Схема 10. Оптимальная траектория взгляда в пилотажной встрече.

Коротко такую траекторию можно описать так: взгляд идет от любого предмета (вещь, тело партнера, секс-символ партнера, что имеет смысл чередовать) к зрачку собеседника, постепенно расфокусируясь (время «вглядывания» и расфокусировки примерно равно), и уходит к точке старта, причем соотношение времени для таких операций должно быть примерно 2:1:2.

Проблемы же иридологии слишком специальны, чтобы излагать их вкратце, и нуждаются в том, чтобы читатель имел хотя бы некоторые знания в медицине и общей физиологии мозга.

В области общей психодиагностики автор, не повторяя известные тезисы и не впадая в мистику, может лишь отметить то, что признаками относительно которых выдерживались упомянутые выше требования, являлись:

• диагностика по рукопожатию. Место встречи рук в пожатии слабо коррелируются с желанием доминанты (стремление пожать «сверху»), а также косвенно свидетельствует об общем настрое (к кому ближе встречаются руки); причем, как кажется автору, диагностика по силе рукопожатия и влажности ладони не подтверждается, чисто субъективна;

• диагностика по входу в помещение, где произойдет пилотажная встреча. Тревожность, ожидание неблагоприятного развития событий, простая боязнь будущего собеседника, дурное самочувствие проявляется в микропаузе и полуобороте к закрываемым дверям — такая корреляция вообще подтверждалась наиболее очевидно. Данные о других стереотипных выводах («громкий стук свидетельствует об уверенности») противоречивы;

• диагностика по посадке, особенно посадке женщины. Вообще, одной из простейших рекомендаций по началу пилотажной встречи является попытка усадить гостя открыто, что нежелательно делать самому. Такое правило имеет смысл учитывать даже в дизайне приемных кабинетов руководителей. Автор не раз наблюдал справедливость известного наблюдения о том, что уровень скованности в посадке диагностируется у женщин по соотношению «движение рук по отношению к груди», а у мужчин «руки — половой орган». Чем ближе к упомянутым точкам руки тем вероятнее диагноз о скованности, внутреннем сопротивлении человека происходящему, и наоборот. Любой неосознанный акцент груди у женщин (прогибание в талии, поглаживание и др.), равно, как и «поигрывание» туфелькой, суть, еще по наблюдению З. Фрейда, верные секс-символы, показывающие рост интереса женщины к общению.

Люди обычно интуитивно чувствуют приведенную зависимость, и нарушение ее (самое грубое - смотреть только в глаза, либо не смотреть в них вовсе) оценивают как обиду, невозможность понимания, предубеждение, агрессию, нарушение таких «правил игры».

• диагностика по походке, основанная на том же принципе акцентуации секс-символов или ее отсутствии, открытости или закрытости для реального или предполагаемого разглядывания и т.д.

Не касаясь, по уже упоминавшимся причинам, более глубоко проблем общей психодиагностики, отметим, что существуют, видимо, никак не менее полутора десятков каналов возможной диагностики — по одежде, по цветовой гамме, по интонациям, по реакции на заранее подобранные ключевые кодирующие слова и мысли, и т.д.

Обычно оптимистические оценки перспектив общей психодиагностики связывают именно с таким фактом, резонно считая, что закрыть, сфальсифицировать все такие каналы психодиагностики человек просто не в состоянии. У автора, однако, ожидания несколько более пессимистичны, поскольку он не раз убеждался в том, сколь шатки и легко фальсифицируемы многие нынешние попытки создать методику психодиагностики при брезгливом отношении к ее общепсихологическому методологическому фундаменту.

Потому еще одной рекомендацией можно считать предостережение от однозначных выводов о чертах партнера и его состоянии лишь на основе первичной общей диагностики. Речь, видимо, должна идти лишь о том, что на основании таких данных можно почувствовать настрой человека, энергетический уровень его ожиданий и опасений, эротизм, физическое состояние, наличие или отсутствие ярких самооценок, реактивность, готовность к контакту именно с вами — и не более того.

Не менее сложно положение дел и в области диагностики по психологическим типам. Общеизвестны попытки выделения особых типов личности врожденным качествам (например, по темпераменту — сангвиник, холерик, меланхолик или по общей ориентации интересов, - например тест Айзенка, устанавливающий интравертность или экстравертность, «внутреннюю», или «внешнюю» ориентацию человека), и т.д.[50].

Не сомневаясь в фундаментальной отработанности моделей таких тестов, автор, тем не менее, убедился в том, что выделение данных типов «перекрывает» слишком мало в реальном поведении человека.

Взяв за основу идею польских социологов о типах ориентации жизни как стороны образа жизни[51], автор старался выработать классификацию, пусть неточную, но позволяющую практически различать типы людей по иерархии их жизненных ценностей и ориентации, прямо и доступно для наблюдения проявляющихся в поведении человека. В упоминавшейся системе игр по пилотажной встрече одной из побочных целей и является научение диагностике таких типов. Подчеркнем еще раз, что такая классификация разработана в прагматических целях и главным критерием выделения типов была их практическая определимость и несводимость друг к другу.

Приведем примеры наиболее ярких базовых типов по данной классификации:

• пассионарии, описание которых дано в известной гумилевской традиции[52], в том числе в художественной литературе[53]. Основные черты такого типа — высокая энергетика, склонность к психологическому прессингу, склонность к сексуальным извращениям, тяга к власти над другими людьми, глубокие детские комплексы, связанные с внешностью (рост, косоглазие, сухорукость, импотенция и др.) и мощной обидой, завистью; скрытность и злопамятность, часто — холерический темперамент и т.д.;

• субпассионарии, или прагматики. Люди, в опыте которых был очень значимый и неудачный для них, опыт неординарных решений (или просто неудачный опыт лидерства), в результате чего (исходя из приведенной в предыдущем разделе базовой схемы работы воли) прагматики боятся выхода за пределы стереотипов, и агрессивны лишь тогда, когда такой выход неизбежен. Отличаются терпеливостью, избеганием лидирующих ролей, почти всегда имеют хобби, не любят ярких цветов, запахов, звуков. Часто, по парадоксу, имеют выраженные политические взгляды, которые не любят менять и корректировать, избегают, в среднем, творческих операций в мышлении, и т.д.;

• сенситивы. Довольно редко встречающийся тип особенно чувствительных, тонких людей, у которых аномально велика роль ощущений. Как правило, такие люди имеют хорошие органы чувств, особенно обоняние, у них пропорционально реже встречаются яркие социальные цели и программы действий, они очень внимательны, любят несоциальные темы в разговоре (Бог, природа, музыка), обладают хорошим вкусом, часто болезненны, весьма разборчивы в выборе партнеров и т.д.;

• шизоиды. Тип и его описания известны в психологии и психиатрии. Приведем потому лишь самые общие его характеристики, подчеркнув, что шизоид — есть характеристика, совсем не обязательно описывающая психически больных людей.

Шизоиды часто имеют «точку соскальзывания» с обычной логики, связанную, как правило, с описанием возможных «врагов», личных, или врагов группы, к которой субъективно причисляет себя шизоид, а также с описанием его способностей. Яркая цикличность энергетики (годовой, месячной, суточной), невнимательность к деталям собственного имиджа, вплоть до неопрятности в одежде, яркое нарушение логики в письменной речи (что особенно легко диагностируется) — все это классические признаки данного типа;

• рефлексики. Наиболее очевидное отличие рефлексиков - некоторое внешнее торможение в поведении, плавность, слитность поведенческих решений. В основе, по представлениям автора, лежит оформившийся комплекс боязни стереотипа, в детстве у таких людей социализация, вход в группы, был связан с удачными неординарными решениями, что ассоциативно закрепилось в работе воли. Рефлексики любят чистое творчество, самоанализ, работу с неточными задачами и большими банками данных, молчаливы, или имеют необычную речь, трудно сходятся с людьми, редко ставят социальные цели и т.д.;

• «стоики». Главная характеристика «стоиков» — некоторая надломленность, постоянная память о какой-то трагедии, ранее происшедшей с ними, недоверчивость, пессимизм, готовность к неблагоприятному развитию событий, интерес к темам судьбы, смерти, Страшного Суда, нравственности, долга и т.д.

Таковы лишь главные из предлагаемых типов, их общее же число - 11 (два типа по приводившейся классификации А.М. Зимичева, тип «вамп» и др.). Обычно такие типы слушатели достаточно легко отождествляют с известными литературными героями: пассионарии — Петр I, Калигула, субпассионарии — Собакевич, Коробочка, сенситивы — Бэла, Н.Ростова, шизоиды — Р. Раскольников, рефлексики - К.Самгин, стоики — Печорин и т.д.

По наблюдениям автора, «чистые» (не совмещенные) типы встречаются в 10-15% случаев, и еще в 25-30% возможно отождествление с совмещенным типом (наиболее часто — шизоид — пассионарий, рефлексик — стоик). В сумме 35-45% из нескольких сотен человек удалось идентифицировать на играх по данной классификации, что, видимо, приемлемо. Для всех остальных психодиагностика ограничивается лишь общими приемами, поскольку «тройное совмещение типов» есть, как показывает практика, безнадежная абстракция.

Таким образом, возможности психодиагностики не стоит преувеличивать; она должна лишь создать настрой для дальнейшей беседы, стимулируя, а не заменяя, путем сомнительных формализации, интуитивное чувствование другого человека.

Разумеется, приведенные описания выделяемых автором типов личности очень фрагментарны. В практике имиджмейкерской работы автор использует развернутые модели каждого из таких типов.

В данной книге приводить их было бы, видимо, вряд ли целесообразно, поскольку каждая из них заслуживает отдельного исследования — если не по качеству модели, то по необходимому объему изложения. Приведем потому для примера конспективный пересказ теоретической модели для психодиагностики лишь для одного из выделяемых типов личности — так называемых «аксиальных некрофилов». Вопрос о природе некрофилии, впервые масштабно поставленный Э. Фроммом[54], и ее особой формы, которую автор условно назвал «аксиальной некрофилией», представляется весьма любопытным для психодиагностики, психологии, социологии и политологии.

Подчеркнем, что речь идет именно о допатологических формах («аксиальная некрофилия»), показывающих многогранность кризиса свободы воли в условиях все более мощного и тонкого отчуждения мира социума и мира человека.

По представлениям автора, феномен «аксиальной некрофилии» имеет и чисто социальные аспекты, выражающие необходимое для цивилизации воспроизводство особых психических комплексов усечения и «омертвления» микросреды и своей символьной реальности в целом. Целый ряд социальных процессов провоцирует такие комплексы — бурный рост бюрократии с ее мертвящим духом абсурдистского функционализма, резкое омассовление сознания, замена прямого общения технизированным, углубление отчуждения самого труда как коренное противостояние человеческой сущности и существования, политическое и информационное манипулирование массами и т.д.

Указывать на мощность таких процессов как цену за бурную технологизацию разума стало в нашей научной литературе едва ли не общим местом; тем любопытнее, видимо, попытки практического описания некрофилии — прямого результата таких процессов, но результата, опосредованного ситуацией и сложными зависимостями онто- и филогенеза.

В этом смысле некрофилия представляет интерес не просто как случай патопсихологии или раздел психодиагностики и классификаций типов личностей. Она, вырастая из провоцируемых нынешней социальной действительностью желаний стереотипизировать, омертвить жизненные выборы, «убить живое», все более полно обретает общецивилизационный статус. По меткому замечанию Э. Фромма, «для некрофила характерно убеждение, что насилие — это «способность превратить человека в труп» (используя терминологию Симоны Вейль), и что оно — первый и последний (т.е. единственный) путь, на котором гордиев узел проблем оказывается разрубленным, а терпеливое развязывание узлов ни к чему не приводит... Их поведение напоминает реакцию королевы из «Алисы в стране чудес», которая по любому поводу распоряжалась: «Отсечь им головы!»[55].

Иными словами, допатологические формы некрофилии провоцируются двумя, как минимум, группами процессов: мощным, на уровне нейролингвистического программирования, идеологическим прессингом государства по отношению к личности и становящимся желанием заметного числа личностей быть омассовленными, чтобы избавиться от неврозов и необходимости свободного выбора. Простейший из результатов таких процессов — рост численности некрофилов в политике, бизнесе, армии и т.д. Причем, после какого-то порогового предела (ориентировочно можно назвать цифру в 8-10 % известных психологических типов личности), они вполне могут образовывать соответствующие объединения, стремящиеся оформиться и политически, — как это было, например, с шизоидами в период политической истерии в конце 80-х гг.

Некрофилия показывает «футурошок» А. Тоффлера уже не как гипотезу, а как данность в бытии современного человека; не как выражение необходимости генерировать, обслуживать машины, даже не как превращение человека в средство размножения «машинных популяций», но как психопроекцию символов, самого духа машинности на все более глубокие, интимные стороны человеческой души.

В упоминающихся работах Э. Фромма выделяется целая система признаков и атрибутов некрофилии; напомним наиболее яркие из них. Некрофилия, по мысли Э. Фромма, характеризуется как «страстное влечение ко всему мертвому, больному, гнилостному, разлагающемуся; одновременно это страстное желание превратить все живое в неживое, страсть к разрушению ради разрушения, а также исключительный механизм интереса ко всему механическому (небиологическому). Плюс к тому это страсть к насильственному разрыву естественных биологических связей»[56].

Он выделяет и ряд менее ярких и масштабных характеристик: интерес к сообщениям о смерти, «безжизненность общения» (и мимики в частности), спокойное отношение к гнилостным запахам (характерная «гримаса принюхивания» при ассоциациях на такой запах), либо подчеркнутая чистоплотность, ненормальное расположение эрогенных зон (отсутствие их на груди женщин, что ослабляет инстинкт материнства), увлечение фотографией, тяга к дистантному общению и др.; в патологических случаях - любовь к трупам[57].

Автору показался наиболее любопытным вопрос о конкретно-социологической верификации таких параметров и формулировании дополнительных или альтернативных признаков, атрибутов и характеристик некрофилии на ранних ее стадиях, где яркие, патологические свойства даны лишь латентно.

Приводимые ниже описания практики некрофилии (термин введен в обиход испанским ученым, ректором университета Саламанки Мигелем де Унамуно в 1936 г. при описании психики ген. М. Астрая) не претендуют на фундаментальность, поскольку целью автора было лишь несколько уточнить задачи социально-психологического изучения некрофилии; кроме того, автор не имел возможности проверить свои обобщения на широкой выборке. Базой для таких обобщений являются авторские исследования 1989-1995 гг. (г. Рязань), целью которых была аттестация вновь поступающих, адаптеров, руководителей и работников ряда фирм и предприятий города; параллельно накапливался банк данных по некрофилии. Общее число респондентов, прошедших необходимые процедуры ассоциативного опроса, интервью, пилотажных встреч, психоанализа и др. — около 200; некоторые аспекты проверялись при работе с фокусными группами в масштабных исследованиях по г. Рязани с простой выборкой более 1000 человек. Разумеется, для обязывающих фундаментальных выводов такой базы данных недостаточно.

Суть гипотезы, уточняющей положения Э. Фромма, излагается ниже, пока же отметим, что одним из главных признаков, показывающих качество некрофилии, был принят феномен «омертвления» мира. Последний совсем не сводится, как в описанных Э. Фроммом крайних случаях, к прямой романтизации неживого, уже потому, что в период возникновения и развития[58] некрофилия не захватывает всю психику, она выражает лишь вероятную ее сторону, роль которой меняется постоянно.

Разумеется, введенное Э. Фроммом, и не слишком привычное до сих пор в аппарате нашей социологии и психологии, понятие «омертвления» должно быть формализовано, поскольку в столь сложном вопросе как природа некрофилии, введение дополнительных неопределенностей грозит окончательно запутать дело, причем и в области мотивации, самого интереса к сути проблемы.

По представлениям автора, «омертвление» есть выражение специфического типа установки. Не вдаваясь в подробности ставшей классической дискуссии о природе установок вообще, отметим лишь, что феномен омертвления показывает у некрофилов развитость (во всяком случае, гораздо больше, чем у «биофилов») таких механизмов воли, которые позволяют блокировать тревожность, обедняя, омертвляя поведенческие выборы.

Согласно принимаемой гипотезе, специфика феномена омертвления как характеристики бытия особых установок может быть описана следующими, как минимум, положениями:

1. Установки всегда как бы «отсекают» область наиболее вероятных, стереотипных, социальных вариантов выбора, что сберегает психические силы, как бы проецируя на психику второе начало термодинамики.

Тем самым она позволяет блокировать тревожность, — но ценой за это является предубежденность, растущий с возрастом консерватизм поведенческих выборов, что может быть преодолено лишь огромной духовной работой. Ассоциативный код, закрепляющий предубежденность, можно сформулировать так: «тревожно и плохо все, что для меня очевидно сложно, непохоже на устойчивые символы покоя и похоже на предыдущие тревожные ситуации».

При аксиальной же некрофилии в качестве базовой ассоциации покоя закрепляется, причем достаточно рано, именно упоминавшееся «омертвление».

У некрофилов такие установки «отсекают» два типа объектов: людей, которые явным для них образом похожи на некрофилов, и тех, кто является очевидной антитезой для них. Первые тревожат некрофила просто как конкуренты в борьбе за влияние в группе, как символы своей неоригинальности; впрочем, при отсутствии альтернатив, некрофилы могут образовать непрочные сообщества, где дружеские отношения могут лишь имитироваться. Отношение же ко вторым куда сложнее. Было бы явной ошибкой считать, что некрофил стремится к одиночеству или к обществу подобных себе. Ему нужно ощущение правоты, чаще дающееся в процессе «омертвления» среды. Его отношения с людьми, лишенными комплексов некрофилии, неточно следуют, по наблюдениям автора, примерно следующему сценарию: использовать любые методы, скрывая некрофилию, чтобы привязать к себе; продемонстрировать свою власть, запомнить и освоить ее символы; перейти к следующей кандидатуре, чтобы не рефлексировать.

Реальная рефлексия — слишком творческое дело для некрофила. Он, как и все, тяготится одиночеством, но стремится исключитьиз общения ситуации, когда чужая духовность очевидно жизненна, то есть она суть нечто враждебное, подлежащее «омертвлению», и только потом — осмыслению.

Э. Фромм, отрицая фундаментальность такого чувствования, предлагая определять его через антитезу, писал: «Любить собственную плоть и кровь не бог весть какое достижение. Животное тоже любит своих детенышей и заботится о них... И только в любви к тем, кто не служит никакой цели, любовь начинает раскрываться. Не случайно главный объект в Ветхом завете — бедняк, чужестранец, вдова и сирота, — и, наконец, национальный враг — египтянин и эдомит»[59].

2. Феномен «омертвления» в аксиальной некрофилии означает специфическое регулирование восприятия. Принимая в качестве рабочего определения понимание восприятия как процессов согласования личностного опыта с системой ощущений и перцептивной памятью отметим, что гипотетический статус установки подразумевает роль «омертвления» как своеобразного фильтра ощущений по двоичному коду «надо осмысливать — не надо осмысливать». Подробнее общий механизм неизбежной фильтрации информации в восприятии описан в ряде специальных работ[60].

В данном случае отстаивается предположение о том, что «омертвление мира» неизбежно подразумевает отбрасывание, фильтрацию или фальсификацию терпимых для других типов личности ощущений. Последние связаны, например, с чувствованием огромности мира, несводимости его к стереотипам некрофилии. Респондентка А.И., скажем, рассказывала о паническом испуге, когда, будучи одна в лесу, она попробовала представить жизнь леса «безотносительно к себе». Респондент А.К., будучи яростным сторонником мировоззрения К.Кастанеды, при тестировании показывал испуг перед необходимостью чтения книг, которые «мешают правильно думать», и т.д.

Подчеркнем, что отфильтрованные, блокированные ощущения не исчезают, они просто «уходят» с основного тракта обоснования поведенческих решений. Мир невостребованных ощущений постоянно отягощает работу воли некрофила, рождая целый ряд парадоксов, вплоть до появления двойниковых эффектов в поведении. Один из них — парадокс негации, стремления некрофила действовать словно назло своим же декларациям, что, собственно, может быть отмечено как еще одна характеристика «омертвления».

3. Реальные свидетельства «биофильности» мира, — скажем, случаи искренней любви, самопожертвования, жалости — не могут быть игнорированы некрофилом полностью и надолго.

Он чувствует упоминавшееся давление невостребованных ощущений, как бы «двойную» мотивацию решений, и стремится убедить себя в своей полноценности.Потому одно из качеств некрофила — стремление доказать себе свою неоднозначность, «диалектичность» своих решений, свою «биофильскую полноценность», постоянно нарушая свои же обещания, формальную логику поведенческих планов, иными словами — необязательность.

4. Приведенные выше черты «омертвления» мира в развитом виде формируются через тягу к предательству и садизму, что согласуется с теорией Э. Фромма[61].

Предательство очевидно выгодно некрофилу, поскольку оно одновременно позволяет ему ощутить то, что ему кажется властью над ситуацией, доказательством своей мощи и правоты, точкой абсолютного выражения некрофилии, но оно является, видимо, и своеобразной просьбой о понимании, просьбой об избавлении оттого, что его тревожит. Но для такой просьбы надо чтобы партнер, по представлениям некрофила, был бы выбит из обычной колеи и почувствовал суть комплекса некрофила, что и достигается предательством как актом демонстративного опровержения своих клятв. В этом смысле принцип «предам, чтобы поняли» суть реальность некрофилии, дошедшей до уровня тяги к самоопровержению. По данным упоминавшихся исследований, примерно у 40% респондентов, относительно которых диагноз аксиальной некрофилии считался установленным, оценки самого термина некрофилии при ассоциативном допросе были резко отрицательными (примерно минус 3 в десятибалльной двухполюсной шкале), положительные же оценки встречались менее, чем в 5% случаев. Положительные же ассоциации на символы, шифрующие приводимые характеристики именно аксиальной некрофилии (например, «перезрелый плод», постоянное телефонное общение», «старый могильщик», и др.) встречались у 85% респондентов.

5. Само желание, сценарии и результаты «омертвления» шифруются некрофилами в специфических символах и ассоциациях. Для обоснования типологии таких шифров нужны, разумеется, гораздо более мощные исследования. Отметим лишь некоторые, интуитивно представляющиеся автору важными и подтверждающиеся на небольшой выборке наблюдения.

Такие символы и шифры далеко не всегда сводимы к образу «механического мира», на чем настаивала классическая концепция Э.Фромма, хотя у всех респондентов отмечались тяга и способности к чисто механической работе и работе, где общение опосредованно с чем-то «неживым», «механическим» (программирование, бухгалтерия, ремонт и др.).

При обобщении материалов тестирования, психоанализа, интервью в качестве рабочего критерия выделения тенденций была принята цифра в 60% и более совпадений. Таких случаев не так много (около 30% от всей суммы выявленных личностных дескрипторов респондентов). Отметим наиболее важные из них:

• яркие оценочные суждения (по принятой шкале от — 5 до + 5 при ассоциативном допросе) по классическим тестам на скрытую психопатологию (оценки цветов, ситуаций интеллектуальной клаустрофобии в общении с «биофилами», обрисовка «точек соскальзывания» и др.). В обычном поведении такие моменты тщательно скрываются. Точки «соскальзывания» с логики здравого смысла чаще связаны с «наличием» особых мистических способностей, какого-то субстанционального начала, мешающего или блокирующего реализацию их талантов, и др.;

• скрываемая неполноценность мотивации любить. Около 10% лиц, относительно которых автор считал диагноз некрофилии установленным, открыто признавались в боязни любить. 32% отказались отвечать на соответствующие вопросы, остальные давали уклончивые, неопределенные ответы. Но практически все считали ситуации взаимной любви желаемыми. Очевидно, боязнь проявить некрофилию в любви мощнее желания любить вообще.

Провоцирование симпатии и любви к себе не вызывающим у «аксиального некрофила» тревоги способом — один из путей его социальной адаптации.

Подчеркнем, что одной из аксиом и психодиагностики, и социологии личности является тезис о сводимости типов личности к общим законам антропологии; некрофилия показывает, как представляется автору, одну из редких форм таких процессов, но отнюдь не их отрицание.

• общая боязнь рефлексии. Формально ее желательность декларируется. Но при первых же описаниях парадоксов их поведения некрофилы испытывают тревогу, символы которой легко обнаруживаются.

Позже данные рефлексии легко блокируются или фальсифицируются. Вместе с тем некрофилы слабо интересуются чисто социальными проблемами, — видимо, чувствуя, что их комплекс есть ответ на «мертвенность», отчужденность социального мира. Потому часты единственно возможные интеллектуальные ходы мистически-неопределенных, нарушающих известный принцип «бритвы Оккама», объяснений своего поведения и ценностей. Чаще встречались апелляции к философии К.Кастанеды, Конфуция, Будды и др. — в отличие от идей православия с каноническими для него принципами милосердия, исихазма, «Фаворского света». Тест на оценки норм Нагорной проповеди дал резко отрицательный результат (в среднем — 2 по шкале), хотя при пилотажной встрече оценка православия и христианства вообще достаточно положительная, что доказывает, видимо, тезис о некрофилии как особой форме «мстящего миру» эгоизма;

• почти одинаков рейтинг телефонных разговоров и прямого общения, отрицательные оценки телефонного, опосредованного общения отсутствуют вовсе; большинство некрофилов — руководителей ярко проявили склонность к «кабинетному» стилю работы; не отмечено четко выраженных сексопатологий, некоторый всплеск негатива приходится на ситуацию «чужих правил игры"; резко негативно оценивается качество обязательности (часто встречается тезис «я не отвечаю за свои обещания, они были вчера») и т.д.

Перечень такого рода дескрипторов и качеств феномена «омертвления» мира некрофилами можно, разумеется, продолжить, хотя анализ проблем первичных связей и корреляций таких данных - заслуживает отдельного исследования. В данном случае он был нужен как комментарий для выдвижения гипотезы относительно природы феномена «омертвления» — гипотезы, нуждающейся в проверке и наверняка имеющей альтернативы.

Представляется достаточно корректным определить феномен «омертвления» как важную характеристику аксиальной некрофилии, как возможный при сочетании определенных условий, о которых речь пойдет ниже, психический механизм установки и воли в целом, который:

• блокирует или фальсифицирует информацию, ассоциативно связанную с мотивом траты сил без явной эгоистической награды или удовольствия (любовь, жалость, милосердие, высокая вера);

• шифрует такую информацию образами тревоги и опасности, стремясь интеллектуально и эмоционально дискредитировать носителей таких образов, путем прессинга не дать показать альтернативу, либо привязывая к себе, либо уничтожая («омертвляя»);

• создает предпосылки для интеллектуального оправдания такого положения вещей и др.

Подчеркнем, впрочем, что «омертвление» представляет собой систему психических операций[62], и в данном случае описываются лишь общие их ориентиры.

Но сводить аксиальную некрофилию просто к системе операций «омертвления» было бы вряд ли верно. Ее динамика определяется множеством факторов — социальной средой, ситуацией, личностными и врожденными комплексами. Все они пересекаются в точке «старта» некрофилии, причем такое пересечение достаточно редко, поскольку Э.Фромм называет цифру в 10-15% некрофилов в сумме взрослого населения; по наблюдениям автора, она, вероятно, ниже, на уровне 3-5%, но имеет явную тенденцию к росту. Такая цифра в 1990 г. была меньше, чем в 1995 примерно в 1,5 раза. Впрочем, такие цифры, как отмечалось, весьма условны. Согласно описываемой гипотезе, некрофилия не может предшествовать сценарию фрейдистского Эдипова комплекса, т.е. в среднем возрасту 3-5 лет, поскольку представляет собой специфический ответ психики на серию относительно самостоятельного столкновения с миром и ценностного, «аксиального», осмысления таких столкновений.

К серии таких столкновений ребенок или подросток подходит с багажом первых и практически универсальных комплексов, что не раз отмечалось в научной литературе[63].

Это, например, комплексы оральный и анальный, фиксирующие ориентацию на себя, на собственный эгоизм при выработке первого отношения к окружающим и получения первого наслаждения, упоминавшийся Эдипов комплекс, провоцирующий и шифрующий в структуре складывающейся личности двойственность — желание сберечь силы, не понимая, но подражая образцам, одновременно разрушая их как чужие, соперничающие с интимным чувствованием «себя в матери», и др.

Некрофилия, видимо, возникает лишь при одновременном и достаточно длительном воздействии ряда факторов: высоком уровне детского эгоизма («избалованность» или, напротив, первое осмысление заброшенности), привычки к детским негациям, внешней или сущностной суровости отношений в семье («недоласканность»), неудачных опытах первой самореализации, причем оборванных чем-то бездушным, анонимным, самими правилами общения в микрогруппе; ранним опытом сознательного строительства имиджа («добьюсь чего хочу, притворяясь»); повторяющимися ошибками родителей, отталкивающих, блокирующих попытки ребенка раскрыться; неудавшейся первой симпатии к «биофилу»; осознанием своих способностей, которые не востребуются формально близкими людьми и др.

Позже развитие предпосылок некрофилии оформляется в аутизм. Признаки и характеристики аутизма разрабатываются достаточно давно, с работ Л. Вендора, Малера, Каннера: большая привязанность к игрушкам, а не людям-«биофилам», так называемый протодиакризис (комплекс Монакова), нежелание отделять живое от неживого; «инфантаутизм» (стремление возвращаться к одним и тем же сценариям общения) и др.

Впрочем, существуют разные точки зрения на природу аутизма, в том числе и сводящие его к вялотекущей шизофрении, что справедливо критиковал Э.Фромм[64].

Будем понимать аутизм как относительно длительное и более вероятное в детстве состояние генерирования и воспроизводства «Я-системы» человека при возникшей из ранних детских комплексов боязни осознать неизбежность и желательность своих коммуникаций с миром.

При некрофилии происходит плавная трансформация аутизма. «Аутист» поставлен в сложные условия: с одной стороны -, он боится и имеет негативный опыт вхождения в социальный мир, воспринимаемый как агрессивное «не-Я»; с другой же стороны —- боится и анализировать свои бессознательные влечения, поскольку тонкий и сложный аппарат такого анализа немыслим без понимания того, что К.Юнг называл «коллективным бессознательным». Наиболее логичные решения для «аутиста» — копирование либо «книжных образцов поведения», либо поведения реальных лидеров. И в том, и в другом случае наиболее вероятный результат — мещанская ориентация личности.

Некрофил же не удовлетворяется простейшими рецептами «аутиста». Постоянно испытывая чувства тревоги и одиночества и при рефлексии, и при выполнении социальных ролей, он испытывает обиду и дефицит «строительного материала» собственной личности. Выводы его необычны: необходимо ограничить мир, обеднить его, создать череду повторяющихся сценариев своей жизни, причем так, чтобы они «позволяли», провоцировали ощущение своей правоты, богатства жизненных проявлений; чтобы смертью, «омертвлением» выглядело все, что не является мною, и если такое «не-Я» мощно и явно вторгается в мой внутренний мир, надо сделать так, чтобы оно потеряло отличную от меня жизнь, «убить».

В таком смысле, некрофилы постоянно ходят по кругу одних и тех же сценариев и однотипного, субъективно признанного неопасным общения, как ослепленная шахтерская лошадка[65].

Еще раз подчеркнем, что такое положение вещей не фатально, некрофилия, видимо, преодолима, но это подразумевает огромный объем интеллектуальной и нравственной работы при стимулирующих социально-политических условиях. Последнее сейчас плохо представимо, поскольку, как ни парадоксально, некрофил выгоден государственности, поскольку не способен к активному сопротивлению политическому манипулированию массами и плохо поддается призывам к профсоюзному объединению в оппозиции. Кроме того, он, как правило, отлично обслуживает машины и выполняет машинообразные роли в микрогруппах и субкультурах.

Зависимость «аутизм — реализация предрасположенностей при провоцирующих социально-политических условиях — первые акты некрофилии» оформляется, судя по рассказам респондентов в нестандартизированном интервью, достаточно быстро, поскольку важную сторону такой зависимости отражает простейшее определение некрофила как «аутиста», ощущающего мощное давление своих способностей при оформленном недоверии к социуму.

Следующая же фаза движения некрофилии — формирование устойчивых предрасположенностей и убеждений. Описание их достаточно громоздко; отметим лишь наиболее яркие их характеристики, выявленные в упоминавшихся исследованиях:

• большинство респондентов резко отрицательно относятся к рациональной науке, в духе известной статьи В.Н. Тростникова[66];

• у большинства респондентов проявляется яркая склонность к мистическим объяснениям мира и себя, при скрытом, но мощном отрицании идей раннехристианской нравственности;

• такое большинство склонно к странной интеллектуальной позиции «непотопляемого авианосца»: при отсутствии аргументов в пользу своей предрасположенности он может соглашаться, или молчать, или даже делать компромиссные высказывания, — но поступать такие люди будут только по-прежнему. Некрофилы очень непластичны интеллектуально, хотя им нельзя отказать в искренности деклараций по поводу желания понять другого;

• любая интеллектуальная позиция некрофила не мешает ему принимать поведенческие решения, дискредитирующие и «дрессирующие» биофила, причем он чаще всего умеет не размышлять по такому поводу, хотя часто особенной скромностью по поводу своих способностей к рефлексии некрофилы не отличаютс