Английское консульство устраивает выставку цветов. Гун Сяоци рассказывает о красавице Си Линьчунь

 

Вы помните, что Цзинь Вэньцин по приглашению Сюэ Фужэня приехал в ресторан «Изысканные блюда». Во время беседы какой-то человек прислал свою визитную карточку, после чего пришельца пригласили войти. Гости поднялись, уступая вновь вошедшему место. Во время знакомства выяснилось, что его зовут Юнь Хун и что он ожидает вакансии на должность старшего помощника начальника области. Юнь Хун производил впечатление знающего человека: во всяком случае, речь его была необычной. За едой снова разгорелась оживленная беседа — главным образом о политике, о науках в западных государствах. Цзинь Вэньцин сидел в стороне и молчал. Чувствуя себя абсолютным профаном в этих вопросах, он буквально сгорал от стыда. «Вот, занял на экзаменах первое место, считал, что прославился на всю Поднебесную, — думал он, — а стоило попасть сюда, как со всех сторон посыпались на меня заморские термины, о которых я и не слыхал! Теперь я вижу, что полагаться на полученные знания нельзя. Надо непременно изучать западные науки, побольше узнать об иноземных государствах, поработать с иностранцами — скажем, на какой-нибудь должности в Палате внешних сношений[44], — лишь тогда можно будет на что-то рассчитывать!»

Цзинь настолько углубился в свои размышления, что не заметил, как официант поставил перед ним пудинг, и очнулся только тогда, когда его окликнули. Он быстро съел пудинг и принялся за кофе. Официант принес счет, господин Сюэ Фужэнь подписал его, и гости, извиняясь перед хозяином за причиненное беспокойство, начали расходиться.

В гостиницу Цзинь Вэньцин вернулся на извозчике. Войдя в вестибюль, он увидел посреди него груду чемоданов. Двое людей, похожие на управляющих, на пекинском диалекте отдавали распоряжения слугам. Цзинь зашел к портье, взял у него ключ и спросил, кто хозяин этих вещей.

— Он из столицы, — доложил портье, — кажется, хочет ехать за границу, а это его сопровождающие.

Цзинь Вэньцин промолчал и возвратился в свою комнату. Больше в этот вечер не произошло ничего, о чем бы стоило рассказывать.

На следующее утро Цзинь поднялся, намереваясь в свою очередь пригласить на ужин Сюэ Фужэня и остальных. Умывшись и причесавшись, он отправился к Лу Жэньсяну и поехал вместе с ним за гостями. Вечером в ресторане «Вечная весна» был устроен ужин. После этого еще несколько дней продолжались взаимные угощения; гости посещали публичные дома, побывали в японском чайном домике и дважды посмотрели цирк Челлини.

Наконец наступил день открытия цветочной выставки, которую устраивало английское консульство. Цзинь Вэньцин и Лу Жэньсян отправились туда в коляске. Снова проехав набережную Хуанпу, они свернули в одну из улиц и оказались у ворот сада, перед которым разгуливали четверо полицейских. На траве стояло несколько десятков экипажей. К друзьям подошел иностранец, Цзинь и Лу дали ему два доллара, получили пропуска и не торопясь вошли в сад.

Ноги их ступали по нежно-зеленой траве, затянувшей землю, словно облако. По обе стороны росли низкие деревья с густо переплетенными ветвями. Сделав несколько поворотов, Цзинь Вэньцин и Лу Жэньсян внезапно увидели перед собой высокое европейское здание с поднятыми на окнах жалюзи. Множество китайцев и иностранцев с интересом заглядывали в окна первого этажа. У входа в дом, за железными перилами, покрытыми черным лаком, стояли велосипеды. По мягкому французскому ковру друзья вошли в дом, и взору их предстало множество редких цветов самых причудливых форм, собранных из разных стран. Цветы стояли в разноцветных фарфоровых горшках на ступенчатых подставках, и под каждым из них была надпись на иностранном языке. На самом высоком месте красовался огромный розовый цветок, который можно было сравнить только с божественной Ян-гуйфэй[45]. Длинные тычинки свисали как бахрома; гигантские листья напоминали размером тележное колесо. Цветы, стоявшие рядом, казалось, заискивающе улыбались большому цветку, признавая его превосходство. Когда Цзинь и Лу обратились с расспросами к соседям, кто-то, знающий иностранные языки, объяснил им, что этот цветок называется Виктория в честь английской королевы.

После этого Цзинь Вэньцин и Лу Жэньсян направились к павильону китайских цветов. Лучшим из них оказался большой красный пион из Янчжоу[46]. На выставке было представлено более десятка его разновидностей. Далее шли орхидеи, розы и прочее. Целый отдел занимала японская вишня, отличавшаяся нежностью и изяществом.

За ступенчатыми подставками друзья заметили винтовую лестницу. Поднявшись по ней, они очутились в зале, где множество посетителей ели европейские сласти и пили кофе. Ли Баофэн и Ма Чжунцзянь также были здесь. Они сидели за столиком вместе с двумя стариками и каким-то иностранцем и беседовали, но, завидев Цзинь Вэньцина и Лу Жэньсяна, тотчас поднялись, уступая друзьям места. Во время знакомства выяснилось, что иностранца зовут Фрайер и он прекрасно говорит по-китайски.

Не успели друзья сесть, как откуда-то послышалась органная музыка. Звуки то приближались, то удалялись; подхватываемые ветром, они неслись куда-то далеко-далеко. Один из стариков спросил Фрайера, будет ли сегодня танцевальный вечер.

— Консул уже разослал приглашения, — ответил Фрайер. — Должно присутствовать более ста человек. Из ваших соотечественников приглашены начальник Шанхайской области, заведующий отделом строительства и один ханчжоуский богач. Кроме того, ожидают еще сановников Чжи Гана и Сунь Цзягу, которых ваш император посылает за границу для переговоров со всеми странами, имеющими договоры с Китаем. Они выедут вместе с американским посланником Паркером из Гонконга, посетят Японию и через Тихий океан отправятся в Америку. Это первые дипломатические представители, которых ваша страна отправляет за границу! Позавчера они прибыли в Шанхай, а в июне, наверное, тронутся в путь.

«Оказывается, чиновники, которых я видел в гостинице, едут за океан!» — подумал Цзинь Вэньцин и втайне позавидовал им.

Пока они говорили, уже стемнело, и все разошлись.

Время текло быстро, словно вода. Прошел праздник начала лета[47], и Цзинь Вэньцин вместе с Лу Жэньсяном отправились в Сучжоу. Когда человек возвращается домой в парчовых одеждах, это становится большим событием в его жизни, поэтому в семье Цзинь Вэньцина давно вывесили фонари и красивые шелковые ленты, громко играла музыка. Чиновники под балдахинами разных цветов, указывающих на их ранги, родственники и друзья в паланкинах и колясках прибывали один за другим. Вся улица была запружена ими и походила на человеческое море. Едва показался Цзинь Вэньцин, как люди, толкая друг друга, устремились к нему. Некоторые, совершенно незнакомые с ним раньше, выдавали себя за его близких друзей; те, кто прежде холодно относился к нему, сейчас перед ним заискивали. Вряд ли Чуский гегемон[48] в битве при Гайся был окружен так плотно, как Цзинь Вэньцин! Наконец ему удалось вырваться из этого кольца и, добравшись до главного флигеля, увидеть свою мать и жену. Разумеется, домашние искренне радовались его прибытию, лица их сияли от радости.

Не успели они рассказать Цзинь Вэньцину, что произошло за время его отсутствия, как вошел старый слуга и доложил:

— Господа Цянь Дуаньминь, Хэ Тайчжэнь и Цао Ибяо ждут вас во дворе.

Услышав о приезде друзей, Цзинь очень обрадовался и приказал слуге провести их в его кабинет.

Следует сказать, что Цзинь Вэньцин с Цао Ибяо сблизились еще десять лет назад, в трудную для обоих минуту. Вместе с Цянь Дуаньминем и Хэ Тайчжэнем их называли тогда «неразлучными друзьями».

Как вы думаете, откуда пошло это прозвание?

В конце правления императора Сяньфэна, во время событий 1860—1861 годов, когда был заключен договор о мире, Сын Неба, желая успокоить людские сердца, повелел устроить в столице государственные экзамены. Сучжоу и Чанчжоу находились в руках тайпинской армии, которая не на жизнь, а на смерть вела борьбу с Великой Цинской династией. Ученые мужи и знатные люди этих областей разбежались кто куда и долго скитались на чужбине. Но ведь ученая степень — воздух для книжника. Поэтому едва ученые мужи услыхали радостную весть, как все они, невзирая на таящуюся кругом опасность, бросились в столицу, чтобы испробовать свои кисти. Среди них был и Цзинь Вэньцин.

Семья его в это время спасалась от беспорядков в Шанхае. Тем не менее он внял наставлениям матери и отправился в столицу на экзамены. Главная трудность заключалась в том, что по суше дорога была закрыта, а пароходы еще не ходили: только иностранные грузовые суда, занимавшиеся перевозкой товаров, соглашались брать на борт пассажиров. Цзинь Вэньцин потратил немало сил, прежде чем попал на одно из таких судов. Там он неожиданно встретил Цянь Дуаньминя, Хэ Тайчжэня и Цао Ибяо.

Разговорившись, они выяснили, что являются земляками. К этому следует добавить, что все они были молоды, способны и во взглядах их обнаружилось много общего.

В дороге будущие ученые столкнулись с разными неприятностями, но они помогали друг другу и, естественно, сошлись еще ближе. Тут же, на корабле, они поклялись в вечной дружбе.

Добравшись до Пекина, молодые люди завязали еще несколько знакомств и вместе с новыми друзьями создали литературное общество под названием «Убежище талантов». Занимались они в нем главным образом упражнениями в восьмичленных сочинениях, собираясь каждый месяц в условленное время. Сначала они рассматривали это только как подготовку к экзаменам и стремились вдохновить друг друга. Они не думали, что после подавления тайпинского восстания литература придет в упадок и их молодые таланты произведут на столицу столь сильное впечатление. Едва кто-нибудь из них заканчивал очередное сочинение, как оно тут же переписывалось во многих экземплярах. Слава друзей росла день ото дня, даже высокопоставленные чиновники и знаменитые ученые стремились подражать им. Особенно выделялся среди членов общества «Убежище талантов» Цао Ибяо. Он не применял современных выражений, когда писал о современном, а использовал цитаты из древних классиков, историков и философов. Таким образом он поверг в прах принципы всех традиционных школ и утвердил на их развалинах свое знамя. Порою его стиль был прост и резок, как надписи на камнях, порою — красочен и возвышен, словно изречения на надгробных плитах. Когда министр Гун Пин прочитал одно из его сочинений, он хлопнул ладонью по столу и восхищенно вскричал:

— Вот уж не думал, что стиль, царивший при прежних императорах, возродится снова!

И он стал убеждать членов общества публиковать свои рукописи. С этих пор сочинения из «Убежища талантов» полились рекой и наводнили всю Поднебесную, подобно стихам Лю Юна[49]. Повсюду декламировали их произведения. Не было человека, который не знал бы имени Цао Ибяо.

Прошло несколько лет, и члены общества сделали блестящую карьеру. Все они получили высшие ученые степени, лишь Цао Ибяо оказался обиженным. Он до сих пор оставался студентом училища «Сыны отечества»[50], так как на экзаменах его сочинений не оценили. Впрочем, он не придавал значения этим неудачам. Ему было неприятно только одно: что он не оправдал надежд матери, поэтому каждый раз, когда устраивались экзамены, он постоянно принимал в них участие. Услышав, что Цзинь Вэньцин с победой приехал в отпуск на юг и вскоре вместе с Цянь Дуаньминем, Хэ Тайчжэнем и своими родственниками уезжает в столицу, Цао Ибяо захотел снова погулять по Пекину. Тогда он приехал из Чанчжоу в Сучжоу, желая поздравить Цзинь Вэньцина с успехом, а заодно условиться о совместной поездке: ведь чем больше спутников, тем веселее.

Цзинь Вэньцин радостно встретил друзей, а когда они поздравили его с успехом, смутился и произнес несколько скромных фраз. Цянь и Хэ видели Цзинь Вэньцина сравнительно недавно, в то время как Цао Ибяо не встречался с ним уже много лет. Гости вспомнили о старых временах, после чего Цзинь Вэньцин пригласил всех сесть и велел слуге принести чай.

Внимательно разглядывая Цао Ибяо, Цзинь Вэньцин заметил, что друг по-прежнему полон; лицо его сохранило свой розовый цвет и округлость, а глаза — живость. Хотя Цао Ибяо было уже более тридцати лет, он еще не отпускал бороды. Одетый в халат из потертого белого шелка и синюю шелковую куртку, он держал в руках расписной веер из птичьих перьев и белую яшмовую табакерку, из которой непрерывно нюхал табак. Его ноздри и верхняя губа были испещрены пятнышками, словно тигровая шкура.

— Высоко тебя занесло, Вэньцин! — улыбаясь, сказал Цао Ибяо. — Воистину, не только друзей порадовал, но и родные места прославил. Когда мы получили весть о твоем успехе, даже сон потеряли от счастья!

— Не подтрунивай надо мной, Ибяо, — остановил его Цзинь. — Что касается учености и умения писать, то среди нас четверых тебя можно сравнить с головой дракона, а меня только с хвостом! На свете часто бывает наоборот: Лу Чжаолиня поставили после Ван Бо; ты, равный Лю Фэну[51], не выдержал экзамена, а мне дали ученую степень! Как видишь, я не первый среди бесстыдных! — Тут он обернулся к Цянь Дуаньминю. — Не думай, что я злопыхательствую, но по-моему, твои недавно опубликованные сочинения при всей своей популярности не годятся в подметки трудам Цао Ибяо!

— Конечно! Никто из занимающихся сейчас восьмичленными сочинениями не может тягаться с нашим другом, кроме его учителя! — подтвердил Цянь Дуаньминь.

Завязалась оживленная беседа. Разговор коснулся истоков восьмичленных сочинений, которые ведут свое начало еще от Ван Аньши[52] и Су Ши. Далее друзья перешли к их многочисленным последователям.

— Нынче все желают показать свою просвещенность и бранят восьмичленные сочинения, называя их авторов «восьмичленными одержимыми», — сказал Цао Ибяо. — В действительности же эти сочинения являются одним из прозаических жанров. Разве можно его сбрасывать со счетов?! Труды знаменитых мастеров не менее убедительны и блестящи по мысли, чем творения философов эпох Чжоу и Цинь[53], а по глубине чувства они подобны произведениям малых форм эпох Вэй и Цзинь[54]. Разве они уступают в чем-нибудь ханьским одам, танским стихам, сунским романсам или юаньским драмам?!

— Я помню, — молвил Хэ Тайчжэнь, — что при императоре Даогуане некто Лян Чжанцзюй по примеру «бесед о стихах»[55] написал книгу «Сборник бесед о восьмичленных сочинениях», в которой чрезвычайно подробно рассматривал истоки этого жанра и различные течения внутри него, а Цянь Мэйси[56] в подражание «Жемчужинам танской прозы» составил сборник лучших восьмичленных сочинений в ста томах, назвав его «Толкования классиков». К сожалению, перечисленные книги так и не были изданы. Однако взгляды их авторов полностью совпадают с точкой зрения Цао Ибяо!

— Все говорят, будто начало восьмичленным сочинениям положил Ван Аньши, — вставил Цянь Дуаньминь. — В действительности же эта честь принадлежит Хань Юю[57]. Если вы сомневаетесь, прочтите еще раз его сочинение «Разрушение основ»…

Но не успел он договорить до конца, как в комнату быстрыми шагами вошел Лу Жэньсян.

— Вы, я вижу, заболели настоящей манией исследований! — вскричал он. — Даже восьмичленные сочинения, которые годятся только для ученой карьеры, пытаетесь ввести в литературу! Поди, уже успели забыть, что сегодня мы у Чу Айлинь отмечаем приезд Цзинь Вэньцина.

— Ой! — воскликнул Цянь Дуаньминь. — Это встреча с Цао Ибяо навела нас на разговор о восьмичленных сочинениях. Если б не ты, мы бы наверняка забыли!

На лице Цзинь Вэньцина появилось удивленное выражение.

— Друг мой, Дуаньминь, ведь ты и Тайчжэнь раньше никогда не ходили к гетерам. Давно ли вы стали следовать общей моде?

— Раньше я тоже смотрел на гетер с презрением, — промолвил Цао Ибяо. — А потом узнал, что Чу Айлинь не проститутка, которая является по первому зову. Она неплохо поет оперные арии и сочиняет стихи, совсем как героиня из «Записок у моста Баньцяо»[58]. К тому же в ее доме полным-полно древних картин, сосудов, тушечниц — настоящий антиквар в юбке. Не удивительно, что Дуаньминю и Тайчжэню захотелось на нее поглядеть.

— Этот вечер мы устраиваем вчетвером, желая отметить твой приезд, — добавил Хэ Тайчжэнь. — Больше никого не приглашаем.

— Уж не та ли это Чу Айлинь, которая сбежала от Гун Сяоци? — спросил Цзинь Вэньцин. — Ты, кажется, еще в Шанхае мне о ней говорил… Она живет в переулке Трех хижин?

Лу Жэньсян кивнул.

— Тогда я обязательно пойду! — воскликнул Цзинь. — Сейчас вы пообедаете у меня и отправитесь туда. Мне же придется подождать, пока разойдутся гости.

С этими словами он приказал слуге накрыть отдельный стол в кабинете и, предоставив приятелям есть все, что им заблагорассудится, отправился занимать гостей. Вскоре четверо друзей пообедали и пустились в путь.

Солнце уже спускалось за горы, когда Цзинь Вэньцину наконец удалось проводить родственников и знакомых. Он сел в маленький паланкин и направился в переулок Трех хижин.

Сойдя с паланкина, он увидел ворота, на которых была наклеена красная полоска с большими иероглифами: «Квартира господина Вана из Ханчжоу». Дом отнюдь не походил на жилище ученого, поэтому Цзинь в нерешительности остановился, но оказалось, что его уже ждет слуга с фонарем. Узнав имя Цзинь Вэньцина, он ввел его в ворота. Они шли по извилистой, выложенной камнем дорожке, едва видной в вечернем сумраке. По бокам маячили клумбы, окруженные причудливыми камнями. На них росли кусты, травы, цветы. Цзинь понял, что попал в сад. Вскоре дорожка кончилась, и перед ним выросло одноэтажное здание из трех комнат с двумя флигелями. В окнах ярко горели лампы и свечи, из дома доносились оживленные голоса.

Следуя за слугой, Цзинь Вэньцин подошел к дверям средней комнаты. Внутри раздался возглас, извещающий о приходе гостя, дверная занавеска откинулась, и навстречу Цзиню, вся светясь улыбкой, вышла молодая женщина лет двадцати в простом, но красивом наряде. Это была Чу Айлинь. Цзинь Вэньцин взглянул на нее и остолбенел: лицо показалось ему знакомым, а Чу Айлинь тем временем нежно пропела:

— Прошу вас пройти в комнату, господин Цзинь!

Звук ее голоса еще больше смутил Цзинь Вэньцина. «Где я видел эту женщину?» — мучительно думал он, перешагивая порог. В комнате было необыкновенно чисто, мебель отличалась исключительным изяществом. В глубине виднелся богато убранный кан[59], над которым висело изображение феи Дун Шуанчэн[60], принадлежавшее кисти безвестного художника, но поистине замечательное. У стен красовались стулья и столики, вырезанные из корней дерева, причудливо сплетавшихся между собой. Посредине стоял стол со столешницей из красного дерева, в которую была вделана плита из юньнаньского мрамора. На нем было разложено множество альбомов с картинами, изделий из бронзы и яшмы. Цянь Дуаньминь, Хэ Тайчжэнь, Цао Ибяо и Лу Жэньсян, сбившись в кружок, с интересом рассматривали и перебирали эти редкости.

— Вэньцин, иди сюда, погляди, — промолвил Хэ Тайчжэнь. — Неплохие вещицы! Видишь, кубок и чаша времен династии Шан!..[61] А как великолепно сохранились надписи на треножнике!

— Смотрите, это жертвенный сосуд и треножник периода династии Хань, — воскликнул Цянь Дуаньминь. — Как они искусно и тонко сделаны!

— А мне нравятся отпечатки с каменных стел эпох У, Цзинь, Сун и Лян![62] — проговорил Цао Ибяо. — О них ни в одной книге не упоминается.

Цзинь Вэньцин бросил взгляд на предметы.

— Как видим, тонкость хозяйского взора осчастливила и наши глаза! — произнес он.

Усевшись в большое кресло, стоявшее возле окна, перед гладко отполированным письменным столом, Цзинь Вэньцин машинально взял в руки тушечницу, на которой были изображены крошечные фениксы, порхающие среди листвы. Но глаза его были по-прежнему устремлены на Чу Айлинь.

— Ну как, наша хозяйка не хуже, чем твоя знакомая из Яньтая? — с улыбкой спросил его Лу Жэньсян.

Чу Айлинь обворожительно усмехнулась.

— Ах, господин Лу, что вы говорите! Ставить меня рядом с Синьянь так же нелепо, как сравнивать куриный помет с синевой неба. Не правда ли, господин Цзинь?

Цзинь Вэньцин покраснел до корней волос, сердце его екнуло.

— Вас зовут Фу Чжэньчжу? Да? Как вы попали в Сучжоу и почему носите имя Чу Айлинь?

— У вас отличная память, господин Цзинь. Ведь уже полгода прошло после нашей встречи, — промолвила женщина, — и я вас с трудом узнала. Ну как, Синьянь счастлива? Не зря она страдала!..

— Она приезжала как-то в Пекин, — смутился Цзинь Вэньцин, — но я тогда был очень занят, не видел ее. Потом она вернулась домой и с тех пор не подавала о себе вестей.

— Разве вы не взяли ее к себе после того, как выдержали экзамен? — удивленно спросила Чу Айлинь.

Цзинь Вэньцин побледнел.

— Давайте не будем вспоминать прошлого. Вы еще не рассказали мне, почему переменили имя и фамилию. Говорят, вы сбежали от Гун Сяоци? Я вижу, все редкости, которые здесь расставлены, из его дома!

Чу Айлинь печально опустилась возле Цзинь Вэньцина.

— Другому бы я не призналась, но вам скажу откровенно: я действительно ушла от Гун Сяоци. И все же люди напрасно меня обижают, говоря, будто я убежала с вещами. На самом деле Гун Сяоци просто обеднел и был вынужден скрепя сердце отпустить меня. А эти вещи он подарил мне на память. Подумайте, господин Цзинь: если бы я действительно украла эти редкости, разве я решилась бы выставлять их напоказ?!

— Но почему Гун Сяоци вдруг сразу до такой степени обеднел? — спросил Цзинь Вэньцин.

— Все из-за своего странного характера. Люди видели, что он живет на широкую ногу, сорит деньгами, вот и решили, что он богат. А на самом деле Гун Сяоци просто непутевый сын, промотавший все, что у него было. Из-за каких-то научных вопросов рассорился со своим отцом и перестал бывать у него. Есть у него старший брат, но он не поддерживает с ним связи; о жене и сыне тоже не заботится, хотя из дому не берет ни гроша. Целые дни он либо путается с проститутками, либо учится у варваров монгольскому и тангутскому языкам да устраивает с ними скачки. Деньгами его ссужал старый друг. После смерти друга ему снова повезло: встретился с английским посланником Томасом Вейдом, стал его советником и еще несколько лет сорил деньгами. Но недавно, не знаю из-за чего, разругался с ним. Вот денег у него и не стало: начал распродавать книги, картины, антикварные вещи — тем и жил. Он даже придумал себе прозвище: «Пол-отношения». Дескать, ни одного из «пяти отношений»[63] он не соблюдает, а так как я ему наложница, а не жена, можно считать, что он выполняет только «пол-отношения». Кто знал, что он и этой половины не сможет соблюсти!

Глаза у Чу Айлинь покраснели.

— Раз он всем пренебрег и переметнулся к Вейду, значит, он сделал это из-за денег, — сказал Цзинь Вэньцин. — Но почему он с ним поссорился?

— Одни считают его изменником, другие — революционером, но Гун Сяоци уверял, что все эти люди неправы и что он подал мысль сжечь Юаньминъюань только для того, чтобы отомстить за своего отца.

— А кто обидел его отца? — удивился Цзинь Вэньцин.

Чу Айлинь придвинула стул поближе и, наклонившись к уху Цзиня, зашептала:

— Я расскажу вам то, что он сам говорил, и вы сразу поймете. Однажды, — это было за месяц до моего ухода, — сидел он дома в четырех стенах, без единой монеты. Характер у него совсем испортился: то колотит рукой по постели, то ругает все на свете. Но я к этому привыкла, думаю: пусть себе буянит. Вдруг к вечеру ускользнул он в свой кабинет и притих: даже дыхания не слышно. Я встревожилась, подошла на цыпочках к двери, слышу: какой-то странный стук и бормотанье. Потом снова стук и снова бормотанье. Думаю: в чем дело? Не стерпела, вбежала в комнату, гляжу, а он серьезный сидит за письменным столом. Перед ним раскрытая тетрадь с черными клетками, вся испещренная иероглифами. Рядом с тетрадью —табличка предков[64], которую он вытащил из шкафа. В одной руке — кисть с красной тушью, в другой — линейка. Он уже замахнулся линейкой на табличку, но увидел, что я вошла, обернулся и спрашивает:

— Тебе что нужно?

— Да вот услышала у тебя стук, — отвечаю я, смеясь, — никак не могла понять, чем ты занимаешься, а ты, оказывается, табличку бьешь. Чья она?

— Папашина.

— Как же ты можешь бить табличку своего отца?! — испуганно спрашиваю я.

— Мой папаша не был похож на других отцов, — отвечает Гун Сяоци. — Он создал себе громкое имя обманным путем. Я-то презираю папашу, но у него повсюду сохранились почитатели. Для них его вонь лучше всякого аромата, а его старческий бред они готовы воспринимать как самые сокровенные мысли. Сейчас мне приходится составлять собрание его сочинений, и я вижу, как много в них глупостей, лжи и ошибок. Вот и корнаю его всеми силами, чтобы других не сбивать с толку. В свое время он правил мои сочинения и не раз меня поколачивал. Теперь очередь моя: око за око — времена меняются! Видишь, вытащил его табличку? Как встречу какую-нибудь глупость, так ему линейкой по башке; если ложь — два раза, если ошибка — три. Смотришь, хоть в какой-то степени да сквитаюсь за старые обиды!

— Разве может сын мстить отцу?! — спрашиваю я.

Он смеется:

— За его большую обиду я уже отомстил, поэтому мою крохотную шутку он примет с радостью!

— За какую обиду отца ты отомстил? — удивилась я.

— А ты думаешь, мой отец умер своей смертью? — говорит он очень серьезно. — Его отравили маньчжуры. Папаша страдал той же слабостью, что и я: очень с женщинами любил возиться. Каких только баб не было в его любовной истории: начиная от гаремных красавиц и кончая нищенками. Когда он секретарствовал в приказе по делам членов императорской фамилии, начальником приказа был князь Мин Шань — необыкновенно талантливый человек. Его наложница Си Линьчунь тоже отличалась талантами и красотой. Об их дружной жизни ходили целые легенды. Говорили, например, что если Мин Шань слагает стихи «Песнь дровосека в Западных горах», то Си Линьчунь вторит ему «Песней рыбака с Восточного моря». Так они предавались просвещенным занятиям и развлечениям и заявляли, что не уступят в супружеском согласии даже Чжао Мэнфу[65] с женой.

На пирах у Мин Шаня моего папашу всегда сажали на почетное место, но хотя князь спьяна и обещал написать заглавие к сборнику его стихов, он никогда не смотрел на отца как на равного. Однажды в приказе что-то стряслось, а Мин Шань был как раз в Западных горах[66]. Мой отец поехал за ним. В тот день шел густой снег, и отец вдруг встретил Мин Шаня с Си Линьчунь, выезжавших рядышком на конях из леса. Си Линьчунь была в дорожном наряде, на плечи накинут красный плащ, резко выделявшийся на снегу. Едва отец увидел ее веселое, смеющееся личико и грациозную фигурку, у него даже дух захватило. С тех пор он днями и ночами думал о ней и готов был умереть, но добиться ее любви.

К сожалению, отцу не с кем было передать о своих намерениях, а он сам был недостаточно знатен, чтобы постоянно бывать у Мин Шаня, и ему оставалось лишь скрывать свое чувство. Впрочем, на дурные дела всегда удача, и вскоре ему представился подходящий случай. Как-то во время одного из храмовых праздников отец вдруг встретил наложницу князя. Смотрит, Мин Шаня нет, набрался храбрости, подошел к ней и произнес несколько фраз по-монгольски. Си Линьчунь с улыбкой ответила. На прощанье женщина как бы невзначай бросила ему такие слова: «Завтра, после полудня, в чайной за Восточными воротами». Отец догадался, что она назначает ему тайное свидание, и обрадовался невероятно. На следующий день без особых размышлений он отправился к Восточным воротам. Действительно, не сделал он и ста шагов от городской стены, как перед ним оказалась маленькая ветхая чайная. Отец вошел, выбрал место, крикнул половому, чтобы тот заварил ему чай, и приготовился ждать хотя бы вечность. Внезапно половой, подошедший к нему с чайником, тихо спросил его: «Вы не господин Гун?» — «Да», — ответил отец. Тот провел его внутрь. Здесь за столом сидел человек в войлочной шляпе, с густыми бровями и большими глазами, похожий на кучера. Увидев отца, он почтительно пригласил его сесть. «Кто ты такой?» — спросил отец. Человек скорчил загадочную мину: «Вам не нужно этого знать. Выпейте чаю, потом поговорим!»

От долгой ходьбы отца обуяла жажда: он и сам хотел промочить глотку, поэтому взял чашку и выпил больше половины. Внезапно земля и небо закружились у него перед глазами, в голове помутилось, и он тяжело повалился на пол…

Не успела Чу Айлинь договорить, как Цянь Дуаньминь, стоявший возле стола с редкими вещами, воскликнул:

— Неужели Гун Цзычжэнь так глупо попался на удочку и был отравлен?

— Не спешите! — остановила его Чу Айлинь. — Послушайте, что я расскажу дальше!

Содержание этой главы может быть изложено в следующих стихах:

 

Утвердил он свое направленье и школу,

Круг маститых поэтов им возглавляется.

 

Но, быть может, погиб он, великий ученый,

От жестокой руки знаменитой красавицы?

 

Если вы хотите знать, остался ли Гун Цзычжэнь жив, прочтите следующую главу.

 

Глава четвертая