II. Солнечные пятна, или Пятна на солнце

 

Шар огненный всё просквозил,

Всё перепек, перепалил,

И как груженый лимузин

За полдень он перевалил, —

Но где-то там – в зените был

(Он для того и плыл туда),

Другие головы кружил,

Сжигал другие города.

 

Еще асфальт не растопило

И не позолотило крыш,

Еще светило солнце лишь

В одну худую светосилу,

Еще стыдились нищеты

Поля без всходов, лес без тени,

Еще тумана лоскуты

Ложились сыростью в колени, —

 

Но диск на тонкую черту

От горизонта отделило, —

Меня же фраза посетила:

«Не ясен свет, когда светило

Лишь набирает высоту».

 

Пока гигант еще на взлете,

Пока лишь начат марафон,

Пока он только устремлен

К зениту, к пику, к верхней ноте,

И вряд ли астроном-старик

Определит: на Солнце – буря, —

Мы можем всласть глазеть на лик,

Разинув рты и глаз не щуря.

 

И нам, разиням, на потребу

Уверенно восходит он, —

Зачем спешить к зениту Фебу?

Ведь он один бежит по небу —

Без конкурентов – марафон!

 

Но вот – зенит. Глядеть противно

И больно, и нельзя без слез,

Но мы – очки себе на нос

И смотрим, смотрим неотрывно,

Задравши головы, как псы,

Всё больше жмурясь, скаля зубы, —

И нам мерещатся усы —

И мы пугаемся, – грозу бы!

 

Должно быть, древний гунн Аттила

Был тоже солнышком палим, —

И вот при взгляде на светило

Его внезапно осенило —

И он избрал похожий грим.

 

Всем нам известные уроды

(Уродам имя легион)

С доисторических времен

Уроки брали у природы, —

Им апогеи не претили

И, глядя вверх до слепоты,

Они искали на светиле

Себе подобные черты.

 

И если б ведало светило,

Кому в пример встает оно, —

Оно б затмилось и застыло,

Оно бы бег остановило

Внезапно, как стоп-кадр в кино.

 

Вон, наблюдая втихомолку

Сквозь закопченное стекло —

Когда особо припекло, —

Один узрел на лике челку.

А там – другой пустился в пляс,

На солнечном кровоподтеке

Увидев щели узких глаз

И никотиновые щеки…

 

Взошла Луна, – вы крепко спите.

Для вас – светило тоже спит, —

Но где-нибудь оно в зените

(Круговорот, как ни пляшите) —

И там палит, и там слепит!..

 

 

III. Дороги… Дороги…

 

Ах, дороги узкие —

Вкось, наперерез, —

Версты белорусские —

С ухабами и без!

Как орехи грецкие

Щелкаю я их, —

Говорят, немецкие —

Гладко, напрямик…

 

Там, говорят, дороги – ряда пó три

И нет дощечек с «Ахтунг!» или «Хальт!».

Ну что же – мы прокатимся, посмотрим,

Понюхаем – не порох, а асфальт.

 

Горочки пологие —

Я их щелк да щелк!

Но в душе, как в логове,

Затаился волк.

Ату, колеса гончие!

Целюсь под обрез —

С волком этим кончу я

На отметке «Брест».

 

Я там напьюсь водички из колодца

И покажу отметки в паспортах.

Потом мне пограничник улыбнется,

Узнав, должно быть, или – просто так…

 

После всякой зауми

Вроде «кто таков?» —

Как взвились шлагбаумы

Вверх, до облаков!

Взял товарищ в кителе

Снимок для жены —

И… только нас и видели

С нашей стороны!

 

Я попаду в Париж, в Варшаву, в Ниццу!

Они – рукой подать – наискосок…

Так я впервые пересек границу

И чьи-то там сомнения пресёк.

 

Ах, дороги скользкие —

Вот и ваш черед, —

Деревеньки польские —

Стрелочки вперед;

Телеги под навесами,

Булыжник-чешуя…

По-польски ни бельмеса мы —

Ни жена, ни я!

 

Потосковав о ломте, о стакане,

Остановились где-то наугад, —

И я сказал по-русски: «Прошу, пани!»

И получилось точно и впопад!

 

Ах, еда дорожная

Из немногих блюд!

Ем неосторожно я

Всё, что подают.

Напоследок – сладкое,

Стало быть – кончай!

И на их хербатку я

Дую, как на чай.

 

А панночка пощелкала на счетах

(Всё как у нас – зачем туристы врут!

И я, прикинув разницу валют,

Ей отсчитал не помню сколько злотых

И проворчал: «По-божески дерут»…

 

Где же песни-здравицы, —

Ну-ка, подавай! —

Польские красавицы,

Для туристов – рай?

Рядом на поляночке

Души нараспах —

Веселились панночки

С граблями в руках.

 

«Да, побывала Польша в самом пекле, —

Сказал старик – и лошадей распряг… —

Красавицы-полячки не поблекли —

А сгинули в немецких лагерях…»

 

Лемеха въедаются

В землю, как каблук,

Пеплы попадаются

До сих пор под плуг.

Память вдруг разрытая —

Неживой укор:

Жизни недожитые —

Для колосьев корм.

 

В мозгу моем, который вдруг сдавило

Как обручем, – но так его, дави! —

Варшавское восстание кровило,

Захлебываясь в собственной крови…

 

Дрались – худо-бедно ли,

А наши корпуса —

В пригороде медлили

Целых два часа.

В марш-бросок, в атаку ли —

Рвались как один, —

И танкисты плакали

На броню машин…

 

Военный эпизод – давно преданье,

В историю ушел, порос быльем —

Но не забыто это опозданье,

Коль скоро мы заспорили о нем.

 

Почему же медлили

Наши корпуса?

Почему обедали

Эти два часа?

Потому что танками,

Мокрыми от слез,

Англичанам с янками

Мы утерли нос!

 

А может быть, разведка оплошала —

Не доложила?… Что теперь гадать!

Но вот сейчас читаю я: «Варшава» —

И еду, и хочу не опоздать!

 

1973

 

* * *

 

Лес ушел, и обзор расширяется,

Вот и здания проявляются,

Тени их под колеса кидаются

И остаться в живых ухитряются.

 

Перекресточки – скорость сбрасывайте!

Паны, здравствуйте! Пани, здравствуйте!

И такие, кому не до братства, те —

Тоже здравствуйте, тоже здравствуйте!

 

Я клоню свою голову шалую

Пред Варшавою, пред Варшавою.

К центру – «просто» – стремлюсь, поспешаю я,

Понимаю, дивлюсь, что в Варшаве я.

 

Вот она – многопослевоенная,

Несравненная, несравненная!

Не сровняли с землей, оглашенные,

Потому она и несравненная.

 

И порядочек здесь караулится:

Указатели – скоро улица.

Пред старушкой пришлось мне ссутулиться:

Выясняю, чтоб не обмишулиться.

 

А по-польски – познания хилые,

А старушка мне: «Прямо, милые!» —

И по-нашему засеменила, и

Повторяла опять: «Прямо, милые…»

 

…Хитрованская Речь Посполитая,

Польша панская, Польша битая,

Не единожды кровью умытая,

На Восток и на Запад сердитая,

 

Не ушедшая в область предания,

До свидания, до свидания!

И Варшава – мечта моя давняя,

‹До свидания, до свидания!›

 

‹1973›

 

* * *

 

Когда я отпою и отыграю,

Где кончу я, на чем – не угадать?

Но лишь одно наверное я знаю:

Мне будет не хотеться умирать!

 

Посажен на литую цепь почета,

И звенья славы мне не по зубам…

Эй, кто стучит в дубовые ворота

Костяшками по кованым скобам!..

 

Ответа нет, – но там стоят, я знаю,

Кому не так страшны цепные псы.

Но вот над изгородью замечаю

Знакомый серп отточенной косы…

 

Я перетру серебряный ошейник

И золотую цепь перегрызу.

Перемахну забор, ворвусь в репейник,

Порву бока – и выбегу в грозу!

 

1973

 

* * *

 

Вот в плащах, подобных плащ-палаткам, —

Кто решил ‹в› такое одевать! —

Чтоб не стать останками, остатком —

Люди начинают колдовать.

 

Девушка под поезд – все бывает, —

Тут уж – истери не истери, —

И реаниматор причитает:

«Милая, хорошая, умри!

 

Что ты будешь делать, век больная,

Если б даже я чего и смог?!

И нужна ли ты кому такая —

Без всего, и без обеих ног!»

 

Выглядел он жутко и космато,

Он старался – за нее дышать, —

Потому что врач-реаниматор —

Это значит: должен оживлять!

 

… Мне не спится и не может спаться —

Не затем, что в мире столько бед:

Просто очень трудно оклематься —

Трудно, так сказать, реаниматься,

Чтоб писать поэмы, а не бред.

 

Я – из хирургических отсеков,

Из полузапретных катакомб,

Там, где оживляют человеков, —

Если вы слыхали о таком.

 

Нет подобных боен на корриде —

Фору дам, да даже сотню фор…

Только постарайтесь в странном виде

Не ходить на красный светофор!

 

1973

 

* * *

 

Мы без этих машин – словно птицы без крыл, —

Пуще зелья нас приворожила

Пара сот лошадиных сил

И, должно быть, нечистая сила.

 

Нас обходит по трассе легко мелкота —

Нам обгоны, конечно, обидны, —

Но на них мы глядим свысока – суета

У подножия нашей кабины.

 

И нам, трехосным,

Тяжелым на подъем

И в переносном

Смысле, и в прямом,

 

Обычно надо позарез,

И вечно времени в обрез, —

Оно понятно – это дальний рейс.

 

В этих рейсах сиденье – то стол, то лежак,

А напарник приходится братом.

Просыпаемся на виражах —

На том свете почти

правым скатом.

 

Говорят – все конечные пункты земли

Нам маячат большими деньгами,

Говорят – километры длиною в рубли

Расстилаются следом за нами.

 

Не часто с душем

Конечный этот пункт, —

Моторы глушим —

И плашмя на грунт.

 

Пусть говорят – мы за рулем

За длинным гонимся рублем, —

Да, это тоже! Только суть не в нем.

 

На равнинах поем, на подъемах – ревем, —

Шоферов нам еще, шоферов нам!

Потому что – кто только за длинным рублем,

Тот сойдет на участке неровном.

 

Полным баком клянусь, если он не пробит, —

Тех, кто сядет на нашу галеру,

Приведем мы и в божеский вид,

И, конечно, в шоферскую веру.

 

Земля нам пухом,

Когда на ней лежим

Полдня под брюхом —

Что-то ворожим.

 

Мы не шагаем по росе —

Все наши оси, тонны все

В дугу сгибают мокрое шоссе.

 

На колесах наш дом, стол и кров – за рулем,

Это надо учитывать в сметах.

Мы друг с другом расчеты ведем

Кратким сном в придорожных кюветах.

 

Чехарда длинных дней – то лучей, то теней…

А в ночные часы перехода

Перед нами бежит без сигнальных огней

Шоферская лихая свобода.

 

Сиди и грейся —

Болтает, как в седле…

Без дальних рейсов —

Нет жизни на земле!

 

Кто на себе поставил крест,

Кто сел за руль как под арест —

Тот не способен на далекий рейс.

 

1973

 

* * *

 

Я скачу позади на полслова,

На нерезвом коне, без щита, —

Я похож не на ратника злого,

А скорее – на злого шута.

 

Бывало, вырывался я на корпус,

Уверенно, как сам великий князь,

Клонясь вперед – не падая, не горбясь,

А именно намеренно клонясь.

 

Но из седла меня однажды выбили —

Копьем поддели, сбоку подскакав, —

И надо мной, лежащим, лошадь вздыбили,

И надругались, плетью приласкав.

 

Рядом всадники с гиканьем диким

Копья целили в месиво тел.

Ах дурак я, что с князем великим

Поравняться в осанке хотел!

 

Меня на поле битвы не ищите —

Я отстранен от всяких ратных дел, —

Кольчугу унесли – я беззащитен

Для зуботычин, дротиков и стрел.

 

Зазубрен мой топор, и руки скручены,

Ложусь на сбитый наскоро настил,

Пожизненно до битвы недопущенный

За то, что раз бестактность допустил.

 

Назван я перед ратью двуликим —

И топтать меня можно, и сечь.

Но взойдет и над князем великим

Окровавленный кованый меч!..

 

Встаю я, отряхаюсь от навоза,

Худые руки сторожу кручу,

Беру коня плохого из обоза,

Кромсаю ребра – и вперед скачу.

 

Влечу я в битву звонкую да манкую —

Я не могу, чтоб это без меня, —

И поступлюсь я княжеской осанкою,

И если надо – то сойду с коня!

 

1973

 

Я НЕ УСПЕЛ

(Тоска по романтике)

 

Болтаюсь сам в себе, как камень в торбе,

И силюсь разорваться на куски,

Придав своей тоске значенье скорби,

Но сохранив загадочность тоски…

 

 

Свет Новый не единожды открыт,

А Старый весь разбили на квадраты,

К ногам упали тайны пирамид,

К чертям пошли гусары и пираты.

 

Пришла пора всезнающих невежд,

Все выстроено в стройные шеренги,

За новые идеи платят деньги —

И больше нет на «эврику» надежд.

 

Все мои скалы ветры гладко выбрили —

Я опоздал ломать себя на них;

Всё золото мое в Клондайке выбрали,

Мой черный флаг в безветрии поник.

 

Под илом сгнили сказочные струги,

И могикан последних замели,

Мои контрабандистские фелюги

Худые ребра сушат на мели.

 

Висят кинжалы добрые в углу

Так плотно в ножнах, что не втиснусь между.

Смоленый плот – последнюю надежду —

Волна в щепы разбила об скалу.

 

Вон из рядов мои партнеры выбыли

У них сбылись гаданья и мечты:

Все крупные очки они повыбили —

И за собою подожгли мосты.

 

Азартных игр теперь наперечет.

Авантюристы всех мастей и рангов

По прериям пасут домашний скот —

Там кони пародируют мустангов.

 

И состоялись все мои дуэли,

Где б я почел участие за честь.

Там вызвать и явиться – всё успели,

Всё предпочли, что можно предпочесть.

 

Спокойно обошлись без нашей помощи

Все те, кто дело сделали мое, —

И по щекам отхлестанные сволочи

Бессовестно ушли в небытиё.

 

Я не успел произнести: «К барьеру!» —

А я за залп в Дантеса все отдам.

Что мне осталось – разве красть химеру

С туманного собора Нотр-Дам?!

 

В других веках, годах и месяцах

Все женщины мои отжить успели, —

Позанимали все мои постели,

Где б я хотел любить – и так, и в снах.

 

Захвачены все мои одра смертные —

Будь это снег, трава иль простыня,

Заплаканные сестры милосердия

В госпиталях обмыли не меня.

 

Мои друзья ушли сквозь решето —

Им всем досталась Лета или Прана, —

Естественною смертию – никто,

Все – противоестественно и рано.

 

Иные жизнь закончили свою —

Не осознав вины, не скинув платья, —

И, выкрикнув хвалу, а не проклятья,

Беззлобно чашу выпили сию.

 

Другие – знали, ведали и прочее, —

Но все они на взлете, в нужный год —

Отплавали, отпели, отпророчили…

Я не успел – я прозевал свой взлет.

 

1973

 

* * *

 

Все ‹с› себя снимаю – слишком душно, —

За погодой следую послушно, —

Но

все долой – нельзя ж!

Значит, за погодой не угнаться:

Дальше невозможно раздеваться, —

Да,

это же не пляж!

 

Что-то с нашей модой стало ныне:

Потеснили макси снова мини —

Вновь,

вновь переворот!

Право, мне за модой не угнаться —

Дальше невозможно ‹одеваться›,

Но —

и наоборот!

 

Скучно каждый вечер слушать речи:

У меня за вечер по две встречи, —

Тот

и другой – не прост.

Трудно часто переодеваться —

Значит, мне приходится стараться, —

Вот,

вот ведь в чем вопрос!

 

‹1973›

 

НАБАТ

 

Вот в набат забили:

Или в праздник, или —

Надвигается, как встарь,

чума!

Заглушая лиру,

Звон идет по миру, —

Может быть, сошел звонарь

с ума!

 

Следом за тем погребальным набатом

Страх овладеет сестрою и братом,

Съежимся мы

под ногами чумы,

Пусть уступая гробам и солдатам.

 

Нет, звонарь не болен:

Слышно с колоколен,

Как печатает шаги

судьба.

Догорают угли

Там, где были джунгли;

Тупо топчут сапоги

хлеба.

 

Выход один беднякам и богатым:

Смерть —

это самый бесстрастный анатом.

Все мы равны

перед ликом войны,

Только привычней чуть-чуть азиатам.

 

Не в леса одета

Бедная планета,

Нет – огнем согрета мать-

Земля!

А когда остынет —

Станет мир пустыней,

Вновь придется начинать

с нуля.

 

Всех нас зовут зазывалы из пекла —

Выпить на празднике пыли и пепла,

Потанцевать с одноглазым циклопом,

Понаблюдать за всемирным потопом.

 

Не во сне все это,

Это близко где-то —

Запах тленья, черный дым

и гарь.

 

Звон все глуше: видно,

Сверху лучше видно —

Стал от ужаса седым

звонарь.

 

Бей же, звонарь, разбуди полусонных,

Предупреди беззаботных влюбленных,

Что хорошо будет в мире сожженном

Лишь мертвецам и еще нерожденным!

 

‹1973›

 

НИТЬ АРИАДНЫ

 

Миф этот в детстве каждый прочел —

черт побери! —

Парень один к счастью прошел

сквозь лабиринт.

Кто-то хотел парня убить, —

видно, со зла, —

Но царская дочь путеводную нить

парню дала…

 

С древним сюжетом

Знаком – не один ты.

В городе этом —

Сплошь лабиринты:

Трудно дышать,

Не отыскать

воздух и свет…

И у меня дело неладно:

Я потерял нить Ариадны!

Словно в час пик,

Всюду тупик —

выхода нет!

 

Древний герой ниточку ту

крепко держал:

И слепоту, и немоту —

все испытал;

И духоту, и черноту

жадно глотал.

И долго руками одну пустоту

парень хватал.

 

Сколько их бьется,

Людей одиноких,

В душных колодцах

Улиц глубоких!

Я тороплюсь,

В горло вцеплюсь —

вырву ответ!

Слышится смех: зря вы спешите,

Поздно! У всех порваны нити!

Хаос, возня…

И у меня —

выхода нет!

 

Злобный король в этой стране

повелевал,

Бык Минотавр ждал в тишине —

и убивал.

Лишь одному это дано —

смерть миновать:

Только одно, только одно —

нить не порвать!

 

Кончилось лето,

Зима на подходе,

Люди одеты

Не по погоде, —

Видно, подолгу

Ищут без толку

слабый просвет.

Холодно – пусть! Всё заберите…

Я задохнусь здесь, в лабиринте:

Наверняка:

Из тупика

выхода нет!

 

Древним затея их удалась —

ну и дела!

Нитка любви не порвалась,

не подвела.

Свет впереди! Именно там

хрупкий ледок:

Легок герой, – а Минотавр —

с голода сдох!

 

Здесь, в лабиринте,

Мечутся люди:

Рядом – смотрите! —

Жертвы и судьи, —

Здесь в темноте.

Эти и те

чествуют ночь.

Крики и вопли – всё без вниманья!..

Я не желаю в эту компанью!

Кто меня ждет,

Знаю – придет,

выведет прочь.

 

Только пришла бы,

Только нашла бы —

И поняла бы:

Нитка ослабла…

Да, так и есть:

Ты уже здесь —

будет и свет!

Руки сцепились до миллиметра,

Всё – мы уходим к свету и ветру, —

Прямо сквозь тьму,

Где – одному

выхода нет!..

 

1973

 

* * *

 

Не впадай ни в тоску, ни в азарт ты

Даже в самой невинной игре,

Не давай заглянуть в свои карты

И до срока не сбрось козырей.

 

Отключи посторонние звуки

И следи, чтоб не прятал глаза,

Чтоб держал он на скатерти руки

И не смог передернуть туза.

 

Никогда не тянись за деньгами.

Если ж ты, проигравши, поник —

Как у Пушкина в «Пиковой даме»,

Ты останешься с дамою пик.

 

Если ж ты у судьбы не в любимцах —

Сбрось очки и закончи на том,

Крикни: «Карты на стол, проходимцы!» —

И уйди с отрешенным лицом.

 

‹Между 1967 и 1974›

 

* * *

 

Не гуди без меры,

без причины, —

Милиционеры

из машины

Врут

аж до хрипоты, —

Подлецам

сигнальте не сигнальте —

Пол-лица

впечаталось в асфальте, —

Тут

не до красоты.

 

По пути – обильные

проулки, —

Все автомобильные

прогулки

Впредь

надо запретить.

Ну а на моем

на мотоцикле

Тесно вчетвером,

но мы привыкли,

Хоть

трудно тормозить.

 

Крошка-мотороллер —

он прекрасен, —

Пешеход доволен, —

но опасен —

МАЗ

или «пылесос».

Я на пешеходов

не в обиде,

Но враги народа

в пьяном виде —

Раз! —

и под колесо.

 

Мотороллер – что ж,

он на излете

Очень был похож

на вертолетик, —

Ух,

и фасон с кого!

Побежать

и запатентовать бы, —

Но бежать

нельзя – лежать до свадьбы

У

Склифосовского!

 

‹Между 1967 и 1974›

 

* * *

 

Водой наполненные горсти

Ко рту спешили поднести —

Впрок пили воду черногорцы,

И жили впрок – до тридцати.

 

А умирать почетно было

Средь пуль и матовых клинков,

И уносить с собой в могилу

Двух-трех врагов, двух-трех врагов.

 

Пока курок в ружье не стерся,

Стрелял и с седел, и с колен, —

И в плен не брали черногорца —

Он просто не сдавался в плен.

 

А им прожить хотелось дó ста,

До жизни жадным, – век с лихвой,

В краю, где гор и неба вдосталь,

И моря тоже – с головой:

 

Шесть сотен тысяч равных порций

Воды живой в одной горсти…

Но проживали черногорцы

Свой долгий век – до тридцати.

 

И жены их водой помянут;

И прячут их детей в горах

До той поры, пока не станут

Держать оружие в руках.

 

Беззвучно надевали траур,

И заливали очаги,

И молча лили слезы в трáву,

Чтоб не услышали враги.

 

Чернели женщины от горя,

Как плодородная земля, —

За ними вслед чернели горы,

Себя огнем испепеля.

 

То было истинное мщенье —

Бессмысленно себя не жгут:

Людей и гор самосожженье —

Как несогласие и бунт.

 

И пять веков – как божьи кары,

Как мести сына за отца —

Пылали горные пожары

И черногорские сердца.

 

Цари менялись, царедворцы,

Но смерть в бою – всегда в чести,

Не уважали черногорцы

Проживших больше тридцати.

 

1974

 

* * *

 

Я был завсегдатáем всех пивных —

Меня не приглашали на банкеты:

Я там горчицу вмазывал в паркеты,

Гасил окурки в рыбных заливных

И слезы лил в пожарские котлеты.

 

Я не был тверд, но не был мягкотел, —

Семья пожить хотела без урода:

В ней все – кто от сохи, кто из народа, —

И покатился ‹я›, и полетел

По жизни от привода до привода.

 

А в общем что – иду – нормальный ход,

Ногам легко, свободен путь и руки, —

Типичный люмпен, если по науке,

А по уму – обычный обормот,

Нигде никем не взятый на поруки.

 

Недавно опочили старики —

Большевики с двенадцатого года, —

Уж так подтасовалася колода:

Они – во гроб, я – вышел в вожаки, —

Как выходец из нашего народа!

 

У нас отцы – кто дуб, кто вяз, кто кедр, —

Охотно мы вставляем их в анкеты,

И много нас – и хватки мы, и метки, —

Мы бдим, едим, других растим из недр,

Предельно сокращая пятилетки.

 

Я мажу джем на черную икру,

Маячат мне и близости, и дали, —

На жиже – не на гуще мне гадали, —

Я из народа вышел поутру —

И не вернусь, хоть мне и предлагали.

 

‹1974 или 1975›

 

* * *

 

Не однажды встречал на пути подлецов,

Но один мне особо запал —

Он коварно швырнул горсть махорки в лицо,

Нож в живот – и пропал.

 

Я здоровый, я выжил, не верил хирург,

Ну а я веру в нем возродил,

Не отыщешь таких и в Америке рук —

Я его не забыл.

 

Я поставил мечту свою на тормоза,

Встречи ждал и до мести дожил.

Не швырнул ему, правда, махорку в глаза,

Но потом закурил.

 

Никогда с удовольствием я не встречал

Откровенных таких подлецов.

Но теперь я доволен: ах, как он лежал,

Не дыша, среди дров!

 

‹1975›

 

* * *

 

Вы были у Беллы?

Мы были у Беллы —

Убили у Беллы

День белый, день целый:

 

И пели мы Белле,

Молчали мы Белле,

Уйти не хотели,

Как утром с постели.

 

И если вы слишком душой огрубели —

Идите смягчиться не к водке, а к Белле.

И если вам что-то под горло подкатит —

У Беллы и боли, и нежности хватит.

 

‹1975›

 

* * *

 

Препинаний и букв чародей,

Лиходей непечатного слова

Трал украл для волшебного лова

Рифм и наоборотных идей.

 

Мы, неуклюжие, мы, горемычные,

Идем и падаем по всей России…

Придут другие, еще лиричнее,

Но это будут – не мы, другие.

 

Автогонщик, бурлак и ковбой,

Презирающий гладь плоскогорий,

В мир реальнейших фантасмагорий

Первым в связке ведешь за собой!

 

Стонешь ты эти горькие личные,

В мире лучшие строки! Какие? —

Придут другие, еще лиричнее,

Но это будут – не мы – другие.

 

Пришли дотошные «немыдругие»,

Они – хорошие, стихи – плохие.

 

‹1975›

 

* * *

 

Рты подъездов, уши арок и глаза оконных рам

Со светящимися лампами-зрачками…

Все дневные пассажиры, все мои клиенты – там, —

Все, кто ездит на такси, а значит – с нами.

 

Смешно, конечно, говорить,

Но очень даже может быть,

Но мы знакомы с вами.

Нет, не по работе…

А не знакомы – дайте срок, —

На мой зеленый огонек

Зайдете, зайдете!

 

Круглый руль, но и «баранка» – тоже круглое словцо,

Хорошо, когда запаска не дырява, —

То раскручиваем влево мы Садовое кольцо,

То Бульварное закручиваем вправо.

 

И ветер гаснет на стекле,

Рукам привычно на руле,

И расстоянье счетчик меряет деньгами,

А мы – как всадники в седле, —

Мы редко ходим по земле

Своими ногами.

 

Лысый скат – так что не видно от протектора следа, —

Сдать в наварку – и хоть завтра жми до Крыма.

Так что лысина на скате – поправимая беда, —

На душе она – почти неисправима.

 

Бывают лысые душой, —

Недавно сел один такой.

«Кидаю сверху, – говорит, – спешу – не видишь?»

Мол, не обижу. Что ж, сидай,

Но только сверху не кидай —

Обидишь, обидишь!

 

Тот рассказывает утром про удачное вчера,

А другой – про трудный день, – сидит усталый…

Мы – удобные попутчики, таксисты-шофера, —

Собеседники мы – профессионалы.

 

Бывает, ногу сломит черт,

А вам скорей – аэропорт, —

Зеленым светом мы как чудом света бредим.

Мой пассажир, ты рано сник, —

У нас час пик, а не тупик, —

Садитесь, поедем!

 

Мы случайные советчики, творцы летучих фраз, —

Вы нас спрашивали – мы вам отвечали.

Мы – лихие собеседники веселья, но подчас

Мы – надежные молчальники печали.

 

Нас почитают, почитай,

Почти хранителями тайн —

Нам правду громко говорят, пусть это тайна, —

Нам некому – и смысла нет —

Потом выбалтывать секрет,

Хотя бы случайно.

 

… Я ступаю по нехоженой проезжей полосе

Не колесною резиною, а кожей, —

Злюсь, конечно, на таксистов – не умеют ездить все, —

Осторожно – я неопытный прохожий!

 

Вот кто-то там таксиста ждет,

Но я сегодня – пешеход, —

А то подвез бы: «Сядь, – сказал бы, – человече!»

Вы все зайдете – дайте срок —

На мой зеленый огонек, —

До скорой, до встречи!

 

‹Начало 1970-х›

 

* * *

 

Что-то брюхо-то поджалось-то —

Нутро почти виднó?

Ты нарисуй, пожалуйста,

Что прочим не дано.

 

Пусть вертит нам судья вола

Логично, делово:

Де, пьянь – она от Дьявола,

А трезвь – от Самого.

 

Начнет похмельный тиф трясти —

Претерпим муки те!

Равны же в Антихристе

Мы, братья во Христе…

 

‹1975?›

 

* * *

 

Я прожил целый день в миру

Потустороннем

И бодро крикнул поутру:

«Кого схороним?»

Ответ мне был угрюм и тих:

«Все – блажь, бравада.

Кого схороним?! – Нет таких!..»

Ну и не надо.

Не стану дважды я просить,

Манить провалом.

Там, кстати, выпить-закусить —

Всего навалом.

Я и сейчас затосковал,

Хоть час оттуда.

Вот где уж истинный провал,

Ну просто чудо.

Я сам шальной и кочевой,

А побожился:

Вернусь, мол, ждите, ничего,

Что я зажился.

Так снова предлагаю вам,

Пока не поздно:

Хотите ли ко всем чертям,

Где кровь венозна

И льет из вены, как река,

А не водица.

Тем, у кого она жидка,

Там не годится.

И там не нужно ни гроша,

Хоть век поститься,

Живет там праведна душа,

Не тяготится.

Там вход живучим воспрещен

Как посторонним,

Не выдержу, спрошу еще:

«Кого схороним?»

Зову туда, где благодать

И нет предела.

Никто не хочет умирать —

Такое дело.

Скажи-кось, милый человек,

Я, может, спутал:

Какой сегодня нынче век,

Какая смута?

Я сам вообще-то костромской,

А мать – из Крыма.

Так если бунт у вас какой,

Тогда я – мимо.

А если нет, тогда еще

Всего два слова.

У нас там траур запрещен,

Нет, честно слово!

А там порядок – первый класс,

Глядеть приятно.

И наказание сейчас —

Прогнать обратно.

И отношение ко мне —

Ну как к пройдохе.

Все стали умники вдвойне

К концу эпохи.

Ну я согласен – поглядим

Спектакль – и тронем.

Ведь никого же не съедим,

А так… схороним.

Ну почему же все того…

Как в рот набрали?

Там встретились – кто и кого

Тогда забрали.

И Сам – с звездою на груди —

Там тих и скромен, —

Таких, как он, там – пруд пруди!

Кого схороним?

Кто задается – в лак его,

Чтоб – хрен отпарить!

Там этот, с трубкой… Как его?

Забыл – вот память!

У нас границ полно навесть:

Беги – не тронем,

Тут, может быть, евреи есть?

Кого схороним?

В двадцатом веке я, эва!

Да ну-с вас к шутам!

Мне нужно в номер двадцать два —

Вот черт попутал!

 

‹1975›

 

* * *

 

Склоны жизни прямые до жути —

Прямо пологие:

Он один – а жена в институте

Травматологии.

 

Если б склоны пологие – туго:

К крутизне мы – привычные,

А у нас ситуации с другом

Аналогичные.

 

А у друга ведь день рожденья —

Надо же праздновать!

Как избавиться от настроенья

Безобразного?

 

И не вижу я средства иного —

Плыть по течению…

И напиться нам до прямого

Ума помрачения!

 

‹1975›

 

* * *

 

Мы с мастером по велоспорту Галею

С восьмого класса – неразлейвода.

Страна величиною с Португалию

Велосипеду с Галей – ерунда.

 

Она к тому же все же мне – жена,

Но кукиш тычет в рожу мне же: на,

Мол, ты блюди квартиру,

Мол, я ездой по миру

Избалована и изнежена.

 

Значит, завтра – в Париж, говоришь…

А на сколько? А, на десять дней!

Вот везухи: Галине – Париж,

А сестре ее Наде – Сидней.

 

Артисту за игру уже в фойе – хвала.

Ах, лучше раньше, нежели поздней.

Вот Галя за медалями поехала,

А Надю проманежили в Сидней.

 

Кабы была бы Надя не сестра —

Тогда б вставать не надо мне с утра:

Я б разлюлил малины

В отсутствии Галины,

Коньяк бы пил на уровне ситра.

 

‹Значит, завтра – в Париж, говоришь…

А на сколько? А, на десять дней!

Вот везухи: Галине – в Париж,

А сестре ее Наде – Сидней.›

 

Сам, впрочем, занимаюсь авторалли я,

Гоняю «ИЖ» – и бел, и сер, и беж.

И мне порой маячила Австралия,

Но семьями не ездят за рубеж.

 

Так отгуляй же, Галя, за двоих —

Ну их совсем – врунов или лгуних!

Вовсю педаля, Галя,

Не прозевай Пигаля —

Потом расскажешь, как там что у них!

 

Так какой он, Париж, говоришь?

Как не видела? Десять же дней!

Да рекорды ты там покоришь —

Ты вокруг погляди пожадней!

 

‹1975›

 

* * *

 

Позвольте, значит, доложить,

господин генерал:

Тот, кто должен был нас кормить —

сукин сын, черт побрал!

Потери наши велики,

господин генерал,

Казармы наши далеки,

господин генерал.

Солдаты – мамины сынки,

их на штурм не поднять.

Так что, выходит, не с руки —

отступать-наступать.

 

‹1976›

 

* * *

 

Растревожили в логове старое зло,

Близоруко взглянуло оно на восток.

Вот поднялся шатун и пошел тяжело —

Как положено зверю – свиреп и жесток.

 

Так подняли вас в новый крестовый поход,

И крестов намалевано вдоволь.

Что вам надо в стране, где никто вас не ждет,

Что ответите будущим вдовам?

 

Так послушай, солдат! Не ходи убивать —

Будешь кровью богат, будешь локти кусать!

За развалины школ, за сиротский приют

Вам осиновый кол меж лопаток вобьют.

 

Будет в школах пять лет недобор, старина, —

Ты отсутствовал долго, прибавил смертей,

А твоя, в те года молодая, жена

Не рожала детей.

 

Неизвестно, получишь ли рыцарский крест,

Но другой – на могилу над Волгой – готов.

Бог не выдаст? Свинья же, быть может, и съест, —

Раз крестовый поход – значит, много крестов.

 

Только ваши – подобье раздвоенных жал,

Все вранье – вы пришли без эмоций!

Гроб Господень не здесь – он лежит где лежал,

И креста на вас нет, крестоносцы.

 

Но, хотя миновало немало веков,

Видно, не убывало у вас дураков!

Вас прогонят, пленят, ну а если убьют —

Неуютным, солдат, будет вечный приют.

 

‹Будет в школах пять лет недобор, старина, —

Ты отсутствовал долго, прибавил смертей,

А твоя, в те года молодая, жена

Не рожала детей.›

 

Зря колосья и травы вы топчете тут,

Скоро кто-то из вас станет чахлым кустом,

Ваши сбитые наспех кресты прорастут

И настанет покой, только слишком потом.

 

Вы ушли от друзей, от семей, от невест —

Не за пищей птенцам желторотым.

И не нужен железный оплавленный крест

Будет будущим вашим сиротам.

 

Возвращайся назад, чей-то сын и отец!

Убиенный солдат – это только мертвец.

Если выживешь – тысячам свежих могил

Как потом объяснишь, для чего приходил?

 

‹Будет в школах пять лет недобор, старина, —

Ты отсутствовал долго, прибавил смертей,

А твоя, в те года молодая, жена

Не рожала детей.›

 

‹1976›

 

* * *

 

Я вам расскажу про то, что будет,

Вам такие приоткрою дали!..

Пусть меня историки осудят

За непонимание спирали.

 

Возвратятся на свои на круги

Ураганы поздно или рано,

И, как сыромятные подпруги,

Льды затянут брюхо океану.

 

Черные, лиловые, цветные

Сны придут и тяжко смежат веки, —

Вот тогда вы, добрые и злые,

Станете счастливыми навеки.

 

Это будет так и не иначе,

Не скажу когда, но знаю – будет.

Если плачут сев