Первое сентября в Златодолинске: день

Сентябрьский день в Златодолинске. Олеся Громеко. Анна Громеко. Анатолий Адамович Громеко. Сентябрь, переправа через реку Кон на противоположный лесной берег. Клуб любителей Гарри Поттера в местной библиотеке.

 

Сентябрь. Продолжение

Первое сентября оказалось каким-то удивительно длинным и ёмким на события.

Банда батьки Максима

Во-первых, Мак, решивший, что действительность исторического факультета на сегодня закончилась, на крыльце встретился с бандой, в полном составе.

… Банда образовалась как бы сама собой.

Уже потом Мак узнал, что всех по одному подбивала его студентка Марина Лефлер.

Сама по себе личность неординарная. Во-первых, какой нормальный третьекурсник придёт проситься на руководство к только что начавшему работать на кафедре преподавателю? Тему она толком сформулировать не могла, её интересовали фольклорные и религиозные мотивы в социалистических утопиях.

Для третьего курса решили остановиться на Франции, и на том периоде, когда утопический социализм цвёл вовсю. Франция — не зря. Здесь ещё один аспект неординарности Марины.

Её прадед был нормальный себе нормандский барон. Если в тысяча девятьсот тридцатые во Франции ещё водились нормальные бароны. Видимо, не водились, если этот барон стал лётчиком-истребителем и среди прочих оказался в СССР, в эскадрилье «Нормандия». Где, как положено героическому французскому лётчику, кроме боевых приключений имел много приключений на личном фронте и в итоге женился на медсестре из Сибири. Потом решил, что во Франции он уже был, а в Сибири не был, осваивал полярные авиатрассы, учил молодых лётчиков, потом писал мемуары, встречался с однополчанами.

Одомашнился, на правах ветерана, в северной никелевой столице, несмотря на местную экологию, благополучно дожил до девяноста, даже успел свозить маленькую правнучку в Париж и Нормандию.

Естественно, осталась семейная традиция французского как родного, естественно, связи во Франции — у однополчан прадеда были свои внуки и правнуки, и мемориальное общество «Нормандия-Неман» старалось собираться хотя бы по юбилеям. Тут не только знание языка, тут бесценная для историка возможность доступа к иностранным архивам.

Марина маленькая не поняла, что за усатый дядя водит её по каменным лестницам и галереям старинного замка. Что такое рыцарский замок, она в силу детства тоже ещё не очень понимала и всё ждала, что в какой-нибудь комнате будут феи, или, в крайнем случае, спящая красавица.

Вполне русская девочка. Пишет интересные стихи, в стилистике серебряного века. Но то, что её родственник, барон де Лефлер, владеет настоящим рыцарским замком в Нормандии, ей как историку придавало изрядную устойчивость. И не только как историку — всегда оставалась резервная возможность, оказаться во Франции, устроиться гидом для русских туристов, со специализацией по средним векам.

Оказываться во Франции ей не хотелось, это именно резервная возможность, но встречаться в Париже с такими же, как она, студентами, зацикленными на эпохе и теме, говорить с ними на родном языке, бывать в гостях в родовом замке Лефлер, конечно же, было приятной возможностью.

 

Новоявленные бандиты (на самом деле бандой их называл декан, утверждая, что к историческому материалу ребята относятся по бандитски, как хотят, его потрошат и всё, что угодно, у серьёзных авторов отбирают и вставляют в свои бандитские концепции и сюжеты) появлялись по одному.

Чем-то это напоминало Маку даже не список кораблей у Гомера, а песню Аквариума про Ивана и Данилу. А вот идёт Тиглаф Палисар… За ним идёт Орфей Пифагор. А вслед идут Иван да Данила, за ними белая кобыла, а на берёзе сидит заяц в алюминиевых клешах…

Они появлялись по одному, каждый день. С заведомой, что уже в третий раз заставило насторожиться, регулярностью, сразу после окончания пары на большом перерыве, под дверью кафедры.

С одним и тем же вопросом:

— Максим Станиславович, у меня есть идея, мы можем её обсудить?

Ребята все из «Геродота», но все чувствующие, что обсуждать классику и работать по уже давно освоенным классиками темам им не азартно, хочется нового. Своё слово в исторической науке сказать — но не пальцем в небо, чтобы всё строго.

 

Пришли «истфакеры» - «птенцы гнезда Валерьева», по имени дяди Валеры, общелюбимого декана истфака. Ну, эти конкретные – всё же птенцы гнезда Максимова.

Марина Лефлёр – заглавная, потому что уже магистрантка и ведёт за шефом семинары по новой истории. Студенты уже с неё начали вешаться, поскольку она повадилась давать провокационные задачки – например, вычислить, сколько санкюлотов могло штурмовать Тюильри, зная численность населения Парижа, примерную численность плебейских слоёв, количество секций в Париже в целом, количество секций, участвовавших в восстании 10 августа 1792-го, и т.д..

Саша, самый старший – ему 22-23, хотя он и на младших курсах – славен тем, что лучший во всей Центральной Сибири знаток Средиземья. Притом, не из «дивных» - просто весь корпус изданных текстов Толкина он проштудировал как историк и культуролог, и по этой стране-эпохе является экспертом. Поэтому мастера игр по Толкину зовут его на любых условиях, и он ездит, но очень мало играет, а больше смотрит, как это получается проиграть. Максим потратил некоторое время, чтобы такую научную системность и добросовестность употребить на изучение более реального предмета. В итоге Саша начал становиться экспертом по конфуцианской ойкумене, включая всех окрестных «варваров» и иноверцев, но пока что с колебаниями в сторону европейской ойкумены до активизации римской экспансии на север (с каковой Профессор, собсно, и писал свой мир).

Варя – девица в духе и облике героинь Александра Роу, вполне себе Варвара-Краса. Творческая барышня, которую Максим сманил с третьего курса какого-то техникума, убедил сдать ЕГЭ – что Варя успешно сделала – и поступить на истфак. Это пока что была его любимейшая ученица, поскольку, начала копаться в украинской истории от Данилы Галицкого до Леси Украинки, и уже дважды получала гранты на исследовательские поездки в Киев и Львов.

Тоня – «девочка-скандал» - общественная активистка, как-то сама собой перестроившаяся в нон-конформистку. Максим её отловил ещё на первом курсе, когда всеми уважаемая Изида Михайловна, преподаватель политологии, была с приступом – ещё бы, в её-то годы! – отправлена на «скорой» в больницу, и дядя Вася быстро мобилизовал тусовавшегося без дела Максима доводить занятие. Именно тогда Тоня и задала свой провокационный вопрос: «А что после демократии?» - «Ну, Фукуяма считает, что ничего, так же, как Гегель считал, что ничего после прусской модели пристойно-полицейской монархии», - усмехнулся Максим. – «А как считает Максим Станиславович Седневич?» - нагло спросила наглая студентка.

А почему Саша, если он толкинист, не может прямо специализироваться по кельтике и Скандинавии, чего ради ему конфуцианство?

А вот далась ему почему-то ещё и Япония, и едва ли не активнее, чем Средиземье. И, чтобы эти два тренда взаимоусилились, Максим и устроил для него упражнение по наложению модели Средиземья на мир реальной Ямато, и получилось, что она - не Авалон, конечно, но эдакая точка альтернативы для основного материка, который в общем может быть соотнесен со Средиземьем, если без фанатизма, и если не приравнивать Великую Степь однозначно к Мордору

Гэндальф с Кун-Фу-Цзы соотнесся быстро и однозначно. Было также предположено, что Радагаст Бурый, о котором в ВК сказано крайне мало, может иметь соотношение с Лао-Цзы

- А может, лучше бы ты парня на кельтику подвиг? - так и спрашивала Катя.
- И что он практического с этой кельтикой сделает? - качал головой Максим. - А Восточная Азия... Он на этом поле ещё станет Элрондом. Арагорном - не станет, а Элрондом - точно! А нам с ней, Восточной Азией, дружить будет очень нужно

Тоня - если "девочка-скандал, девочка-воздух" — визуально себя лепит с ранней Земфиры. И изъясняется примерно сходными фразами, если, конечно, не серьёзная научная коммуникация.

…Итогом была «Студенческая лаборатория экспериментальной истории». Пока — именно студенческая, максимум — учебная аудитория, время, когда договаривались со спортивным залом, и комнатушка без окон под библиотеку.

В эту библиотеку Мак, впрочем, перетащил огромное количество книг из дому и те, что он случайно выуживал в книгообменных шкафах — кажется, по всем разделам мировой истории, но несколько фрагментарно. Ребята подключились, и скоро комнаты стало не хватать, пришлось договариваться с факультетской библиотекой об ответственном хранении, тем более что многие монографии и мемуары могли быть полезны всему факультету.

Потом уже договорились с гимназией, через двор от факультета, там, как ни странно, сохранились слесарная и швейная мастерские. В большинстве других школ, с превращением «Труда» в «Технологию», как известно, их закрыли, оборудование списали, учителя, умевшие работать и учить на этом оборудовании, либо ушли на пенсию, либо перекочевали в профессиональные лицеи и колледжи (бывшие училища и техникумы).

В слесарной мастерской ладили доспехи. В швейной — шили то, во что одевались в давние времена, или могли бы одеваться жители воображаемых миров, например, эльфы. В этот процесс студенты быстро вовлекли гимназистов, доселе обречённо доучивавшихся до конца девятого или одиннадцатого класса, с пониманием, что в приличный вуз им всё равно не поступить, хочется что-то делать руками, а негде и особенно нечего.

В итоге руководство гимназии так прониклось, что когда область расширяла сеть специализированных классов, не без помощи Мака и его друзей подало заявку и выиграло исторический класс. Это было уникальное событие, об этом даже губернатор на августовском педагогическом совете говорил — вообще-то такие классы открывались для будущих математиков, естествоиспытателей и инженеров.

 

Мак приехал на встречу первым. Дома была только Катя — дочка выгуливала папу, Соня очень хотела собаку, но ей объяснили, что собаку надо выгуливать, а для этого надо научиться сперва папу и маму, по очереди, выгуливать. Соня дисциплинировано училась, но не всегда получалось — папа или мама встречались во дворе со старыми знакомыми и долго разговаривали, как Соня их за руку не дёргала.

Мак сперва внимательно смотрел видеозапись с праздника, а потом сказал:

— Я — тормоз. Но и вы, социологи и культурологи, тоже тормоза. Так что мы с вами вместе — двоечники, и придётся на второй год остаться.

— В чём дело? — удивилась Катя. — Вот Наташа любит, когда что-то сразу не понимает, напоминать, что тормоз — тоже механизм, часто полезный, нам ли, как водителям, это не знать.

— Нет. Я не тормоз. Я такой медленный-медленный газ…

У Мака при этом была такая покаянная физиономия, что Катя не выдержала:

— Тебе специально пепел принести, для посыпания головы? Федя тут оставил трубку на подоконнике, можно натрясти. Или листик бумаги специально сжечь? Рассказывай, что понял. И что мы втроём не понимали.

— Тоталитаризм. Мы сколько обсуждали, что он наползает. И всё каких-то очевидных признаков, знакомых по истории двадцатого века, не наблюдали. Назначения кого-то неправильными, изгоями, по причинам расы, нации, социального положения. Промывки мозгов. Телевизор всё равно только пенсионеры смотрят. И вот, проглядели. А мне ведь Зимний-Лада говорил, ещё когда выпустили за границу Ходорковского, что наползёт не с той стороны, с которой ждём. Я же сам решил — что-то мэтр не учёл, или нашёл какой-то фактор, который сам не может понять. И ведь нет, чтобы уточнить, удовлетворился, что евреям морды бить не будут, а буржуев не будут раскулачивать, и дальше пошёл.

— А при чём тут? Ага! Я всю запись не смотрела, меня начало трясти на десятой минуте, но я, вроде бы поняла — правильные не правы?

— Вот именно. Янки давно обсуждают толерантность как новый тоталитаризм, но им хорошо, для них тоталитаризм — это книжка или кино, а не реальный опыт. Да, всё здорово. Мы сперва обозначаем, что человек, который неправильно говорит по-русски — нормален. Потом оказывается, что правильно говорить по-русски — ненормально, мы же их тем самым как бы угнетаем, и тунгусов, и диких сынов степей и гор. Или требовать правил орфографии, грамматики — тоже угнетение. Дальше выясняется, что сколько-то значимых процентов тех, для кого русский язык вполне родной, не владеют орфографией и грамматикой. Тут бы публично выставить на мороз тех, кто не умеет детей родному языку научить — нет, мы признаём право не знать родной язык, иначе тоже угнетение.

Мак говорил примерно так же бесстрастно, как в своё время устраивал школьникам лекцию о декабристах. Из которой следовало, что все правы. Но только те, кто вышел на Сенатскую, хотя сделали множество тактических ошибок, в чём-то более правы, чем те, кто по ним стрелял из соображений сохранности государства и по всем правилам тактики.

— Ага, сейчас буду в том же духе рассуждать. Федя ещё утром говорил — брошенный ребёнок не виноват в том, что он брошен. И это хорошо, что беременных девочек уговаривают не делать аборты. И что приёмные дети имеют право знать, что их родители — не настоящие. И что дети мам-одиночек имеют право не знать, как зовут папу. Да, это хорошо. Но если всерьёз, в самом деле ведь… Рассудок трёхлетнего ребёнка с противоречиями не справится, ребёнок точно знает, что если одно хорошо, то другое плохо. По-твоему, это промывка мозгов?

— Про это лучше Серёга, пожалуй, объяснит. Он когда-то интересовался техниками мозголомки, ну, тем, чем горазды тоталитарные секты. Я примерно понимаю, год-два такого, и ребёнок начинает стесняться того, что у него есть папа и мама, и что они живут вместе. Я был двоечником по психофизиологии, да нам её и преподавали шаляй-валяй, но я примерно представляю, от чего у Сони могли быть судороги. Сшибка аффектов. Наташа точнее объяснит, но это примерно как давать полный газ и тормозить одновременно.

— Жуть! По-моему, не всякая машина такое выдержит.

— По-моему, и не всякая психика такое выдержит. А смысл мозголомки, как Серёга рассказывал, именно в том, что психика перестаёт сопротивляться, человек как бы всё время под гипнозом.

— Мак, но это же не тоталитаризм даже, это геноцид, зомбификация?

Это действительно требовало обсуждения с Каменевым, и Мак, подумав, хотел об этом сказать, как в двери зашуршали.

 

— Мама, я папу честно пьёгуйайа! Мы быстйо, он только в магазин попьёсийся, я казала шокойядку купить.

Зашёл ли папа в магазин купить шоколадку по просьбе дочки, или он купил шоколадку, потому что иначе она его с улицы в магазин не отпускала — прогуливать так прогуливать — история и не такие тайны переваривает, и не морщится.

Плитка шоколада, и то, что понадобится набегающей компании на старт.

На то он и Фёдор Михайлович, пусть и не Достоевский, но по настроению умел оценить, что разговор будет не впопыхах и не шуточным.

После утренних фокусов Соня настояла, что отныне раздеваться и одеваться будет сама. Если помощь папы или мамы понадобится — попросит. Но чтобы никакой Фриды Адольфовны, никаких других тёть и дядь!

— Вот она, вся наша диссидентская порода! Федя, пожалуй, если бы мы не были диссидентами в дошкольном возрасте, мы бы друг друга так случайно не нашли?

— Не знаю. Но, заметь, про никаких тёть и дядь. Если чужие дяди и тёти раздевают — это же могут быть и педофилы? И значит, то, чем промывают мозги — может быть и про толерантность к педофилам?

— Ой!

Вот тут Катя, которая до сих пор старалась балансировать на границе доцента-культуролога и вменяемой мамы, действительно испугалась.

Хорошо, в подъезд вовремя позвонили.

Административное ядро, Бурностай по случаю хорошего вечера тоже решил актуализировать велосипед, а Петрович с Карой решили тряхнуть стариной и устроить гонки наперегонки.

— Ой, Сонька, дай тебя помять… — Кара подхватила ребёнка, ребёнок с удовольствием мялся, пока не выскользнул из рук на диванчик, где быстро стал не мятым.

— Мама, мойно, в ангейя?

— Рано, Соня, рано. Сейчас Маша и Илья приедут. Я же зайца тебе вчера собирала?

— Буду зайчиком. А ангейом потом. — Радостно согласилась Соня и ускакала к коробке с заячьим, предусмотрительно лежавшей на полу.

 

Все уже в сборе.

Маша и Соня только что посмотрели мультфильм, в котором медвежонок и зайчонок пытаются летать, но не получается, потому что погода нелётная — и решили, что сегодня погода лётная, значит, пора полетать, хотя бы с дивана на пол.

Чем-то похожим обе, когда встречались, могли заниматься самозабвенно и сколько угодно долго. Илья назначил себя главной вороной, инструктором по полётам, на самом деле приглядывал, чтобы девочки нечаянно куда-нибудь не туда не прилетели, а одновременно в планшете читал описания и фотографии тех растений, из которых летом составлялись букеты — чтобы сочинение «Как я провёл лето» получилось не отсебятиной, а вполне обоснованным.

Как говорила Оксана Ивановна ещё в первом классе:

— Идея замечательная, но пока что отсебятина, давайте попробуем обосновать!

В конце второго класса решили, что обосновывать так или иначе все сами научились, пора пробовать не только на математике и русском, но и на том, что ещё кому в жизни интересно, с тем и разбежались на лето.

Заодно отбирал со своей и маминой страниц фотографии тех мест, где это всё собирали, и как они это делали.

Дети, как водится, при деле, а взрослые, как слышал Илья из соседней комнаты, опять бездельничают, о чём-то спорят…

— Мак, это уже невозможно! — притворно сердился Петрович. — Это какая-то валгалла гомеостаза! Сколько можно сидеть в состоянии полной боеготовности? Я, кажется, ржаветь начинаю! Скоро в каменщики подамся!

Штукатуром Петрович одно время уже поработал, когда у него была финансовая яма, а по социологическим опросам и аналитике интернет-изданий несколько месяцев не было серьёзных заказов.

— В самом деле, — присоединился Бурностай. — Такое впечатление, что про нас даже налоговая забыла. Разве что зелень всякую приходится строить, чтобы не нарывались особенно, так эти твои, — он обращался к Маку, — даже и нарываться не собираются, так, по случайности…

— Ничего, скоро вспомнит! — Сказал Мак. — И не только налоговая, подозреваю, все про нас вспомнят. Вы слышали про гаражные дела? А про этот пресловутый список скреп, от которого Соня сегодня, кажется, уже слегка пострадала?

Про список скреп, всё никак не утверждаемый, кроме Фёдора и Кати, которым по должности полагалось, слышал, конечно, и Каменев. Как математик, он, впрочем, разделял ту специфическую профессиональную диссидентскую установку, которую когда-то ещё Есенин-Вольпин обозначил: Дважды два — четыре при любой власти!

О чём-то таком и Наташа слышала, уж на что она старалась избегать контактов своих детей с официальной медициной, всё равно есть обязательные осмотры и прививки, и разговоры в очередях в детской поликлинике были очень странными, не говоря уже о плакатах. Если раньше плакаты были понятными, про то, что надо мыть руки, что не надо есть немытые ягоды, всё понятно, гигиена — ладно, появились плакаты про СПИД — то теперь были плакаты про то, что здороваться за руку и целоваться вредно. С подробным изображением того, как и куда попадают микробы через ранки на коже и губах.

Наташа это считала какой-то очередной волной медицинской паранойи — выяснилось ведь в своё время, что во многих болезнях виноваты не микробы, а ослабленный иммунитет к этим микробам, которые иначе мирно живут в организме и не буянят. Ей, как медику, в своё время внимательно изучавшему не столько перечень костей и мышц (за незнание названия какой-то косточки стопы её чуть не выгнали с первого курса), сколько физиологию, биофизику и биохимию, а потом уже медицинскую психологию, всё это было хорошо понятно.

Теперь, сопоставляя, она тоже понимала, что не волна. А если волна — то первый предвестник потопа. Тонуть очень не хотелось, как и прочим.

«Административное ядро», скорее, недоумевало.

С гаражными делами был вообще, как говорится, и смех, и грех.

 

- «Гаражное движение» — хороший ход! – убеждённо сказал Сказкин. – Это не поход дальнобойщиков на Москву, который легко прихлопнуть и слить. И в целом, «Мы не на что не претендуем. Измените чуть-чуть закон, регистрируйте нас без уставного капитала, упростите договор аренды — и будет вам и налогообложение, и любимое вами импортозамещение».

 

— Итак, нутром чую — и сигналы уже поступали — что нам в ближайшее время предстоит не то, что вляпаться, а самим замутить. Как кажется, две акции. Связанную с гаражным бизнесом и связанную с этими самыми скрепами. Первое направление — точно нужен Сергей, логистика. Точно нужен Петрович, оперативное управление. Точно нужен Бурностай, нам ещё надо понять, в какие юридические лазейки эта затея проскочит. Точно нужна Кара — пресс-служба, ну, а то, что ты при случае умеешь не только трепаться, но и трепать — мало ли, как оно выйдет. А вторая… Я ничего не понимаю с этими скрепами! Но нужно, нужно! Чтобы возмутились, возбудились!

— Чёрт те что, и с боку бантик! — Сказал Фёдор, подержал паузу, повертел в руке отсутствующей трубкой. — А очень просто! Пока идёт вся эта информационная шумиха, организуем, пока в сетях, а потом, если как с гаражным делом, тоже на площадь, молодых родителей, вменяемых и с высшим образованием хватает, не на алкашей же ориентироваться, зачем нам их права защищать, когда у нас свои есть, молодых учителей, молодых врачей… Чтобы вначале обсудить, какие с нашей точки зрения вещи скрепляют детство, взросление и воспитание. Или мы с Катей не доценты кафедры развития в образовании?

— О то ж! — Радостно сказал Мак. — Ну что, мушкетёры в деле?

— В деле! — Хором сказали все и чокнулись кто чем, Петрович даже куском рыбы на вилке.

 

Звонок в подъезд, нежданно-негаданно. И, одновременно, звонок Маку.

Мак выслушивает, говорит:

— Да, сейчас! Кто-нибудь, нажмите кнопочку!

И, в ответ на общее недоумение:

— La Enfante Terrible! Сколько я слышал от Феди, от Серёжи, что ради таких студентов только и стоит работать… Она сама отрекомендовала себя, как ужасное дитя.

Банда до сих пор особенно с Зимовьем в полном составе не пересекалась, поэтому не все Марину знали.

Уля и Юра на концерте

Студентке Уле не жилось.

То есть жилось до поры до времени.

Девочка из посёлка при золотом руднике, в глухой тайге, куда, если бы не золотая руда, даже просеку не удосужились бы сделать — а так сделали что-то такое, по чему только «КамАЗы» с рудой и джипы, купленные на доход от этой руды, проехать могли.

Поступила на престижный факультет престижного вуза.

Вышла замуж, на первом курсе, за вполне приличного парня, чуть старше, недавно отслужившего, электрика, честного работягу.

Родила симпатичного здорового пацана, правда, после академического отпуска выяснилось, что её специальность, по каким-то причинам, закрылась, и чтобы восстановиться, ей нужно пересдать за первый и второй курс ещё несколько экзаменов.

Это была бы не проблема, Уля умела быстро схватывать, быстро переваривать прочитанное, а ещё и на экзамене отвечать правильно, не выдавая себя за всезнайку, но и понимая точно, что ей понятно, а что — нет.

Но из-за смены специальности случилось несколько приключений, так что к концу второго курса, уже на новой специальности, при подрастающем малыше, Уля начала искать работу. Так, чтобы и близко к учёбе (то есть по возможности на своём факультете) и, чтобы, по возможности, общежитие было.

Сидя на экзамене по социологии образования и готовясь к ответу, она услышала, как преподаватель говорит кому-то по телефону:

— Да, всё нормально. Штат, наконец, утвердили. Ну, ёлки зелёные! План по набору в январе утвердили, им без этого никак, учебный план в апреле, а штат под этот набор и этот учебный план — только сегодня! Кстати, у тебя на примете нет толкового секретаря? Чтобы ещё и в теме?

Вроде бы и не про то, но какой-то жучок, как говорит муж Ули, в памяти засел.

Когда она ответила по вопросам, экзаменатор восхитился. Сказал даже:

— Вы так здорово об этом рассказываете, как будто сами пережили!

В самом деле, была у Ули такая слабость, в детстве всегда за ней замечали, что если она книгу или кино пересказывает, делает это так, как будто там была и всё, что там происходило, касалось её лично. А теперь её за это похвалили? Невероятно!

— Отлично! — Сказал преподаватель, выводя отметку в зачётке. — Надеюсь, вы выберете специализацию по нашей кафедре? А не по какому-нибудь унылому менеджменту?

— О, а что за кафедра? По-моему, история образования ещё унылее.

Второй недостаток, за который упрекали Улю, это её прямота.

Но и за этот недостаток её почти похвалили.

То есть преподаватель передал приём экзамена аспиранту, а ей объяснил.

Кафедру только что создали приказом, название — развитие в образовании, development in education. Специализация студентов — пока очень широко. Как минимум, развитие детей — но не психология, как они развиваются сами по себе, а про то, что мы можем сделать, чтобы они развивались. Максимум — это пока точно не для студента. Но если брать минимум максимума — то, что на самом деле сделали, а не написали люди, присутствующие во всех учебниках.

— Согласен, но есть третий вариант. Юра, поработай за меня. А мы сейчас с… — Преподаватель открыл первую страницу зачётки, вот странность, всегда нормальный студент после росписи преподавателя зачётку прячет в карман или в сумку, видимо, древняя примета, чтобы само собой не отменилось, а она увлеклась и отвлеклась. — С Ульяной мы чуть пройдёмся до новообретённой кафедры, и вернёмся.

Молодой человек, который представлен до этого не был, лишь изредка задавал студентам подсказывающие и наводящие вопросы, сразу сел на преподавательское место, попытался сделать серьёзное лицо и сказал:

— Да, Фёдор Михайлович, так точно.

Когда они вышли в коридор, Фёдор Михайлович забавно так сказал:

— Я заметил, как Ваше лицо оживилось, когда я сказал, что мне срочно нужен секретарь на кафедру, и чтобы в теме.

— Ой! А можно сперва про кафедру?

— Конечно, студентам некогда читать университетский сайт. Кафедра развития в образовании. Приказом наконец-то открыли. Вот помещение, сейчас глянем, к августу обещали отремонтировать и чуть обставить. Но мало ли что обставить, его обжить нужно. Бумаги — дело наживное, конечно, лучше, если опыт офисной работы есть.

После чего случился краткий разговор о делопроизводстве, опыт у Ули состоял в том, что её мама, владелец пары магазинчиков в посёлке, хотела максимально сэкономить и решила, что отправить дочку, на то время девятиклассницу, на курсы делопроизводства для школьников дешевле, чем платить непонятно кому.

Тем временем дошли до двери с табличкой «музей истории института». И с приклеенной снизу бумажкой, от руки: был. За дверью было видно, что музею было тесновато, квадратная комната с двумя окнами. Сейчас в ней ничего не было, кроме всякой всячины, сопутствующей нормальному ремонту. И лежавшей на столе пафосной вывески — которая будет прибита на дверь, видимо, после. «Кафедра развития в образовании. Development in Education Department».

По-английски выглядело как-то более складно.

— Здесь у нас будут три компьютера, один для секретаря, другой для преподавателей, если они захотят прийти и поработать, один для студентов, если они вдруг захотят прийти и поработать.

 

. Педагогический, мало ли что из посёлка поступить в педагогический считалось очень престижным, по рейтингам Белоярский педагогический считался одним из лучших профильных вузов в стране. А факультет управления образованием, созданный когда-то в ответ на кафедру.