

Страна тебе все предложила –

Икорный, коньячный, севрюжный ли рай,

Стиральное черное мыло…

И за хрусталем, за стеклом – города

В алмазной пыли радиаций,

Искристые шубы, плохая еда,

С которой больным – не подняться, –

Вещей дорогих уцененный обвал

Грохочет в пустую корзину!

Ты здесь покупал? Продавал? Предавал?…

Гляди ж на родную Витрину

Теперь из такой запредельной дали,

Где души считают на франки, –

На эти сараи, собак, корабли

Во льдах, с пирогами гулянки,

На шлюшек с густым турмалином скулы,

На мрачное войско завода,

На церковь, где крестит мальчонку

из мглы

Рука золотого народа.

 

 

Звезда полынь. Ночь

 

 

Распахнулись, раздвинулись, зашевелились

Дымной ночи – из перьев вороньих – крыла…

Как давно мы не плакали. И не молились.

А молились – молитва до звезд не дошла.

 

Горький город заснул. Украшений янтарных –

Фонарей – он не сбросил. В окно я гляжу,

Как в бездонную бочку. Созвездий полярных

Голубой, золотой сок течет по ножу.

 

Во носках шерстяных, во халате, что стеган,

Грея руку щекой, зрю в кухонном окне

Ту Звезду, что космата, как Людвиг Бетховен,

Ту Звезду, от которой погибельно мне.

 

От нее не лучи, а полынные ветки

Брызжут уксусом, ржавчиной, солью, песком –

И двоятся, троятся, сбираются в клетки

И в снопы, и во снежный сбиваются ком –

 

И багрянцем безумствуют протуберанцы!

И молюсь я о сгибших в разливах кровей –

О, корейцы ли, немцы ли, азербайджанцы –

Нет под горькой Звездою планеты мертвей!

 

А полынные ветки растут, обнимая

Деготь неба ночного! Котельных дымы!

И одна – бьет в окно мне!…

И я понимаю –

Что отречься у нас от сумы, от тюрьмы –

 

Невозможно…