Экспозиция в память о погибших в

Великой Отечественной войне

(Музей Завода им. Хруничева, 2013 г.) [62]

Уважение к погибших в той страшной войне сохранена также в «Книге Памяти», изданной Московским правительством по случаю 55-й годовщины Великой Победы. На 22 странице 19 тома этого издания можно прочитать:

Шамшурин Александр Алексеевич – родился в 1896 году в Киргишане (в книге – Киршишан, что является опечаткой) Нижне-Сергиевском районе Свердловской области. 18.10.41 года ушёл на фронт добровольцем. Старший политрук. Погиб 21.2.42 года. Похоронен в селе Павлово Мавлотенского района Ленинградской области (правильно – Новгородской области).

Могла бы, наверное, написать чуть больше, но не получилось – я слишком поздно узнала об этом проекте: данный том срочно уходил в типографию. К тому же таков был лимит биографических данных этого очень важного издания» (57).

В январе-феврале 1942 года, не взирая на огромные людские потери, холод и голод, разруху и прочие ужасы войны, почти все мальчишки и девчонки Рабочего посёлка в срочном порядке были возвращены в свои школы. Я, Галя Чернышова и Оля Цветкова – в школу № 1 доучиваться в 5-м классе (3 и 4 четверти) (58). И, несмотря на то, что за время войны детей в Кунцево поубавилось, школы, за исключением средней школы № 3, которая с начала войны была переоборудована под госпиталь, никто не закрывал и не объединял. Даже, наоборот. Наш Детский сад был переоборудован в ещё одно учебное заведение – Интернат. В нём стали учиться с 1-го по 10-й класс дети железнодорожников, которые потеряли такую возможность из-за переделанных под госпитали, разрушенных или уничтоженных во время войны школ от Москвы до Можайска. А директором Интерната стала наша вторая учительница по начальной школе Елизавета Алексеевна(фамилию не помню).

В это время особенно остро стояли проблемы с питанием. И вот, чтобы как-то поддержать учащихся школ администрация города Кунцева приняла следующее неожиданное решение. В большую перемену в каждый класс, бесплатно и в необходимом количестве на подносе стали приносить кусочки чёрного хлеба. Мы их мгновенно разбирали и ели с таким удовольствием, как будто это было самое вкусное на свете пирожное. И эта «подкормка» школьников продолжалась до завершения учёбы в 10-ом классе.

Как только наши войска весной 1942 года окончательно и бесповоротно погнали немцев от Москвы на запад, бывшие землянки, игравшие роль бомбоубежищ сразу же ликвидировали. И на их месте соорудили грядки и стали сажать картошку и морковку.

Чтобы выжить и не умереть с голода (это ощущение тогда было постоянным, иногда из-за него даже кружилась голова), я находился в каждодневном поиске еды. Мог, например, с кем-нибудь из ребят забраться в товарный вагон, на дне которого находились мизерные остатки зерна.

Товарный поезд для перевозки зерна в годы войны [63]

Товарняк, когда медленно, а когда быстро шёл по путям, а мы на ходу, каждый раз рискуя сорваться вниз, перелезали с одного вагона на другой. Иногда за день удавалось таким образом «обработать» не один состав. Потом мама отмывала драгоценные зёрна от грязи и варила из них в печке что-нибудь вкусное. В этот начальный период войны мы жили, в основном, за счёт того, что я приносил в дом.

В какой-то момент из-за постоянного голода стало вообще нестерпимо плохо. И тогда рано утром мама собралась и уехала к отцу в воинскую часть. Память об этом событии хранит следующий документ (59):

СССР НКО УПРАВЛЕНИЕ ПРОИЗВОДИТЕЛЯ РАБОТ № 80 29 января 1942года №…            М.П.	УДОСТОВЕРЕНИЕ Дано настоящее БАУМШТЕЙН Людвиге Наумовне в том, что она является женой В/Инженера УСПР 80 БАУМШТЕЙНА Исаака Борисовича и приезжала из Москвы в расположение штаба УСПР 80 за получением аттестата и в настоящее время возвращается в Кунцево (через Москву) по месту своего жительства.
Начальник УСПР 80     В/Инженер 3 ранга	ВОЕНКОМ                            Ст. Политрук

Денежный аттестат на семью офицера позволил маме через военный комиссариат по месту жительства получить часть денежного довольствия отца и купить необходимые продукты. Только благодаря им мы в тот момент и выжили. А ведь, когда организм растёт (мне было 11, а Рите 13 лет) – он требует много еды. Нам кушать хотелось. А есть было нечего. Я из-за этого так и остался маленького роста.

После введения в стране в 1942 году карточной системы на получение продовольствия мама сразу пошла работать на Кунцевский игольно-платиновый завод имени Коммунистического Интернационала Молодёжи (КИМ) – металлообрабатывающее предприятие, изготавливающее всевозможные тонкие детали (иголочки) из платины. Особенно они требовались в трикотажной промышленности. Такая деталь в машине давала определённое направление движению ткани. Благодаря этому можно было делать фигурную вышивку. Мама работала на этом заводе табельщицей. В её обязанности входил ежедневный учёт работы ряда цехов.

А в это время отец на Калининском фронте, в Управлении старшего производителя работ (УСПР) № 80 с сентября 1941 года по июнь 1942 года являлся начальником участка и техником-строителем 4-ой саперной бригады.

Поскольку в этот период войны получить даже медаль считалось исключительным событием, папа очень гордился БЛАГОДАРНОСТЬЮ, которая ему была объявлена 10 апреля 1942 года:

Выписка из приказа № 43 по Управлению Старшего Производителя работ № 80 от 10 апреля 1942 года За лучшую работу при выполнении задания Военного Совета Фронта по оборудованию оборонительного рубежа, организованность и дисциплину, от лица службы объявляю БЛАГОДАРНОСТЬ следующим военнослужащим УСПР 80 и батальонов. По УСПР № 80 1. Начальнику строит. участка – БАУМШТЕЙНУ И.Б.   п.п. Начальник УСПР 80               п.п. ВОЕНКОМ        В/Инженер 3 ранга                        Ст. Политрук           (Батагов)                                    (Коновалов)   М.П. Выписка верна: Зав. Дел УСПР 80 Лейтенант (Сугробов)

С июня 1942 года по январь 1943 года он инженер-фортификатор этой же самой сапёрной бригады.

И.Б. Баумштейн (весна 1943 года) [64]

По выше приведённой фотографии отца видно, что к воротнику его гимнастёрки прикреплён особый отличительный знак Инженерных войск.

Отличительный знак Инженерных войск Красной Армии [65]

Эти войска – скорая помощь войны. Они появлялись там, где надо было прямо во время боя срочно что-то «залатать» или создать новое. Следовательно, отец и его товарищи часто рисковали жизнью и не раз смотрели смерти в глаза. Но папа не любил об этом рассказывать… Запредельные физические и нервные перегрузки войны скажутся потом – в мирное время. Уверен, что именно они – эти невидимые глазу ранения – впоследствии определят многие его тяжёлые, несовместимые с жизнью заболевания, сократившие ему жизнь.

В конце 1942 года в Кунцево пригнали первую партию оборванных и голодных военнопленных. И вот на правой стороне от станции Рабочий посёлок, со стороны Москвы, на большом пустыре они начали строить из кирпича 3-4-х этажные дома, которые сегодня активно заменяются панельными высотками. Несмотря на тысячи уничтоженных немцами городов и деревень, миллионы убитых, умерших от голода и сожженных в печах концлагерей советских граждан, мне почему-то всё равно было жалко этих людей. И, будучи сам голодным, я тайно носил им свой хлеб и суп, приготовленный специально для меня мамой, чтобы они что-нибудь покушали. Я знаю точно, что в этом, на первый взгляд диком начинании, я был не одинок.

В начале января 1943 года, когда отцу шёл 46-й год, в соответствии с приказом ГКО все мужчины его возраста были уволены в запас, и очень скоро он вернулся домой. Папа очень изменился. Он ещё больше похудел и постарел. У него было лицо уставшего, много пережившего, но при этом очень доброго человека, с большими печальными чёрными глазами на бледном лице.

Отец после войны [65A]

Папе и всем нам очень повезло – он, будучи дважды раненым, чудом остался жив. Но, если на фронте отца кормили более-менее сносно, то на гражданке, особенно первое время – с 1943 по 1947 год – с едой обстояло намного хуже, и от голода он стал опухать.

Тогда из-за дефицита продовольствия в стране действовала «Карточная система». Карточки были продуктовые и хлебные.

Хлебные карточки 1942-1943 годов [ 66 ]

При этом норма хлеба на человека зависела от места работы и типа карточки. Поскольку отец работал в Москве, у него были Карточки городские, а у нас с мамой и Ритой– Карточки областные. Было установлено три вида карточек: «Рабочая карточка», «Карточка служащего» и «Карточка иждивенца». С ними я ездил на станцию Фили, где находился ближайший к нам магазин и где я их отоваривал. При этом хлеб давали на два дня, и я ездил за ним на Фили через день.

Поскольку в семье именно я отвечал за отоваривание карточек (обмен их на продукты и хлеб), то поначалу у меня была одна «Рабочая карточка» и две «Иждивенца»; а с возвращением отца с фронта уже по две карточки «Рабочих» и «Иждивенцев». У отца с матерью были рабочие карточки по 450 грамм на человека, а у нас с Ритой – иждивенческие карточки, чуть меньшего веса – по 400 грамм на каждого. За двух «Рабочих» я получал 900 (2 х 450 гр.) грамм хлеба, а за двух «Иждивенцев» – 800 (2 х 400 гр.) грамм хлеба. Таким образом, в день мне на руки выдавалось 1700 грамм хлеба.

Конечно, никакого белого хлеба в привычном понимании этого слова тогда не было (60), да и чёрного тоже, а только серый формовой хлеб, который предварительно взвешивали на весах. И не целую буханку мне в руки давали, а только часть её, строго отмеренную на весах, а к ней иногда ещё добавляли маленькие обрезки (ошмётки) хлеба.

Чтобы привезти этот хлеб домой, я сначала должен был дойти до станции Рабочий посёлок. С середины 1942 по начало 1945 года поезда (паровики) на нёй, почему-то, редко останавливались. Поэтому до Филей все в посёлке предпочитали ездить на паровиках Рублёвской и Усовской веток, которые останавливались рядом со станцией Рабочий посёлок (там и сегодня имеется одноколейка на Рублёво, но электрички по ней уже не ходят).

А вот, когда я возвращался домой со станции Фили, то мог садиться уже на любой поезд. Когда он подъезжал к месту назначения, тообязательно замедлял ход – тут была горка,и когда мы были напротив посёлка, я прыгал с подножки поезда на песок и бежал домой. Ничего необычного в этом не было: так делали многие дети и взрослые. По дороге из-за голода я съедал все ошмётки и крошки хлеба. Эта была как бы плата за проделанную работу. Часть хлеба оставалась дома, а другая продавалась или обменивалась на продукты. Так в местном магазине родители могли за деньги купить молочные продукты и рыбу, а на рынке обменять хлеб на картошку и мясо. Этим и жили. С середины войны мы узнали вкус американской тушёнки. Но всё равно рацион питания оставался крайне скудным.

С июля 1943 года в посёлок наконец-то стали возвращаться эвакуированные. Одной из первых вернулась семья Иды Шамшуриной. В городе Троицке Челябинской области они пробыли ровно два года. В детстве многое вспоминается с радостью. Эвакуация не стала исключением. И всё же грустного было много. Из её рассказов я понял, они часто сидели голодные. Очень тяжёлыми были и жилищные условия. Вместе с ними в одной большой комнате проживало еще две семьи: хозяйка с детьми и ещё одна семья эвакуированных. Итого 11 человек на 30-ти квадратных метрах площади. И надо было всё время платить за квартиру. Пока папа был жив, он всё время высылал им деньги, но их хватало на короткое время. Цены были аховые, особенно на рынке. Из-за этого они на нём почти ничего не могли купить. Мама работала политруком в одном из двух городских госпиталей и получала 500 рублей в месяц. Именно столько на рынке стоило ведро картошки. Поэтому, какие бы деньги папа не присылал, их всё равно не хватало. В результате питались они, в основном, только по карточкам. А по карточкам «Служащая» и «Иждивенцы» нормы были очень маленькие, особенно для трёх вечно голодных детей – Валеры, Юры и Иды. Так что трудностёй там было предостаточно. Поэтому, как только смогли, тут же вернулись назад, в Рабочий посёлок.

«…В нашем «городке» – вспоминает Ида, – ничего не сгорело и почти ничего не изменилось. Только под папиным и маминым окном был спилен на дрова их любимый огромный развесистый двуствольный дуб. А на его месте люди соорудили огородики – две-три грядочки. А так всё осталось, как прежде. Также как и раньше дворник дядя Коля каждое утро в 5-ть часов утра своей метлой – вжик-вжик, вжик-вжик – подметал улицу и тротуары, убирал мусор с травы. И даже комендант остался прежним. И это было замечательно! Если бы ещё папа был жив...»

У Юлии Друниной есть такие строки:

…Жизнь, куда мне от памяти деться,

Кто, скажи, мне сумеет помочь?

И моё помертвевшее сердце

Погребли в ту далёкую ночь…

Но сквозь лёд пробиваются реки,

Половодье взрывает мосты:

Временами в другом человеке

Вдруг увижу родные черты… (61)

С осени 1942 года некоторые кунцевские ребята стали учиться в специальных военных школах и училищах (62). Так, один парень из Рабочего посёлка после окончания средней школы поступил в лётное училище в городе Молотов (сегодня город Пермь). Кто-то из ребят, по-моему, Витя Маклаков, стал учиться в артиллерийском училище.

Я всегда хотел быть военным. Они тогда особенно были в почёте. Но самыми уважаемыми из них и для большинства мальчишек самыми главными героями, конечно, являлись лётчики, а среди них в первую очередь Валерий Чкалов, Михаил Громов, Валентина Гризодубова, Алексей Маресьев, Иван Кожедуб, Александр Покрышкин (63)!

Поэтому я был несказанно рад, когда узнал, что мои хорошие товарищи по Кунцеву Женя Курятов и Володя Осипов, которые были старше меня всего-то на год и ещё совсем недавно учились со мной в школе № 1, начиная с 8-го класса стали курсантами 1-й Московской Специальной школы Военно-Воздушных Сил СССР.

Именно от них «по большому секрету» я узнал много интересного об этом уникальном учебном заведении. Я был так потрясён их рассказом, что тут же без разрешения родителей (ничего тогда им не сказал) поехал с ними в Москву, чтобы посмотреть на эту удивительную школу. Она находилась рядом со станцией «Сокол», в Чапаевском переулке, в доме № 6.

По рассказам ребят в этой спецшколе два раза в день кормили мясом, а не сухарями из чёрного хлеба, как в нашей школе! Каждый день давали сладости: печенье, пирожное, конфеты и даже шоколад! Только здесь преподавали так много необычных предметов (логику, психологию, авиационную медицину, самолёт, мотор) и будущих офицеров обучали бальным танцам! И, наконец, только в этой лётной школе носили такую красивую форму! Она оказалась (я специально сравнивал) ещё красивее, чем форма у ребят из артиллерийской спецшколы. Хотелось как можно быстрее надеть эту форму из особого зелёного сукна с узкими голубыми погонами, окантованными жёлтыми галунами, и лётными эмблемами (отличительными знаками) в виде крылышек и пропеллера. На фоне нашей убогой одежды форма курсанта выгодно выделялась! Поэтому не случайно основное внимание девчонок не только Рабочего посёлка, но и всего Кунцева было тотчас отдано ребятам из военных спецшкол и училищ, но особенно лётных.

Всё это потрясло меня! «Почему же я не могу быть среди учащихся такого училища»? – неоднократно спрашивал я себя. И тут же сам на него отвечал: «Конечно, могу»! Но у всех этих ребят было одно, но очень существенное отличие. Они были не евреи – русские, украинцы, белорусы, татары, армяне, грузины, казахи, а я – еврей. И это осложняло моё поступление в элитное учебное заведение страны, причём не только в высшее, но и среднее.

Отсюда следовало, что у меня должны быть, хоть какие-то преимущества над одноклассниками. Учился я средне. Значит, решил я, у меня в дневнике должно стать больше четверок и пятёрок. В школе всегда поощрялась общественная работа. Следовательно, я должен ею активно заняться. Но в школе № 1, где меня знали, как облупленного, успешно решить эту задачу было почти не реально. Значит, мне надо как можно быстрее перейти в другую школу. Родители поддержали меня в этих начинаниях.

Осенью 1944 годая перешёл учиться в школу№ 7, что находилась недалеко от села Троекурово. Чтобы нам с Ритой дальше было легче учиться, работать и жить, мой мудрый отец с помощью своей хорошей знакомой из местного ЗАГСа, поменял своё имя Исаак на Александр (на иврите оно означает то же самое). И с первых дней учёбы в новой школе я стал Юрием Александровичем (64).

Здесь в 7-ом классе я сначала вступил в ряды ВЛКСМ, а затем очень скоро меня единогласно избрали заместителем секретаря комсомольской организации школы, секретарём которой был Пётр Засетский. Я всё время что-то придумывал и организовывал и, вроде бы, у меня это неплохо получалось. При этом мне удалось существенно улучшить оценки по многим предметам. Короче, задел для успешного поступления в специальную военную школу, а затем, может быть, даже и высшее учебное заведение был сделан.

Начиная с августа 1943 года, наши войска стали освобождать от фашистов свои города. Каждое такое событие по решению Верховного Главнокомандующего стало отмечаться в Москве праздничным салютом. Так в честь освобождения в начале августа 1943 года Орла и Белгорода мы впервые в жизни увидели необычайно красивое зрелище – многозалповый салют из большого количества артиллерийских орудий. Из Рабочего посёлка он особенно хорошо был виден с конца улицы Горького (сейчас улица Гвардейская), где она упиралась в железную дорогу. Здесь рядом находились улица Белорусская и цементный колодец, у которого по случаю освобождения очередного города мы всё чаще стали встречаться и наблюдать это редкое по красоте зрелище. А потом, в предчувствии неизбежной и скорой победы, совершено счастливые возвращались домой.

В начале 1944 года в посёлок из эвакуации вернулась семья Журкиных. Но их квартира была уже занята. В ней нелегально, без оформления документов, проживал какой-то видный чиновник с семьёй. В то время таких случаев было сколько угодно. Все вещи законных хозяев бесследно исчезли, большая часть из которых, наверное, была обменена на продукты и одежду. Но у отца Игоря друг работал в НКВД. Только с его помощью удалось выпроводить непрошенных гостей. У моего же папы таких знакомых не было, поэтому, когда его родной брат и мой дядя Павел Борисович Баумштейн после возвращения из эвакуации попал точно в такую же ситуацию, он так и не смог вернуться в свою законную с высокими потолками трёхкомнатную московскую квартиру, находящуюся недалеко от Елоховской церкви. Хорошо, что ему ещё дали обычную двухкомнатную квартиру в этом же районе Москвы.

Из рассказа Игоря Журкина я понял, что и их тоже основательно помотало в эвакуации.

«…Моего отца, Журкина Николая Ивановича, как строителя, имевшего бронь от фронта, направили на север Урала в город Богословск (сегодня город Серов) на строительство Богословского алюминиевого комбината (БАК).

Но пока он там обустраивался мы – мама, бабушка и я – поехали в город Оса, который находится в 100 км. от Перми. Этот городок был примечателен многим. В нём не было никаких автомобильных дорог: всё передвигалось по реке Каме на лодках, плотах и пароходах. А своё необычное название – Оса – город получил от Емельяна Пугачёва за свою неприступность. Защищались жители города отчаянно, безжалостно жаля непрошенных гостей огнём, стрелами, штыками и пиками. Пугачёв долго не мог его взять.

В Осе мы пробыли год. Здесь я учился во 2-ом и 3-ем классах, а 1-й класс я закончил ещё до войны в Рабочем посёлке. Зимой до школы и обратно приходилось ходить по три километра. В Осе с едой тоже были большие проблемы. Поэтому действовала та же карточная система, что и всюду и приходилось менять всё подряд. Приютила нас семья Авлошенко – Анфиса Петровна и Иван Степанович. Только благодаря их доброте и заботе (бескорыстно подкармливали деревенскими продуктами) мы не умерли от голода. А когда у меня начался туберкулёз – они меня выходили.

Фрагмент КАРТЫ

Мест временного проживания

семьи Игоря Журкина [ 67 ]

Вскоре отец вызвал нас к себе. И мы поселились в посёлке Турьинские рудники.Сейчас это город Краснотурьинск Свердловской области. Это родина Попова – изобретателя радио (65). Здесь я пошёл в школу, в 4-й класс. А потом отец получил комнату, и мы переехали в посёлок Соцгородок, который был при строительной организации. Сейчас я не помню, в какой он там был должности, знаю только, что он всё время пропадал на стройке. Он участвовал в строительстве Богословского алюминиевого комбината, который должен был выпускать алюминий, из которого потом создавались самолеты. Но по-настоящему этот комбинат заработал – был пущён в строй – только по окончанию войны. Первым его главным инженером был Ваган Елян. А его сын Эдуард, также какое-то время находящийся здесь, впоследствии стал лётчиком-испытателем и первым в СССР поднял в воздух самолёт ТУ-144 (66).

В то время, когда строительство БАК только начиналось, мы жили на ОЛПЕ – Отдельном лагерном пункте. В тайге был вырублен прямоугольник – зона – и на нём построены два барака. Один барак – для вольнонаёмных рабочих, а другой – для Управления (администрации) этого лагеря. Можно сказать, строили и жили посреди тайги. Взрослые содержали заключённых, а мы, детвора, проводили там свободное время. Отсюда отец ездил на работу: просто другого места для жилья у него не было. Проживая там, я ходил в столовую Управления за супом из грачей. Я его впервые там попробовал. Ничего, с голодухи и не такое съесть можно! А ещё от голода мы спасались всем тем, что было в тайге: грибами и ягодой; брусники там было вволю. Это было совершенно закрытое место. БАК до сих пор работает. Только сейчас его хозяином является Дерипаска (67)».

Когда настоящие военные действия шли уже далеко от Москвы, ближе к Германии, на территории сытой и благополучной Европы, в Кунцеве получили развитие ожесточённые «бои местного значения». Шла нешуточная «война» между ребятами различных районов. Дрались до крови, пуская в ход не только руки и ноги, но и палки и камни. Незадействованная мальчишеская энергия била через край и каждый район Кунцева доказывал таким образом, что он значимее и сильнее другого.

Но у этой «неожиданной» вражды были и более глубокие корни. Антисемитизм, привитый народу царским режимом, никуда не ушёл, хотя и стал носить больше бытовой характер. Дело в том, что массовый отъезд (эвакуация) евреев из Кунцева сопровождался большой, а иногда и чрезмерной закупкой на свои кровные, потом и кровью заработанные деньги, продовольствия в местных магазинах. Путь то предстоял не близкий! Это вызвало раздражение оставшегося населения. К этому добавилось недовольство, а порой даже и ненависть тех, чьи сыновья и дочери шли на фронт защищать и умирать за Родину, а еврейские семьи в большинстве своём осознанно – чувство самосохранения у народа, избранного Богом, всегда было огромным – любыми способами избегали этой участи. Но, благодаря этому, в немалой степени удалось сохранить интеллект и творческий потенциал искалеченной войнами и репрессиями страны.

Я бы, наверное, не был столь откровенен в этом вопросе, если бы несколько лет тому назад не прочитал с огромным интересом книгу своего однокашника по спецшколе Бориса Воронцова «Дерзаний смелых высота» (68). В ней есть глава «Эвакуация», а в ней страницы, посвящённые первым месяцам той страшной войны. Ниже привожу их в несколько сокращённом виде, но в авторской редакции.

«…9 октября отец (на тот момент заместитель начальника станции Егорьевск в городе Воронеж – Ю.Б.) пришел с работы часов в семь. Сели пить чай, ужинать. Но не естся и не пьется. Тревога одна: что делать? Куда бежать? Помнится, мама настаивала на срочном отъезде в деревню к бабушке, где жил сын Леонид (родной брат Бориса Воронцова – Ю. Б.). Там леса, бездорожье, болота. Немцы туда не полезут. Но и в деревне небезопасно: знают люди, что мы – семья активного коммуниста! Найдутся такие, которые выдадут. Решение не выработано, думается. Часов около восьми – стук в дверь. Заходят двое, спрашивают: «Вы Воронцов? Собирайтесь». Мама испугалась, начала собирать отцу вещмешок, а я исподволь следил за вошедшими, за их поведением. Вижу, что они улыбнулись, пошептались и говорят: «Не надо собирать никаких вещей! Это – ненадолго! Муж скоро вернется!» Мама насторожилась, смотрит недоуменно. Отец ушел вместе с пришедшими. Прошла ночь, наступило утро, день – отца нет. Мама плачет, задает один и тот же вопрос: «Что теперь будем делать без отца?» Ведь подобные сцены были в то время не редкость. Около пополудни вбегает в комнату отец и кричит: «Полина! Срочно собирай самые необходимые вещи, через два часа приедет грузовая машина и отвезет вас на старую станцию, там уже мы приготовили 5 вагонов, в которых срочно уезжаем в эвакуацию за Ташкент, эвакуируется все начальство города: парторганы, исполкомовские, милицейские семьи, семьи НКВД, руководители заводов и фабрик, заводы будут взрывать. Об этом никому ни слова!» И отец уехал…

Уже позже мы узнали, что отец был вызван в горком, где состоялась секретная «летучка», на которой стало известно, что город скоро займут немцы. Заводы минируют, готовя к взрывам! Заложена партизанская база, куда будут направлены коммунисты для ведения партизанской борьбы. Пароли, явочные места получат... Отцу поручили срочно, за одну ночь, изыскать 5 вагонов, утеплить, сделать нары на 5-7 семей в каждом вагоне, загрузить продуктами с запасом на 2 месяца, выдать «подъемные» и завтра же отправить вагоны в Ташкент, Карши, где и разместить на дальнейшее житье! Семьи сопровождают Воронцов, Маркина, Жульков!

…Ведь мне-то 11 лет! О чем же думать, когда до сих пор вся забота лежала на родителях!

Прибежал с тетей Дуней, сестрой Розой. Поднялся вой. Причитания, как по покойнику. Сбежались соседи, тоже ревут. Ведь всем известны изуверства фашистов! И над всеми этими несчастными, растерянными людьми грозно, предупреждающе звучит гул канонады. Голос надвигающегося рока! Глас возможной смерти! Ужас конца жизни! Конца мира, беспечности, легкомыслия, беззаботности, надежд. Плачут родные, плачут добрые соседи, плачут и те, кто раньше злорадствовали, злопыхали, арестовывали меня и отца... Всех соединили великое горе, безысходность, животный страх смерти. Плачут о своей горемычной судьбе, так внезапно и безжалостно схватившей за горло!

Часа в три подъехала грузовая машина, и мы быстро перенесли в нее скудный скарб. Сели сами и под вопли, рыдания многочисленных родных, соседей тронулись в далекий, неизведанный путь. С тяжелым чувством, с комком в горле смотрел я на улицы родного города, стараясь запомнить их навсегда! Кто знал, что будет, вернемся ли? Уцелеют ли родные, друзья, товарищи? Немцы на пороге родного дома...

Товарная станция, знакомая мне, вдруг оказалась огороженной деревянным забором (он был поставлен за одну ночь, во избежание неприятностей от народа). Кругом станции стояла милиция, которая пропустила нашу машину за ворота забора. Подъехали к вагонам-теплушкам, ко второму вагону, сгрузили вещи, и машина уехала. В вагоне справа и слева – нары деревянные; справа в два этажа, а слева – в один. Над нарами широкая полка, набитая буханками черного хлеба в несколько этажей. А под нарами слева все пространство было заполнено ящиками, мешками, бочками с продуктами. Чего только там не было: консервы, масло, печенье, сухари, сало, сахар... И все – бесплатно! (выделено жирным шрифтом мною – Ю. Б.). Посреди вагона уже дымилась чугунная печка-буржуйка. Нам досталась правая верхняя полка на две семьи: наша и семья начальника станции Егорьевск Година: жена, сын и дочь. Под нами, на нижних нарах, семья первого секретаря горкома партии Первертайлова (жена с маленьким ребенком), семья директора завода Страхова с двумя взрослыми детьми. На нарах с другой стороны – семья секретаря райкома партии Гусева: жена, ее мать, бабушка толстенькая, с малыми детьми, семья пред горисполкома Рязанова (жена, сын). Чуть позже в вагон села семья работника Московского областного комитета партии, которого мы ждали на пассажирской станции, и они приехали из Москвы: жена и сынок лет 5-6. Муж провожал их, плакали...

Мне понравилось в нашем вагоне, где тепло, пахнет хлебом. Уютно устроился возле окна, смотрю грустно на знакомые пристанционные постройки, станцию, где был частым гостем. К вагону подошли два человека, один из которых похож на Якова Свердлова, тоже – в кожаной куртке, очках-пенсне. Спросили: «Кто в вагоне, – получайте подъемные деньги!» На каждого члена семьи, независимо от возраста, дали по 1800 рублей! (выделено жирным шрифтом мною – Ю. Б.). Это по тем временам, огромные деньги! Главный инженер завода получал 760 рублей! Не спрашивая документы, кроме паспорта, записав лишь фамилию, давали пачки денег, вынимая их из обычного мешка!

Начало темнеть... Из моего окна было видно всю площадь перед станцией, на которой стал собираться народ. Они пытались понять, что происходит за забором? Подходили все новые и новые люди. По всему было видно, что им стало ясно: власти города «драпают»! Обстановка для меня была понятная: скоро бунт! К счастью, прибежал отец, которому я указал на все, что за забором, он понял и убежал, сказав: «Надо быстрее отправлять вас!»…

…Можно ли винить людей столь высокого ранга за их страх, трусость, безволие, недоумие?

Наверное, нет. Человек остается человеком в минуту смертельной опасности, как и любое живое существо! Лишь немногие или убежденные в чем-либо, или прошедшие испытание и знающие его цену, или закаленные, мужественные люди могут реагировать на подобное разумно, со знанием дела, быть инициативными, организующими началами. А в нашем вагоне ехали люди разные: нестарые и малые, с детьми, вытащенными из постели и брошенными во тьму неизведанного в жизни…» (69).

Комментарии, как говорится, излишни, а выводы очевидны.

С осени 1944 года, начиная с 8-го и по 10-й классы включительно, девочки и мальчики впервые в стране стали учиться в разных школах отдельно друг от друга. Всех девочек объединили в школе № 8 – там, где сейчас находится кинотеатр «Бородино» и 9-е отделение милиции, а мальчишек оставили в прежних школах. Но из-за этого наша дружба только усилилась.

Семья Шамшуриных: все, кроме папы (1944 год) [68]

Часто, особенно в период каникул, мы все вместе ходили в клуб «Заветы Ильича», который по-прежнему являлся основным культурным центром Кунцева. Мы приходили сюда посмотреть очередной новый фильм. Собирались командой – девчонки и мальчишки – человек по восемь. Покупали в кассе по 3 рубля билеты на один и тот же сеанс, но так, чтобы сидеть всем рядом. Конечно, мы стремились попасть и на вечерние сеансы «только для взрослых», на которые не пускали детей до 16-ти лет. Перед началом таких сеансов здесь обычно играл баян и мы могли танцевать. Я с детства любил танцы. Поэтому, как правило, первым приглашал кого-нибудь из наших девочек, и этот «почин» с удовольствием подхватывали другие ребята. А потом после кино все вместе шли пешком домой и пели песни.

С берез, неслышен, невесом,

Слетает жёлтый лист.

Старинный вальс «Осенний сон»

Играет гармонист…

На позиции девушка

Провожала бойца.

Тёмной ночью простилася

На ступеньках крыльца…

Расцветали яблони и груши,

Поплыли туманы над рекой.

Выходила на берег Катюша,

На высокий берег, на крутой… (70)

Ещё нам нравилось, когда шли из школы по 5-6 человек, договариваться о том, чем будем заниматься дальше. Приходили домой, выполняли домашние задания, ужинали и шли на улицу. То вечернюю зарю посмотреть, а то просто о чём-нибудь поболтать. А иногда просто сидели на мостике и о чём-нибудь разговаривали. Тогда не было всяких прижиманий, поцелуев в щёчку, как сегодня. Никто не ругался матом. Всё было просто и скромно, обычные дружеские отношения. Может быть, поэтому, когда пришло время, мы все без исключения сочетались законным браком. Воспитанные в атеистическом духе, мы, как правило, женились или выходили замуж только один раз и на всю оставшуюся жизнь (71).

Постепенно жизнь налаживалась и стала входить в нормальное русло. Но в поведении каждого добавилось что-то новое.

Например, Мила и Дина – дочери капитана ВВС Николая Петровича Рождествина, служившего в полку аэрофотосъёмки, – всё время что-нибудь читали. Вот придут из школы и всё книжки читают. Как не придёшь к ним – они всё кверху попой лежат, прикрывшись чем-нибудь для тепла, и всё читают.

Или Оля Цветкова, которая часто помогала родителям мотыжить и пропалывать грядки с картошкой, морковкой и свёклой. Завод, где работал её отец, эвакуировали за Урал, а сам он по возрасту остался в посёлке и работал на Машинно-тракторной станции (МТС), от которой вскоре получил надел земли. Благодаря полученному урожаю они и выжили.

А Галя Чернышева с помощью преподавателя музыки, который жил по соседству и работал в Школе им. Гнесиных, упорно осваивала пианино. За это он брал с неё хлебную карточку на одну декаду.

Даже моя сестра Маргарита не только научилась вышивать крестиком, но и помогать по дому: чистить и варить картошку, носить воду из колодца, мыть посуду, а потом и полы во всём доме.

Я же, будучи добытчиком еды (карточную систему отменили только в 1948 году), большую часть времени проводил на улице.

Ученик 7-го «А» класса Ю. Баумштейн (весна 1945 года) [69]

Одним из последствий Великой Отечественной войны были брошенные на полях сражений и военных полигонах целые арсеналы оружия и боеприпасов. Их подбирали не только мирное население, но и бандиты. Среди них – державшая в это время в страхе всю Москву банда «Чёрная кошка». В Кунцеве также орудовали её «котята».

У кого-то из наших 13-15-ти летних мальчишек тоже хранилось оружие: пулемёт, несколько пистолетов, гранаты и патроны. Чем не военный арсенал?! Не случайно совсем близко от нас, в двухэтажном доме, во время игры с гранатой одного мальчика убило.

Боеприпасы также ввозились из ранее оккупированных территорий. Двое из приезжих ребят – учащиеся старших классов местного Интерната – периодически привозили из-под Гжатска Смоленской области целые пачки немецких и русских патронов, чтобы потом их здесь взрывать. Для этого во дворе сооружали маленький (10 х 10 см.) игрушечный блиндажек. В него высыпали большую часть пороха, предварительно вынутого из патронов. Любопытная деталь: в русских патронах порох находился в таких маленьких цилиндриках, а в немецких – в прямоугольных квадратиках, хотя по свойствам они примерно были похожи. Из оставшейся части пороха делали узкую метровую дорожку, выполняющую задачу замедлителя – бикфордова шнура. Затем поджигали её с одной стороны и быстро прятались в каком-нибудь укрытии. Через несколько секунд вся эта конструкция эффектно и шумно взрывалась. Впечатлений была масса! Это были «игры» и «игрушки» военного и послевоенного времени.

Один раз из-за такой «игры» Игорь Журкин чуть не лишился глаз. Как-то сооружая очередной «блиндажек» у нас неожиданно закончился винтовочный порох. Что делать? У приятеля Гоги оказался охотничий порох, и мы, не долго думая, решили сделать «замедлитель» не из обычного винтовочного пороха, а из чёрного охотничьего, и подсыпали его в дорожку. Естественно, в тот момент мы не знали, что чёрный порох сгорает гораздо быстрее. Короче, привычного замедленного горения не получилось – он вспыхнул весь разом. И это пламя опалило Игорю лицо. Он чудом не ослеп: повезло, что наш «заряд» оказался по мощности не большим. Зато с тех пор многие из нас на всю жизнь запомнили разницу между охотничьим и винтовочным порохом.

В начале весны 1945 года домой стали возвращаться участники Великой Войны. К сожалению, многие их них из-за серьёзности ранений, полученных заболеваний и недоста