Глава 4. Первое утро обыкновенного волшебника

 

От вчерашнего пиршества непогоды за окном остались только жалкие объедки. Разрозненные грязно‑серые облака, словно огрызки, расположились в самых неожиданных местах неба. Оно было так часто усыпано ими, что сразу становилось понятно – вряд ли здесь пировали леди и джентльмены.

Но легкий утренний ветерок уже принялся за уборку и гнал их прочь, словно дворник, размеренно помахивающий метлой. И солнце вволю наигралось в прятки. Умывшись в далеких морях перед этим, конечно же, и смотрясь так, словно заново родилось. Видимо светилу доставляло огромное удовольствие, то неожиданно пропадать за каким‑нибудь облачком, то еще более неожиданно озорно выглядывать оттуда же.

Парнишка открыл глаза и только сейчас окончательно осознал все произошедшее вчера. Мечта сбылась! И как сбылась! Именно так, как ему и грезилось тусклыми осенними вечерами, когда за окном их с бабулей домика вяло текущий дождь пытался достать всех своей нудностью. Но Гошу в очередной раз спасала какая‑нибудь жутко интересная книга о мире фэнтези. А следом за ней далеко и смело идущие мечты: а вот неплохо было бы, если б…

И это пресловутое «если б» свершилось. Свершилось так, что лучше и не придумаешь.

Каджи бодро откинул покрывало в сторону и, встав с кровати, выглянул в окно. Так и есть! Как вчера перед сном и загадывал. Раннее утро! Значит, он всех опередит. И когда нужно будет отправляться за волшебными покупками (а как же без них? нельзя), то Гоша уже будет готов, даже раньше всех остальных.

– Может быть, это так бабушкин подарок начинает действовать, – пробормотал мальчик и бережно потрогал амулет, слегка поглаживая его кончиками пальцев. – Тогда мне на самом деле крупно повезло, что бабуля подарила именно «Счастливую Звезду».

Ничего особенного. Амулет как амулет. Висит себе на шее со вчерашнего вечера, никому не мешает. Цепочка тоненькая, матово блестящая. А внизу что? Слов нет, что бы правильно описать то, что видишь. А скорее чувствуешь.

Словно капелька утренней росы на зеленом листочке березы оплетена редкой паутинкой. С первого взгляда – серебряной, но куда более прочной. И попалась эта росинка в сети, что ни на есть, в самое Межграничье, промеж ночи и дня. Поэтому и блестит под лучами яркого солнца, лихо отсвечивая, словно жонглирует всеми цветами радуги. А капелька эта, так же еще и умудрилась сохранить внутри себя, в отражении, кусочек антрацитово‑черного звездного неба. Но его одноцветную первозданность портит какая‑то одинокая звезда, что стремительно падает вниз. Вот только все никак не может упасть.

И когда парнишка вчера вечером, после того как ему надели на шею подарок, выпалил, не задумываясь, все возникшие у него внутри сравнения, то внезапно почувствовал страх. А вдруг ерунду какую‑нибудь сморозил? И на будущее решил стать помолчаливее и посерьезнее, что ли. Здесь, дома, его незнание поймут и снисходительно простят. А в школе, среди чужих? Там, где никого не знаешь? И где вряд ли с появлением Каджи немедленно выстроится очередь из желающих записаться в клуб его друзей? Поаккуратнее надо быть с язычком, Гоша, поаккуратнее.

Но в этот раз и бабуля и Мерида, к его удивлению, почти одновременно одобрительно закивали головами и заулыбались, словно он уже сдал все выпускные экзамены Хилкровса, даже и не приступая к учебе.

– Правильно, так все и есть. Ты очень метко все описал. Занятно только как ты все это узнал, скажи‑пожалуйста? – это бабушка, слегка заинтересованно.

А морщинистое лицо у нее словно помолодело и как бы засветилось изнутри.

– Так может, и как использовать «СэЗэ», ты ТОЖЕ знаешь? – это уже сестренка, вроде бы вскользь, а глазищи, налившись до краев…(оранжевым?), полыхают ехидно и в то же время горят красным стоп‑сигналом любопытства.

– Да ничего я не знаю, – с легкой досадой отмахнулся Гоша. – А что из себя эта вещь представляет на самом деле, мне просто увиделось. Вроде бы как фрагмент из фильма. Яркий такой, запоминающийся… и теплый… Нет, холодный…

В тот момент Каджи и обнаружил одну непонятную странность. Амулет одновременно был абсолютно разным, и соответственно будил в парнишке противоречивые чувства. Он казался и очень теплым, скорее даже горячим, из‑за жара заключенной внутри звезды. И в ту же минуту оставался прохладной утренней капелькой росы. Кристально чистой. И слишком холодной, чтобы эту штуковину постоянно таскать с собой на цепочке. Бабе Ники тогда следовало бы сразу и шубу из енота внуку преподнести, в комплекте, скажем так. А еще лучше из скунса, тогда уж точно никто не станет лезть к нему в душу просто так от излишнего любопытства. Если только по крайней необходимости.

– Я представляю, что ты сейчас испытываешь. Но такие резкие крайности в амулете скоро сгладятся, и ты, Гоша, почувствуешь свою звезду по‑другому. Как часть себя, неотделимую. Да, кстати, не опасайся, что сможешь потерять «Счастливую Звезду» где‑нибудь случайно. Такие вещи случайно не исчезают. А цепочка слишком короткая, чтобы ты ее смог снять. Да и порвать ее, вряд ли кто сумеет. Не думаю, что она такая тонкая, как кажется. Да и заклятий я не пожалела…

Голос Никисии Стрикт постепенно затих. Сама она о чем‑то задумалась. Но через некоторое время заметила, что внук выжидательно смотрит на нее, слегка склонив голову набок.

– А!.. Ну, да… Как можно использовать амулет…, – тут бабуля выстрелила таким пронзительно‑въедливым взглядом сверху вниз на сидящую Мэри, что девчонка должна была бы как минимум почесаться. А ей хоть бы хны, ничего не подействовало, – …никто из магов пока не знает. Просто есть у волшебников поверье, что «Счастливая Звезда» приносит удачу.

– Ага, – сестренка разочарованно отбросила в сторону какой‑то импортный журнал мод (кажется, это были «Силуэты Косого переулка», пылившиеся до этого на подоконнике с июля месяца). – Но уносит кучу денег, когда его покупают.

Взгляд у профессора Стрикт быстро сменился на скучно‑укоризненный. А Мэри лишь бегло пожала плечами, да рожицу скорбящую состроила. Чего, мол, уж тут поделаешь, какая девка уродилась, такую – и любите. И принялась куда более заинтересованно рассматривать движущихся девушек‑моделей на страницах свежего августовского номера «Грации Ночной аллеи».

Ожившим фотографиям Каджи даже удивляться не стал, наслышан был об этом чуде заранее. А вот широте эстетического диапазона сестры, было дело, позавидовал.

Сама, вон, выглядит сейчас в своем строгом наряде, как курсистка Смольного института благородных девиц конца позапрошлого века. А туда же! Глаза загорелись, словно у голодной рыси, увидевшей мирно спящего кролика под кустом ежевики.

И было б на что так усердно‑умиленно пялиться! По мнению Гоши, так просто кусок черной тряпки. К тому же тряпки с грубо обрезанными краями и сшитой в жалкое подобие платья. Чуть ли не ручным способом – дерюжными нитками. Вид ужасный, а размер просто неприличный. Даже с точки зрения одиннадцатилетнего паренька.

Если бы это платье было хотя бы размеров на пять побольше, тогда, возможно, оно хоть что‑то смогло бы прикрыть даже на Мериде. Хотя девушка совсем не выглядит как крестьянская пышечка, а скорее наоборот. Когда же задумывается о чем‑то своем, размечтается, тогда, вообще, становится хрупкой какой‑то, словно Снегурочка. И воздушной. А волосы у сестры в такие минуты укорачиваются до размеров «каре» с прямыми, чуть загибающимися внутрь концами. И цвет меняют на стыло‑белый, как тихая вечерняя метель с мягкими пушистыми хлопьями снега.

– Эксклюзив от Демиса Шок‑Лоска… У‑у… – произнесла Мерида с придыханием и запрокинула голову, но выть на луну передумала, а всего лишь утробно прорычала, почти не разжимая губ: – Хочу!..

Это было всего‑навсего вчера, но у Каджи все чувства словно сговорились: они упорно твердили парнишке, что все происходило давным‑давно, и даже больше того, – вовсе не с ним. И чтобы отогнать обманщиков, Гоша еще раз притронулся указательным пальцем до «Счастливой Звезды». Нет, это было с ним. Вот оно, подтверждение – амулет. И он все такой же непостижимый, огненно‑ледяной.

Привести себя в надлежащий будущему первокурснику Хилкровса вид, как два пальца об асфальт! Поспешно одет, так что край однотонной темно‑синей рубашки торчит сзади, забыв заправиться в штаны, – уже хорошо. В глазах азарт охотничьего пса, напавшего на след и рвущего поводок, – давай, хозяин, ломанемся напрямую, через кусты, – вообще прекрасно! Волосы взъерошены от нетерпения и переизбытка мыслей в коктейле с фантазиями, – супер, просто супер!!!

Руки, конечно, следовало бы занять хоть чем‑нибудь путевым, иначе они, легко и не надрываясь, столько головной боли хозяину доставят в рекордно короткий срок, что диву можно даться. Как такое вообще возможно! Но дела‑то для них, трудолюбивых, как раз именно сегодня и не нашлось. Вот и крутят беспокойно пальцы пуговицу на рубашке. И, похоже, докрутились… Тут уже нет слов, только буквы, точки и тире.

А так, в остальном – он вполне спокойный парень, этот Гоша Каджи. И вот он, стараясь никого не разбудить, радостно‑тихо протопал почти бегом по лестнице, спускаясь в кухню. Это мальчишке удалось с первой попытки. Просто никто и не спал.

Каджи, пробегая мимо, замер с открытым ртом напротив открытой двери кабинета бабушки. Кабинета бабушки? Да еще вчера его тут не было и в помине! Здесь всегда просто располагалась стена из занозистых досок, к которым и прикасаться то было неприятно. А теперь они, стены, оказывается – ровные и оклеены веселенькими обоями с гроздьями малины. И малина выглядит совсем как настоящая.

Гоша попробовал одну ягоду на вкус и убедился, что они и на самом деле настоящие. Сладкие, ядреные, однозначно – пальчики оближешь.

Так вот за распахнутой дверью был виден и сам кабинет, просторный и обставленный старинной мебелью из темного дерева. В центре композиции располагался письменный стол, покрытый темно‑зеленым бархатом. Ножки у него были все сплошь резные, массивные, как и все остальное, и причудливо изогнутые. А оканчивались и вовсе неожиданно – самыми настоящими копытами неведомой зверушки роста неслабого.

Все остальное на столе соответствовало заданному стилю: старинное, красивое, вычурное. Если чернильница – так уж черный лебедь с торчащими во все стороны перьями, плавающий в луже на левом ближнем углу. Вместо тетрадки какой‑нибудь завалящей, непременно свиток потертого пергамента.

И Никисия Стрикт преобразилась в стиле ретро. Очки на носу бабушки массивные, в толстой золотой оправе. А сама она одета в классическое черное платье с воротником‑стоечкой. Седые волосы собраны в строгий пучок на затылке. И водит подслеповато пальцем по строчкам. Но стоило ей посмотреть мельком на застывшего от любопытства Гошу, как и морщины разгладились, да и здоровья во взгляде прибавилось вроде бы. Что не помешало Никисии, однако, требовательно махнуть рукой на внука. Проходи, мол, на кухню, куда и шел. Нечего тут глазеть!

Но поглазеть как раз хотелось на все. А уж на Прохора, внезапно появившегося из огня старинного высокого камина, в первую очередь. Несмотря на пламя, из которого он выскочил, на шапке‑ушанке у домового все равно остался целый сугроб снега. Его руки зябко обнимали сами себя за плечи, а зуб на зуб не попадал.

– Направление на север‑северо‑восток сбито напрочь, хозяйка! Пока назад возвращался, змэрз вэс, – несмотря на озноб, Прохор вытащил из кармана полушубка логарифмическую линейку и принялся оживленно двигать шкалы, что‑то подсчитывая.

Заметив парнишку, домовой улыбнулся и сунул линейку обратно в карман. Затем приподнял в приветствии свой треух, удостоив молодого хозяина кивком головы, после чего повернулся в сторону Никисии.

– А может, ну, ее к лешему, эту науку? Давайте‑ка я этот каминчик, – импортневый, новехонький, еще на гарантии, – на наш старорусский манер отремонтирую. На глазок, то есть…

И Прохор для верности поплевал на ладони и сжал пальцы в кулаки.

– А что? Давай, попробуй…

Окончание диалога Каджи дослушивать не стал, чтобы не нарываться на недовольный взгляд бабули. Сказано же было, проваливай на кухню.

А там было чуть более оживленно, чем в кабинете бабушки. Некоторые из присутствующих даже двигались или хотя бы предпринимали такие попытки.

– …он в этот момент как раз снимал штаны, ну и упал, запутавшись, прямо на…, – приемник только сейчас заметил вошедшего Гошу, и, покраснев чуть‑чуть, невнятно смазал концовку рассказа, – …в общем, на то и упал. Вот так, вот.

И Барни зарядил что‑то тяжело‑металлическое типа «H‑Blockx» о революции. Правда тут же нацепил себе на уши внушительного размера наушники, и стал изгаляться, изображая бас‑гитариста, в гордом и независимом одиночестве.

Холодильник, по всей видимости, его вообще не слушал. Просто стоял себе, с трудом, после вчерашнего веселья. А вот кот лежал пластом на брюхе, раскинув лапы в стороны, невдалеке от старинного буфета. Глаза у него собрались в кучу от усердия, но он упорно пытался так вытянуть вперед губы, чтобы они, в конце концов, достали до блюдца с холодным молоком. Сделать это каким‑то иным способом Тимофей был не в состоянии.

Мерида просто сидела на стуле бледной тенью, опираясь щекой на подставленную ладонь. И вид у сестры был по‑домашнему простой и привычный, точно не один год вместе прожили: в полосатом махровом халате, растрепанная, не выспавшаяся и своя в доску.

Девушка криво усмехнулась на счет мутно закончившегося анекдота и подтолкнула в сторону брата листок странной желтоватой бумаги. Он был сложен пополам. Сгиб протерся основательно, да и в целом листок выглядел так, словно ему уже незнамо сколько лет. Каджи присел за стол рядом с Мэри и развернул послание.

– Это список того, что нам с тобой нужно будет сегодня приобрести. Иначе трудно тебе придется в Хилкровсе. Потому и отправимся мы, Гоша, чуть позже на Заячий проспект. Ты пока завтракаешь, письмо, вот, почитай. Филина, что его доставил из школы, я уже накормила кедровыми орешками, и он страшно довольный улетел обратно. А мне тоже не мешало бы взбодриться.

Мерида встала со стула и увидела ужасающие по своей героичности попытки Тимофея макнуть губы в живительную влагу. Девушка сочувственно вздохнула, и, пожав плечами, взяла кота за шкирку. После чего и окунула мордой в миску с молоком.

Когда кот вынырнул обратно, то долго отфыркивался, но в глазах светилась благодарность. А уж счастлив был, словно исполнилась мечта всей жизни. По усам у Тимофея стекали белые капельки, но в рот, похоже, тоже кое‑что попало.

Сестра вышла, а парнишка принялся разглядывать листок.

В левом верхнем углу было странное черное пятно, размером сантиметров в семь. И оно очень удивительно напоминало своим видом просто большую кляксу. Вообще‑то, не совсем простую кляксу. Наверняка, волшебную. В ней присутствовали и объем, и перспектива. А в центре бушевало пламя. И в его рвущихся вверх алых, желтых и синих языках вращалась в рваном темпе, словно под порывами ветерка, пентаграмма. Тоже далеко не обычная. При всем ее вращении, тем не менее, когда ни глянь на нее, всегда видно как там, внутри, плещутся волны, омывающие одинокий высокий утес.

И стоило только Гоше перевести взгляд на этот утес, как он волшебным образом приблизился настолько, что стал отчетливо виден старинный, величественный и мрачно‑красивый замок с множеством разнокалиберных башен. Готический стиль просто подавлял все остальные, хотя и другим место тоже находилось.

А когда Каджи вдоволь насмотрелся на его общий вид, то изображение еще раз стремительно поменялось, как будто камера приблизилась очень близко. И парнишка увидел внушительные сводчатые ворота из толстого дерева, окованного бронзовыми пластинами с бездной всевозможных декоративных завитушек.

Над входом легко читалась надпись, скромно высеченная в граните и расположившаяся тоже полукругом, повторяя изгибы свода ворот. «ХИЛКРОВС». А чуть ниже более мелкими буквами было добавлено: «международная школа обучения колдовству». И хотя глаза видели странные символы какого‑то неизвестного языка, а разум прекрасно понимал, что Гоша просто не может их знать, но все равно он легко читал: Хилкровс – международная и т. д.

А правее и чуть ниже эмблемы школы, выглядевшей слишком уж реалистично, шел текст письма, написанный от руки синими, но с отливом золота, чернилами. Почерк был легкий, но весьма неровный, точно бегущий по волнам. Да и если сказать честно, всяких готических закорючек в нем тоже хватало, как и на воротах замка. Но общего впечатления они не портили, скорее наоборот, – соответствовали общему стилю.

Уважаемый Гоша Каджи!

 

С удовольствием сообщаем вам, что вы приглашаетесь в международную школу обучения колдовству Хилкровс для определения вашей принадлежности к одному из наших факультетов. Торжественная церемония распределения и последующий банкет имеют место быть в Большом зале Центральной башни в 19 часов 00 минут 1 сентября 20… года.

Просьба – не опаздывать!

 

Ура, ура, ура! Оле‑оле‑оле! Мальчик сложил письмо обратно и, сцепив кисти рук на затылке, расплылся в счастливой улыбке. Но листок внезапно самовольно взмыл в воздух и раскрылся, повернувшись к Каджи лицевой стороной. Его руки упали с затылка, переместившись на колени, как у примерного ученика. А множество строчек, которые шли уже после прочитанного Гошей фрагмента письма, не то обиделись, не то взбунтовались. Каджи всего лишь хотел растянуть удовольствие от чтения, оставив их изучение на потом. А пока решил вдоволь насладиться уже прочитанным. Хотел как лучше, а получилось, как всегда.

Строчки тем временем, сперва столпились в непонятный клубок, а потом разлетелись по всему листку. И оказалось, что это уже и не письмо вовсе. А набросок портрета.

Лицо строгое и недовольное. Правда, могло и показаться. Это ж все‑таки графика. А парнишка к тонкому миру изобразительного искусства имел такое же отношение, как и медведь к велогонкам Тур де Франс. Конечно, косолапые умеют кататься на велосипеде, в цирке. Вот и Гоша видел репродукции. Изредка. Но кубиста от символиста вряд ли смог бы отличить. Другое дело реализм…

А именно он сейчас в полной мере и проявлялся в рисунке. Лицо властной, но видимо справедливой женщины средних лет стало не только реальным, но, вдобавок ко всему, еще и скупо улыбнулось, вытянув тонкие губы в линию. И затем портрет заговорил слегка ворчливым голосом:

– Молодой человек! Вам разве не говорили, что страшно неприлично перебивать даму, когда она вам что‑нибудь рассказывает? Это просто крайнее неуважение! Если вам не повезет, – она понизила тембр голоса до кровожадной нотки, – и вас распределят на факультет Блэзкор, то я постараюсь научить вас помимо всего прочего еще и хорошим манерам. Чтобы мне не пришлось потом краснеть за вас.

Женщина замолчала и требовательно посмотрела на растерявшегося мальчика. Он, почесал правой рукой за левым ухом. Его мысли ворчливо перебрались в другое место. Но Каджи успел поймать последнюю из переселенцев, хроменькую, даже жалко ее стало. И буркнул чрезвычайно содержательно:

– Простите,… я не подумал… как‑то… сперва, – а глаза самовольно принялись шастать туда‑сюда взглядом по деревянному полу, словно золотой галеон надеялись отыскать.

– Вот и ладно. Извинения приняты, – голос дамы потеплел, а выражение лица стало сугубо деловым. – Раз вам лень читать…, – Гоша отчаянно замотал головой из стороны в сторону, но на лице у женщины ни одна строчка не дернулась, и она продолжила, – …письмо, которое мне было не лень вам написать и отправить, тогда…, – тут она вздохнула, – …придется рассказать вам о том, что же в нем говорится… Надеюсь, сударь, что хотя бы слушать вам не лень?

В горле у Каджи было сухо и шершаво, и он даже не стал пытаться возражать в слух. Только опять как китайский фарфоровый болванчик затряс головой, на этот раз утвердительно. Если бы сестренка задержалась с возвращением на кухню еще на пару‑тройку минут, то голова чего доброго могла от усердия и отвалиться.

– Профессор Мардер? Давненько не виделись, – Мерида влетела внутрь, словно слон в посудную лавку, так же весело и беззаботно. – Доброе утро, если утро вообще может быть добрым.

Волосы цвета платиновой блондинки у сестры оказались тщательно уложены крупными кудряшками до плеч в замысловатой прическе а‑ля Версальские ночи (17 век, просьба руками не трогать, вам же хуже будет!). Всезнающая и все понимающая полуулыбка на слегка подкрашенных в тон волосам губах. Вокруг носа рассыпались очаровательные веснушки, неизвестно откуда появившись, – может быть, сама нарисовала? Вот только в глазах застывшие льдинки скуки плавают: как, опять на бал пригласили? Ну, блин, подождите, забодай вас сухожуй криворогий! Сейчас вот только хрустальные лапти в сарае откопаю и примчусь немедля. Свистать всех наверх, сами напросились, радостные мои!

И одежда соответственно образу: длинная, слегка зауженная, но все равно свободная юбка с роскошной вышивкой по бокам золотым на зелени. А приглядишься – и мерещится, что и не вышивка это вовсе: скорее похоже на пробивающиеся сквозь листву лучи солнца. Точно такой же по стилю жакет накинут поверх белоснежной блузки с пышными рукавами, заканчивающимися около локтей. На руки надеты тонкие шелковые перчатки. И в завершение всего – изящная серая шляпка с короткой, всего до кончика тонкого носа, вуалью. Точнее будет сказать, с намеком на вуаль, до того она была прозрачна. Но все равно такие наряды, какой выбрала себе Мэри, уже лет двести с лишним никто не носит. Разве что актрисы в театре, и то, только когда играют великосветских мадемуазелей, типа «Не спи, машинист! Каренина на рельсах отдыхает. После вчерашнего».

– Так все‑таки ты здесь, Мерида? Вот уж не думала, что Тэри согласится тебя отправить со столь важным поручением, – портрет Бласты Мардер изумленно оживился, переключив свое внимание на сестру Гоши. – Ну, тогда я абсолютно спокойна и уверена в успехе.

И было совсем непонятно, насколько серьезно она это произнесла. Или так и есть на самом деле, а может, профессор ехидно издевалась над присутствующими.

– Я тоже уверена в успехе, абсолютно уверена, – вполне серьезно произнесла девушка и, поймав листок, безуспешно попытавшийся отлететь подальше, слегка нахмурила тонкие брови. – Так, и что же нам нужно приобрести? А ты, Гоша, ешь давай, не отвлекайся! Денек сегодня обещает быть бурным.

Портрет нехотя вернулся в состояние обычного письма. Сестра, уткнувшись в его строчки, что‑то прошептала едва слышно, и на столе перед Каджи возник стакан молока, вазочка с печеньем и (???) остатки вчерашнего торта.

Еду Гоша героически проигнорировал. Обжираться в такое утро? Грех, да и только. А вот стакан с молоком осушил залпом, хотя и не любил его вовсе. Просто очень хотелось много о чем спросить Мэри, а у него во рту как будто и не язык, а обрывок наждачной бумаги. Причем крупной и болезненно цепляющейся за небо.

– В первую очередь нам нужно купить учебники, – Мерида принялась перечислять их в том порядке, как было написано в письме, не забывая комментировать в своем запатентованном стиле. – «История магии» Батильды Бэгшот. Старье еще то, но интересное и полезное. «Теория магии для чайников» Намбуса Гона. И написана надутым самоваром. «Белая книга заклинаний и заговоров» Инсомиры Хо. Девочка талантлива, но совсем не в этой области. «Трансфигурация для всех. Курс первый» Минервы МакГонагалл. Хоть что‑то серьезное и заслуживающее внимания. «1000 и еще одно зелье» Олега Мартура. Скукотища невообразимая. «Флора и фауна. Съешь ты или тебя?» Паулины Бранд. Ха‑ха, да я тебе лучше всякого учебника объясню, кого стоит есть, а кто сам тебя без перца, но с пуговицами проглотит… А это вам зачем, интересно?

Девушка задумчиво потерла кончик носа, но потом решила не утруждать себя раздумьями. Раз написано – значит нужно.

– Вот уж не думала, что теперь защиту от темных сил будут изучать именно по этой книге. О чем только они там, в министерстве думают? И – чем, тоже интересно.

– А что за книга такая, Мэри?

– «Темные силы. Защищаться, нападать или дружить?». Написал Рифер Маднес…

– И в чем проблема?

– Дело в том, Гоша, что этот Рифер, не ко сну будь сказано, был пожирателем смерти. И не простым, а одним из особо приближенных к Волан‑де‑Морту. Только держался всегда в тени. А под конец, говорят, и вовсе от него сбежал, когда дело жареным запахло. Вот и не наказали его по этому…

Сестра смотрела на брата, но он чувствовал, что она сейчас видит не его, а что‑то совершенно другое. Взгляд девушки размылся, словно акварельный рисунок под ливнем, и устремился куда‑то в даль, влекомый потоками воды воспоминаний. Парнишке это совсем не понравилось, и он выдал первое попавшееся на язык, лишь бы хоть что‑то сказать и привлечь ее внимание.

– Мэри, а ты не боишься называть Сама‑Знаешь‑Кого по имени?

– Чего? – Сестренка удивленно вытаращила на него вмиг запылавшие пожарами глаза. – Я – боюсь? Да ты с ума сошел, братик? Чего такого уж страшного может быть всего лишь в имени? Есть вещи, куда более ужасные. Одиночество, например.

Вообще‑то по ней было видно, что Мерида вряд ли кого боится на этом свете. Скорее всем другим нужно опасаться непредсказуемой смены настроений сестры.

Приемнику надоело быть крутым металюгой, и он, спрыгнув с гвоздика на пол, направился к выходу из кухни, напевая песню Виктора Королева «Зачем ты бросила меня». Девушка проводила Барни задумчивым взглядом, потом взяла чайную ложечку со стола и, зацепив верхушку розочки с торта, отправила ее в рот. И тут же скривилась недовольно.

– Ну и гадость, – хотя вчера именно она, наплевав на диеты и фигуру, слопала в одиночку половину торта. – Ладно, хватит кишкоблудствовать. Нам пора.

У входной двери их уже ждала Никисия. Рядом стоял Гошин рюкзачок, туго набитый чем‑то. Когда Каджи с Меридой вышли с кухни, прочие ее обитатели столпились у порога. Не каждый ведь день Гоша будет уезжать в школу, стоит и попрощаться. Вряд ли они теперь смогут с ним увидеться до наступления зимних каникул.

– В рюкзаке все, что понадобится на первое время. А Мерида поможет купить остальное. Я, Гоша, с вами не поеду. Много чего теперь нужно в доме переделать. Ты и с Мэри не пропадешь. Так что, давайте прощаться.

Никисия сперва обняла внука, крепко прижав его к себе, в заключение потрепав его по волосам, чего раньше с ней никогда не случалось. И что еще более удивительно, она очень тепло обняла и Мериду.

– До встречи, внучка. Приезжай почаще.

– Так вроде бы вы мне не бабуля? – глаза девушки озорно полыхнули оранжевым. – Разве не так, профессор Стрикт?

– Кто тебе сказал такую глупость, детка? – брови у старушки изумленно взлетели вверх.

– Вы…

– Тебе наверно показалось, Мэри.

– Ну, тогда совсем другое дело, баба Ники. И впрямь ведь показалось.

Никисия отстранившись от Мериды, обвела вокруг себя немного рассеянным взглядом, словно проверяя, не забыла ли чего по старости. Взор ее остановился на Барни, который сидел у порога входной двери, поджав под себя ноги по‑турецки. Он оказался единственным смельчаком, кто без спроса отважился покинуть пределы кухни. Брови профессора нахмурились, а взор приобрел стальной окрас.

– Барни замолкни хоть на минутку. Ты в этом мире такого понаслушался, что у меня порой волосы начинают повторно седеть, стоит только тебе запеть.

Приемник затих на полуслове и посмотрел на бабулю взглядом, в котором, несмотря на показную веселость и развязную бесшабашность, плавали крупные горошины слез. А вот Никисия наоборот, тщетно пыталась сохранить остатки серьезности.

– И вообще, Барни, чего это ты тут расселся? Тебе уже давно пора бы устроиться поудобнее в рюкзаке у Гоши. Место там найдется. Разве я не говорила, что ты поедешь в школу вместе с ним?

Она сделала вид, что пытается вспомнить, говорила или нет. А приемник, мгновенно повеселев, помчался на кухню прощаться с остающимися членами семьи.

Петрусь просто хлопнул своей огромной ладонью по его маленькой ручонке, радуясь за друга. Самобранку игриво дернули за тонкую косичку‑бахрому, свисавшую со стола вниз. С Прохором вежливо и чинно раскланялись. А вот Тимофей удостоился, за свое пристрастие внимательно выслушивать любую болтовню Барни, горячего чмока в сухой нос. После чего и был отправлен вторично мордой в блюдце с молоком, только пузыри вверх пошли стремительно.

Кот вынырнул оттуда еще более счастливый, чем в первый раз. И даже набрался сил выползти из кухни, чтобы помахать отъезжающим хвостом на прощание. После чего опять рухнул рядом с порогом кухни. Только на этот раз более удачно: набок, а не пластом, как раньше.

Приемник прыгнул внутрь рюкзака и удобно устроился на свежевыглаженной рубашке.

– Должен же кто‑то за кем‑то присматривать, – невнятно пробормотала Никисия, и затянула шнуровку рюкзака.

Вот только кто за кем должен присматривать так и осталось неизвестным.