Ретроспективный анализ появления следственного действия «предъявление для опознания»

Генеральной задачей криминалистики является обеспечение предварительного расследования и судебного разбирательства научно обоснованными методами, приемами и средствами собирания, исследования, оценки и использования доказательств. О неразрывной связи криминалистики с наукой уголовного процесса свидетельствует следующий тезис: «В той мере, в какой уголовный процесс, его нормы определяют общие положения и принципы производства по делу, криминалистика в рамках закона разрабатывает наиболее целесообразные научные приемы, средства и методы выполнения процессуальных действий и как бы наполняет теорию уголовного судопроизводства практическим содержанием»[1].

Криминалистика выполняет служебную роль, однако она имеет большое значение и для реформирования уголовно-процессуального законодательства. В последние 50 лет, обеспечивая решение уголовно-процессуальных задач, отечественная криминалистика оказала и продолжает оказывать существенное влияние на пополнение уголовно-процессуального законодательства рядом новых норм. Прежде всего речь идет о таких следственных действий, как предъявление для опознания, следственный эксперимент, получение образцов для сравнительного исследования, проверка показаний на месте, производство комплексной экспертизы, ставших самостоятельными процессуальными действиями. В этом же ряду стоят и новые виды доказательств: заключение и показания специалиста.

Предъявление для опознания как процессуальное действие – это сложный объект познания. Его можно рассматривать в процессе возникновения и развития. Проследим эволюцию развития данной области научно-прикладных знаний в период от первых упоминаний в законодательных актах об опознании до настоящего времени.

Некое подобие современному опознанию трупов применялось еще в древности. Выдающимся историческим памятником является книга по судебной медицине «Си Юань-лу», написанная в 1247 г. Сун Цы[2]. По существу, в ней представлена методика первоначального осмотра трупа, там же указано, что гнилостные изменения не служат препятствием к опознанию трупа.

Судя по найденному «Кремлевскому кладу», ученые предполагают, что в XIII–XIV вв. на Руси описание неизвестной личности производилось по особым приметам. В средневековой Москве было принято собирать умерших на улицах людей и представлять их для опознания на «крестце» – в районе слияния дорог в Китай-городе. Этот исторический факт запечатлен на полотне русского художника А.М. Васнецова «На крестце в Китай-городе» – сидящие колодники выпрашивают подаяние у прохожих, здесь же в гробах лежат трупы неизвестных странников. Открытые гробы оставались на крестце в течение трех дней, после чего их увозили в особое, вне общего кладбища, место – скудельню, куда москвичи также могли приходить для опознания трупов до момента их захоронения. Захоронения происходили в общей могиле[3].

Интересные сведения приводит И.Н. Якимов: за 300 лет до нашей эры в Египте для розыска бежавших рабов существовал метод фиксирования признаков внешности по описанию особых примет, носивших название «кулай-палай», т.е. пространное описание и «кулай-типус» – короткая розыскная[4]. В описание включали имя, возраст, рост, особенности фигуры, цвет кожи, глаз, волос, форму лица, носа, уха, размеры отдельных частей лица, приметы. Это подтверждает, что в основе опознания людей находилось описание внешних признаков и примет.

Об опознании скрывшегося раба говорилось в «Русской правде» (памятнике русского права XI в.): «Если челядин скроется у кого-либо, а об его пропаже объявят по торгу и в течение трех дней после этого не вернут его прежнему господину, то, опознав его на третий день, он, т.е. прежний господин, может изъять своего челядина, а тому (т.е. укрывателю) платить три гривны штрафа»[5]. Неоднократность упоминания об опознании в тексте «Русской правды» свидетельствует о распространенности его использования.

При этом процедура опознания похищенного допускалась как «в своем городе», так и в «землях», к нему прилежащих, однако «в чужие земли свода нет». В качестве объектов опознания предусматривались конь, скотина, оружие, одежда, челядин и «что-нибудь краденое». Некоторые из приведенных положений обнаруживаются в другом историческом документе – Псковской Судной грамоте XIV-XV вв. Так, предусматривалось опознание лица, обвиняемого в избиении другого[6]. По мнению ученых историков-юристов, российское законодательство X-XV вв. в целом лишено логических противоречий и свидетельствует о высоком уровне юридического мышления его составителей[7].

Дальнейшее развитие русского процессуального права нашло отражение в Судебниках, Уложениях, именных указах и других документах, дошедших до нас, как свидетельства становления русской государственности. В Соборном Уложении 1649 г. (гл. «О разбойных и о татиных делех») говорится, что при расследовании по «языческой молвке» задержанных татей, лихих людей или разбойников ставили с очей на очи «с языком» среди других, неоговоренных, лиц и требовали, чтобы в этой толпе «язык» опознал и указал тех, кои им оговорены (ст. 35). Только после такого опознания задержанное лицо отдавалось «за пристава», т.е. подвергалось предварительному аресту, а его имущество переписывалось, опечатывалось и сдавалось на хранение сторонним лицам до решения дела[8].

Процедуре опознания людей способствовало существовавшее к этому периоду времени клеймение и членовредительство. Калечение в древности служило наказанием и одновременно искусственно создавало физические признаки, говорящие о характере преступления и даже о том, сколько преступлений совершено данным лицом. Древнеиндийский исторический памятник, известный под названием «Законы Ману» (II в. до н.э.), предписывал за удар, нанесенный низшим высшему, отрезать ту часть тела, которой нанесен удар[9]. В древнем Вавилоне, по законам Хаммурапи, у сына, ударившего отца, вырезался язык, у кормилицы, виновной в смерти ребенка, отрезались груди. В древнем Египте за совершение кражи, подлога отсекалась рука и т.д.

В России, как и в ряде других стран, в течение многих веков преступников в целях наказания и опознания клеймили. Первым дошедшим до нас законодательным актом о клеймении является Уставная грамота, изданная в 1397 г. великим князем Василием Дмитриевичем жителям Двинской земли. В ней содержится указание: «татя всякого пятнити»[10]. В последующие столетия подобные акты издавались многократно. В них описывалась техника клеймения, менялась форма клейма, указывались категории преступников, подлежащих клеймению, и т.д. По такой своеобразной метке можно было распознать лицо как преступника, определить, за какое преступление оно привлекалось к ответственности. Известно, что преступникам на лице выжигали слова «ВОР», «ТАТ», «РЗБ», за первую «татьбу» отрезали левое ухо, за вторую – правое, за продажу табака пороли ноздри и резали носы, за церковную кражу отрубали руку и правую ногу[11]. Таким образом, клеймение и членовредительство являлись не только средством наказания за совершенные преступления, но и «мерою полицейской для предупреждения сокрытия преступников». В России клеймение преступников было отменено только в 1863 г.

Из текста Уложения 1649 г. следует, что опознание лиц, совершивших преступление, получило широкое распространение. Его способы и методы применялись для выявления преступников, во-первых, путем публичности наказания на месте совершения преступления, во-вторых, объявлением о лицах, совершивших преступление, в публичных местах с описанием их примет и совершенных ими действий. Это создавало предпосылки для использования возможностей узнавания преступников населением и их поимки.

Обратим внимание на еще одно важное положение этого документа: «На которых людей языки говорят о разбое за очи, а с очей на очи на них говорить не учнут, и во многих людех их не узнают, или узнав их, да начнут с них сговаривати: и тех языков пытати накрепко… не по засылке ли их не узнали или узнав сговаривают…»[12]. Здесь определяются и первое искусственное создание условий для более надежного опознания (среди многих лиц), и свидетельство того, что имелись случаи умышленного ложного опознания. Значит, можно говорить о существовании практики широкого использования возможностей предъявления для опознания людей и других объектов.

Преступников-рецидивистов, скрывающих свое подлинное имя, выявляли путем их осмотра лицами, способными запоминать внешность увиденного человека. «Опознавателями» выступали тюремные служащие, собирающиеся несколько раз в неделю поочередно в разных тюрьмах для опознания лиц знакомых им преступников. Данный метод получил название «идентификационные парады», «снятие портрета»[13] и просуществовал вплоть до начала ХХ в.

Из истории криминалистики известно, что еще до изобретения фотографии и открытия дактилоскопии деятельность полицейских, в частности французских, во многом была ориентирована на сбор признаков внешности задерживаемых преступников. В этом смысле представляет интерес история шефа сыскного бюро Эжена Франсуа Видока, который имел богатый опыт преступника-рецидивиста, но решил использовать свое знание уголовного мира в борьбе с преступностью и добился большого успеха. Прочную основу успешной деятельности Видока составляло систематическое появление в тюрьмах с целью идентификации уголовников, многих из которых он знал лично, а также запоминания новых лиц.

И.Ф. Крылов приводит исторические факты, свидетельствующие о существовании в России схожих приемов работы полиции. Были весьма колоритные фигуры сыщиков XVIII в., в частности русский Видок – Ванька Каин (Иван Осипов, 1718 г. р.). С 13 лет он начал совершать кражи и грабежи, состоял в разбойничьей шайке. Однако в 1741 г. Каин поступил в сыщики. Он подал челобитную, в которой отрекался от «своих непорядочных поступков и пожелал объявить своих товарищей». Каин составил реестр, в котором значились 32 его бывших сподвижника. А вскоре он опознал 103 человека. В последующем в поиске воровских людей Каин часто обходил общественные места (торговые ряды и т.п.) и известные ему воровские притоны. Только за два года он опознал и задержал 109 мошенников, 37 воров, 50 становщиков, 60 покупщиков краденого, 42 беглых солдата[14].

В истории советских розыскных органов известны люди, обладавшие феноменальной памятью на лица. К их числу, в частности, принадлежал бывший чемпион мира по шахматам А.А. Алехин, работавший в 1920 г. в Москве следователем Ценророзыска. По свидетельству известного судебного медика и криминалиста П.С. Семеновского, людей, равных по памяти А.А. Алехину, он не знал. Он мог опознать любого человека, спустя значительный период времени, ранее видя его лишь раз. Подобной памятью на лица и вещи обладали и некоторые другие сотрудники Московского уголовного розыска. В 20-е гг. прошлого века в уголовном розыске даже была должность «опознаватель». Было известно, что один такой «опознаватель» – В.М. Саушкин знает преступников чуть ли не за 20-30 лет. Изменений лиц от времени для него как бы не существовало. Достаточно было преступнику однажды побывать в уголовном розыске, и черты его внешности Саушкин прочно запоминал. Он знал в лицо сотни преступников, орудовавших в те годы в столице, их клички, «почерк», прошлую преступную деятельность[15].

История российского уголовного судопроизводства свидетельствует об использовании процессов опознания в практике следствия еще до принятия Свода законов Российской империи 1832 г. В.А. Линовский, рассматривая «источники для исследования преступлений» описывает процедуру очной ставки. Ссылаясь на ст.11 Указа от 30 июля 1767 г. Императора Петра III, он приводит следующее: «Чтобы получить истинное и справедливое показание, с одной стороны, необходима очная ставка свидетеля с обвиняемым для того, чтоб убедиться в том, что обвиняемый есть то самое лицо, против которого имеет показывать свидетель. На очной ставке спрашивается свидетель, обвиняемый тот ли самый человек, о котором он будет показывать, а обвиняемого – не имеет ли он на свидетеля какого подозрения»[16].

В уголовно-процессуальных нормах, содержащихся в Своде законов Российской империи 1832 г., процессуальных правил опознания еще не существовало. Тем не менее, опознание преступников проводилось по-прежнему в рамках очной ставки. Так, в ст. 956 Свода говорилось о том, что на очной ставке свидетеля необходимо спрашивать: «Обвиняемый тот ли самый человек, о котором он будет показывать?» Кроме того, в соответствии с Уставами в обязанность судебного следователя входило, кроме прочего, до прибытия судебного врача «удостовериться путем осмотра и предъявления другим лицам в тождестве мертвого тела с лицом, о смерти которого производится следствие». Предусматривалась и процедура, связанная с идентификацией личности умершего человека при эксгумации, – «для удостоверения тождества умершего приглашаются священник и другие люди, бывшие при погребении»[17].

В ранних сочинениях по судопроизводству, в частности таких авторов, как Н. Орлов, Я.И. Баршев, Е. Колоколов, А.А. Квачевский, уже содержались рекомендации по производству допроса свидетелей, очной ставки, предъявлению свидетелям тех лиц, «о ком они долженствуют свидетельствовать, дабы признавали их лично»[18]. Процедура предъявления для опознания совершенствовалась, вырабатывались новые приемы, которым в дальнейшем суждено было стать нормами закона. П.В. Макалинский в руководстве для судебных следователей, комментируя ст.452 Устава уголовного судопроизводства, давал рекомендацию следующего характера: «Для того чтобы свидетель знал наперед, кто обвиняется, не указал на него под влиянием предубеждения вообще, чтобы предохранить его от увлечений и тем достовернее сделать его показания, полезно предъявить свидетелю обвиняемого в числе других лиц»[19].

К началу XX в. регламентация действий, связанных с предъявлением личности для опознания, существовала и в зарубежном законодательстве. В.И. Громов, первым из отечественных криминалистов занявшийся изучением процедуры предъявления личности для опознания, на предварительном следствии представил положения из итальянского Устава уголовного судопроизводства 1913 г., позволяющие следователю производить опознание. Опознание совершалось таким образом: «опознающий предварительно должен дать подробное описание того, кто подлежит опознанию; затем он вводится в комнату, где вместе с опознаваемым должны находиться несколько человек, имеющих хоть некоторое с ним сходство. Если опознающих несколько, то каждый допрашивается порознь»[20].

Практика узнавания преступников потерпевшими и свидетелями существовала и в советских органах предварительного расследования. Один случай производства предъявления для опознания описывает Н.Я. Коваль. В 1918 г. для опознания грабителей из числа задержанных анархистов ВЧК приглашала граждан, пострадавших от вооруженных ограблений, в уголовно-розыскную милицию. Объявление о приглашении граждан для опознания грабителей было опубликовано в газете за подписью Ф.Э. Дзержинского. На следующий день в милицию пришли несколько десятков граждан, которые среди лиц, именовавших себя «идейными анархистами», опознали вооруженных грабителей и убийц. Для опознания предъявлялись все задержанные при разоружении анархистских групп, а не только те лица, которых ВЧК подозревала в грабежах. Предъявление для опознания проводилось в наиболее краткие после задержания сроки (в течение трех дней) и в строго определенное время (с 12 до 4 час. дня)[21].

Очевидно, что совершенствование процедуры предъявления личности для опознания было связано с уровнем развития описания признаков внешности и примет. Идентификация личности посредством опознания была невозможна без методов и приемов антропометрии и техники словесного портрета. Кроме того, большое значения для производства такого вида опознания, как предъявление трупа, имели возможности судебной фотографии.

К ранним исследованиям проблем предъявления для опознания следует отнести труды С.Н. Трегубова. Ученый поднимал вопросы организации процедуры опознания личности умершего как непосредственно, по его трупу, так и по фотоснимкам. С.Н. Трегубов отмечает, что опознание личности умершего по его трупу в том виде, как он есть, часто бывает весьма затруднительно. Опознанию должен предшествовать «туалет трупа», который допускается произвести следователю только после производства всех необходимых следственных действий. Довольно подробно он приводит сведения о порядке и приемах процедуры по восстановлению прижизненной внешности покойного, методах производства опознавательной фотосъемки[22].

В 1914 г. выходит статья В.И. Громова «Акт предъявления личности на предварительном следствии», где впервые поднимаются проблемы, связанные с практикой предъявления для опознания. Автор отмечал, что «полувековая практика судебных следователей, действующих по уставам 1864 г., не выработала единообразных приемов для акта предъявления и методов проверки степени достоверности опознавания личности свидетелями». В.И. Громов обращается к вопросам психологической природы опознания, поднимает вопрос о важности оценки результатов предъявления для опознания, как доказательства по делу, предлагает рекомендации методического характера. С нашей точки зрения, некоторые положения этой исторической работы не потеряли своей актуальности и в настоящее время. В частности, представляет интерес предложение В.И. Громова использовать в качестве средства проверки результатов опознания судебно-психологическую экспертизу.

Бесспорно, в дореволюционной литературе по проблемам уголовного судопроизводства имелись публикации относительно производства следственных действий, включая предъявление для опознания, проводившихся в рамках предварительного следствия. Однако организационная, методическая и тактическая стороны производства предъявления для опознания освещались поверхностно, несистемно, в виде небольшого комментария авторов. Нормы, касающейся производства такого следственного действия, как предъявление для опознания, ни в УПК РСФСР 1922, 1923 гг., ни в иных нормативных документах[23] не содержалось. Хотя закон не ограничивал следователя в принятии тех или иных мер, которые были необходимы для расследования.

Между тем значимость предъявления для опознания различных объектов, имеющих причинно-следственную связь с событием преступления, и прежде всего подозреваемого, трупа, похищенных предметов, как одного из эффективных способов исследования доказательств, была настолько очевидной, что это действие широко применялось в практике предварительного следствия вопреки законодательной регламентации. Примечательно и то, что Президиум Верховного Суда РСФСР в своих постановлениях указывал на существенные недостатки при производстве данного следственного действия: «Опознание, являющееся основным и наиболее частым доказательством по бандитским делам, в ряде случаев проводится в ненадлежащих условиях и недостаточно отражается в актах дознания и следствия. Поскольку первоначальное опознание потерпевших в большинстве случаев имеет решающее значение для дела, оно должно находить исчерпывающее отражение в протоколах дознания и следствия со всеми необходимыми деталями (категоричность или некатегоричность опознания, приметы, по которым опознание произведено). Также необходимо, чтобы опознающее лицо по предъявлении ему подозреваемого было допрошено и описало приметы грабителя, а затем при опознании агент дознания или следователь в протоколе опознания должен фиксировать совпадение или несовпадение примет подозреваемого с ранее описанными потерпевшим или свидетелем приметами. Целесообразно установление порядка, чтобы опознаваемые лица предъявлялись для опознания совместно с другими, заведомо непричастными лицами»[24]. Таким образом, практика настоятельно требовала научного изучения вопросов, связанных с опознанием на следствии и в суде.

С началом XX столетия связано возникновение криминалистики как отрасли научного знания. К этому времени были сделаны наиболее существенные криминалистические открытия – дактилоскопия, метод словесного портрета, судебная фотосъемка, которые находили широкое применение в практике расследования преступлений. Кроме того, исследования и труды многих зарубежных подвижников криминалистики – полицейских, судебных чиновников и ученых (А. Кетле, А. Бертильон, Ч. Ломброзо, У. Хершел, Г. Фолдс, Ф. Гальтон, Э. Генри, Г.Гросс, Р.А. Рейс, Э. Локар, Г. Шнейкерт, Р. Гейндель и другие), а несколько позднее и их российских коллег (Е.Ф. Буринский, В.И. Громов, С.Н. Трегубов, Б.Л. Бразоль, В.И. Лебедев, Г.Ю. Маннс, И.Н. Якимов, С.М. Потапов, П.С. Семеновский и другие) явились основой консолидации криминалистических знаний и формирования криминалистики как науки. Перед молодой наукой стояла главная задача «вооружить сыщика и следователя таким оружием их ремесла, которое позволило бы укротить поистине ˝девятый вал˝ преступности»[25]. Интенсивный научно-технический прогресс, промышленный рост, либерализация властных режимов, социально-экономические перемены и т.п. факторы, характерные для ХХ в., положили начало одному из главных его феноменов – профессиональной, а в дальнейшем организованной преступности. Поэтому ориентация на научную организацию борьбы с преступностью, научные методы расследования была объективно обусловлена и воспринята криминалистами – учеными и практиками. Признание криминалистики как науки и постановка перед ней соответствующих задач прослеживается в работах классиков уголовного процесса. Так, по определению В.К. Случевского, криминалистика представляла собой отрасль научных знаний, сосредоточивающихся на изучении способов и условий совершения преступных деяний и средств наиболее рационального их расследования[26]. Естественно, что молодая наука не могла оставить в стороне один из главных вопросов – процессуальное установление тождества объектов путем опознания.

Как отмечалось, несмотря на широкое применение в практике расследования преступлений предъявления для опознания, оно не имело статуса процессуального действия. Поэтому считается, что этап его становления и развития в уголовном судопроизводстве, т.е. до включения предъявления для опознания в УПК РСФСР 1960 г., является самым длительным по сравнению с этапами становления и развития иных следственных действий. Требовались не только разработка криминалистических методов и приемов его проведения, но и создание процессуальных правил осуществления. Эта работа была выполнена преимущественно криминалистами. Для подтверждения данного тезиса обратимся к анализу литературных источников, авторами которых были первые отечественные криминалисты, прежде всего практикующие, те, чьими усилиями был заложен фундамент современной науки криминалистики.

В советской литературе первое упоминание о предъявлении для опознания мы находим в работах И.Н. Якимова[27]. Он упрочивал мнение о том, что предъявление для опознания было лишь составной частью других следственных действий (допроса, очной ставки). В его работах и работах других ученых указывалось, что предъявление для опознания берет начало из очной ставки. Подобный уклон оказал влияние и на разработку криминалистических методов и приемов предъявления для опознания в первых руководствах по криминалистике. Так, И.Н. Якимов, рассматривая вопросы организации производства очной ставки, отмечал, что очные ставки заподозренного со свидетелями делаются для опознания[28]. Несколько позднее автор обратился к «тактике следственно-розыскных действий», где опознание рассматривал в качестве разновидности допроса, обращая внимание на психологию показаний свидетелей и ошибки, допускаемые при этом следователями. Кроме того, он уделил внимание и процедуре опознания неизвестных трупов[29].

В.И. Громов, работая судебным следователем, обращался к различным вопросам, связанным с производством расследования, включая процедуру предъявления для опознания обвиняемых лиц. Об этом свидетельствуют его научные труды, опубликованные еще до революции. В 1925 г. вышла его первая крупная работа, посвященная «общим началам и основным задачам деятельности органов по расследованию преступлений, дающая руководящие указания по вопросам техники производства дознания и следствия»[30], в которой имелась глава «Акт предъявления личности при дознании и на предварительном следствии». По свидетельству И.Ф. Крылова, данное произведение имело необычайно большую популярность, и в течение 10 лет работа выдержала шесть изданий[31].

Здесь возможность предъявления для опознания рассматривалась только относительно личности и не касалась иных объектов. В.И. Громов акцентировал внимание на необходимости законодательного закрепления руководящих правил и указаний по процедуре производства предъявления для опознания, поскольку данное следственное действие затрагивает права и интересы участвующих в деле лиц. Многие положения по производству опознания, сформулированные автором, являются верными и актуальными и в настоящее время[32].

Несмотря на то, что «акт предъявление личности заподозренного в преступлении лица потерпевшим или свидетелям на предмет опознания в нем виновника преступления» применялся в целях раскрытия преступления и обнаружения преступника еще в царской России, не было ясности в сущности указанного действия, отсутствовали и единообразные способы, приемы этой процедуры. Так, В.И. Громов предлагал совмещать акт предъявления для опознания с осмотром места преступления, «опытом» (имеется в виду следственный эксперимент. – Н.М.), допросом, экспертизой. Все это обусловливало значительные затруднения для следователей и снижало достоверность получаемых результатов.

Смешение предъявления для опознания с другими действиями наблюдалось и в последующие годы. В первом учебнике по криминалистике[33] следственные действия были представлены по разделам. Автором раздела «Опознание личности и очная ставка» был В.И. Громов. Здесь также речь шла об опознании применительно к предъявлению подозреваемого, в качестве опознающих рассматривались потерпевший, свидетель. «Акт предъявления личности в целях опознания приходится производить по большей части в тех случаях, когда подозрение в совершении того или иного преступления возникает против определенных лиц только через некоторое время после совершения преступления. Тождество этих лиц с действительными совершителями преступления и представляется необходимым установить»[34].

По мнению В.И. Громова, недопустимо предъявлять для опознания сразу всех подозреваемых всем потерпевшим, несмотря на то, что предъявление опознаваемого в группе с другими, непричастными к делу, лицами иногда усложняет следствие, но является серьезной гарантией правильности опознания. Опознаваемый должен предъявляться в числе четырех-пяти статистов. Он считал, что при проведении допроса опознающего недопустима постановка наводящих вопросов.

Этот раздел интересен тем, что здесь В.И. Громов развил свои взгляды на нежелательность повторного опознания тем же опознающим, на целесообразность создания условий, аналогичных тем, в которых объект опознания воспринимался опознающим; на необходимость организации процедуры опознания для проведения следственного эксперимента. Автор указывал, что опознание по фотокарточкам не имеет самостоятельного доказательственного значения и может быть использовано только в розыскных целях. Кроме того, В.И. Громов обоснованно полагал, что после проведения опознания по фотокарточкам предъявлять лицо в натуре нецелесообразно, так как образ, запечатленный на фотокарточке, «создает у опознающего предвзятое впечатление».

Следующим «шагом» упрочения теоретико-прикладной значимости предъявления для опознания как следственного действия явились методические рекомендации по производству опознания живых лиц при расследовании преступлений, вышедшие в 1936 г. Их автором опять же был В.И. Громов[35]. Здесь представлены отдельные вопросы по криминалистическому обеспечению этого следственного действия, обращается внимание на характерные ошибки, допускаемые при его проведении. Рассмотрены приемы предварительного допроса опознающего, методы проверки показаний и пр. Из других работ того времени (1938 г.), упоминающих о предъявлении для опознания, следует назвать пособие по процедуре предъявления для опознания трупов, подготовленное судебными медиками П.С. Семеновским и А.Я. Цыкулиным[36]. Здесь речь главным образом идет об описании, реставрации и фотографировании трупа. Имеется также небольшой комментарий о порядке производства предъявления для опознания.

В рассматриваемый период и позднее ни среди ученых, ни среди практиков не было ясности в вопросах природы процедуры предъявления для опознания, отсутствовали надежные гарантии достоверности его результатов. Не было ответа на главный вопрос: является данная процедура самостоятельным следственным (процессуальным) действием или составным, осуществляемым в рамках регламентированных законом следственных действий? Требовались не только научное определение предъявления для опознания, но и постановка его цели, задач; выделение объектов для опознания; конкретизация опознающих лиц; разработка необходимых условий и правил производства предъявления для опознания. В систематизированном виде данных положений еще не существовало.

В 1938 г. вышел в свет второй отечественный учебник по криминалистике для студентов юридических вузов и учащихся правовых школ. Он адресовался в качестве практического пособия и следственно-прокурорским работникам. В 1939 г. вышла его вторая часть[37]. В отличие от первого учебника, в нем отсутствовала самостоятельная глава о предъявлении для опознания. Положения, относящиеся к акту предъявления для опознания, были помещены в главе «Допрос». Примечательно, что здесь впервые была предпринята попытка представить научное определение этого действия. В.И. Громов указывал, что под актом опознания личности понимается такое следственное действие, в котором подозреваемое в каком-либо преступлении лицо предъявляется (показывается) свидетелю (очевидцу – чаще всего потерпевшему) в целях выяснения, действительно ли это лицо совершило данное преступление: его ли видел свидетель в момент совершения преступления, узнает ли свидетель в этой предъявляемой ему личности того человека, который совершил преступление, или же не узнает[38]. Несомненное достоинство этой работы – не только подробное изложение процедурных вопросов предъявления личности для опознания (в их числе рассматривались: причины, осложняющие производство опознания; важнейшие условия, обеспечивающие достоверность актов опознания; методика акта предъявления для опознания личности), но и рекомендации по проведению опознания вещей и трупов.

Практически до середины 50-х гг. прошлого столетия ученые-процессуалисты и криминалисты так и не пришли к единому взгляду на природу предъявления для опознания. Признание актов опознания доказательствами неизбежно требовало обсудить вопрос о месте опознания среди регулируемых законом процессуальных действий[39]. Очевидным было только одно – необходимость законодательного закрепления этой процедуры.

Чтобы как-то узаконить практику проведения данного действия в рамках расследования, некоторые ученые, в частности М.С. Строгович, С.А. Голунский[40], предлагали рассматривать предъявление для опознания как «особую разновидность допроса, при которой допрашиваемым производится опознание». После принятия УПК РСФСР 1960 г. М.С. Строгович стал придерживаться иных взглядов на природу предъявления для опознания, признавая «статус-кво» этого процессуального действия. Однако даже в поздних своих трудах ученый, вероятно по привычке, продолжал говорить о том, что «опознание – это тоже показание и производится оно в форме допроса. Но от обычного допроса этот акт отличается тем, что при его выполнении свидетелю или потерпевшему (иногда обвиняемому) предъявляется другое лицо, относительно которого допрашиваемому предлагается показать, узнает ли он в предъявленном ему для опознания того, о ком он показал». Кроме того, он полагал, что опознание по фотокарточке имеет значительно меньшую доказательственную силу, чем при предъявлении для опознания человека лично[41].

Двойственную позицию по поводу природы предъявления для опознания занял другой ведущий процессуалист тех лет М.А. Чельцов. Назвав предъявление личности для опознания «особым следственным действием, в котором проверяется показание свидетеля», он указывал, что «с юридической стороны это следственное действие надо считать допросом свидетеля… в УПК нет иных процессуальных форм, кроме форм допроса свидетеля, которые следователь может применить, производя акт предъявления». Можно заключить, что этой фразой М.А. Чельцов вынужденно признал примат процессуальной формы в данном случае, хотя форма и не соответствует содержанию, что видно из следующего тезиса: «С психологической стороны условия предъявления личности резко отличаются от условий допроса свидетеля: при допросе свидетель воспроизводит факты, которые он наблюдал ранее; при предъявлении личности он должен сделать мысленное сравнение сохранившегося в его памяти образа человека с образом теперь стоящего перед ним лица и установить их тождество, более или менее полное сходство или, наоборот, различие»[42].

Такое положение не только не отражало действительную природу предъявления для опознания, но и приводило к грубым ошибкам при производстве расследования, его результаты теряли доказательственное значение.

Поскольку это действие не регулировалось законом, то и в литературе, и в первых ведомственных указаниях относительно процедуры опознания речь шла не об определении понятия, а о практических рекомендациях, разработанных на обобщении следственной и судебной практики применения предъявления для опознания и обеспечивающих объективность и достоверность акта опознания как доказательства. Необходимость и возможность опознания выявлялись обычно при допросе потерпевших и свидетелей, т.е. предъявление для опознания сопровождало допрос, было составным элементом последнего, поэтому усилия ученых и практиков были направлены на осмысление психологической сущности и отличий допроса от предъявления для опознания и на разработку правил его проведения.

Первые научные анализы судебной практики Верховного Суда СССР в послевоенные годы свидетельствуют о том, что в практике высшей судебной инстанции страны с точки зрения тактики проведения и оценки доказательственного значения, предъявление для опознания достаточно четко отделялось от допроса[43].

Одной из первых работ криминалистического характера, вышедшей в послевоенное время, где встречается упоминание о предъявлении для опознания, была «Настольная книга следователя». Автор раздела «Допрос и показания свидетелей» криминалист П.И. Тарасов-Родионов посвятил этой проблеме специальный параграф, названный «Допрос при опознании». Автор по-прежнему относил предъявление для опознания к разновидности допроса свидетеля или потерпевшего, характеризуя при этом его сущность: «В результате предъявления для опознания свидетель или потерпевший делает заявление об опознании или неопознании, которое является не чем иным, как свидетельским показанием». Однако эту работу отличает то, что в ней уже в систематизированном виде представлены основные правила предъявления для опознания: 1) предварительное проведение детального допроса опознающего о приметах и особенностях опознаваемого объекта; 2) предъявление опознаваемого объекта в группе сходных объектов; 3) подробное изложение опознающим, по каким приметам, признакам или особенностям он опознал объект. Наряду с опознанием живых лиц признавалось допустимым опознание предметов[44].

С этого времени тема предъявления для опознания оказалась в центре внимания ученых-криминалистов и усиленно подвергалась разработке как самостоятельное действие следователя по собиранию, п