Нигилистка страшными угрозами до полусмерти пугает нового посланника. Ароматный чай напоминает герою жену одного дипломата, прославившуюся на иностранном конкурсе

 

В тот самый момент, когда Цзинь Вэньцин и Цайюнь сидели, прижавшись друг к другу, у иллюминатора и любовались изумительным видом итальянских вулканических островов, кто-то с криком ворвался к ним в каюту. Супруги узнали прелестную иностранку Сашу, которая грозно смотрела на них, нахмурив ивовые брови и округлив фениксовые глаза. Цзинь и Цайюнь перепугались не на шутку, поняв, что проделка с гипнозом раскрылась. А девушка продолжала кричать со звонким пекинским выговором:

— Между нами не было никакой вражды, почему же вы допускаете, чтобы люди смеялись надо мной? У кого хотите можете спросить, я знаменитая фигура в великой России! Из уважения к твоему посольскому званию я согласилась преподавать твоей жене. Но оказывается, чем выше китайский чиновник, тем меньше в нем человеческого. Ты просто болван! Да что с вами объясняться: сейчас я вам покажу, каково меня обижать!

С этими словами она выхватила из рукава маленький блестящий пистолет. Испуганный его холодным светом, Цзинь Вэньцин отскочил на несколько шагов и не мог произнести ни слова. Цайюнь оказалась смелее. Увидев, что дело плохо, она приблизилась к Саше и взяла ее за руку:

— Фрейлейн, не гневайтесь! Мой муж не имеет к происшедшему никакого отношения. Это господин Бешков захотел показать свои таланты, а муж был простым зрителем!

Тут только Цзинь Вэньцин с дрожью в голосе подхватил:

— Моя вина лишь в том, что я просил его повторить опыт. Но на вас я не указывал!

Саша презрительно хмыкнула в ответ.

— К тому же мой муж совсем не знал, кто вы такая, — снова затараторила Цайюнь. — А вот господин Бешков — ваш соотечественник. Ему известно о вас все, и он, конечно, должен был вести себя поосторожнее. Если бы господин Бешков не согласился произвести опыт, разве мой муж мог бы принудить его к этому?! Так что вины господина Бешкова здесь больше. Поразмыслите хорошенько, фрейлейн!

Саша хотела что-то ответить, но дверь каюты скрипнула, и на пороге появился низенький энергичный иностранец. Цзинь Вэньцин перепугался еще больше и подумал: «Ну, теперь все пропало! Одну не можем спровадить, а тут второй явился». Однако Цайюнь была сообразительнее и тотчас узнала капитана корабля Якоба.

— Господин Якоб! — воскликнула она. — Помогите нам скорее объяснить ей все!

Саша выпрямилась.

— Герр Якоб, зачем вы пришли?!

— Я сам хотел спросить вас о том же, — с улыбкой произнес капитан. — Не думал, что услышу от вас этот вопрос. Почему вы такая упрямая, фрейлейн? Как я уговаривал вас вчера вечером, но вы не послушались и затеяли скандал! После нашего разговора я решил за вами следить. Утром прихожу к вам, а фрейлейн уже нет. Я сразу догадался и отправился прямо сюда!

— Разве я не должна проучить его? — с гневом вскричала Саша.

— Я вовсе не об этом говорю, — возразил Якоб. — Господин Цзинь виноват, но вина мистера Бешкова куда серьезнее. Единственным оправданием ему может служить то, что во время опыта он не заметил, кто вы. Потом, когда вы подошли поближе, он увидел значок вашего общества и узнал вас, но было уже поздно. А господин Цзинь оставался в неведении. Мне кажется, поскольку господин Цзинь является посланником в обеих наших странах, доводить дело до скандала — значит из-за пустяка заваривать международный инцидент! Убивать посланника запрещают законы всех цивилизованных стран, это только повредит славе вашего дорогого отечества. К тому же господин Цзинь находится на моем корабле, я несу за него полную ответственность и ни в коем случае не позволю вам прибегать к крайним мерам!

— По-вашему выходит, что я должна оставить это без всяких последствий? — воскликнула Саша.

— Нет! Господин Цзинь оскорбил вас, и спускать ему, конечно, нельзя, — ответил капитан. — Я знаю, что ваша партия сейчас терпит финансовые трудности, поэтому пусть господин Цзинь пожертвует в ее пользу крупную сумму, которую можно будет рассматривать как штраф. Ценой небольшого личного унижения вы добьетесь выгоды для общего дела, ваша слава возрастет еще больше, инцидент будет исчерпан, и таким образом вы одним ударом убьете сразу трех зайцев. Что же касается господина Бешкова, то он, как ваш соотечественник, глубоко раскаивается в своем поступке и будет рад помочь вашей партии!

Весь этот разговор велся по-немецки, и Цзинь Вэньцин не понял ни слова. Зато Цайюнь, уловившая почти все, поспешно добавила:

— Мой муж, несомненно, одобрит предложение господина Якоба. Лишь бы вы дали согласие, фрейлейн!

Саша заметно смягчилась и положила пистолет на столик.

— Из любви к родине и уважения к капитану корабля я прощаю твоего мужа, но должна предупредить: я не похожа на китайцев, которые широко раскрывают глаза при виде денег и готовы забыть ради них даже самое большое оскорбление. Я хочу знать: сколько твой муж собирается пожертвовать?

Якоб бросил взгляд на Цайюнь.

— Целиком полагаемся на ваше усмотрение! — сказала наложница.

Саша взяла пистолет и направилась к выходу.

— Сейчас наша партия задумала одно мероприятие, на которое ей необходимо десять тысяч марок, — бросила она на ходу. — Пусть он заплатит эту сумму! — Она оглянулась на Цайюнь и добавила: — Случившееся тебя не касается. Прошу извинить за вторжение. Сегодня я, как обычно, приду к тебе, будет урок грамматики.

И она гордо вышла.

— Все висело на волоске! К счастью, еще рано и никто ничего не слышал. Как хорошо, что нам удалось уладить дело миром!.. — проговорил Якоб, направляясь к двери.

В продолжение всего разговора Цзинь Вэньцин лежал на тахте и дрожал от страха. Он не понимал немецкого языка и, увидев, что все разошлись, снова заподозрил что-то недоброе. Только когда он немного успокоился, Цайюнь изложила ему результаты переговоров, выдав при этом десять тысяч марок за пятнадцать. У Цзиня отлегло от сердца, однако потерять пятнадцать тысяч ему отнюдь не улыбалось, и он робко спросил Цайюнь, нельзя ли договориться с Сашей об уменьшении суммы.

Цайюнь презрительно надула губы.

— Если бы не я, тебя бы уже давно на свете не было! А сейчас жизнь выторговал, так с деньгами расстаться не можешь? Ну, будь умнее! Какой посланник не сумеет возместить себе из казны восьмидесяти — ста тысяч?! Стоит ли печалиться из-за такого пустяка!

Цзинь Вэньцин промолчал.

Об утреннем происшествии никто больше так и не узнал, кроме капитана корабля и Бешкова, пережившего аналогичную сцену. Вечером он явился в каюту Цзинь Вэньцина. К этому времени Куан Чаофэн и другие сопровождающие уже ушли, и Бешков смог прямо заговорить об утреннем инциденте:

— Капитан требует особого вознаграждения за свою услугу. А штраф должна уплатить ваша жена по приезде в столицу Германии. Я уже договорился об этом с капитаном, и он просил меня только известить вас!

Цзинь Вэньцину оставалось лишь согласиться с условиями и выразить раскаяние в необдуманном поступке.

— В каком же обществе состоит барышня? — поинтересовался он.

— Слишком долго придется рассказывать! — промолвил Бешков. — Их общество исходит из учения француза Сен-Симона, и главная его цель — достижение абсолютного равенства. Они считают, что люди много говорят о равенстве, но все это пустая болтовня, так как в действительности большинство реальных прав в мире принадлежит богатым и знатным, а бедным и простым ничего не достается. Капиталисты захватывают много, а рабочие получают мало, — разве это можно считать равноправием?! Главная задача, которую преследуют члены общества, — превратить фиктивное равенство в равенство подлинное. Они отрицают все: и государство, и расу, и семью, и религию. Денежная система и право наследования, по их мысли, должны быть отменены; различные законы, опутывающие человека, как тенета, следует уничтожить. Император — враг, правительство — сборище разбойников. Государственные дела должны решать сообща граждане всей страны. Территория государства считается у них общим садом, а товары — собственностью одной большой компании. Государственные блага поступают в общее пользование, так как у всех должны быть единые помыслы и стремления. Все современные правительства они хотят свергнуть, современные законы уничтожить для того, чтобы любой ценой построить новое общество абсолютного равенства. Филиалы их союза рассеяны повсюду, причем самый радикальный из них называется «партией нигилистов» или «партией анархистов»[164]. Возникло это общество первоначально в Англии и Франции, а теперь распространилось и на Россию. Поскольку в нашей стране царит настоящий абсолютизм, многие великие писатели: Герцен, Тургенев, Толстой своими блестящими, поражающими словно гром произведениями также проповедуют нигилизм. Его идеи очень увлекательны, и к обществу примыкают даже князья и сановники. Сила этого союза растет с каждым днем.

Цзинь Вэньцин побледнел от страха и изумления.

— Из ваших слов я могу заключить, что члены этого общества просто мятежники, проповедующие безнравственные мысли и стремящиеся к беззаконию! Если бы такие люди появились в нашей стране, их давно бы обезглавили. Разве у нас позволили бы им творить такое безобразие?!

Бешков усмехнулся:

— Видите ли, в чем дело. Я отнюдь не хочу унизить Китай, но мне кажется, что ваш народ не слишком разбирается в мировых событиях; он напоминает ребенка, который едва научился ходить и думает, что самое главное в жизни — повиноваться императору. Разве он знает что-нибудь о правах, дарованных человеку самим небом, о принципе равенства всех существ на земле?! Потому-то вами так легко управлять с помощью грубой силы. Другое дело Россия! Хотя политическая система у нас и сходна с вашей, народ уже пробудился. Он не желает больше терпеть обман, и безнравственные мысли, о которых вы только что упоминали, он относит к императору, а не к себе. Народ не может высказывать «безнравственных мыслей» и «стремиться к беззаконию» — это делает император. Почему так получается? Потому, что земля принадлежит народу, и управлять ею должен также народ. Народ — хозяин, а император, правительство — это только нанятые народом бухгалтеры и счетоводы! Когда русский император впервые услышал подобные речи, он пришел в такую же ярость, как и вы, и тоже, конечно, хотел перехватать и уничтожить всех до конца. Однако едва он попытался осуществить свое намерение, народ ответил ему, и кровь полилась дождем. Великая столица Санкт-Петербург, прославившаяся на весь мир и занимающая больше ста квадратных ли, превратилась в грандиозное поле боя царя со своим народом![165]

Чем больше Цзинь Вэньцин слушал своего собеседника, тем меньше он понимал. К сожалению, Бешков был иностранцем, и Цзинь не осмеливался с ним спорить.

— Ну, мужчины-то еще пусть, — пробормотал он. — Но почему женщины не соблюдают законов затворничества, не сидят в своих теремах, а тоже выходят бесчинствовать?

Бешков поспешно замахал рукой.

— Не вспоминайте о ней, если не хотите снова навлечь на себя беду.

Цзинь Вэньцину пришлось замолчать. Не чувствуя больше интереса друг к другу, они разошлись.

В тот день внезапно поднялись большие волны, «Саксонию» сильно качало. Все пассажиры несколько дней подряд лежали вповалку, и никаких примечательных событий за это время не произошло.

Наконец тринадцатого июля пароход причалил в Генуэзском порту. Цзинь Вэньцин сделал капитану подарок, пересел на поезд и после пятидневного путешествия прибыл в столицу Германии Берлин. Здесь его, естественно, ждали различные церемонии, полагающиеся при встрече нового посла, о которых мы не будем подробно рассказывать. Предшественник Цзинь Вэньцина — Люй Цуйфан — сдал свои дела, и Цзинь вместе со своими советниками и сопровождающими начал работу в посольстве. Несколько раз он добивался аудиенции у германского канцлера Бисмарка, но тот был очень занят и только на пятый раз принял Цзинь Вэньцина. Затем Цзинь нанес визиты министрам и послам других стран.

Через несколько месяцев после его приезда, в январе 1888 года по западному календарю, скончался германский кайзер Вильгельм Первый, и на престол вступил его сын Фридрих. Воспользовавшись этим, Цзинь Вэньцин испросил аудиенцию у нового немецкого императора и императрицы Виктории и вручил им свои верительные грамоты.

По возвращении он рассказал Цайюнь о многочисленных церемониях императорского приема. Наложница, ссылаясь на то, что она уже научилась немецкому языку, принялась ластиться к Цзинь Вэньцину и просить, как капризный ребенок, чтобы в следующий раз он взял ее на аудиенцию.

— Это легко осуществить, — сказал Цзинь Вэньцин. — Жены послов как раз должны присутствовать на приемах. Однако наши китайские женщины настолько свято блюдут свой этикет, что не желают учиться этому обычаю. Несколько лет назад госпожа Цзэн, отличавшаяся большой экстравагантностью, преступила запрет и, едва приехав на запад, сразу же установила прочные связи с европейцами. Вместе со своим мужем Цзэн Цзичжанем она бывала и на аудиенциях у императоров различных стран. Когда в Китае услышали об этом, о ней пошли всякие разговоры, зато иностранцы ее очень уважали. Тебе бы следовало пойти по ее пути, но не знаю, достаточно ли у тебя для этого способностей.

— А ты не смотри на меня свысока! — недовольно сказала Цайюнь. — Жена Цзэн Цзичжаня была обыкновенным человеком, а не о трех головах и шести руках!

— Не слишком храбрись, — остановил ее Цзинь Вэньцин. — Она как-то выкинула такую штуку, из-за которой иностранцы до сих пор восхищаются ее умом. Боюсь, что ты до такой не додумаешься!

— Что же это за штука?!

Цзинь рассмеялся:

— Не торопись. Набей-ка мне сначала трубку, и я тебе все расскажу.

Цайюнь надулась.

— Что она могла сделать? К чему такие приготовления!

Она взяла длинную трубку из хунаньского бамбука с мундштуком из слоновой кости, туго набила ее ароматным табаком и подала Цзинь Вэньцину.

— Скорее налей господину чашку крепкого чая! — приказала она служанке и, хитро улыбнувшись, взглянула на Цзиня. — Теперь тебе не к чему придраться. Рассказывай быстрее!

— Ты случайно упомянула про чай, а ведь именно с ним и произошла история, — сказал Цзинь Вэньцин. — Когда посланник вместе с женой приехал в Англию, там как раз открылась выставка предметов ручного труда. Женщины аристократических кругов всей Англии прислали на нее свои изделия, а посетителям выставки предлагалось их оценить. Возле каждого понравившегося предмета нужно было класть деньги в знак восхищения. После окончания конкурса деньги подсчитывались, и то изделие, возле которого оказывалось больше всего денег, считалось лучшим. У госпожи Цзэн были очень широкие связи, и английское министерство иностранных дел не преминуло послать ей официальное письмо с приглашением принять участие в конкурсе. Цзэн Цзичжань спросил свою супругу: «Как ты думаешь, принять приглашение?» — «А почему бы нет? — ответила ему жена. — Пошли ответное письмо и скажи, что я согласна». Муж заупрямился: «Не глупи. Ведь у нас же нечего подать на конкурс. Я не хочу оказаться несостоятельным. Люди засмеют, и авторитет государства будет подорван!» — «Не волнуйся, — засмеялась жена, — я знаю, что делать». Цзэн Цзичжань не смог ее переспорить, и ему оставалось только послать письменный ответ с согласием…

— Конечно, надо было согласиться! — не удержалась Цайюнь. — Если б я была на месте госпожи Цзэн, я сделала бы то же самое!

Служанка внесла чай. Цзинь Вэньцин, медленно отхлебывая глоток за глотком, продолжал:

— Как, по-твоему, вела себя госпожа Цзэн, согласившись принять участие в выставке? Она ничуть не волновалась и не делала никаких приготовлений. Срок приближался, и у Цзэн Цзичжаня, сама понимаешь, на сердце кошки скребли. Но жена притворялась, будто ничего не происходит. В день открытия выставки Цзэн Цзичжань встал очень рано, однако жены не увидел. Поняв, что она отправилась на конкурс, он быстро сел в коляску и примчался к зданию выставки. В залах царило необыкновенное оживление: здесь были настоящие горы и моря из людей. На столах красовались изделия из парчи, расшитого шелка, золота, серебра. От ярких красок у посланника зарябило в глазах, и некоторое время он даже не мог перевести дух. Жены нигде не было. Посланник долго толкался по залам. Вдруг он услышал возгласы одобрения и аплодисменты, доносившиеся от самого входа на выставку. Он оглянулся и увидел свою жену, сидящую на низком стуле за столиком. На столике были расставлены десятка полтора разноцветных фарфоровых чашек времен императора Канси и несколько знаменитых песочных чайников с горячей водой, в которую было брошено по щепотке чая с Уишаня[166].

Редкие узоры чашек так красиво гармонировали с благородным цветом древнего напитка, что невольно приходилось зажмуривать глаза. Чистый аромат, подхватываемый порывами мягкого ветерка, ударял в ноздри.

Вокруг стояло множество голубоглазых и рыжебородых джентльменов, изящных леди с вьющимися волосами и осиными талиями. Устав в толкотне, они буквально умирали от жажды, и сейчас чай был для них волшебным, живительным нектаром. Понятно, почему отовсюду неслись восхищенные возгласы, а золотые монеты сыпались дождем.

Когда выставка закрылась и стали подсчитывать деньги, оказалось, что госпожа Цзэн собрала больше всех. Можно представить себе, как был доволен Цзэн Цзичжань: ведь ему прибавилось славы! Ну как, по-твоему, умно поступила его жена? Добилась ли она своего? Не удивительно, что иностранцы ее так уважали. Если у тебя окажется хоть доля ее способностей, значит, я не зря брал тебя с собой!

Услышав эти слова, Цайюнь задумалась: «Совершенно очевидно, что господин смотрит на меня как на простую девку, которая не сможет принести ему славы. Он боится, что я вызову при дворе лишь насмешки. Ну что ж, я найду способ затмить жену Цзэн Цзичжаня и заставить свет уважать меня!»

Она недовольно отвернулась.

— Конечно, куда мне до госпожи Цзэн! Ведь она из знатной семьи, где все ходят в золоте и яшме, а я вышла из придорожной грязи и травы, которую топчут ногами. Разве я могу претендовать на ее таланты?! Своим появлением в свете я лишь скомпрометирую господина, заставлю его находиться в вечном напряжении. Лучше мне до смерти сидеть в этой посольской раковине и никуда не выходить! Если вас и это не устраивает, можете отослать меня назад, по крайней мере, ваша репутация от этого не пострадает!

Цзинь Вэньцин вскочил, подошел к Цайюнь и со смехом потрепал ее по плечу.

— Да не будь же такой мнительной! Разве я сказал, что не стану выпускать тебя? Если хочешь побывать при дворе, стоит только приказать секретарю заготовить бумагу и направить ее в министерство иностранных дел, а оттуда известят о сроке, вот и все.

Видя, что Цзинь Вэньцин соглашается, Цайюнь быстро сменила гнев на милость и стала просить мужа, чтобы тот сейчас же составил такую бумагу. Посланник улыбнулся и медленно вышел.

Воистину:

 

Только что супругу дипломата

Увезла карета золотая,

И уже в парчовом экипаже

Прибыла красавица другая!

 

О дальнейших событиях вы можете подробно узнать из следующей главы.

 

Глава одиннадцатая

МИНИСТР ПАНЬ ЦЗУНЪИНЬ РАТУЕТ ЗА УЧЕНИЕ ГУНЪЯНА. АКАДЕМИК ЛИ ДЯНЬВЭНЬ ВГРЫЗАЕТСЯ В ДРЕВНЕМОНГОЛЬСКИЙ ЯЗЫК

 

В прошлой главе мы рассказывали, что Цайюнь, пожелав попасть на прием к императору, стала торопить Цзинь Вэньцина с составлением бумаги в министерство иностранных дел. Цзинь, естественно, отправился посоветоваться к Куан Чаофэну. Тот не стал возражать и приказал переводчику написать прошение об аудиенции. К несчастью, прошение было отправлено в то время, когда Фридрих был нездоров, и Цзинь Вэньцин долго не получал никакого ответа. В связи с этим откладывался даже его отъезд в Россию.

Поскольку Цайюнь и ее супруг сидят в Германии без всякого дела, автор воспользуется случаем и временно оставит их, чтобы рассказать о столичных китайских сановниках, ратовавших за науку.

Через год после того, как Цзинь Вэньцин уехал за границу, Цянь Дуаньминь был назначен учебным инспектором провинции Хубэй, Хэ Тайчжэнь получил должность главного смотрителя работ на реке Хуанхэ, а Чжуан Чжидун был направлен генерал-губернатором в провинции Хубэй и Хунань. Итак, знаменитые сучжоуские чиновники, служившие до этого в столице, постепенно рассеялись, словно облака, гонимые ветром. Один только Пань Цзунъинь был назначен министром церемоний и остался в Пекине.

Высокое положение и добродетели сравняли его с лауреатом Гун Пином, занимавшим пост министра чинов, и сейчас он наряду с ним являлся одним из старейших сановников маньчжурской династии. Обладая огромными познаниями, министр Пань Цзунъинь был страстным поклонником древних наук, любил поговорить о надписях на камнях и бронзе и особенно увлекался «Комментариями Гунъяна» к «Веснам и осеням»[167]. На академиков, выдержавших дворцовые экзамены, он даже смотреть не хотел. Поэтому Лу Жэньсян, который прошел экзамен одним из первых и сейчас оставался в столице единственным земляком Пань Цзунъиня, испрашивал у министра аудиенции лишь в официальном порядке, не решаясь быть с ним на короткой ноге.

На четырнадцатом году правления Гуансюя[168] вдовствующая императрица Цыси[169] издала указ о предоставлении молодому монарху долгосрочного отпуска после бракосочетания. Летний дворец Цинъиюань — «Сад прозрачных струй» был переименован в Ихэюань — «Сад восстановления гармонии» в знак того, что император устал от трудов и собирается отдохнуть, не вмешиваясь более в политику. Подданные всей страны единодушно ликовали и надеялись на реформу государственного правления. При дворе и среди народа постепенно появилось желание обновить старые порядки.

Как раз в том же 1889 году подошли очередные провинциальные экзамены. Главным экзаменатором в районах, лежащих к югу от реки Янцзы, был назначен знаменитый ученый Ли Дяньвэнь, который обладал колоссальными познаниями как в области литературы, так и в сфере истории. Он отлично владел старинными письменами и особенно хорошо знал историческую географию эпох Ляо, Цзинь и Юань[170]. Им были прокомментированы «Сокровенное сказание», «Записки о путешествии на Запад даосского монаха Цю Чуцзи» и «Собрание сочинений Елюй Чжу»[171]. Когда Цзинь Вэньцин еще жил в столице, они часто встречались и обсуждали проблемы географии северо-запада. Теперь, став главным экзаменатором южных районов, Ли Дяньвэнь сумел выявить всех способных ученых, живших по берегам Янцзы, которых было так же много, как карасей в этой реке. Первые места, по обыкновению, заняли уроженцы Сучжоу. Как вы думаете, кто? Одного звали Ми Цзицзэн, другого Цзян Бяо. Когда их экзаменационные работы были опубликованы, пошли разные толки. Одни хвалили сочинения за глубину мысли и неповторимое изящество, другие, наоборот, ругали, заявляя, что все это — сплошной вымысел, похожий на рассказы о демонах с бычьими головами или оборотнях с туловищем змеи.

Лу Жэньсян, сидевший дома без дела, тоже купил себе сборник экзаменационных работ и принялся его читать. Естественно, что прежде всего он заинтересовался сочинением земляка Цзян Бяо, однако вскоре наткнулся на рассказы об «отстранении чжоуского князя Лу», «развитии по трем эрам», «упорядочении трех начал»[172] и не понял буквально ни строчки. Затем речь шла о назначении на должность всяких варваров вроде Могиляна и Кюль-Тегина, имена которых напоминали заклинания из «Вайрасутры»[173]; о них Лу Жэньсян и подавно никогда не слыхал.

— Что за дьявольщина эти современные сочинения! — закрыв книгу, вздохнул он. — А виной всему наш господин Пань Цзунъинь со своими «баранами и овцами»[174]. Когда стиль неправилен, нарушаются и принципы!

Он еще продолжал недовольно ворчать про себя, когда в комнату вбежал слуга.

— Господин! Вас назначили проверять сочинения. Просят сейчас же выехать!

Лу Жэньсян приказал заложить коляску и направился к помещению, где происходила проверка экзаменационных работ. Раскланявшись со знакомыми чиновниками, он сел и протянул руку за первым сочинением.

Вдруг за его спиной кто-то произнес:

— Старайтесь проверять внимательно. Нельзя делать исправления наобум, а то, чего доброго, ошибешься и станешь всеобщим посмешищем!

Голос показался Лу Жэньсяну очень знакомым. Он обернулся и увидел Юань Сюя, который сидел, положив ногу на ногу, попыхивая трубкой, и беседовал с каким-то человеком, похожим на маньчжура. Лу хорошо знал Юань Сюя и поклонился ему, но тот ответил лишь небрежным кивком головы. Смущенному Лу Жэньсяну не оставалось ничего иного, как разложить на столе сочинения и приняться за работу. Он жаждал найти хоть какую-нибудь мелкую ошибку, которая позволила бы ему продемонстрировать свою тщательность и опровергнуть слова Юань Сюя. Наконец на лице его отразилась радость. Он еще раз внимательно посмотрел в текст и, взяв специальную наклейку, которой отмечались неверные иероглифы, пробормотал:

— Вечно жалуются, будто я придираюсь. Но сейчас я приклею бумажку с полным основанием, и никто не скажет, что я ошибся!

Лу Жэньсян говорил тихо, однако Юань Сюй услышал его слова и, вытянув шею, заглянул в сочинение:

— Какой иероглиф написан неправильно, господин Лу?

Тот переложил сочинение на столик Юань Сюя.

— Посмотрите, какая чушь! Иероглиф «кай» из сочетания «ганькай» — «горестный вздох» — написан с ключом «дерево», а не «сердце»! Сочинение наверняка писалось дубиной, а не кистью!

Юань Сюй промолчал, с усмешкой повернулся к своему соседу и тихо произнес несколько слов. По выражению их лиц Лу Жэньсян понял, что над ним смеются. «Неужели я ошибся?» — усомнился он.

Внезапно Юань Сюй громко сказал своему соседу:

— Дорогой Лянь Юань, вы знаете, какой уморительный случай произошел с одним человеком во время прошлого приема экзаменов? Он был земляком господина Жэньсяна, — с этими словами Юань Сюй указал на Лу Жэньсяна. — В тот день тема была выбрана из словаря «Толкование знаков». Но он, видно, даже не знал, что это такое. Подходит ко мне и спрашивает: «О каком «Толковании знаков» идет речь: Сюй Шэня или Дуань Юйцая?[175]» — «Вот что, братец, — отвечаю я ему. — Вернитесь сначала к себе домой, узнайте, кто автор словаря, а потом приходите!»

— Ну, вы напрасно его так, — захохотал маньчжур, — он все-таки слышал, что на свете существует «Толкование знаков»! Это получше, чем быть вовсе безграмотным, не читать даже «Истории династии Хань» и утверждать, будто другие написали не тот иероглиф!

Кровь бросилась в лицо Лу Жэньсяну.

— Прошу вас не рассказывать оскорбительные побасенки, — промолвил он, с трудом выдавив из себя усмешку. — Вы хотите сказать, что читали «Толкование знаков»? Я тоже его читал и знаю, что самое главное в нем произношение и смысл иероглифов. Ведь знак «кай» отдельно означает — «вздыхать». Вздох исходит из сердца, естественно, что он пишется с ключом «сердце»… Разве человек, сделанный из дерева, может вздыхать? Это просто описка! Вы обвиняете меня в том, что я не читал «Истории династии Хань», зато вы, наверное, читали ее не в подлиннике, поэтому и попались на удочку!

Увидев, как рассердился Лу Жэньсян, Юань Сюй не посмел с ним спорить.

— К тому же долг членов академии на основе науки об иероглифах выявлять провинциализмы, — продолжал Лу Жэньсян. — Только этим мы докажем свою преданность повелениям императора![176] Если же каждую описку возводить в закон и пугать ею людей, мы не только исказим смысл, но и нарушим монарший указ. Ведь это крамола!

Юань Сюй и маньчжур, низко склонив головы, перелистывали сочинения, предоставив говорить ему одному.

Вскоре работы были проверены, и все начали расходиться. Боясь, что Лу Жэньсян затаит обиду за только что произнесенные слова, Юань Сюй приблизился к нему и спросил:

— Дорогой Жэньсян, вы идете сегодня к министру Пань Цзунъиню?

Лу Жэньсян, который в это время собирал свои письменные принадлежности, недоуменно взглянул на него:

— Зачем?

— Разве министр не приглашал вас? Сегодня все будут приносить жертвы Хэ Шаогуну!

— А кто такой Хэ Шаогун? Министр никогда не говорил о нем, — еще больше удивился Лу Жэньсян. — А, понимаю! Все знают, что я незнаком с этим господином, поэтому меня и не пригласили!

Юань Сюй не мог удержаться от смеха:

— Хэ Шаогун не наш современник. Это Хэ Сю, который в ханьскую эпоху сделал примечания к «Комментариям Гунъяна»! Несколько дней назад господин Цянь Дуаньминь подал трону доклад с просьбой разрешить в храме Конфуция жертвоприношения знаменитым ученым. Просьба его удовлетворена. Вспомнив в связи с этим, что Хэ Шаогун тоже принадлежал к крупным конфуцианским ученым, министр пригласил нескольких единомышленников поговорить о нем, а заодно принести ему в знак уважения жертвы. Не согласитесь ли вы пойти вместе со мной взглянуть на церемонию?

Лу Жэньсян хотел было отказаться, так как не любил участвовать в подобных обрядах, но подумал, что его чересчур редкие визиты к министру сильно смахивают на непочтительность. Было еще рано, дома его ждало только безделье, поэтому он ухватился за возможность проявить свое уважение министру и ответил Юань Сюю согласием.

Они вместе вышли на улицу, сели в коляски и отправились в южную часть города. Когда они добрались до дома Пань Цзунъиня, то увидели перед входом множество экипажей. К высоким деревьям, стоявшим возле ворот, было привязано десятка полтора великолепных крутогрудых коней с красными ленточками в гривах. Юань Сюй и Лу Жэньсян поняли, что прибыли знатные гости.

Отдав визитные карточки привратнику, Юань и Лу прошли в уединенный кабинет. Комната была вся забита полками с книгами и картинами, наваленными в беспорядке. На столах стояло множество древних сосудов для вина и жертвенных треножников, позеленевших от времени. По стенам висели поперечные полотнища, на которых знаменитыми поэтами и самим Пань Цзунъинем были написаны шесть стихотворений, посвященных эстампажам, глиняным слепкам, надписям на памятниках, нумизматике, растиранию туши и личным печаткам. Все эти стихи носили характер исследований и были написаны в древней и новой формах, что придавало им весьма оригинальное звучание. Посредине висела доска с двумя огромными иероглифами «Гнездо черепахи» и подписью «Начертал Чэн Юй».

Лу Жэньсян смотрел на надпись и не понимал, что хотел сказать ею автор. Но Юань Сюй знал оригинальный характер Пань Цзунъиня и не удивился: Пань просто использовал слово «черепаха» в качестве псевдонима и часто ставил на своих письмах иероглифы: «Черепаха имеет честь сообщить вам…»

В кабинете Юань и Лу заметили бородатого старца с квадратным лицом и большими ушами[177], который сидел на кане и перелистывал древнюю книгу в парчовом переплете. Своим добродушным видом он производил впечатление канцлера в мирные дни, и без всяких расспросов было ясно, что это министр Гун Пин. Рядом с ним сидел человек с полным лицом и короткими черными усиками. Наклонившись к министру, он также разглядывал книгу. Это был автор надписи, виночерпий училища «Сыны отечества» Чэн Юй. Двое гостей помоложе сидели на стульях: один выражением своей смуглой сытой физиономии напоминал владельца меняльной лавки; другой был прелестным юношей маленького роста с овальным лицом и пунцовыми губами, белоснежными зубами. Этих людей Юань Сюй не знал.

Пань Цзунъинь сидел на хозяйском месте с длинной трубкой в руках и, время от времени затягиваясь, беседовал с молодыми людьми. Увидев вошедших, он отбросил трубку и поднялся. Слуга, стоявший за его спиной, замешкался и не сумел подхватить трубку, которая со стуком упала на пол.

Не обращая на это внимания, Пань Цзунъинь вышел навстречу Юань Сюю.

— А, вы привели с собой господина Лу Жэньсяна!

Все поклонились друг другу. Юань Сюй хотел было спросить имена двух молодых гостей, но Лу Жэньсян опередил его и, указывая на смуглолицего, громко произнес:

— Это господин Ми Цзицзэн. — Он повернулся к юноше. — А это Цзян Бяо. Оба они отличились на последних экзаменах.

— Я слышал, что еще должны прийти Чжуан Хуаньин и Дуань Хуцяо, — заметил Чэн Юй.

— У Чжуан Хуаньина сегодня свидание с одним иностранцем, и он сказал, что не сможет прийти, — промолвил Пань Цзунъинь, — а Дуань Хуцяо я утром видел в министерстве, он не дал мне определенного ответа. Говорят, он купил какой-то древний памятник и целыми днями им любуется. Лучше не ждать его!

Тут во дворе показалось двое людей. У одного, в потрепанной одежде, физиономия была измазана, лоснящаяся от грязи шапка свалилась набок и еле держалась на голове. Другой был одет богато и изысканно, лицо его светилось довольством и жизнерадостностью. Когда они подошли ближе, все узнали в первом Сюнь Чуньчжи, а во втором — сына Хуан Лифана по имени Чаоцзи.

Завидев Юань Сюя, Сюнь Чуньчжи набросился на него с упреками:

— Что же вы так поздно? Мы были вынуждены без вас готовить все необходимое для жертвоприношения!

Тут только Юань Сюй понял, что они занимались расстановкой жертвенных столиков и предметов ритуала в храме.

— Простите, что затруднил вас! — извиняющимся тоном проговорил он.

Министр Гун Пин поднял старинную книгу.

— Господин Чэн Юй советует положить на жертвенный стол примечания Хэ Сю к «Комментариям Гунъяна», вот в этом издании, вышедшем еще при династии Северная Сун, — сказал он.

Сюнь Чуньчжи взял книгу и начал ее перелистывать. Юань Сюй и Лу Жэньсян придвинулись к нему. Книга была в роскошном переплете с вертикальной полоской из цветной сычуаньской парчи, на которой стояло заглавие.

— У кого хранилась эта книга? — поинтересовался Юань Сюй.

— Я купил ее недавно на рынке Люличан у старого букиниста Аня, — ответил министр Пань Цзунъинь.

— Ну, если у него, тогда можно представить, какая цена! — воскликнул Сюнь Чуньчжи.

— Всего триста серебряных лянов, — сказал министр.

Большинство гостей не выразило никакого удивления, но Лу Жэньсян даже прикусил язык от испуга. «Только маньяки способны выкладывать такую сумму за драную книжку!» — подумал он.

Повертев в руках книгу, Юань Сюй обнаружил на ней две печати. Одна из них гласила: «Просмотрена Хуан Пиле»[178], другая — «Хранилась в доме Ван Лянъюаня».

— Если эта книга принадлежала Хуан Пиле, то каким образом на ней оказалась печать Ван Лянъюаня? — с удивлением спросил Юань Сюй.

— Вся библиотека, оставшаяся от Хуан Пиле, попала к Ван Лянъюаню, — поспешил объяснить Ми Цзицзэн, — а потом, когда род Вана обеднел, книги пошли по рукам. Классические и исторические очутились у Цюй Тециня из Чаншу, философские трактаты и художественные сочинения — у господина Яна из Ляочэна. Эта книга, по-видимому, была утеряна Цюй Тецинем. Когда я производил опись его библиотеки, внук господина Цюя сказал мне, что во время восстания длинноволосых у них исчезло целых два шкафа старых книг!

— Ми Цзицзэн совершенно прав, — вставил Цзян Бяо. — Уникальный экземпляр «Собрания перлов господина Доу» также хранился у Цюй Тециня, но затем был утерян и сейчас находится у господина Чжао из округа Чаншу.

— Ваши знания просто поразительны! — воскликнул Юань Сюй. — Но особенно я был восхищен эрудицией брата Цзян Бяо в исследовании «Комментариев Гунъяна», когда несколько дней назад прочел его труд в сборнике экзаменационных сочинений. Не согласились бы вы руководить мною?

— О какой эрудиции может идти речь! — скромно промолвил Цзян Бяо. — Мне лишь кажется, что летопись «Весны и осени» была грандиозным обобщением всего жизненного и государственного опыта Конфуция. Сначала в основе его взглядов лежала идея поддержки княжества Чжоу. Поэтому он и говорил: «Как законченны и совершенны установления династии Чжоу! Я следую за ней». После же того, как он из княжества Вэй возвратился в Лу[179], его взгляды существенно изменились. Он понял, что династия Чжоу установлена князем и кучкой его вассалов для собственной защиты и угнетения народа. Поэтому он начал проповедовать идею «народ превыше всего», сам пожелал вырабатывать этикет и музыку, в связи с чем заявил: «Когда я еду в Ся, я пользуюсь колесницей из Инь и надеваю шапку из Чжоу». Здесь ясно видно стремление Конфуция изменить существовавшие законы. В его летописи «Весны и осени»