Первое сентября и сразу после. «По осенним годам тяжела тишина»

Раннее утро. Корпус педагогического университета, в самом центре города. Почему-то утро первого сентября, несмотря на погоду в августе и прогноз на сентябрь, обычно случается солнечным, особенно как-то прозрачным и тёплым. Наверно, нестабильность сибирской погоды связана не только с природными циклами, но и с датами.

Корпус, построен ещё в девятнадцатом веке для первой в губернии женской гимназии. Рядом с дверью по одну сторону красуются таблички «Здесь преподавал…» и «Здесь учился…», а по другую — «факультет начального образования» и «факультет управления образованием». А около корпуса — что-то вроде миниатюрной площади.

Здание в целом чуть вглубь от улицы, центральной улицы города. Симметрично расположены фонтаны, а полупериметром у фонтанов — лавочки, редко доживающие до конца лета клумбы и несгибаемые под натиском маленьких детей кустарники.

Несколько сбоку — очень фактурный памятник известному местному художнику Авдею Последову, про который городская молодёжь говорит — встретимся у последнего. Видимо, признают, что после Последова художников в городе больше не было, даже если историей живописи не интересуются.

Однако встречаться у последнего — это среди местной молодёжи норма, это реальный центр, одинаково близко или далеко откуда угодно и куда угодно, можно встретиться и посидеть, у одного из фонтанов, или куда-нибудь пойти.

Но сейчас раннее утро, даже городское радио не включило после обычных позывных праздничное: В первый погожий сентябрьский денёк.

Встречаются поэтому всего трое.

Крупный молодой человек с характерным прищуром человека, недавно вылечившего близорукость, а до этого носившего очки с раннего детства.

Парень в клетчатой бандане, чёрной косухе, с изрядным рюкзаком, ведущий на поводу велосипед. В сильных оптических очках.

Девушка, с достаточно короткой стрижкой и витиеватой косичкой из того, что не стрижено, в столь же чёрной косухе, но с рюкзаком плоским, и на велосипеде гарцующая по булыжникам.

— О!!! — Звучит от всех троих. Так бывает, когда давно знакомые люди обнаруживают себя в одном месте нечаянно.

— А ты что здесь делаешь? — Вопрос всех троих непонятно от кого к кому адресован.

— Не торопитесь особо? — говорит тот, что с банданой. — У меня кофе в термосе ещё с ночи есть, всё равно домой, могу поделиться.

— Минут пять не тороплюсь, — говорит девушка. — Поделись, а то в этих адских машинах — жаба давит, а дома не успела.

Адские машины — это расплодились по центру в последние несколько лет автомобили, в которых заведомо несъедобный кофе можно было купить раза в четыре дороже, чем такой же несъедобный в автоматах, которые теперь ставят в любом офисе.

— Я тоже, — говорит крупный. — Но у меня с собой было.

Достаёт из сумки бутылку колы, глотает, глядя на зависть, другим тоже даёт.

Жадно потом уже глотая кофе, девушка спрашивает: — не странно, что мы здесь…

— А что, — отвечает тот, что в косухе, — я-то обычно с ночи именно в это время еду домой поспать.

— Ага, говорит крупный. — Мак зачем-то хотел нас собрать здесь, часов в двенадцать. Я написал, что не смогу, предложил не раньше четырёх. Он сказал, что тогда лучше в восемь.

— Видимо, что-то пересекается, — сказала девушка. — Мак может дать отбивку, он писал, что после «Течения» времена опять нервные пошли. А может, просто так? Бурностай, Петрович?

— Я — за, — сказал крупный. — В восемь здесь, а потом, если что, в «Доминике».

И убежал.

— Знаешь, Кара, я уже не совсем Петрович. Или не тот Петрович, — сказал тот, что с велосипедом и в косухе.

— Знаю. И я не совсем Кара или не та Кара. Но это же не повод не встретиться?

— Не повод. К восьми вечера точно высплюсь.

 Петрович (или не Петрович) вскочил на велосипед и уехал. Девушка резко стартовала с места — и тоже уехала. Отоспалась уже, хватит, работать надо.

* * *

Девять утра. То же здание.

В дверь входят этакий вальяжный толстячок среднего роста, во всём парадном, кроме того, что вместо сорочки с галстуком у него под пиджаком белая водолазка, и немного пониже его (немного, правда, за счёт каблуков) молодая женщина, скорее пухленькая, чем упитанная, в таком как бы тоже офисном костюме для барышень. У него остриженная бородка, прямые волосы, взгляд несколько устремлён в дали несусветные. У неё — светло-рыжая грива, умеренно растрёпанная, как положено гриве, как известно, искусство грамотно растрепать гриву куда сложнее расчёсывания волос. Очки в тонкой красивой оправе. И взгляд такой, что она как будто время от времени рассматривает не действительность, а оправу.

— Федя, ты уверен, что мы всё правильно делаем?

— Катя, ты думаешь, я уже когда-нибудь заведовал кафедрой? Идём, молодёжь в нас верит.

Все остальные темы остаются за порогом, поскольку нужно открыть дверь, с табличкой «развитие в образовании, development in education» и перешагнуть порог.

 

Но пока рука Фёдора Михайловича неторопливо устремляется к дверной ручке, обратимся на полгода назад.

 

…Общежитие напротив главного корпуса педагогического.

Ранняя весна.

Мак-Сим подходит к пристройке около общежития. Возможно, здесь когда-то была — или была задумана — столовая или кулинария. Сейчас при обилии столовых, фастфудов и магазинов с полуфабрикатами в центре города про такое явление, как советская кулинария, пожалуй, вспомнят только ветераны. Висит табличка — «Белоярский педагогический университет. Отдел стратегического развития.» Ниже ещё одна. «Проректор по стратегическому развитию, профессор Зимний-Лада Ю. Н.»

Мак нажимает кнопочку на двери, говорит охраннику — мне Юрий Николаевич назначил, входит, привычно раздевается и заходит в кабинет.

— Извини, я сейчас. Налей пока чай или кофе, если хочешь.

Юрий Николаевич что-то договаривает по телефону, одновременно что-то барабанит на клавиатуре, пока Мак в общей кухне отдела наливает чай…

Наконец, говорит:

— Хочу посоветоваться. Мы тут открываем новую кафедру… Удалось, наконец-то, доказать. Развитие в образовании. На факультете управления образованием.

Факультет управления образованием — странный такой факультет. Без своего набора, но любой студент после второго курса имеет право записаться на его спецкурсы, писать курсовые и дипломные. Магистратура, естественно, тоже есть. Две кафедры — теории и истории образования и менеджмента.

Первая — из молодых и задорных. Под видом истории и теории они писали учебники о той педагогике, которая случилась в других странах параллельно «лучшей в мире Советской школе», о той педагогике, которая была в СССР параллельно этой школе и случилась после. Сами многие руководили своими образовательными центрами, придумывали программы повышения квалификации, втягивали студентов. Более всех Мак был наслышан про местных последователей Монтессори, которые как раз вокруг этой кафедры и на ней обитали.

Вторая — какая-то прямая противоположность. Вроде, и молодёжи хватает, но все какие-то унылые и боязливые. И никто не может внятно ответить, чему на этой кафедре учат. Разве что быть руководителями, то есть руками водить, но руками водить и без специальной подготовки можно, это вам не математика или история, шутили в университете. Сам Мак за время своего преподавания отметил уже, что студенты, уходившие на эту специальность, сходили с ума в какую-то странную сторону, начинали бояться всего и сразу. А прежде всего, самостоятельного суждения, не говоря уже о той самостоятельной работе с материалом, которая составляет ядро профессии историка.

Вот, значит, третья…

— Пока заведующим утвердили меня, — продолжал Юрий Николаевич, — но это же ясно, чистая формальность, чтобы открыть кафедру, нужен профессор. Нужны те, кто будет там работать. Ты-то вряд ли, я же понимаю, после того как ты вернулся на истфак, ты там по уши. Разве на кусочек ставки. Нужны толковые люди, минимум два, со степенью, кто бы и тему держал, и умел учебные планы внятно составить, обосновать.

— А в чём тема?

— Тема простая. Вот есть убеждение, что для того, чтобы ученик развился, его нужно непрерывно развивать. Закономерно и целенаправленно. Есть и другое, всякие психологи очень любят, что человек разовьётся сам. Что один из тысячи или из миллиона — это для них мелочи. А мне интересно — да, я думаю, и вам, всей вашей компании интересно — как сделать так, чтобы сам, но не один из миллиона. Среды развития, пространства развития, культура развития, институты развития… Нужны особые курсы по социологии и культурологии, очень прикладные. Знаю, что у вас в «Зимовье» такой задел есть — потому и прошу совета.

Мак задумался, прикинул. Хотя что тут прикидывать, Сказкин давно жаловался, что ему на его кафедре тесно. И направление его интересов там толком не понимают. Дескать, если ты социолог — то почему тебя так интересуют детали образовательного процесса? А если ты про педагогику — то при чём тут сообщества и всё прочее, чем занимается социология.

— Сказкин. Фёдор Михайлович. Вы его знаете.

— Знаю, нетривиальные исследования, а что практика?

— Он полевик. Но за время своих полевых исследований обнаружил и описал… Я не сосчитаю, сколько. Уникальных находок. И умеет студентам устраивать уникальные находки, его за то в Национальном Университете и не любят. Я его зову в летние школы не столько как лектора, сколько чтобы он мог нашей молодёжи себя как уникального педагога помочь обнаружить.

— Интересно. Нужно быть очень компетентным и не в струе, чтобы в Национальном Университете не любили. Впрочем, я смотрю, как сыплется их гуманитарный приоритет. Один внятный психолог был, Халкин — и тот со своей, им же самим основанной, кафедры сбежал к экономистам! Да, я с ним всегда спорил, но я же мало с кем спорю!

Мак пожал плечами. Да, его друзья сетовали, что в Национальном Университете что-то не так. Но он слишком мало знал, чтобы отличить реальные симптомы кризиса от сетований, что «давеча совсем не то, что нынеча, да и нынеча совсем не так, как давеча». Да, его друзья росли совсем в другом университете, но и нынешний педагогический сильно отличался от того, в котором рос Мак. Возможно, если откуда-то надолго уйти, а потом вернуться, изменения по-другому воспринимаются?

— Так, — продолжал Юрий Николаевич. — Помечаем. А второй?

Тут уж можно было не думать. Катя сколько раз говорила, что на кафедре Понырева защищаться было смешно, но преподавать там — было бы стыдно. Формально, пока дочке трёх ещё нет, она может числиться в декрете. Но дальше надо как-то обустраиваться, и она присматривалась, куда бы податься. Муж и жена, в данном случае, одна сатана, вдвоём они и не такое вытворяли, как кафедру с нуля.

— Китежанина Катерина Васильевна. Недавно защитила диссертацию у Понырева.

Юрий Николаевич вздрогнул. Видимо, Понырев не только среди гуманитариев Национального университета считался странной фигурой.

— В плюс: диссертация, как и дипломная работа, были написаны и защищены назло научному руководителю. То есть формальным требованиям всё соответствовало, а проблема и выводы — в полном несогласии.

— Молодец! Наш человек.

— Дополнительно: была несколько лет ведущим менеджером фестиваля «Ветер перемен». Понятно, что с рождением дочки уже не могла продолжать, курировала своих учеников.

— «Ветер Перемен»… Фолк, этника. Не в моём вкусе, но здесь я не критерий, дело популярное. Китежанина… Помню, тот год, когда меня отовсюду погнали, кроме физфака, был у меня такой студент, Вася Китежанин. Один из самых толковых, и глаза горели, когда мы про самые тонкости электродинамики обсуждали, как это можно внятно детям объяснить. Не родственник?

— Её отец. Он сейчас в Ленинске заведует управлением образования, а начинал как учитель физики. Я уже только с последствиями сталкивался, а там та ещё «Авторская школа Китежаниных» была.

— Они сработаются?

— Вообще-то уже. Дочка Катерины Васильевны зовётся Софья Фёдоровна Сказкина. Катя не меняла фамилию при замужестве. А сколько всего они провернули вместе на том же «Ветре перемен», да и на летних школах…

— Я как раз тут готовлю доклад о роли социального доверия в развитии. Самое в раз. Давайте, на днях встретимся. Только очень на днях, нужно же приказ готовить.

— Сегодня же с ними поговорю, и вместе отзвонимся. Спасибо, Юрий Николаевич!

— За что?

— За новый сюжет!

* * *

Фёдор не отзывался. Видимо, на занятии. Отозвалась Катя.

Диалог был бы очень странным для кого угодно, только не для ветеранского состава «Зимовья».

— Ага!

— Как в плане рандеву? На троих? Есть вести.

— Сколько угодно. Федя через час заканчивает. У нас, у тебя?

— Лучше у вас. У меня, сама понимаешь, ещё…

— Понимаю, сама, помнишь, маялась с цветком неприкаянным. Если хочешь, можешь у нас упасть, Соня в Ленинске.

— Шарман, Катрин! Только я тогда оскоромлюсь… И, будьте морально готовы, такие вещи на трезвую голову не переносятся!

Мак припарковался у подъезда, но потом пошёл в ближайший бар, действительно оскоромился, взял разливное на всю компанию.

Фёдор Михайлович в этот день не был вальяжным. Он даже радовался, что дочка сейчас не дома, нельзя дочке в два с половиной года видеть такого нервного папу.

Катя понимала, что утешать не надо, тем более что вся нервность утекала в социальные сети. Особенно в группу «Национальный университет: перспективы гуманитарного образования».

Когда Мак вошёл с баллонами, за себя и за того парня, Катя ещё кокетливо спросила — а за ту девочку не брал?

Оказалось, что достаточно. Просто посидеть, чай заварен, есть всякая рыба, а что у Мака странные новости, а Фёдор вопреки обыкновению слишком нервный, так это дело наживное, есть чем запивать и рыбу, и новости.

Новость первая — почему такой вальяжный Фёдор Михайлович стал таким нервным. Оказывается, теперь план по нагрузке распределял генератор случайных чисел, в виде невесть откуда взявшейся непререкаемой (потому что дура кромешная и нормальных вопросов, даже где и сколько, не понимает) Марианны Филипповны. И выстраданные курсы социологии образования, философии образования, истории образования доставались каким-то случайным барышням с дипломами преподавателей информатики. А ему доставались дизайн образовательных сред, маркетинг в образовании, основы педагогического делопроизводства…

— Всё, хватит уже, — говорил он, — неужели у нас забыли, что преподавать человек должен то, что, как минимум, хорошо знает. Я понимаю, что эти девочки не знают ничего, кроме основ информатики для начальных классов! Но зачем их к нам столько набрали?

— Ты же сам говорил, — напомнила Катя. — Ради корпоративной лояльности.

— И то верно, — согласился Фёдор Михайлович, после хорошего куска хлеба с маслом и хорошим куском горбуши. — Я же правильно бутерброд ем?

— Неправильно ты, дядя Фёдор, бутерброд ешь, — рассмеялась Катя, — надо рыбу на рыбу класть, так вкуснее будет!

И посерьёзнела.

— У тебя так же плохо?

— Ну как… У меня так же, а вот для вас есть предложение. От которого, я так понимаю, вы не сможете отказаться.

И он изложил затею.

В другой ситуации Фёдор бы рассмотрел разные варианты. С Зимним-Ладой он чувствовал себя не очень совместимым. Но лучше, пожалуй, так, чем зависеть от генератора случайных чисел. Свой учебный план, свои курсы… Редко кому сейчас в высшем образовании выпадает такая удача, поэтому надо соглашаться.

Катя — тоже. Она к тому же просто соскучилась. Одно дело — репетиторство, другое дело — заходить в аудиторию и объяснять студентам азы. Все старшие товарищи говорили, что через два-три года это может надоесть, но такой опыт необходим, если не хочешь потерять себя как учёного. Терять себя как учёного Кате совсем не хотелось.

Поэтому быстро договорились, когда всем троим удобно, про состав курсов решили не фантазировать, мало ли, какие ещё вводные будут, к тому же кафедра вдвоём не делается.

Увлёкшись, супруги взялись даже писать письмо.

«Уважаемый ректор Евгений Александрович! Уважаемый декан Ольга Георгиевна! Мы вас очень уважаем — но и своё дело, педагогику, социологию, теорию и историю культуры, тоже очень уважаем. Поэтому уходим туда, где нас, хотя бы немного, уважают за то, что мы делаем.»

— Хотите устроить скандал, напоследок, — уточнил Мак.

— Нет. По-моему, Федя решил дверь закрыть. Со своей стороны, чтобы оттуда не дуло, — сказала Катя.

— До конца семестра я точно доработаю, всё законно. А Катя законно до лета ещё как бы совместитель. Летом, если они нас озлят, мы это актуализируем.

— О то ж! — сказал Мак с восхищением.

…Но пока мы всё это рассказывали, Фёдор Михайлович и Катерина Васильевна уже давно открыли дверь с еще пока почти чужой – не присвоенной – табличкой и сделали шаг на кафедру.

 

…Первое, что встретило — астры и удар аромата цветов.

Следующее — аромат свежего кофе.

— Катерина Васильевна, астры — лично Вам.

Это Юра. Вопреки своему обыкновению, он в белом свитере, целых джинсах и даже гладко выбрит — хотя по общей женской оценке, лёгкая небритость ему идёт.

— Фёдор Михайлович, вам же нужен кофе утром, это только днём всё чай да чай?

Это Ульяна. Вот уж кому офисный стиль идёт так, как будто она в этом родилась. В силу некоторой миниатюрности, выглядит даже почти кукольно, хотя резвая и живая.

Фёдор Михайлович достаёт по этому случаю коробку конфет из сумки, специальную шоколадку для Кати — а Катя ест только очень специальные шоколадки — чай, оказывается, тоже заварен.

— Ну что, с нашим профессиональным днём траура? — говорит Фёдор Михайлович, поднимая чашку кофе.

— С нашим, ох, — говорит Катя.

— Началом многих дней, — добавляет Юра.

И стукаются, втроём. Уля в недоумении:

— Это в смысле…

— Ну вся страна, — говорит Фёдор Михайлович, — отмечает день знания. Как будто кто-то знает, что значит знание. А мы сталкиваемся, что эти, пусть даже самые красивые и умные, ничего вообще не знают. И нам придётся хоть что-то делать с их незнанием.

— И с моим тоже? — спрашивает Уля.

— В первую очередь. Если уж такая мне напасть случилась, что я заведую кафедрой, и выяснилось, что ни одного секретаря, который был бы в теме, нет, секретарь на моей кафедре, особенно если он студент нашей специальности, про которую вообще ещё никто не знает, должен хотеть быть в теме.

— А я уже начала вникать. Вот, у Катерины Васильевны попросила две книжки… Эльконина вроде бы поняла, Чуковского совсем не поняла.

Юра затрясся от внутреннего хохота.

— Чуковского? От двух до пяти?

— Нет, Катерина Васильевна велела мне сперва прочитать сказки. И я ничего не поняла. Какой таракан? Зачем крокодил?

Юру внутренние этические запреты, видимо, ограничивают, во внешнем хохоте, но от внутреннего он раздувается всё сильнее и сильнее.

— Уля, — ласково сказала Катя, — я же тебе сразу говорила — это не детская психология, не про то, как нам, взрослым, понимать детей, это то, через что детям ставится понимание мира. Читать детям перед сном и показывать, не то, что этих зловещих покемонов.

— Я ещё подумаю… Фёдор Михайлович, значит, я теперь двоечница?

— Обнаружение незнания есть признак мысли. А неспособность обнаружить незнание — есть первейший признак мысли оной отсутствия, — произнёс Юра и утробно, наконец, в своём обыкновении захохотал, перестал надуваться и трястись от скрытого хохота.

— То есть если я что-то не поняла, я уже не такая дура, как если бы я думала, что всё понятно? — Удивилась Уля.

— О том и речь, — столь же ласково сказала Катя. — Уля, я точно так же хочу поучиться у тебя правильно носить эти офисные костюмы, как ты у меня — детской психологии. И это нормально. Никто не может знать и уметь всё, но каждый может захотеть узнать и научиться чему-нибудь.

— А меня всю жизнь учили, что чего-то не знать — это глупость…

— Так, — сказал Фёдор Михайлович, — до десяти у нас ещё время есть… Сейчас мы будем издавать моё первый рескрипт по кафедре. Одно дело приказы, пусть это деканат и ректорат интересует, другое дело рескрипты, это про нашу собственную жизнь.

Уля уже автоматически перепрыгнула от стола к компьютеру.

— Шапку правильно отформатируешь? Рескрипт номер раз, от, ну, ясно, дата. Считать день знания днём обнаружения и признания собственного незнания. ФИО. Дата. Кстати, не пора ли нам на крыльцо?

— Пора, уже без десяти. Федя, ну неужели этот бред? — спросила Катя.

— Для меня этот бред настолько давно бред, что мне интересно его классифицировать и каталогизировать. А я, знаешь, до сих пор, сколько не собирался, не написал ни одной статьи на эту тему. Может быть, вдвоём, про языческие архетипы в Дне Знания?

— На Semi Science Conference Барсукова?

— Моим самарским друзьям. По следам конференции. И в целом. Исследовали же научно всякий бред, вплоть до переживаний шизофреника по поводу того, что он — Наполеон, но не император, а торт. А этот, массово повторяющийся по всей стране…

Юра смотрит на старших в восторге, в духе — хочу так, но ещё не умею, Уля — в некотором оторопении.

Потом Уля звонит в деканат. В самом деле, секретарь. И ругается:

— Как, непонятно где? Целая кафедра непонятно где? У ректора понятно, у декана понятно, у вас непонятно? А может, это вы у ректора и декана непонятны?

И умилённо улыбается. Объяснять ничего не нужно.

— Видишь, как я правильно секретаря выбрал? — говорит Фёдор Михайлович Катерине Васильевне в коридоре.

— Да я же сразу увидела, мне бы такого во времена фестиваля, я бы раза в три меньше тогда дёргалась! Ох! Ну что, успешным менеджером побыла, кандидатом наук, женой и мамой стала, теперь ещё и доцентом кафедры побуду.

* * *

К тому времени, когда они дошли до крыльца, стало понятно, где, и табличка «Кафедра развития в образовании» образовалась. Видимо, из кокона развивалась, и только что вылупилась, если пять минут назад девочки из деканата об этом не знали. Полный состав кафедры встал рядом с этой табличкой, Уля впереди как самая фотогеничная.

Приготовились ждать какого-нибудь сюрреализма. Студенты стояли между фонтанами, ну, просто стояли. Обычай такой. Первокурсников специально обученные волонтёры фильтровали и выгоняли в первые ряды, тоже потому что обычай такой.

Сюрреализма не случилось, случилась фанера, Юра даже огорчился.

— Это теперь везде так? — спрашивал он Фёдора Михайловича, когда они после как бы торжества возвращались на кафедру.

— Боюсь, что везде. Нельзя сказать ничего лишнего, а что лишнее, никто не знает.

Ну, в самом деле. По бумажке зачитали послание министра образования к первому сентября, по бумажке поздравление от президента. Всем в очередной раз объяснили, почему важно учить, почему важно учиться, какая важная миссия возложена на современного учителя.

Новое состояло в духовных скрепах, которым надлежало скреплять всё скрепляемое и раскреплять всё нескрепляемое. Перечень духовных скреп было обещано опубликовать вскоре и довести до сведения.

Преподаватели, особенно кто постарше, погрустили, студенты ничему не удивились, в общем, и здесь как обычно. Учебный процесс начнётся с понедельника, а выбирать специализации студенты будут ещё две недели, так что пока можно расслабиться.

Правда, пока состав новоиспечённой кафедры расслаблялся, пил снова чай и кофе, доедал конфеты и шоколадку и кстати случившееся у Юры печенье, в дверь постучались.

— Кто там? — Автоматически спросила Уля. Нечаянно имитировав интонацию галчонка Хватайки, из известного мультфильма.

Дверь открылась, вошла Вика, секретарь деканата.

— Это я, Виктория Викторовна, — с интонацией почтальона Печкина, улыбаясь, сказала Вика, — принесла пригласительные на первое сентября. Вы тут люди новые, не в курсе, наверно, что у нас этот праздник отмечается торжественно, кстати, а можно чаю?

Вика, безусловно, персонаж крайне симпатичный, отметили про себя и Фёдор Михайлович, и Катерина Васильевна при первом знакомстве. Какие-то замашки мелкого администратора в ней есть, но она не пахнет той пылью, которой обычно сразу покрываются девочки, устраивающиеся на административную должность в бюджетные структуры и слой которой бережно холят и лелеют на себе до пенсии.

С виду, почти противоположность Уле. Высокая, очень спортивная, такую легко представить себе на велосипеде или на баскетбольной площадке. У неё и поза всё время такая, что вот бы подпрыгнуть или начать крутить педали. Одевается где-то на грани делового стиля, вот сейчас она в ажурных сапожках, длинной складчатой юбке, однотонной, конечно, в офисном стиле не положено быть разноцветными, но такого изысканного серо-голубого оттенка, и с того же оттенка прозрачным шарфиком, поверх, конечно, стандартной офисной блузки.

С того момента, когда Уля устроилась на кафедру, они очень быстро нашли общий язык. Обе, как оказалось, курили, немного, но всё же педагогический вуз, нехорошо, какой пример студентам… Студенты, правда, курили около фонтанов, делая вид, что они вовсе не студенты, центральная улица города, просто шли и остановились ненадолго. А у Вики был специально облюбованный закуток, прямо под окном кабинета декана — декан всегда курил в кабинете, тщательно запершись и высовываясь в окно, и в случае, когда процесс совпадал по времени, радостно махал секретарю. Иногда даже какие-то неотложные дела по бумагам успевали обсудить.

Чай Вике, конечно, тут же был налит, и Уля вспомнила, что у неё с утра есть «вот те конфеты», тоже припасённые к празднику.

— Так что за приглашения? — Решил спросить Фёдор Михайлович.

— В Оперном, у нас такое каждый год. Сперва ректор речь скажет, потом ещё кто-нибудь, вдруг окажется, что кто-то из столиц приехал и тоже скажет, потом споёт и станцует самодеятельность студентов, потом будет профессиональный концерт оперы и балета…

Условный рефлекс старшего поколения, доцентов, был очевиден. «Ой, а можно не ходить?»

— Во сколько? — Спросил Фёдор Михайлович. — И на сколько? На сколько обязательно и на сколько времени?

— Я хотела Соню пораньше из садика забрать. — Катя сказала это как бы даже несколько виновато. — У них весь праздник где-то к двенадцати заканчивается, потом, пока сончас, лучше, конечно, ребёнка не дёргать, но я планировала не позднее трёх. И в парке погулять, мало ли, сколько ещё такая погода простоит!

— В семь, в оперном всегда всё в семь начинается, — сказала Вика. — Не обязательно, конечно, но кому-нибудь от кафедры стоит быть.

— Ой, а я в оперном, так случилось, ни разу не была, — сказала Уля.

— Если надо, схожу, — сказал Юра. — Мы как-то давно с Зимним-Ладой не можем встретиться, а он же как проректор обязательно там будет?

— Конечно! Вот хорошо! А то мне в деканате сказали — эти диссиденты на такое торжественное мероприятие не обратят внимания, вы уж их как-нибудь убедите! А делать мне нечего, я же сама туда не хочу, тренировку пропускаю, а у нас финал вот-вот. Так, заполним? Пухова Ульяна…

— Валериановна. И — Грохотов, Юрий Дмитриевич. Что, Юра, изобразим сегодня кафедру?

— Ну, будет нужно, изобразим.

— Хорошо тут у вас, — Вика допила чай, съев примерно половину «тех самых» конфет. — Почти как у нас в секции. И Вы, Катерина Васильевна, на нашего тренера Майю очень похожи. Можно, я буду иногда заходить, чай выпить? И глупые вопросы задать? Уля говорила, вам можно, и вы не будете смеяться, а ответите.

* * *

— Домой? — спрашивает Катя.

— Пожалуй, да. А может, сейчас Софьюшку заберём?

Катя смотрит на часы.

— У них сейчас самый сончас…

Звонки на телефонах у обоих.

Фёдор Михайлович:

— Мак, ты что! Никаких… Во-первых, мы по Соне соскучились, а Соня по нам, за всё это безумное лето. Себе я ещё могу запретить общаться с дочкой, аскетика пусть будет такая, а дочке запретить общаться с собой — не могу. У меня. Хата, конечно, не резиновая, сам знаешь. Ну, влезут. Если Каменевы будут с Илькой и Машей, вопрос с детским садом решён. Алёна тоже в деле? Жаль. Ладно, свяжемся, а вас ждём.

Катерина Васильевна:

— Вы что, Фрида Адольфовна! Как так, моя Соня и не спит! Она же по жизни такая соня… Вы что! Да, скоро приеду, постарайтесь, чтобы она была одета и собрана. Да, считайте сами, сколько это будет… Видеозапись, надеюсь, есть?

— С Софушкой что-то не тик-так? — Спрашивает, озабоченно, Фёдор Михайлович.

— С детским садом что-то не тик-так! С Фридой Адольфовной… — теперь доцент Катерина Васильевна становился молодой мамой Катей. — Понимаешь, они там на первом сентября устроили что-то, про мам… Другие съели, у нас же это с детства, ешь, что дают, это я была диссидентом, помнишь, когда уволилась из детского сада, а теперь наша дочка, кажется, вся в меня.

— Наверно, и в меня, — Фёдор Михайлович говорит уже совсем озабоченно. — Её рвало на обеде? Она кричала во время сончаса?

— Хуже. Она вообще отказалась обедать. Она сразу, пока вся группа обедала, легла на кровать и что-то непрерывно бормочет. Когда подходит воспитательница, она лениво говорит — вы не правы, вы против мам. А моя мама — хорошая.

— Бред. Вот ведь бред! Я примерно понимаю, в чём фокус!

За время этого диалога они наспех прощаются с Юрой и Улей, мчатся по коридору, и вот они уже в фиолетовом «Жигулёнке», недавно как следует отремонтированном — Катя нервничает, торопится, старается проскочить перекрёстки на жёлтый свет. Но на третьем перекрёстке берёт себя в руки.

Если ребёнок нервничает, маме ни в коем случае нельзя быть нервной. Наоборот, заранее отдышаться и успокоиться, чтобы ребёнка при необходимости успокоить. Фёдору Михайловичу проще, отработанная десятилетиями техника, внутри можно негодовать сколько угодно, но снаружи надо быть спокойным и упрямым. И мягким. Чтобы дочке было во что врезаться с разбегу, а учительницам, например, вязнуть при попытке быть резкими.

— А что ты понял про фокус?

— Я думаю, одна из скреп. Хорошо, что убеждают беременных девочек, что детей можно родить и хотя бы оставить, а не убивать, сама же видела статистику. Что убеждают о необходимости усыновления. Хорошо, что брошенные родителями дети не чувствуют себя какими-то другими — хотя чувствуют, конечно же! Но из этого можно развить такую оперу и балет… Ты же говорила с ними про запись?

— Да.

Всё, приехали. Теперь нужно снова надевать маски.

— Вы кто? — как обычно, спрашивает охранник.

— Вообще-то доцент педагогического университета Фёдор Михайлович Сказкин, но по совместительству отец такой девочки, Софьи Сказкиной.

— Вообще-то тоже доцент педагогического университета, Катерина Васильевна Китежанина, и так уж случилось, мать упомянутой Софьи Сказкиной. Нам позвонили, сказали, что с нашей девочкой что-то не так. Мы имеем право…

Охранник пребывает в недоумении. Турникет не открывается.

Катя набирает, уж на что спокойная, а истерику голосом она изобразить может.

— Фрида Адольфовна, вы обещали, что Соня будет готова! Я же говорила — через двадцать минут! И кто мне ответит за того остолопа, который меня к моей дочери не пускает!

Фрида Адольфовна и Соня появляются, Соня уже почти одета, только комбинезон несколько перекошен, Фёдор Михайлович подхватывает её через турникет, ставит на скамеечку и начинает поправлять. Хотя до дому ехать всего ничего, неправильно, когда у ребёнка кофту на молнии пытаются пристегнуть к куртке.

— Соня, — приговаривает он, — бери сама, кофту сперва, куртку откинь, вот, ты же умеешь! И кофту застёгивай.

— Папа, — несколько рассерженно говорит Соня. — Я взъёсая, я сама умею. Меня Фиида Адойфона собийала! Сказайа, вйемени нет, мне собийаться!

Катя в это время ругалась с воспитателем и с подоспевшей заведующей. К счастью, не слышала диалога, из которого очевидно следовало, что нормальный трёхлетний ребёнок умеет одеть себя куда правильнее, чем пытающийся быстро одеть ребёнка воспитатель.

— Федя, флэшка есть?

— Лови!

Поймала.

У Сони тем временем, видимо, что-то отлегло, она расслабилась, уткнулась в папин бок — и заснула. Так и была бережно положена в детское кресло в машине, так и была перенесена домой, раздета — при раздевании ворчала и сопела — и водружена на диван. Такой знак почёта, диван — это где можно спать в обнимку с мамой.

Катя очень быстро — но и аккуратно — превратилась из доцента окончательно в маму в мягком халатике.

— Федя, флэшка с этим праздником в моём левом нагрудном кармане. Если я отключусь, посмотри без меня. И — Катя прислушалась к ощущениям своего организма, — у нас же томатный сок ещё оставался?

Фёдор Михайлович, на ходу превращаясь тоже из доцента в мирного обывателя в тапочках, принёс стакан томатного сока. Себе налил тоже, включил компьютер…

Видео с детского праздника подтверждало худшее подозрение.

— А мне мама не нужна, я не знаю, кто она, у меня есть дяди, тёти, все, конечно, на работе, у меня есть братья, сёстры, мы находимся на острове, этот остров — детский сад, я ему на завтрак рад, и в обед, и в ужин рад, и во сне я тоже рад, я устроен в детский сад, обойдусь без мам и пап!

Такое с выражением читали дети.

И много всего другого, похожего.

Было с чего ребёнку… Хорошо, у Сони крепкая, сбалансированная нервная система, ребёнок послабее впал бы, возможно, в кататонию.

Такая сшибка аффектов! Взрослый-то человек с ума может вывихнуться, а тут трёхлетние дети. Интересно, кто автор всех этих шедевров?

* * *

Звонок.

— Катя? С Софушкой спит, потому и не отвечает… Да, вечером — в силе, надеюсь, оклемается. Ну чего-чего, в детском саду взялись духовные скрепы внедрять, и психика ребёнка не очень выдержала! Нет, Соня у нас устойчивая, поспит с мамой в обнимку, восстановится! А тебе будет любопытно! Кстати, слушай, у нас из юристов Рощина на ходу? Позвони ей, она же у нас по образованию, думаю, и ей в общую картину, и нам вдруг что присоветует. Ага. Катя, кажется, проснулась. Ладно. До вечера.

Катя подходит и обнимает мужа. Дома они наконец-то могут себе позволить быть просто Федей и Катей, мужем и женой, а не сотрудниками одной невесть каким образом взявшейся кафедры из двух доцентов, одного аспиранта и одного секретаря. Безусловно, с заведующим, профессором Юрием Николаевичем Зимним-Ладой, который вообще-то проректор и обитает в другом корпусе, где ректорат. Катя вспоминает, как они в первый раз встречались по поводу кафедры именно в кабинете Зимнего-Лады, а потом вытряхивает это из головы, всей своей рыжей гривой чувствуя, как кусочки того разговора разлетаются по сторонам.

Катя обнимает мужа.

— Спит, без задних. Успокоилась. А пока засыпала — такое бормотала… Мама, я тебя люблю… Почему говорят, что мам не надо? Мама, забери меня отсюда, мама, можно я от тёть и дядь заберусь к тебе и папе?

— Садись. Мы что-то давно с тобой вот так просто на диване не сидели. И не целовались, как маленькие. А как могут быть правильными папа и мама, если они не целуются иногда просто так, как маленькие?

— Ух! Ты что-нибудь понял?

— Я посмотрел видеозапись этого, так сказать, праздника. Уж на что я в себе подавил рвотный рефлекс. Соне не завидую, было с чего, отказываться есть и потом бредить. Пойду заваривать чай, если хочешь посмотреть — смотри как культуролог. И — я уже попросил Мака на всякий случай актуализировать Иру Рощину. Помнишь такую?

— Великолепно. Забавная такая, юрист же? Помню, мы на «Серебряной струе», был такой фестиваль в Новоструйске, пили водку, чтобы согреться, она сперва напоминала, что нельзя, а потом просила и ей налить. А в последний день, когда у нас кончилась, она как-то нашла и гордилась тем, что только юрист может найти водку в условиях, когда алкоголь запрещён вообще.

— В этом она вся. У неё сейчас фирма, где консультируют по дыркам в законодательстве. Но чем именно она важна, она с десяток шариков и бобиков, не говоря уже о несчётном количестве мосек, съела на образовании. И если наша уважаемая Фрида упадёт со стула, я уже не говорю о директоре, она первая объяснит, где что.

— Жду чая. И попробую посмотреть.

Чай, если серьёзно, дело не быстрое. И к тому времени, когда Фёдор Михайлович заканчивает церемо