Товарищ  профессор  Барченко

Александр Васильевич Барченко заинтересовал «органы» как своими нетрадиционными идеями, так, скажем, и кругом знакомых, и упорным стремлением отправиться на Тибет. Там, именно там, убеждал Барченко, и сокрыты все тайные Знания. Это был весьма любопытный человек. Родившийся в провинциальном Ельце, он между тем успешно прошёл гимназический курс в Петербурге, немного поучился сначала в Казанском, потом в Юрьевском университете, на медицинском факультете, но платить за обучение было нечем, поэтому на какое-то время образование оставил и скитался по стране. А после этого, уже в более сознательном возрасте, получил образование на геофаке Педагогической академии. Вероятно, он тоже мог бы сказать, что настоящим университетом стала для него сама жизнь. Кем он только не работал! Одно время даже занимался гаданием по руке! А в свободное время писал. Писать — это стало для него настоящей страстью, вне литературного труда он себе будущего не представлял... Однако, если честно, то все его книги, написанные в молодые годы, имеют не столько литературные достоинства, сколько научные. Точнее, как мы теперь говорим, несут научно-фантастические идеи.

Александр Васильевич Барченко сочинял своего рода проекты будущего. В этом списке того, чему должно научиться человечество, стояли все те замечательные идеи, которыми и по сей день занимаются разные НИИ и лаборатории, связанные с парапсихологией. Чтение мыслей на расстоянии. Воздействие на поведение человека, тоже на расстоянии. Применение неких колдовских книг для улучшения мира. Изобретение особых лучей, способных передавать изображение. Открытие Атлантиды и получение великих знаний. Между прочим, свои идеи он пропагандирует не только в рассказах и романах. Очень много времени он уделял очеркам, в которых уже более научно рассматривал какие-то аспекты изучения мира. Многие эти идеи стали потом отправными точками для других исследователей. Я думаю, существует связь между ранними очерками Барченко и работами Чижевского (скоро они окажутся практически в одной команде). Барченко очень интересовало наше Солнце. Он считал, что существует особое солнечное вещество (а мы сегодня знаем уже о солнечном ветре), чем-то сходное с эфиром, которое и способствовало рождению жизни на планете. Он упоминал о периодах активности и спада солнечных циклов, из-за чего возникают пики активности и спадов жизни всех обитателей Земли. Через какое-то время Чижевский подсчитает, что таковые периоды активности возникают через каждые одиннадцать лет и в это время происходят эпидемии и катастрофы. Он считал «лучистой энергией» не только солнечный свет, но и электричество, звуковые волны, тепло, радиацию (только ещё открытую в его время Марией Кюри), и какие-то неведомые N-лучи, которые испускает человеческий мозг. Эти-то лучи его и интересовали больше всего. Недаром он в 1920-е годы близко сошёлся с кругом Бехтерева, изучавшего мозговую деятельность. Впрочем, до революции Бехтерев провёл несколько экспериментов и не смог доказать существования подобных мозговых волн. Но — и, вполне вероятно, не без настойчивого влияния Барченко, а тот умел быть невероятно настойчивым, едва ли не навязчивым — к этой теме вернулся. И в его институте и на основе кружка дрессировщика Дурова такие опыты проводились. Не меньше чем неизвестные волны мозга его занимает и возможность применения гипноза, и при большевиках он начинает даже экспериментировать с гипнотическим управлением человеком.

Все, кто знал Барченко в дореволюционные и первые революционные годы, в один голос называют его мартинистом. Барченко действительно был последователем Сент-Ива д'Альвейдра. Близкий друг Гурджиева (того самого, который напророчил Сталину великое будущее и впоследствии стал весьма знаменитым гуру) Успенский именует его не иначе чем «оккультист-шарлатан». Очевидно, явившийся для знакомства с заезжей знаменитостью Барченко произвёл не слишком приятное впечатление. Но своё близкое окружение он очаровывал, заговаривал, как кот-баюн. И ему удалось очаровать даже товарищей из «чрезвычайки». Тут, очевидно, виновата судьба. В прежние, дореформные, годы Барченко подружился с Константином Владимировым, который был увлечён графологией, то есть определением по почерку характера человека. После Октября Владимиров нашёл идеальное место для применения своего дара — «чрезвычайку», там он исследовал собственноручные записи подозреваемых и на этой основе выносил свои решения. Как он сам хвалился, по почерку он может точно установить рост, вес, темперамент, болезни, конституцию, национальность, характер, талант, моральный облик, недостатки. Привычки, аномалии и дефекты. Возраст, особенности мимики, жестикуляции, словарный запас, пристрастия в еде, питье и даже ношении одежды... Естественно, с таким даром самое правильное место службы — ведомство Дзержинского. Тем более что работал он в отделе по борьбе с контрреволюцией, а уж там практически любой почерк приводил к стенке. Сам Владимиров своё место службы объяснял только материальным интересом, и можно его понять — восемнадцатый год был для Петербурга страшным.

Как бы то ни было, но именно в 1918 году Владимиров снова стал захаживать к Барченко, а в 1919 того позвали на Гороховую. Следователи объяснили, что вынуждены проверить товарища Барченко на предмет анонимного доноса, но разговор как-то шёл в сторону и в сторону, заговорили об исследованиях, и скоро в кабинете сидели не чекисты и подследственный, а три добрых приятеля, неспешно и обстоятельно ведущие беседу о происхождении человечества и тайнах, сокрытых в земле Шамбале. Следователей звали Эдуард Отто и Александр Рикс; это были прежние подчинённые Владимирова... Очевидно, именно в это время Барченко и стал «своим» среди чекистов. И — если верить запискам Ямщиковой (писавшей под псевдонимом Ал.Алтаев) — слишком своим. Но об этом немного погодя.

В этом же замечательном девятнадцатом году Барченко познакомился с астрономом Кондиайном, который посвятил себя исследованиям древних трактатов, пытаясь привязать изложенные в них события к расположению звёзд на небе в отдалённые от нас эпохи. Наука эта называется палеоастрономией, и её зачинателем в России был Николай Морозов, народоволец, отсидевший двадцать пять лет в одиночной шлиссельбургской камере. Там ему давали для чтения лишь Библию, и, соотнося события Библии с картой звёздного неба, соответствующего описываемым эпохам, он пришёл к выводу, что хронология, которой мы пользуемся, совершенно не верна, и история, которую мы знаем, — подделка или ошибка переписчиков. Словом, весь товарищ Фоменко и его школа вышли на самом деле из моментальных сочинений Морозова. С одной разницей, что их-то никто в одиночку на четверть века не сажал! Так вот, Барченко познакомился и с Морозовым, и они нашли общий язык, и скоро он уже чувствовал себя совершенно своим и в кругу общества «Мироведения». В этом обществе он прочёл свой доклад об Атлантиде, доказывая, что это не вымысел и не миф, а реальная древняя земля, которая погибла в результате катастрофы. С той поры «атлантическая идея» прочно поселилась в стенах «Мироведения», доклады об Атлантиде неоднократно читались и другими учёными.

А начиная с двадцатого года он твёрдо решил отправиться на поиски Агартхи. Барченко был почему-то убеждён, что Шамбала и Агартхи — разные имена одной и той же скрытой земли. Он даже убедил в необходимости «достать из-под земли» древние знания балтийских моряков, которым читал лекции на самые разные научные и околонаучные темы. Желающих немедленно раскопать Шамбалу нашлось немало. Беда лишь, что питерская «чрезвычайка» не могла самостоятельно финансировать такой проект, требовалось постановление НКИДа. А там были свои желающие, две научные экспедиции в Тибет ожидали своей участи. Так что с Шамбалой в 1920 году ничего не получилось. Вместо Шамбалы товарищ профессор Барченко отправился в Лапландию, изучать странное психическое явление — мерячение.

Лапландская  Гиперборея

Итак, в феврале 1921 года профессор Барченко отправился по заданию бехтеревского Института мозга в экспедицию на Кольский полуостров. Там происходило что-то странное: среди местного (нерусского) населения распространялись припадки, которые православная церковь связывала с нападениями бесов, в народе их именовали кликушеством, а учёные считали, что происходят какие-то психические сбои, связанные с особенностями жизни и быта коренных народов Севера. Барченко сильно заинтересовался этим явлением, потому как оно было очень похоже на вселение «духов», то есть на подключение людей к некоему пространственному передатчику, транслирующему приказы «оттуда». Что это возможно, он не сомневался. Да и вообще институт как раз этим явлением и занимался, пытаясь создать приборы, чтобы воздействовать на мысли людей, теперь мы называем это «психотропным оружием».

Чижевский, например, не сомневался, что такое воздействие вполне осуществимо. Спустя годы он писал об опытах, проведённых вместе с Ларионовым и Чеховским: «Вопрос передачи мыслей входит в мир науки после столь долгих и особенно ожесточённых споров, какие вряд ли в истории науки пришлось выдержать какому-либо другому вопросу. Вопрос вызвал столько недоумений и часто такое непонимание основных стремлений занимавшихся им, что, прежде чем перейти к теме, я считаю необходимым изложить вкратце своё кредо по вопросу и подходы, которые были положены мною ещё в 1922 году в основу применённой методики исследования. Излишне говорить, что я стою на чисто позитивной и опытной точке зрения и ни к какому одностороннему или «мистическому» освещению экспериментально установленных фактов не склонен.

С другой стороны, для меня как экспериментатора и прагматика факт — экспериментально установленный — является непреложным. Моя задача: научно, совершенно объективно и честно попытаться если не разрешить, то наметить путь к разрешению проблемы непосредственной передачи мысли на расстояние и произвести над этим явлением ряд необходимых для его изучения и научного объяснения наблюдений. Остаётся совершенно невыясненной природа (сущность) явления, но это нисколько нас не должно смущать, так как можем ли мы себе сказать, что нам вполне ясна природа электричества и бесконечного ряда сил и явлений природы, свойства которой мы всё же не только научно исследуем, но и практически используем.

 

По предложению А.И.Ларионова и В.К.Чеховского первоначальные опыты были намечены следующим образом: кто-либо, пользующийся доверием и, по возможности, знакомый всем присутствующим в качестве передающего „агента", зарисовывает на контрольном листке простую фигуру, которую желательно „передать"», концентрируя на ней внимание в течение 2-3 минут. В это время остальные присутствующие в качестве воспринимающих «перцепиентов» стараются мысленно воспринять фигуру и зарисовывают её на своём контрольном листке.

 

Наблюдение результатов первых опытов показало, что способность к передаче и восприятию наблюдается у лиц по большей части противоположной психической конституции. Люди в жизни предприимчивые, энергичные, мужественные — являются лучшими агентами; натуры более пассивные, мечтательные, женственные — лучшими перцепиентами; кроме того, лица с общим внутренним миром, общими интересами в жизни — обладают некоторым предрасположением к мысленному общению друг с другом (сонастроенность); при этом более активный является агентом более пассивного перцепиента. Часто распределения активных и пассивных способностей более равномерно, тогда передача возможна в обоих направлениях почти одинаково. Сонастроенность часто обнаруживается в явлениях «вторичной передачи», при опытах с одним агентом и многими перцепиентам когда кто-либо из перцепиентов, воспринимает фигуру не от агента, а от другого перцепиента у которого зарисованная фигура вызвала, по-видимому, невольное активное сосредотачивание.

Планомерно организованные групповые опыты дали к концу работ процент успешности 75-80%, включая все опыты группы, в том числе и те, из которых видно, что идущие в один и тот же день и при тех же обстоятельствах неудачи являются следствием ряда факторов, которые в данных условиях не допускают установления передачи мысли. Между тем иногда опыты именно своей неудачей подтверждают несомненность передачи мысли. Они всегда следуют периодами, всегда связаны одинаковыми условиями опытов в течение всех неудач: настроением перцепиента, методом передачи, одним и тем же днём и т.д. Когда передача не устанавливается, совершенная невозможность частых совпадений бросается в глаза и становится ясной невозможность объяснения других, удачных опытов какой-либо случайностью. Если же исключить эти опыты, то процент удачи составил бы около 88-90%».

 

Барченко, конечно, опытов со своими одержимыми поморами не ставил, зато нашёл подтверждение, что существует некое Тайное Знание, и им обладают лопари. Когда с ним случился тяжёлый сердечный приступ, лопарская знахарка вылечила его весьма странным способом: ввела в транс, затем направила прямо на сердце острие кинжала — и приступ прошёл. Теперь он знал, что мерячение имеет длинную историю, связанную с трансовыми практиками шаманского образца, и что каким-то образом на «одержимость» влияет сама северная земля. В поисках ответа он провёл вместе с семьёй и преданными учениками два года на Русском Севере. Исследовал он самые разные стороны поморской жизни — состав воды, животный мир, геологические породы, историю, которая сохранилась лишь в виде фольклора, верования, бытовавшие здесь до христианства. И Лапландия интересовала его всё больше и больше. Деньги кончились. Возвращаться он не желал. Зато много выступал и всех уговаривал финансировать экспедицию. Один такой случай вспоминает Гаген-Торн, которая в те годы была студенткой:

«На шершавых досках помоста, рядом со столом президиума, у рыжей кафедры толстый седой человек указывал на карту Лапландии.

— Датировка геологических пород определяет древность этих изображений примерно в две тысячи лет до нашей эры. Значит, культура создалась здесь раньше, чем в Греции, — говорил он бархатным голосом. — Легенды о древней северной культуре известны давно: сюда приходили скандинавы. Может быть, правильнее сказать: отсюда они вышли. У нас ещё нет достаточных данных, чтобы утверждать, но есть основания предполагать... — он провёл рукой по воздуху, — что Лапландия является столь же древним очагом культуры, как Малая Азия. — Толстый человек обеими руками поднял чёрные роговые очки, откинулся назад и положил на кафедру полные, в перемычках, руки. Серебрились волосы серебристым бобром. — Товарищи! — он медленно обвёл глазами скамьи. — Задача советской науки найти и изучить эту древнюю культуру!

Брови его поднялись.

— Мы должны обследовать древние памятники, указать, чем была Лапландия, и найти пути новой социалистической культуры, — брови опустились, ставя точку.

Люди на скамьях курили махорку и ждали дальнейшего. Председатель, заворожённый плавностью речи, не спускал глаз с докладчика. Худой сероглазый парень в президиуме прицелился в докладчика блестящими глазами, ноздри его подпрыгивали. Он быстро глянул на меня, на минуту смягчилось лицо, и опять насторожился. Недоумевая, оценивал услышанное: взгляды докладчика были неожиданны и головокружительны.

Александр Семёнович Барченко был опытен, умело вёл аудиторию. Плыла волна слов, звучных, убедительных, не совсем понятных. Непонятность казалась понятной его убедительной ясностью и сердечной открытостью. Барченко, стоя на солидных ногах, опирался о кафедру. Солидностью веяло от пышных волос. Он немного покачивался от солидности. Председатель смотрел на него, не отводя глаз. А сероглазому парню докладчик не нравился. Барченко это заметил, понял, что надо переходить к конкретному.

— Облисполкому, я полагаю, надо взять в руки инициативу по изучению местного края. Важность этого я постарался выяснить в докладе. Ваше дело, товарищи, решить: сможете ли вы, в добром вашем желании я не сомневаюсь, найдёте ли средства помочь советской науке? Затраты на экспедицию невелики, на предварительное обследование мне и моим двум помощникам, я полагаю, будет достаточно 50 червонцев. Мы дойдём до Ловозера и, обследовав древние памятники, дадим общий очерк. — Барченко снял очки, скрестил их чёрные ножки и положил их на кафедру. Обвёл взором комнату. На скамьях покашливали. Сероглазый в президиуме прицеливался. Председатель оглядел скамьи:

— Кто желает высказаться?

Сморкались и кашляли» Задумчиво глядели в окна: за окнами вода залива, лиловые горы, какие-то мачты.

— Н-да! — сказал кто-то, вздыхая, — Говори, Спиридонов, ты.

— Больше нет желающих? Начинай, Егор! — Председатель спустил сероглазого, точно лайку на лося.

Егор Спиридонов спросил:

— По каким данным рисовали вы картину древней культуры, уважаемый товарищ докладчик?

— На основании старинных скандинавских рукописей, — с любезной важностью отвечал Барченко, поднимая очки, как щит. — Потом — по опросам лопарей и моим предварительным исследованиям. Изучая биологию белки, я собирал и археологические материалы. Лопари в один голос говорят, что от Ловозера в океан идёт древняя, когда-то мощёная, дорога. Они уверяют, что строили её великаны. Изображения этих великанов, в виде барельефов, стоят над Ловозером. Это я и предлагаю проверить,

— Так! — сказал Егор. — А по-лопарски вы говорите?

— M-м, я понимаю их язык, — замялся немного Барченко.

— Так! — сказал Егор, постукивая пальцами по столу. — Наука — прекрасная вещь! — Егор сжал губы. — Она должна служить на пользу пролетариата. Научное освоение нашей страны — наше оружие; мы переделываем мир с помощью знания. Это так. Но мы ещё бедны и не имеем права на роскошь. Здесь, в Мурманске, надо строить город и порт; переделывать — по существу, создавать заново — рыбные промыслы. Нужно геологическое изучение края, чтобы узнать его богатства. Археология — роскошь в наших условиях. Мы не можем отпускать деньги на роскошь, уж не говоря о том, что предложение товарища Барченко и его взгляды кажутся мне несолидными...

Барченко рванулся к кафедре, простирая руку, но спохватился и спокойно покачал головой, застывая в величии. Егор быстро глянул на меня и продолжал:

— Всякое исследование должно иметь конкретное, практическое значение. Зачем тратить средства на голословные предположения? Я — против! — Егор посмотрел на меня и повторил: — Да, я против! Если это действительно нужная вещь, пусть её организует центр. Мы можем помогать экспедициям, направленным на то, что нам по плечу: изучение современных нужд, а не отвлечённых теорий. Они — вещь спорная».

 

Однако в «центр» обращаться не пришлось. Деньги на исследование лапландской Гипербореи дал облисполком. И Барченко отправился исследовать окрестности Ловозера и Сейдозера. Там он обнаружил множество интересных артефактов. Оба озера у местных жителей не пользовались любовью, местные считали, что в них таится нехорошая, чёрная сила, у многих возникала головная боль, нарушалась работа сердца, появлялись галлюцинации. Некоторые впадали в трансовое состояние, очень похожее на то мерячение, изучать которое он и был послан: они становились нечувствительны к боли, выкрикивали странные слова на странных языках, изгибались дугой (как при клонических судорогах), а затем впадали в сон, похожий на обморок.

Экспедиция переправилась на парусной лодчонке через Ловозеро и вышла на широкую просеку, с которой было видно второе, Сейдозеро, названное так потому, что по его берегам очень много древних мегалитических построек — сейдов.

Вот что записал в путевом дневнике участвовавший в экспедиции Кондиайн: «С этого места виден ко одну сторону в Ловозере остров — роговой остров, на который одни только лопарские колдуны могли ступить. Там лежали оленьи рога. Если колдун пошевелит рога, поднимается буря на озере. По другую сторону виден противоположный крутой скалистый берег Сейдозера, но на этих скалах довольно ясно видна огромная, с Исааккевский собор, фигура. Контуры её тёмные, как бы выбиты в камне. Фигура в позе „падмаасаана". На фотографии, сделанной с этого берега, её можно различить без труда».

Как он позже выяснил, местные жители называют эту фигуру «Старики». Позже он ещё раз вернулся к её описанию: «„Старики". На белом, как бы расчищенном, фоне выделяется гигантская фигура, напоминающая тёмными своими контурами человека. Мотовская губа поразительно, грандиозно красива. Надо себе представить узкий коридор версты 2-3 шириной, ограниченный справа и слева гигантскими отвесными скалами до 1 версты высоты. Перешеек между этими горами, которыми ограничивается губа, порос чудесным лесом — елью, роскошной елью, стройной, высокой до 5-6 саж., густой, типа таёжной ели.

Кругом горы. Осень разукрасила склоны вперемешку кущами берёз, осин, ольх.

Вдали раскинуты ущелья, среди которых находится Сейдозеро. В одном из ущелий мы увидели загадочную вещь. Рядом со снегом, там и сям пятнами лежавшим на склонах ущелья, виднелась желтовато-белая колонна, вроде гигантской свечи, а рядом с ней кубический камень. На другой стороне горы виднеется гигантская пещера на высоте саж. 200, а рядом нечто вроде склепа.

Вечером, после короткого отдыха, идём на Сейдозеро. К сожалению, мы пришли туда после захода солнца. Ущелья уже были закрыты синей мглой. Очертания „Стариков" смутно выделялись на белом плафоне горы. К озеру через Тайболу ведёт роскошная тропа. Вернее, широкая проезжая дорога, кажется даже, что она мощёная. В конце дороги находится небольшое возвышение. Всё говорит за то, что в глубокую древность роща эта была заповедной и возвышение в конце дороги служило как бы алтарём-жертвенником перед „Стариками"».

Итак, эта фигура на скале, огромная, в семьдесят метров высотой, мощёная дорога с возвышением на конце, колонна, странный вход в странное сооружение, которое Кондиайн назвал «склепом», огромные скалы совершенно пирамидальной формы — что это? Какое имеют происхождение — искусственное или природное? Барченко был уверен, что всё, что они увидели, — дело рук человека, древнего человека, владевшего Универсальным Знанием предков. Местные газеты, писавшие об изысканиях Барченко, взахлёб сообщали: Лапландия — древняя страна! Профессор нашёл пирамиды, которые древнее египетских!

Когда экспедиция вернулась, доклад на тему о «северной Гиперборее» был предоставлен чекистам. То, что Барченко обнаружил, их очень заинтересовало. Как «потерянная страна универсального Знания», так и возможность воздействовать на человеческий мозг (если лапландцы могут — чекисты просто обязаны научиться!). И проект стали активно разрабатывать: Барченко при Бехтереве, Чижевский в московской Практической лаборатории. Последний сделал такой вывод: «Сила внушения — влияние единичных лиц на массы — возрастет с усилением пятнообразовательной деятельности Солнца. Анализ многочисленных исторических событий показал, что влияние на массы ораторов, народных вождей, полководцев не всегда имеет одинаковую силу и колеблется не только периодически по этапам солнечного цикла, но даже и по временам года... Поэтому возникает предположение, что усиление пятнообразовательной деятельности Солнца, связанное с увеличением его электрической энергии, оказывает сильнейшее влияние на состояние электромагнитного поля Земли, так или иначе возбуждая массы и способствуя внушению».

Все эти работы, естественно, велись под зорким оком «органов».

Однако с Чижевским-то не всё так просто. Как вспоминает Мирзалис, уже после смерти Сталина академик признавался: «Но эти работы позволяли скрывать иную, весьма опасную деятельность. Еженедельно по четвергам, вечерами, на квартире Чеховского, проживавшего на Лубянке, с соблюдением строжайших правил конспирации собиралась чёртова дюжина людей — единомышленников хозяина, включая его самого. В молчании они набрасывали на плечи некие мантии, надевали странные головные уборы и в определённом порядке рассаживались вокруг удлинённого стола с закруглёнными краями. Перед каждым из них лежала книга с неведомыми письменами. В центре стола находился искусно вылепленный из воска бюст... самого Сталина! Голову бюста покрывали волосы, принадлежавшие оригиналу. Они за сумасшедшие деньги покупались у сталинского парикмахера. Иногда вместо бюста в центре стола лежала фотография головы Сталина, снятая со спины. Получить её было столь же трудно, как и его волосы, но собравшимся было нужно изображение именно затылка вождя. Затем начиналось само действо. Оно состояло в том, что под аккомпанемент особых словесных формул-заклинаний стальной иголкой пронзалось фото затылка вождя или затылок воскового бюста. Именно там, в затылочной области, у человека расположены продолговатый мозг и центры, отвечающие за дыхание и сердцебиение. Собравшиеся страстно желали поразить эти жизненно важные центры вождя. Через какое-то время об этом уголовно наказуемом желании стало известно соответствующим органам. В один из четвергов преступное сообщество было нейтрализовано. Внезапно нагрянули представители этих самых органов и арестовали всех, как они посчитали, участников преступного деяния. В квартире оставили засаду. И когда на второй день в той пустой квартире вдруг появился какой-то необычно одетый человек, сидевшие в засаде в панике бросились вон из странной квартиры. Оказалось, что один из участников действа успел спрятаться в каком-то закутке, затаился там, и его не заметили. Когда же таиться стало невтерпёж, он решил — будь что будет, и вышел из своего тайного укрытия, до смерти напугав сбежавшую засаду. И оказался на свободе. Так о том случае стало известно на воле».

Исследователь масонства А.Никитин к этой прекрасной картинке добавил некоторые уточнения. Дело в том, что квартира Чеховского, в которой собирались для колдовского обряда инвольтации, находилась в подвале, точно по соседству с застенками Лубянки. «Как показывал на очной ставке с Чеховским его ближайший сотрудник по оккультной практике В.В.Преображенский, „когда я в первый раз был приведён в подвал дома № 16 по ул. Малая Лубянка вместе с руководителями организации Тегером и Чеховским и спросил их, почему для работы избрано такое неблагоустроенное помещение, то получил ответ, что подвал, во-первых, находится в центре города, во-вторых, он расположен рядом с подвалами ОГПУ, где проливается кровь расстреливаемых, а как известно, кровью умерших питаются лярвы, создающие царство мрака и тьмы, которое должно быть разрушено токами света от магических операций в генераторе подвала"...»

Чеховской, Чижевский, Ларионов — все они были масонами.

С товарищем профессором Барченко А.В. всё ещё запутаннее.

Конец  надежд

С 1923 года он активно работает вместе с Бехтеревым в созданной при Институте мозга комиссии по мысленному внушению. Это было весьма странное заведение, своего рода прообраз немецкого «Аненербе», только, конечно, не в таких масштабах. В этой комиссии были как учёные, трезвые и скептичные, так теософы и оккультисты, и вот эта команда совместными усилиями пыталась научиться строить телепатические мосты.

В этом же году Барченко создаёт совершенно масонскую по форме и деятельности организацию — Единое Трудовое Братство, но сказать точно, кто из окружения Барченко в него входил, а кто нет — сложно. Когда Барченко арестовали, он на допросах записал в это ЕТБ чуть ли не всех, кого знал! Вряд ли те, кто оказался в кабинете следователя, остались ему за это благодарны...

ЕТБ была престранная организация. С одной стороны, это общество занималось научными изысканиями, с другой — Барченко всех сразу же построил. Во-первых, он перебрался жить к Кондиайнам и создал там «коммуну». Во-вторых, чтобы женщины не бездельничали и могли зарабатывать на жизнь, решил, что лучшее для них — купить ткацкий станок. Он даже пристроил весь женский коллектив к профессиональной ткачихе — обучаться. Но потом всё дело заглохло, станка так и не приобрели. Точно так же провалилось дело и с приобщением к портняжному искусству, плотницкому делу. Интеллигенция никак не хотела работать руками! Какое ж тогда из неё Трудовое Братство?!

В эти годы Барченко посчастливилось близко сойтись с ленинградскими буддистами, среди которых был и Дорджиев. Они много разговаривали о Тибете, и сердце Александра Васильевича ныло — экспедиция всё никак не могла состояться. За это время он побывал в разных уголках страны, но так до Тибета и не добрался. Пребывая в ожидании, он занялся разработкой некоего простого прибора, позволяющего заглядывать в прошлое и будущее — Археометра, который сам Барченко называл Универсальной схемой. Эту каббалистическую конструкцию разработал ещё в XIX веке Сент-Ив д'Альвейдр. Собственно, сам Барченко ничего нового не привнёс, но пользоваться этим весьма сложным инструментом научился. Прибор представлял собой несколько вращающихся концентрических окружностей, в которые вписаны таблицы соответствия. Центр «прибора» занимали две наложенные друг на друга гексаграммы, которые образовывали двенадцатилучевую звезду. При вращении лучи звёзды указывали на различные буквы и цифры, планеты, металлы и т.п. Сам Барченко считал эту Универсальную Схему ключом к древнему знанию. Особое удивление вызвал тот факт, что если по законам Универсальной Схемы расчертить поверхность земного шара, то она окажется разбита на пятиугольники — горные массивы лягут по граням пятиугольников, воздушные и океанские течения — по окружностям, а вершины очень часто указывают на древние центры культуры. Барченко был потрясён. В его время это было действительно весьма неожиданным результатом. При помощи своего чудо-инструмента он даже научился прогнозировать будущие катаклизмы. Но будущей своей судьбы предугадать не смог...

А время близилось!

Читая весьма разноречивые свидетельства современников, я не знаю, кто из них прав. Это, так сказать, дело веры, потому что нельзя доверять ни единому документу, исходящему из узилищ чрезвычайки и её последующих реинкарнаций, поскольку ясно, как могли оговаривать себя люди на допросах; и в то же время нельзя верить полностью и очевидцам, современникам, поскольку они тоже все лица заинтересованные, то есть их мнение — субъективное.

Дело тут вот в чём. В 1925 году судьбе было угодно столкнуть двух людей — Глеба Бокия и Александра Барченко. Для обоих это оказалось злой шуткой судьбы.

Глеб Бокий, если кто-то не знает, был главой ленинградской «чрезвычайки». На совести его, наверно, целые толпы отправленных к праотцам. В то же время многие, кто знал его близко, пишут о нём с нежностью и удивительным теплом, словно это были два разных человека — один расстреливал, второй умел быть верным другом. Лев Разгон, женатый на его сестре, даже вызвал после одной из публикаций её автора, историка Соколова, на импровизированную дуэль, а проще — отхлестал по щекам перчаткой за то, что тот использовал чужой непроверенный материал и приписал Бокию создание «дачного притона для высокопоставленных работников ОГПУ». Писательница Ямщикова, которая дружила с Бокием, вспоминает его с нежностью, для неё это был верный друг, который всегда придёт на помощь, умный, проницательный, умевший всегда вычислить шпика, интересовавшийся древностями: «Бокий побывал в отдалённых районах Казахстана и Сибири, где находчивость и упрямство в достижении цели проявились у него в практической работе. Увлекаясь археологией, он, на свой страх и риск, на сколоченные им самим деньги затеял экспедицию по отысканию трона Чингисхана. Любовь к раскопкам впоследствии, много лет спустя, заставила его принять участие в большой экспедиции в районе Ташкента. Разрывая Кунигутскую пещеру, он обнаружил огромный камень с таинственными записями древних племён». Она его не идеализирует, поскольку тут же передаёт его слова, прозвучавшие в ответ на вопрос, расстреливает ли он приговорённых или только подписывает приговоры, и вот что сказал ей Бокий: «Я присутствую при расстрелах для того, чтобы работающие рука об руку со мною не смогли бы говорить обо мне, что я, подписывающий приговоры, уклоняюсь от присутствия при их исполнении, поручая дело другим, и затыкаю ватой уши, чтобы не расстраивать нервы». Иными словами, доверять такому свидетелю можно. С другой стороны, она к Барченко тоже не должна была испытывать предубеждения, однако...

Итак, в 1925 году Барченко стал читать лекции для работников «чрезвычайки», то бишь уже — ОГПУ, лекции эзотерического характера, посвящённые Древнему Знанию. На эти занятия захаживал даже Ягода, тогда ещё не занимавший столь высокого поста. Группой обучающихся товарищей руководил Бокий. А теперь предоставлю слово Ямщиковой:

«Сижу я мирно в своём номере и читаю. В воскресенье только и почитать. Вдруг знакомый торопливый стук в дверь. Через несколько секунд входит Глеб, односложно здоровается и ставит к стенке шкафа туго набитый портфель. Потом так же односложно говорит:

— Запри на ключ дверь. Выключи телефон и слушай. Смотри и слушай.

После этого таинственного начала он раскрывает передо мною большой альбом и указывает на акварель, изображающую ветку с розой.

— Видишь?

— Вижу. Что это и к чему ты мне показываешь?

— Это роза Розенцвейга.

— Ага! Масонская роза.

— А ты разве знаешь?

— Как мне не знать символа масонов, ведь я много лет занималась историей и дед мой, со стороны матери, Николай Николаевич Толстой, был масоном, как и многие декабристы. После смерти матери я нашла у неё дедовский масонский знак.

— Вот как! А я и не знал... Многое ли тебе известно об этом тайном обществе?

— Конечно, да разве это такой секрет? Я тебе говорю, что в связи с историей я интересовалась и масонством. Приехав в Москву, я даже купила здесь на развале Сухаревки два тома с заглавием „Тайные общества". Перевод с немецкого. Могу тебе дать. Вот посмотри.

И протягиваю ему взятые с полки книги.

— А вот, Глеб, ещё кое-что интересное в этом же духе. Ты знаешь издание Сытина „Великая реформа"? Там имеется необходимый для меня материал о русских крепостных художниках XIX века. Историк В.И.Семевский ими занимался и, в связи с исследованием эпохи, дал описание движения русского масонства с приложением списка сочинений масонов.

— У тебя есть список?

— Ну конечно.

— Дай мне его.

— Хорошо, только верни, чтобы мне не составлять нового.

Я не сказала ему, что читала бульварную книгу, случайно попавшуюся мне: „Сатанисты" Шабельской. Фабула и идея этого бульварного романа представляли нечто бредовое. Страшные приключения с принесением человеческих жертв тайным обществом масонов. Может быть, и к месту было бы рассказать об этом, когда он мне неожиданно заявил:

— Ты знаешь, старые масоны были организацией социальной, высокого порядка, близкой к нашему коммунизму, но потом они выродились в новое масонство, врагов наших, которое мирно распространяется за границей и старается подорвать нашу работу.

Я подумала: „Наверно, он знает и о книжке Шабельской „Сатанисты"».

Но он ничего не сказал о «Сатанистах», неожиданно заговорил о России:

— В России ещё в давние времена существовали корни коммунизма, и они гармонично, хотя и странно, переплетались с масонством. Я недавно узнал, что в одной деревне Костромской губернии жил крестьянин по имени Михаил, имевший громадное влияние на окружающих. Проповеди его о праведном житье людей, собранных в деревнях и в городах в одно целое общество, слушали окрестные мужики и верили ему. Он проповедовал учение, сохранившееся с былых времён и долетевшее до России, — учение, во многом совпадавшее с масонством. Жаль, что он умер. Постой, у тебя что-то в глазах... какое-то недоверие. Я тебе сейчас скажу всё — ведь до конца я не дошёл. У этого Михаила был ученик, который теперь появился в Москве. Он очень странного вида. Одни считают его помешанным, другие — жуликом. Ходит он зимою босым, носит вериги и одевается как-то по-шутовски, под блаженного. Надевает на голов