Очень маленькая, и неприятности в ней пока ещё тоже маленькие

 

Фуф скучал. Он был уже сыт, и, чтобы его не заставили снова есть, он отправился погулять по роще.

День был облачный, но тёплый. Над кустами порхали большие пёстрые бабочки. В зелени деревьев, как язычки пламени, мелькали проворные белки. Завидев Фуфа, они пронзительно стрекотали: ругались на своём языке. Наверно, они были болтушками и склочницами. Фуфу они не понравились ‑ как‑никак он ведь был мамонтом, хоть и маленьким.

Фуф уже шёл обратно, когда увидел на невысоком кустике какой‑то большой серый шар. Он подошёл, осторожно обнюхал его поднятым хоботком. Запах был приятный, похожий на цветочный. Фуф подумал, обхватил шар хоботком и снял с ветки. Внутри слышалось недовольное гудение. Фуф на всякий случай положил его на землю и покатил перед собой.

Нет, это вовсе не было какое‑то там первобытное яблоко величиной с хорошую дыню. Ты видел когда‑нибудь осиное гнездо? Это такие шарики с грецкий орех, и сделаны они будто из рыхлой обёрточной бумаги. Вот такое гнездо, только большое, и катил перед собой глупый Фуф. В сером шаре жило несколько десятков ос, полосатых, как тигры, и таких же злых.

Даже когда рассерженные хозяева гнезда стали со страшным гулом вылетать на волю, Фуф не сразу понял, с кем связался. И только почувствовав сразу несколько больных‑пребольных укусов в свой нежный хоботок, он сообразил, что шутки с маленькими жителями серого шара очень и очень плохи. Он тонко, по‑поросячьи, завизжал и бросился к маме. А та уже спешила навстречу. Сначала она попробовала было отмахиваться вырванным кустом, но потом стала отступать, подталкивая перед собой сынишку. Справедливости ради скажем, что убегала она не так, как, скажем, неслись бы на её месте сломя голову суетливые и вздорные свиньи, а солидно и с достоинством.

Осы старались впиться в их покрытые короткой и мягкой шерстью хоботы ‑ единственное место, куда можно ужалить мамонта.

С хрустом и треском Фуф с матерью выбежали наконец на берег речки, скатились с невысокого песчаного обрыва и по уши залезли в воду. Тут мамонтиха, отчаянно колотя кустом по воде, подняла целую бурю с проливным дождём и почти что с громом. И только тогда сердитые осы оставили их в покое и полетели обратно к своему разорённому гнезду. Несколько дней после этого у Фуфа болел хоботок, а у его мамы опухшее веко наполовину закрывало левый глаз.

 

 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,

в которой мы встречаемся с Олой и дедом Учей и узнаём кое‑что о старике Псо и Отце Вороне

 

Ты помнишь, конечно, как Рум ругал людей? Скажем так: не стоит слишком‑то уж полагаться на его слова. Во‑первых, он всего‑навсего шерстистый носорог, а что может знать о людях носорог, даже если он очень большой и сильный? Во‑вторых, особенно умным его никто в Лесу не считал, так что ляпнуть что‑то, не подумав, ему ничего не стоило. В‑третьих, такой уж у него был характер, что за всю свою жизнь он ни о ком хорошо не отозвался. И наконец, если уж на то пошло, он никогда не мылся. Спрашивается: как же такому чудаку верить? Но может быть, Руму просто не везло и он видел только плохих людей? Такие тогда тоже были…

Кто знает, что сказал бы Рум, но род Большого Ворона, к которому принадлежала девочка Ола, нам бы, наверно, понравился. Это были храбрые и дружные люди, занимавшиеся охотой, собиравшие съедобные коренья, дикие фрукты, мёд и орехи. Жили они в хижинах со стенами из вкопанных в землю огромных костей мамонтов и носорогов. Крышей служили переплетённые рога оленей, а сверху ещё лежал толстый слой камыша, сухой травы и листьев. Посредине жилища на земляном полу всегда горел костер, а дым уходил в отверстие в крыше. Стены были увешаны шкурами бурых медведей, диких коз и оленей. И на полу лежали шкуры. Окон не было, свет попадал через верхнюю дыру или вход, если он не был завешен шкурой, служившей дверью.

Когда Ола проснулась, вокруг было пусто. Видно, мать и старшие сестры вместе с другими женщинами ушли за травами и кореньями.

‑ Аф! ‑ крикнула Ола и прислушалась.‑ Аф, иди сюда! Аф! Аф!

Приручённая Олой собака не отзывалась.

«Вот какой, даже не сказал, куда идёт»,‑ обиженно подумала девочка и подошла к очагу. Он сильно дымил. Оле пришлось опуститься на колени и раздуть огонь, чтобы он горел сильно и ровно. Очаг был обложен гладкими камнями, и на них лежали большие, чуть подгоревшие куски рыбы, покрытые коричневой пузыристой коркой.

Торопливо позавтракав, Ола выбежала из хижины.

День обещал быть жарким. Солнце над дальним лесом было ещё по‑утреннему красноватое, но уже ощутимо грело. Внизу, над рекой, стлался туман, рыхлый, с разрывами, похожий на облака.

‑ Аф! ‑ ещё раз крикнула девочка.

‑ Убежал твой Аф,‑ послышался из‑за соседнего жилища хриплый старческий голос.

Это был дед Уча. Он сидел на блестящем от долгого пользования черепе носорога и, подслеповато щурясь, куском песчаника шлифовал обломок мамонтового бивня.

‑ Всю ночь твой Аф лаял, а утром чуть свет убежал во‑он туда,‑ дед Уча махнул рукой с камнем в сторону леса.‑ Наверно, к своим сородичам убежал. Зверь есть зверь, с людьми он никогда жить не станет.

‑ Но Аф мне говорил, что останется со мной навсегда,‑ огорчилась девочка.

Она присела на корточки рядом со стариком и потрогала пальцем расщеплённые кости. Тут же лежали Острые каменные ножи, резцы, недоделанные бусы и фигурки зверей.

‑ Э‑хе‑хе, это как же ты с ним разговариваешь?

Никто не верил, что Ола может разговаривать с собакой, и дед Уча тоже не верил.

‑ Да я тебе уже столько раз показывала,‑ с досадой сказала Ола.‑ Вот слушай.

Она сложила губы трубочкой и издала негромкий звук ‑ ворчанье и визг одновременно.

‑ Ишь ты, умница! ‑ засмеялся дед Уча и погладил Олу по голове своей шершавой ладонью.‑ Смотри, что я тебе сделал,‑ спохватился он и, нагнувшись, вытащил из‑под носорожьего черепа тонкий костяной кружок. На нём были вырезаны две сплетённые змеи с большими головами. В круглой пластинке было отверстие, чтобы можно было продеть ремешок и носить на шее.

‑ Это чтобы тебя змеи не трогали,‑ объяснил дед Уча, возвращаясь к своей работе.

Тут послышался кашель, и из‑за ближайшей хижины показался вечно недовольный старик Псо. Он приблизился шаркающей походкой и остановился рядом, опираясь на длинную корявую палку.

‑ Опять твой выкормыш до утра спать не давал,‑ сказал он, уставив на Олу свой крючковатый нос.‑ Слишком много воли стали мы давать детям, вот что. Озорники растут, опасные выдумщики. Нет, в моё время дети такими не были. Худые времена настали. А что дальше будет?..

‑ Зря ты так, Псо,‑ заступился за Олу дед Уча.‑ В детстве и ты был озорник. Разве мало мы с тобой дрались тогда? Сказать правду, ты всегда норовил драться нечестно…

‑ Не помню такого,‑ пробурчал старик Псо.‑Да хоть бы и так, всё равно мы были куда лучше нынешней детворы.

‑ И насчёт собаки ты зря,‑ посмеиваясь, продолжал дед Уча.‑ Смотрю, собака‑то, оказывается, зверь полезный. По ночам голос подаёт, хижины сторожит…

‑ Э! ‑ старик Псо махнул рукой.‑ Это ещё неизвестно, сторожит или, напротив, врагов подманивает ‑ того же, скажем, пещерного медведя: «Вот где, мол, они, люди‑то, тут они спят. Приходи, медведь, кушай и мне оставить не забудь!» Что, разве не так?

‑ Ты во всём видишь одно плохое.‑ Ола сердито шмыгнула носом.

‑ Хе‑хе‑хе! ‑ очень довольный собой, старик Псо ощерил в ухмылке реденькие острые зубы.‑ Я всегда говорю: жить надо тихо. Чтоб никто не знал, где мы, что делаем, сколько нас. Кругом одни враги, это понимать надо. Никому не верь ‑ целее будешь. Ни с кем не делись ‑ жирнее будешь. И выдумки всякие бросить надо. Что нужно, то уже давно и не нами придумано. А от нового только вред. Вчера один сорванец выдумал тоже. «Хорошо бы, говорит, козу приручить». Шерсть, мол, будет, молоко, мясо, шкура… Эка что придумал! А я ему: «Может, говорю, тебе ещё и дикого коня захочется приручить, дурак ты этакий!» Он смотрит на меня своими бессовестными глазёнками: «Что ж, говорит, может, когда‑нибудь и до этого дело дойдёт». Тьфу, чего только не придумают?.. Нет, такие горячие головы остужать надо. Скажем, прикладывать к голове холодный булыжник. Или толстый конец дубинки. С размаху, конечно. Тогда другим неповадно будет.

‑ Постой! ‑ опешил дед Уча.‑ Дубинку? К голове, с размаху? А потом что? Может, ещё и съесть посоветуешь?

‑ Н‑ну… может, и не съесть,‑ глубокомысленно отвечал старик Псо.‑ Но с некоторой пользой употребить их можно. Скажем, набив соломой, сделать чучела. В назидание. Чтоб помнили и знали… А вот насчёт приручения разных зверей, то думаю так,‑ глядя на Олу, старик Псо наставительно поднял палец.‑ Куда полезнее приручить тех же крыс хотя бы. Зверьки тихие, не лают. Смышлёные и прожорливые. Можно бы натравливать их на поселения соседей, чтобы крысы пожирали у них съестные припасы. Соседи тощают, а мы, напротив, живём в довольстве. Стало быть, сила на нашей стороне. Полезно это? Полезно!

Дед Уча лишь сокрушённо помотал головой, выслушав такое. Ола молча таращила глазёнки на чрезвычайно оживившегося старика Псо. А тот, торжествующе взмахнув своей палкой, заявил:

‑ Ай да Псо! Умно придумал! Пойду поразмышляю, с какого конца взяться за такое большое дело.

После его ухода дед Уча и Ола долго молчали. Плохо им вдруг, стало. И день как бы померк, хотя солнце светило вовсю, и весело сверкала внизу Амгау, и где‑то радостно визжала детвора. Всё испортил вечно недовольный старик Псо.

Дед Уча мрачно шлифовал костяную заготовку. Наконец он приблизил её к глазам, вдумчиво осмотрел со всех сторон. Видимо, дед остался доволен, потому что взял острый прозрачный камешек и стал осторожно чертить им по кости.

Ола затаив дыхание следила за его рукой. На гладкой поверхности появилась фигура мамонта.

 

‑ Для наших охотников,‑ сказал дед Уча, отвёл руку и принялся издали рассматривать рисунок.‑ Зимой ‑ помнишь? ‑ они ходили на охоту с моими бычьими амулетами и добыли трёх бизонов. Сделаю вот этот, и охотники пойдут за мамонтом, чтобы запасти на зиму мясо.

Дед время от времени искоса поглядывал да Олу и чему‑то про себя лукаво улыбался. Внимание же Олы целиком было поглощено изображением мамонта.

Дед Уча отложил свою работу, погладил редкую седую бороду и не спеша произнёс:

‑ Сегодня утром ещё до солнца я вышел из жилья, чтобы посмотреть, не вернулся ли Отец‑Ворон. Ола вскинула на деда вмиг загоревшиеся глаза.

‑ Ты видел его, дед? Видел, да?

Дед Уча вместо ответа оттопырил ладонью ухо и к чему‑то прислушался. Потом он встал, поманил пальцем Олу и на цыпочках пошёл вокруг хижины. Осторожно заглянув за угол, он повернулся к девочке:

‑ Смотри, вот он!

Неподалёку, посреди круглой утоптанной площадки в центре селения, возвышался резной столб. На самом верху его висел рогатый бычий череп. На нём сидел большой сутулый ворон. Сразу было видно, что это очень старая птица. Это и был Отец‑Ворон, покровитель рода. Он лениво поглядывал по сторонам и изредка гулко долбил клювом по черепу.

‑ Прилетел!‑радостно ахнула Ола.‑ Значит, сегодня можно плыть к духам охоты? И ты возьмёшь меня с собой? Ведь ты же обещал!

‑ Да, наступило время Большого Солнца, и Отец‑Ворон снова вернулся к нам,‑ торжественно сказал дед Уча.‑ Сегодня я должен посетить духов охоты. Я возьму тебя» с собой, потому что ты когда‑нибудь станешь предводительницей рода, как твоя мать. Тебе надо увидеть духов удачной охоты!

Они вернулись, и дед стал аккуратно собирать свои инструменты.

‑ Надо спешить. Плыть далеко, а к вечеру нужно вернуться,‑ бормотал он. ‑ Спускайся к лодкам!‑крикнул он, уходя в свою хижину.‑ Я скажу, чтобы мои домашние присмотрели за вашим огнём.

Солнце стояло уже высоко. По стойбищу с криками носились дочерна загоревшие малыши. Зябко кутаясь в облысевшие шкуры, ковыляли дряхлые старушки.

Тумана над рекой уже не было. Дул лёгкий ветерок, и вся необъятная ширь могучей Амгау была покрыта мерцающей рябью.

Ола ещё раз позвала свою собаку и по крутой, осыпающейся тропинке спустилась к реке. На берегу вверх днищами лежало десятка два лодок. Это были очень простые и надёжные челны; пропитанная жиром бизонья шкура, натянутая на крепкий каркас из гнутого дерева.

Ола успела искупаться, пока подошёл дед Уча. Он принёс кожаный бурдючок с краской и кусок испечённого в золе мяса.

Плыли под самым берегом. Там течение было совсем слабым. Дед неторопливо грёб, стоя на корме. А Ола подняла со дна лодки острогу с костяным наконечником, свесилась за борт и замерла, подстерегая рыбу. Изредка она морщила нос от солнечных бликов, однако ни на миг не ослабляла внимания. Острога в её поднятой руке слегка покачивалась, словно тоже высматривала добычу. И вдруг ‑ удар, рывок, и по дну лодки запрыгала большая окровавленная рыба. Её дед Уча с Олой тут же съели, а остальной улов складывался в лодку.

 

 

ГЛАВА ПЯТАЯ

Медведь, быки‑ и, шалости, Фуфа

 

фуф, как и всякий малыш его возраста, не мог обойтись без шалостей. И ему самому они вовсе не казались шалостями. Беды в этом, может, и не было бы, но Фуф был у матери один, а потому рос безобразно капризным. Он страшно любил делать именно то, что запрещала ему мама. А это никогда, к добру не приводит.

Мы помним, как был отшлёпан Фуф, когда хотел потянуть за хвост своего дядю ‑ носорога Рама. И он проделал‑таки это. Однажды, когда разморённый полуденным солнцем Рум дремал, уткнув голову в кусты, Фуф подкрался и дёрнул его за хвост. Носорог со сна взревел так, что на другом конце рощи шлёпнулась с дерева росомаха Чива, подстерегавшая идущих на водопой оленей. Олени, увидев Чиву, кинулись назад, по пути переполошили дремавших в грязи свиней, и те, визжа и вопя вздорными голосами, вынеслись в степь. Их увидели антилопы и тоже дёрнули с места, внеся сумятицу даже в стадо невозмутимых бизонов. Вот что наделал один‑единственный шалун. Носорог Рум лягнул мамонтёнка, и тот отлетел, словно клубок перекати‑поля, подхваченный порывом ветра. Носорог обернулся, наставив свои ужасные рога, и увидел испуганного Фуфа. Ну что с ним прикажете делать? Рум, ворча, покатал проказливого родственничка по траве, как тот в своё время осиное гнездо, и с сердитым сопеньем удалился.

Бывали у Фуфа приключения, которые могли обойтись и похуже.

Как‑то они с матерью забрели во владения пещерного медведя Харра. А это был злющий и вдобавок ещё и злопамятный зверь. Как раз за несколько дней до появления мамонтихи с сыном он попал в неприятную переделку. Выбравшись под вечер из своей пещеры, он посмотрел на солнце и прикинул, что до сумерек остаётся не так уж много времени. Была самая пора отправляться подыскивать место для ночной охоты.

По пути Харри разглядел со склона горы пасущуюся в перелеске дикую корову с телёнком. Больше бизонов нигде поблизости не было видно.

‑ Давненько не пробовал я телятинки,‑ сказал себе Харри.‑ Эта старая корова не в счёт. В случае чего я уложу её одной лапой. А хорош, должно быть, сейчас телёночек,‑ размышлял он, облизываясь.‑ Родился‑то, шельмец, в середине Белого Времени, совсем ещё молоденький, мясо нежное…

Он спустился с горы и стал осторожно подкрадываться на полусогнутых по зарослям высокой бизоньей травы. Утром он съел дикую собаку и успел уже проголодаться. Да и то сказать, какая же это пища ‑ собачатина. Ни вкуса в ней настоящего, ни аромата. Псина псиной. А вот телятина… При мысли о ней у Харра урчало в животе, и, наверно, поэтому он и проглядел, как откуда‑то бесшумно появилось десятка два здоровенных бизонов. Что ни говори, а Харри здорово растерялся, обнаружив себя в кольце свирепых морд с длиннющими рогами. Быки сопели так, что поднималась пыль чёрными клубами, и сквозь неё. как угли, светились‑ налитые кровью глаза. «Вот тебе и телятина! Сейчас они из меня медвежатину сделают»,‑ мелькнула в пещерно‑медвежьей голове тоскливая мысль. Даже хладнокровный убийца и разбойник пещерный лев, приятель Харра, и тот, пожалуй, решил бы на его месте, что всё кончено и надо подороже продавать свою жизнь. Но Харри был хитрейший зверь, нахал и далеко не трус. Он присел на задние лапы, передние грустно сложил на животе, вздохнул и сказал:

‑ А я ведь к вам прощаться пришёл. Ухожу я из этих мест. Навсегда…

‑ Навсегда и уйдёшь, настало время,‑ угрюмо пообещал огромный, сивый от старости вожак. Между его шершавыми, бугристыми рогами могла бы во всю длину поместиться дикая собака средней величины.

‑ Теперь вам зимой от волков совсем житья не станет. Жаль мне вас,‑ сказал Харри и пригорюнился.

Бизоны подступили совсем уже близко. Они рыли землю тяжёлыми раздвоенными копытами и дышали так, что на Харра веяло горячим.

 

‑ А при чём тут волки? ‑ подозрительно промычал сивый вожак.

‑ Как при чём?!‑возмутился Харри.‑ Да если б не я, их было бы в десять раз больше! Всю жизнь я с ними борюсь!

Ни одному его слову быки не поверили, но так как считать дальше трёх они не умели, то хитроумные подсчёты медведя о количестве волчьего поголовья заставили их призадуматься.

‑ Во сколько раз, говоришь? В десять? А это сколько? ‑ Вожак с натугой размышлял, двигая кожей широкого лба.

‑ Десять ‑ это очень, очень много,‑ авторитетно заверил Харри.

‑ Но всё же кто телят ворует?

‑ Волки, кто же ещё!

‑ А может, и ты тоже? ‑ усомнился вожак.

‑ Я?! ‑ смертельно обиженно вскричал медведь, хлопнул себя лапами по бокам и разразился негодующей речью.

Он призывал в свидетели всех жителей Земли, Воды и Неба, что за всю жизнь он не только не ел телятины, но даже не видел как следует телёнка.

‑ Кореньями! ‑ кричал Харри.‑ Одними только кореньями и питаюсь. А если съел когда одного‑двух паршивых зайчишек, то только сослепу, спутав с заячьей капустой. Стар я уже, плохо вижу!

Кончилось всё тем, что подозрительные быки, до конца так и не поверившие медведю, заставили его дать клятву, что он никогда не тронет ни одного телёнка. В свидетели взяли всевидящего Орла‑могильника. Этот всегда знал, кто, где и на кого охотится, потому что был непременным участником всех кровавых пиров. Орёл никогда и никому не выдал бы мест' и секретов чьей‑то охоты. Но, став свидетелем, он обязан был сообщить бизонам, если бы Харри задрал телёнка. Так повелевал великий и древний Закон Земли, Воды и Неба. А если Харри нарушит свою клятву, то по тому же Закону род бизонов должен был отомстить Харру любой ценой. И всегда‑то не слишком добродушный Харри ходил теперь злой на весь белый свет.

Вот в такое‑то время неугомонного Фуфа угораздило подшутить над пещерным медведем. Случилось это в полдень, когда Фуф, спасаясь от жары, забрался в речку. Из воды торчала одна его лопоухая голова, да и то не вся. Вдруг Фуф увидел большого мохнатого зверя, который не спеша ковылял вдоль берега. Зверь этот сразу же понравился Фуфу: он был толстый, весь такой мягкий на вид и при каждом шаге презабавно переваливался с боку на бок. Фуф затаился и, когда симпатичный зверь поравнялся с ним, окатил его струёй воды из хобота.

Харри ‑ а это был именно он ‑ испуганно рявкнул, бросился было бежать, но, разглядев, что это всего‑навсего мамонтёнок, рассвирепел.

‑ Не хватало только, чтобы всякие подсвинки надо мной шутки строили! Р‑р‑разорву! ‑ заорал он и бросился к реке.

Фуф завизжал, увидев его жутко оскаленную морду, и кинулся на другой берег, где в кустах паслась его мама. Она, конечно же, тотчас поспешила на крик сына, по пути подхватив хоботом толстенную дубину.

Увидев мамонтиху, Харри с середины реки резво взял назад. Улепётывал он во все свои медвежьи лопатки, но рассерженная мамонтиха оказалась на удивление проворной. И не миновать бы медведю пребольшущих неприятностей ‑ куда там тугодумам быкам с их клятвой! ‑ если бы Харри не умудрился каким‑то чудом втиснуться в узкую щель меж береговых скал. В обычное время он туда едва‑едва просунул бы разве что одну только голову. Но всё равно мамонтиха успела‑таки здорово огреть его по спине своей тяжёлой дубиной.

Только под вечер, да и то с большой опаской, выбрался Харри из так кстати подвернувшегося укрытия и, прихрамывая, поплёлся прочь. Сейчас он, как это часто получается у всех недалёких и злых существ, был Совершенно уверен, что во всех его бедах виновен паршивый мамонтёнок. И вредные быки, и боль в спине, и многое другое ‑ всё это сошлось на негодном сосунке.

 

 

ГЛАВА ШЕСТАЯ