То есть для тебя это фильм о преодолении страха?

Путь, не фильм. Для меня этот путь очень важный. Я чувствовал присутствие некоей высшей силы: иногда всё шло наоборот, я был в полном раздрае и при этом чувствовал, что какая‑то сила мне помогает. Появлялись такие люди, от которых я никогда помощи не ожидал… А еще, когда я сидел и читал материалы дела, пропускал через себя, мне становилось страшно от того, какой мир действительно хрупкий. Наверное, картина в большей степени про это.

“Заложников” уже обвиняют в том, что героям не хватает мотивировок. До какой степени осознанно ты вместе со сценаристом Лашей Бугадзе шел к этой “необъяснимости”?

Для меня было принципиально важным, что нет единственной мотивировки, которая оправдывает этот безумный трагический шаг. Это был ключ, решение. Ребят, я тоже читал эти книги – как написать хороший сценарии, какая мотивировка должна быть у героя и так далее. Это не истина. А интересная картина рождается только между жанрами. Помню, у Тарковского, по‑моему, в “Запечатленном времени” я читал, что иногда это упрощение жизни обкрадывает саму жизнь. Для нас с Лашей принципиально важно было сосредоточиться на психологизме и атмосфере, чтобы зрителя погрузить в эту среду, чтобы он сам – может быть, по‑другому! – решил, хочет ли жить в такой стране или нет.

“Заложники” – фильм исторический. Но ведь мы живем сегодня в другой России и другой Грузии. Значит ли это, что желанной свободы мы добились? Почему‑то этого оптимистического вывода в картине нет. Наоборот, чувствуется нарастающая тревога и ощущение “здесь и сейчас”.

Каким‑то образом фильм рифмуется с сегодняшним днем, и не только – будет и завтра. Это же не попытка рассказать, какой был плохой Советский Союз. Мы можем жить в разных странах и в разные периоды истории, но особо не меняемся при этом. Я, когда готовился к фильму, читал не только исторические материалы, но и “Бесов” Достоевского. И когда это было написано? Или “Письмо отцу” Кафки, из которого я понял: вот что такое отношения между сыном и отцом. Что ж, если “Заложники” будут рифмоваться с сегодняшним днем, это очень плохо. Не для фильма, а для нас, сегодня живущих здесь.

Чувствуется, что “Заложники” – по‑настоящему командная работа, в которой и актеры, и оператор были не только исполнителями режиссерской воли.

Мне посчастливилось, что оператором был Влад Опельянц. Хотя есть много мастеров, которые хорошо поставят свет. Просто энергетически мы с ним совпали. Мы, как малые дети, прыгали после каждого дубля от радости. Ни один человек не стоял на площадке формально. Допустим, художник по свету Саша Егоров – он читал всё, те же документы, что и мы со сценаристом. Всеобщая вовлеченность в процесс – это самое важное. Не было ни дня, чтобы съемка заканчивалась и мы не собирались вместе с группой. Выпивали, беседовали на разные темы, но никогда, ни на секунду, нас не отпускало главное. Мы жили картиной всегда.

Эти молодые люди действительно, без всякого пафоса скажу, пропустили через себя трагедию всю этих ребят и пассажиров. Я как продюсер понимал, что будет остановка съемок – но когда Ираклий Квирикадзе, исполнитель главной роли, меня просил прерваться на десять дней, чтобы он поголодал и понял состояние прототипа своего героя на суде, – согласился. Кто‑то скажет: “А где актерская техника?” Нет никакой техники. Или ты живешь полностью в этой атмосфере, или нет. Ребята после съемки поднялись в павильон в самолете сделать на память фотографию. Они не смогли три минуты там продержаться, настолько ужасна была атмосфера! Не смогли улыбаться перед камерой в этих же костюмах.

А Кирилл Василенко, звукорежиссер картины? Была премьера в Берлине, и потом показ на фестивале “Кинотавр”, а сейчас в Теллурайде. А он не прекращает работу. Зарплат давно нет никаких. А Кирилл работает. Для него важно, например, когда двое героев стреляют, как дети, из пистолета в лесу, чтобы откуда‑то тихо был слышен гул самолета, предвестника трагедии. Всё это тебя защищает от неправды. И это важно.

Поразительна связь “Заложников” с “Покаянием” Тенгиза Абуладзе, один из молодых актеров которого был одним из террористов. Время действия твоей картины и съемки “Покаяния” совпадают, а два актера “Покаяния”, Автандил Махарадзе и Мераб Нинидзе, сыграли у тебя.

Когда случился угон самолета, многие люди из интеллигенции подписывали прошение о помиловании. И многие потом отзывали свои подписи. Я обращался к актерам старшего поколения, которые жили в то время, и до сих пор у многих страх: “Почему я буду участвовать в этой картине?” Один замечательный артист, которого я уже утвердил, получив сценарий, сказал: “Зачем вы в этом копаетесь?” А потом к нам пришел Автандил Махарадзе. Он не боялся во времена Советского Союза – и так прожил свою жизнь, что никогда не испугался. “Покаяние” делали люди увлеченные, свободные – личности.