IV. Судьбы войны: осада Орлеана

 

Ход военных операций, проводившихся в течение почти девяти лет, от заключения договора в Труа и до появления Жанны д'Арк, как на бургундском фронте, так и на английских рубежах обороны, трудно описывать последовательно. Если бы захватчики вели их решительно и с привлечением крупных сил, эти операции, конечно, завершили бы опасный ряд «набегов», из которых последним по времени в действительности был Азенкурский, и, может быть, заставили бы события повернуться в пользу того, кто заранее был признан победителем. Но задача завершить завоевания, которую никак не удается решить, вынуждает Ланкастеров распылять свои силы, терять драгоценное время на то, чтобы подавлять островки сопротивления, в любой момент быть готовыми защититься от внезапного нападения сторонников дофина. В конечном счете все сводится к налетам, захватам крепостей, более или менее глубоким рейдам на территорию противника, отдельным сравнительно долгим осадам. Прекрасный материал для историка-краеведа, который по ограниченному театру военных действий, на примере Анжу, Ниверне, Южной Бургундии может подробно проследить за превратностями войны в одной конкретной точке; или для биографа, который, посвятив исследование какому-нибудь прославленному капитану, например, пуатевинцу Перрине Грессару у англо-бургундцев или кастильцу Родриго де Вильяндрандо у приверженцев Карла VII, по своему усмотрению представляет героя на той или иной арене его подвигов. Нам придется отказаться от воссоздания на основе этих событий той общей и упрощенной картины, какой требует военная история при описании крупных конфликтов, тем более что даже в этот печальный период бесконечно возникающие в каждом лагере политические проблемы и переменчивый соблазн дипломатических сближений срывают планы капитанов. А если факты, относящиеся к дипломатии и политике, отделять от чисто военных событий, то последние будут выглядеть еще более бессвязными, чем даже были в действительности. Поэтому придется, рискуя слишком ограничить выборку из моря фактов, попытаться охарактеризовать несколько больших стадий, отметить пройденные этапы, выявить несколько особо значительных дат. Поступая так, историк оказывается в более выгодном положении, чем современники, которые из-за погруженности в текущую повседневность не способны выделить принципиальные перемены в пестром океане событий дня. Чтобы убедиться в этой близорукости, достаточно прочесть ценнейший «Дневник» парижского горожанина, безымянного сторонника бургундцев, — верное отражение чувств жителей столицы, весь заполненный записями о подорожании жизни, о трудностях со снабжением, автор которого проявляет больше интереса к мимолетным колебаниям общественного мнения, чем к самым важным решениям дипломатов и капитанов, или даже увлекательную «Хронику» Жювенеля дез Юрсена, где этот умеренный советник Карла VII, некоторое время спустя и несколько приукрашивая свою роль, излагает свои воспоминания. Если в том и другом лагере все более и более отчетливо ощущают серьезность ставки: ведь на карту поставлена судьба авторитетного Французского королевства, — то как развиваются события и куда со всем пылом несутся люди, современники видят не вполне ясно.

Первый этап этой запутанной истории, в которой нам надо будет уловить самые основные контуры, составляют итог деятельности Генриха V и начало царствования его преемника — до середины 1423 г. Окруженный ореолом беспримерной воинской славы, гордый дипломатическим успехом, благодаря которому давно вожделенная корона оказалась от него на расстоянии вытянутой руки, король Англии, женившись на Екатерине Французской, все-таки не завершил тем самым своего дела. Общая цель и его политики, и политики его бургундского союзника состояла в том, чтобы свергнуть дофина — единственное препятствие к объединению королевства под скипетром Ланкастеров. Но время атаковать дофина в его логове, на землях к югу от Луары, еще не настало, хотя и казалось, что тот очень уязвим. Дело в том, что Генрих, придерживаясь стройного метода, который использовал до сих пор, хотел сначала завершить подчинение завоеванных провинций и лишь затем двигаться дальше. Почти повсюду — в Понтье, в Пикардии, в Шампани, в Иль-де-Франсе — коммуникациям угрожали арманьякские гарнизоны. Они были на Уазе, на Марне, на верхней Сене, имея возможность подрывать снабжение Парижа. Чтобы подавить их один за другим, понадобились бы долгие месяцы. Англичане для начала удовлетворились одним примером в назидание прочим. Въезд суверенов в Париж для ратификации договора в Труа задержался из-за длительной осады и взятия 17 сентября 1420 г. Мелёна, а за это же время группа бургундцев хитростью проникла в Монтеро и вывезла в картезианский монастырь Шанмоль останки Иоанна Бесстрашного. После этого можно было бы разработать план наступления на основные силы дофина. Но регент Франции дал свободу действий своим полководцам, не усмотрев в этом опасности, а тем не терпелось удовлетворить личные амбиции. Мен он отдал своему брату Кларенсу, Перш — Солсбери, и оба поспешили захватить свои новые апанажи, распылив по удаленным от центра областям и так немногочисленные войска. Наконец, и самому Генриху следовало вспомнить о своем островном королевстве, где он не появлялся уже более сорока месяцев. В январе 1421 г. он привез королеву Екатерину для коронации в Вестминстер. Там он созвал новый парламент, отметил, что со времен его последнего отъезда достигнуты блистательные успехи, предсказал близкий конец всякого организованного сопротивления партии дофина, добился вотирования новых субсидий для последних операций и начал постепенно набирать дополнительную армию.

Эти промахи и задержки повлекли серьезные последствия: окончательная победа, казавшаяся совсем близкой, вновь ощутимо отдалилась. В отсутствие короля завоеватели Мена были неожиданно атакованы франко-шотландской армией графа Бьюкена, который здесь на поле боя заслужит меч коннетабля. 22 марта 1421 г. в сражении при Боже, в Анжу, погиб Кларенс, лучший из полководцев Генриха и его официальный наследник. Большего и не требовалось, чтобы в лагере дофина возродились все надежды. По всей стране действовали гарнизоны его сторонников, усложняя жизнь чужеземным оккупантам и бургундцам. И, охваченный необычным для него пылом, сам дофин через Мен и Бос повел свою армию к стенам Парижа. Надо было срочно готовиться ответить на удар. В июле в Кале со свежими силами высадился Генрих, и одного сообщения о его приближении хватило, чтобы дофин вернулся за Луару. Но все проделанное за год теперь надо было начинать заново: очистку Пикардии, которую взял на себя Филипп Добрый; отвоевание земель Дрё, Перша, Боса — эту задачу Генрих возложил на своего бывшего пленника Артура Бретонского, графа Ричмонда (французы говорят: Ришмон), брата Иоанна V Бретонского, принесшего оммаж английскому королю; деблокирование Парижа, для чего требовалось взять перекрывающие к нему доступ города на Сене. Все эти дела заняли остаток 1421 года и первых шесть месяцев следующего. Мо капитулировал в мае 1422 г., Компьень — в июне.

На самом пороге масштабных действий король Ланкастер вновь был остановлен, на сей раз болезнью. 31 августа 1422 г. он умер, успев, однако, назначить продолжателей своего дела. Екатерина Французская дала ему наследника, но это всего лишь восьмимесячный ребенок — Генрих VI, сразу же провозглашенный королем Англии, а вскоре и королем Франции. После смерти Кларенса у Генриха V осталось только два брата: одному из них, Джону, герцогу Бедфорду, хорошему полководцу и прозорливому администратору, он оставил французские дела, но при условии, что тот для начала предложит регентство Филиппу Доброму, который, как все надеялись, откажется. Генрих знал, что найдет в лице Бедфорда лояльного и умного преемника, который продолжит его политику; прежде чем умереть, он перечислил тому основные задачи — любой ценой сохранить согласие с Бургундией, энергично вести войну с дофином, справедливым управлением получить признание строптивого местного населения, постараться удержать Париж, но в случае, если это окажется невозможным, отойти в Нормандию — цитадель ланкастерского режима. В Англии ситуация менее ясная: по логике регентство должно достаться самому младшему брату короля — Хэмфри, герцогу Глостеру. Но Генрих знал, что, хоть тому уже исполнился тридцать один год, это пустой и легкомысленный молодой человек, и его кипучая активность могла привести к самым неприятным последствиям. Если Глостеру невозможно не дать титула протектора королевства, то основная власть будет передана Бофорам, дядьям покойного, самым надежным опорам династии: Генриху, епископу Винчестерскому, который вскоре станет кардиналом, Томасу, герцогу Эксетеру, и Джону, графу Дорсету. Генрих V умер в Венсеннском замке, но покоиться во французской земле ему было не суждено. Заупокойную службу отслужили в соборе Парижской Богоматери, после чего тело перевезли в Вестминстер, словно было предсказано, что ни один Ланкастер не найдет последнего прибежища под плитами Сен-Дени.

Осенью того же года Францию повергла в печаль другая смерть, еще более трогательная. Брошенный всеми во дворце Сен-Поль, откуда ушла даже Изабелла, окруженный несколькими верными слугами, 22 октября 1422 г. угас Карл VI — через два месяца после своего английского зятя, в возрасте пятидесяти четырех лет, однако после тридцати лет перемежающегося, но неизлечимого психоза. На его похоронах не было ни сына, ни племянников, ни даже герцога Бургундского. За катафалком следовал один Бедфорд, представлявший юного Генриха VI, сразу же объявленного королем Франции, хоть он и отсутствовал, оставаясь за Ла-Маншем. Двойная монархия, контуры которой очертил договор в Труа, наконец официально начинала воплощаться в жизнь. Но реальностью она могла стать лишь с падением дофина, теперь называвшего себя Карлом VII, а чтобы его свергнуть, Бедфорду потребовалась бы поддержка всех союзников, и прежде всего надо было укрепить дружеские связи с Филиппом Добрым. Однако до сих пор союз с бургундцами не принес тех результатов, на которые рассчитывал Генрих V. Властный регент и король мало считался с традиционным желанием повелителей Бургундии править Парижем. Английские гарнизоны грубо вытеснили герцогское знамя с андреевским крестом из всех важных крепостей. Поэтому после Труа Филипп, обиженный на ланкастерский режим, показывался в столице лишь ненадолго и в основном не покидал Лилля или Гента, своих любимых резиденций. Между его капитанами и английскими командирами возникали досадные ссоры, будоражившие общество. Когда в январе 1422 г. в ходе краткой поездки по герцогству Филипп, верный данному слову, захотел, чтобы дижонцы принесли оммаж назначенному Карлом VI-наследнику, горожане дали согласие на договор в Труа в конечном счете лишь нехотя и по категорическому приказанию.

Это серьезные симптомы, что надо принимать меры, чтобы нарыв не созрел. Бедфорд, менее высокомерный и скрытный, чем его старший брат, в отношениях с герцогом Бургундским разыгрывал лояльность и доверие. Еще во время болезни Генриха он, не задумываясь, послал подкрепления в Ниверне, чтобы отстранить от вотчин союзника угрозу со стороны сторонников дофина. Со смертью короля Англии он предложил герцогу стать регентом Франции. Предложение заманчивое, позволявшее без борьбы осуществить мечту какого-нибудь Филиппа Храброго или Иоанна Бесстрашного окончательно взять в свои руки управление королевством. Но Бургундецне спешил соглашаться, взвешивая риск: какой может быть его власть над страной, покорность которой обеспечивалась только иностранными гарнизонами? Не вовлечет ли пост регента его на службу к Ланкастерам? Не станет ли он их лакеем? Другие, менее проницательные и более озабоченные достижением немедленных, но иллюзорных выгод, мигом бы ухватились за возможность достичь своих политических целей, пусть даже «в обозах чужеземца»[120]. История показала, что простаки или бесхарактерные люди, которые шли на подобные комбинации, сколь бы выгодными те ни выглядели, неизменно оказывались в проигрыше. И Филипп предложения не принял. А Бедфорда это заставило вымаливать его дружбу и искать консолидации англо-бургундского союза в брачных альянсах. Иоанн V Бретонский, до сих пор постоянно переходивший из лагеря в лагерь, то становясь арманьяком, то бургундцем, то принося оммаж Ланкастерам, то сближаясь с дофином и при этом всем стремясь лишь к одному — отвратить от своего герцогства ужасы войны, теперь примкнул к герцогу Бургундскому и Бедфорду, чтобы совместно бороться против Карла VII. Тройственный союз был заключен в Амьене в апреле 1423 г. Его закрепили два брака: Бедфорда с Анной Бургундской и Ришмона с Маргаритой Бургундской, уже вдовой Людовика Гиенского.

Коалиция трех принцев была обречена на недейственность еще до ее заключения. При всей ловкости Бедфорда 1423 год стал для него началом долгой четырехлетней полосы разочарований и огорчений, когда дружба с бургундцами перешла в глухое соперничество, а интриги Бургундца с королем Валуа парализовали усилия Ланкастеров в военной сфере.

Начало охлаждению в англо-бургундских отношениях положила одна история, во многих отношениях бурлескная. Эта трагикомедия, выстроенная в драматическом плане безупречно, соединяет похождения взбалмошного Глостера с романтическими авантюрами Якобы Баварской. Когда в 1417 г. умер шурин Иоанна Бесстрашного Вильгельм Баварский, граф Эно, Голландии и Зеландии, за его наследство разгорелся спор между его братом Иоанном Баварским, до того носившим сан епископа Льежского, но теперь поспешившим вернуться в мир, расстаться с митрой и жениться, и единственной дочерью графа Якобой, вдовой бесцветного дофина Иоанна Туренского, которую тотчас после смерти последнего выдали за его двоюродного брата — не менее бесцветного Иоанна Брабантского, сына покойного герцога Антуана. И тот, и другая были в долгу у герцога Бургундского: бывшему епископу в январе 1408 г. понадобились бургундские войска, чтобы разбить при Отее восставших льежских ремесленников; Якоба, выйдя за молодого герцога Брабантского, который во всей своей политике следовал в фарватере Иоанна Бесстрашного, вошла в число протеже последнего. Поэтому после четырех месяцев борьбы противники обратились к могущественному герцогу Бургундскому с просьбой продиктовать условия соглашения, по которому в апреле 1420 г. и были разделены спорные земли: бывший епископ пожизненно сохранял под своей властью Голландию и Зеландию, Якоба признавалась графиней Эно.

Так бы все, может быть, и осталось, если бы Якоба, не слишком довольная навязанным ей вторым мужем, вдруг не бросила его в апреле 1421 г. После этого она нашла прибежище в Англии, где Глостер, до того не принимавший участия в континентальных походах брата, стал домогаться ее руки и наследства. Филипп Добрый выразил резкий протест Генриху V, а после Бедфорду, обвинив союзника в вероломстве: тот-де дал убежище беглой и преступной жене его брабантского кузена и протеже и потворствует криминальной связи двух сиятельных особ. Но ни Генрих V, ни тем более Бедфорд, сознавая, конечно, в какое затруднительное положение ставит их странное поведение сумасбродного Глостера, тем не менее не рисковали строго его наказывать, потому что у этого вертопраха были влиятельные друзья, а расточительность сделала его популярным. Они просто призывали его быть благоразумней, фактически не ограничивая ему свободы действий. А Якоба была не из тех женщин, что покорно ждут развития событий. Не вправе рассчитывать на снисходительность законного папы Мартина V, она обратилась с просьбой аннулировать ее брак с брабантским кузеном к старому Бенедикту XIII, тому самому бывшему понтифику, одинокому и упрямому, который с высоты утеса Пеньяскола, где он нашел прибежище, беспрерывно извергал анафемы на весь остальной мир, не признававший его; получив буллы, она в феврале 1423 г. вступила в брак с Глостером. Потом, сделав мужа наследником всех своих владений, она подбила его отправиться на континент, чтобы завоевать их. Несмотря на неодобрение Бедфорда, Глостер сумел, хоть и не без труда, набрать несколько тысяч воинов, которые в октябре 1424 г. высадились с ним в Кале, прошли через Артуа и от имени Якобы стали занимать Эно. Филипп, посчитав, что его дурачат, решил беспощадно мстить. Поскольку Иоанн Баварский очень кстати умер, завещав герцогу Бургундскому все свои права хранителя графств Голландии и Зеландии, то в марте 1425 г. бургундская армия, усиленная брабантскими контингентами и даже — неслыханное дело — несколькими отрядами сторонников дофина, вступила в Эно. Глостер, едва не попав в плен, бежал в Англию, оставив жену в руках противника. Но и после этого неугомонная Якоба не перестала доставлять Филиппу беспокойство: бежав из гентской тюрьмы, она вновь разожгла в Голландии войну группировок, вынудила герцога Бургундского послать несколько карательных экспедиций и только после этого признала себя побежденной; Глостер же после своего поспешного бегства в Нидерландах больше не показывался. Отвергнутый властной супругой, отныне он всю свою кипучую активность вложит в английские дела: грубо обвинив своего дядю Генриха Бофора, что тот узурпировал пост регента и замахивается на трон, он вынудил Бедфорда приехать в Англию, чтобы примирить противников.

Во время каждого из эпизодов этой комедии, изобилующей бурлескными ситуациями, англо-бургундские отношения переживали новое охлаждение, которым только ловкость регента не позволила вылиться в открытый разрыв. В 1423 г., чтобы компенсировать пагубные последствия брака Глостера, Бедфорд попросил руки Анны Бургундской и закрыл глаза на то, что его бургундские и бретонские союзники всерьез подумывали о переговорах с дофином; в 1424 г., сглаживая дурное впечатление от высадки Глостера, тот же Бедфорд, желая удержать шурина от мести, передал ему в дар графства Макон и Оксер, изъяв их из французского королевского домена; наконец, в 1427 г. он предотвратил новое сближение сторонников дофина и бургундцев, торжественно обязавшись не оказывать более помощи, прямой или косвенной, Якобе Баварской. Но хоть согласие между англичанами и бургундцами каждый раз в самый последний момент спасали, оно оставалось неустойчивым. В конце 1424 г. даже прошел слух, будто английское окружение Бедфорда разработало план убийства Филиппа Доброго.

Так герцог Бургундский постепенно отдалял от Ланкастеров. Одновременно сближения с ним со своей стороны искали Карл VII, избавляясь от опеки последних арманьяков. Точнее — потому что приписать в то время буржскому королю какую-либо политику значило бы оказать ему слишком много чести — Иоланда Арагонская сумела навязать последнему план, по преимуществу анжуйский, примирения с бургундским недругом. И тревоги, и планы королевы Сицилии объясняются превратностями войны. В 1423 г. Карл с переменным успехом несколько раз посылал свои ватаги на бургундские домены. 30 июля под Краваном, в Морване, англо-бургундские союзники остановили армию сторонников дофина, пытавшуюся пробиться на Шампань, но в Маконне приверженцы Карла VII под командованием Эмбера де Гроле взяли некое подобие реванша. В конце года герцогу Бургундскому с трудом удалось стабилизировать свой фронт по линии Луары, послав Перрине Грессара в Ла-Шарите. Против англичан буржский король действовал в целом еще менее успешно. Тем не менее в начале 1424 г. населению его королевства пришлось очень напрячься, чтобы он мог набрать и оплатить шотландских наемников коннетабля Бьюкена и тех, что прислал из Ломбардии Филиппо Мариа Висконти. 17 августа при Вернее эта крупная армия столкнулась с меньшими силами Солсбери; так же, как при Пуатье и Азенкуре, менее многочисленные воины противника укрылись за ограждениями из кольев, в дело вступили лучники и истребили неприятельских рыцарей, атаки которых захлебывались, не достигая цели. Теперь, избавившись от единственной приличной армии, какой располагал Карл VII, Бедфорд мог вернуться к своим завоевательным планам, все тем же: очистка Иль-де-Франса и Шампани, где снова появились партизанские отряды, покорение Перша и Мена силами Солсбери и Фастольфа, а конечная цель — Анжер, который регент мечтал сделать своим апанажем. Правда, перенося военные действия на эти территории, удаленные от центра, Ланкастеры рисковали сильнее озлобить Анжуйцев, в первую очередь Иоланду Арагонскую.

Энергичная королева направила основные усилия своей дипломатии на спасение Мена и Анжу. Цель ее проста, хотя масштаб прожектов может вызвать изумление. Она хотела перетянуть Бретань на сторону Валуа, обезопасив с запада анжуйские домены, над которыми нависла угроза, и добиться если не примирения, то хотя бы перемирия с Бургундским государством, чтобы все силы Буржского королевства можно было мобилизовать для сопротивления англичанам. Символом и инструментом этой политики станет человек, которого она намерена поставить рядом с зятем. Ришмон, брат герцога Бретонского и зять герцога Бургундского, прекрасно проявив себя на поле Азенкура, впоследствии служил Генриху V. Но Бедфорд, поручая ему лишь какие-то малопонятные дела, восстановил его против себя. А Артур де Ришмон желал играть только роль вершителя судеб, для которой рожден.

Этот план, который королева Сицилии пыталась осуществить прихотливыми путями дипломатии, потребовал для реализации не один год, а тем временем не удалось помешать противнику захватить Мен и выйти к границам Вандомской и Орлеанской областей. Но сторонники дофина и бургундцы не стали долго медлить, чтобы возобновить плодотворные контакты путем переговоров. В январе 1423 г., через тридцать месяцев после договора в Труа, герцог Савойский Амедей VIII сумел устроить под своей эгидой встречу советников Филиппа Доброго с приближенными Карла VII. Итоги этой встречи позволили лишь констатировать высокомерие бургундцев, представленных Никола Роленом: в обмен на «прощение», которое их господин мог дать королю Франции за убийство в Монтеро, они выдвинули непомерные требования. Но лед тронулся. В мае 1424 г. в Нанте Бретань, Савойя и Сицилия договорились о возможных условиях примирения. В сентябре в Шамбери герцог Савойскии добился заключения перемирия, которое будет много раз продлеваться и просуществует не менее пяти лет. В дипломатических грамотах, подтверждающих заключение перемирия, Филипп Добрый впервые признал за Карлом VII титул короля Франции. В ноябре герцог Бургундский принял в Маконе не только своего зятя Ришмона, но и делегацию сторонников дофина во главе с Карлом де Бурбоном, старшим сыном герцога Иоанна I, — сначала приняв сторону бургундцев, после Монтеро тот перешел к дофину и теперь готовился жениться на еще одной сестре Филиппа. Следствием всех этих контактов должна была стать как минимум смена политических кадров при буржском дворе. И в самом деле, Савойя и Бретань договорились держать молодого Карла VII, рядом с которым уже не было никого из близких — кто умер, кто в плену, — под негласной опекой. В марте Ришмон стал коннетаблем и поселился в Бурже, где его приняли королева Иоланда и канцлер Мартен Гуж, епископ Клермонский. Непримиримые враги бургундцев, банда арманьяков, уцелевших после Монтеро, в последнем усилии увезли молодого короля в Пуатье и начали нечто вроде гражданской войны с коннетаблем-бретонцем. Но за зятем отправилась королева Иоланда. И с июля 1425 г. закоренелые арманьяки, все эти луве и танги дю шатели, один за другим лишились власти.

Франко-бургундское сближение, так ярко наметившееся в 1425 г., тем не менее принесло своим инициаторам только разочарования, точно так же как с англо-бургундским союзом у Бедфорда были в первую очередь неприятности. Ведь политика Филиппа Доброго состояла в том, чтобы поддерживать равновесие сторон, никогда не брать на себя позитивных обязательств по отношению ни к кому из партнеров и копить силы к тому дню, когда он наконец станет господином и опекуном объединенной монархии. Пока что «великий герцог Запада» был озабочен тем, чтобы с помощью оружия подавить мятежников в Голландии. Объединиться в этот момент с Карлом VII значило бы подтолкнуть Бедфорда поддержать авантюриста Глостера; но, с другой стороны, нежелательно, чтобы регент был уверен в безопасности своих ле-манских границ — отсюда сохранение перемирия с буржским королем. Его партнеров по переговорам такая изощренная дипломатия не устраивала. Ришмон, который, добившись опалы последних арманьяков, доказал свою преданность делу бургундцев, не смог дать Карлу VII обещанной компенсации. И звезда коннетабля быстро закатилась. Вернувшись из Англии в начале 1427 г., Бедфорд использовал неопределенность положения, чтобы вернуть силой оружия те преимущества, которых его лишили дипломаты: его войска создали угрозу для Анжу и всей области средней Луары. И тогда же Иоанн Бретонский, наскучив слишком долго оставаться в одном лагере, возвратился к союзу с англичанами, как раз когда банды Солсбери угрожали границам его герцогства. В конце концов положение его брата в Бурже становилось шатким. Его уже готовился оттеснить от власти новый фаворит, чье возвышение подготовил он сам, — Жорж де ла Тремуйль, образчик беззастенчивого интригана, протеже поочередно Иоанна Бесстрашного и Людовика Гиенского, попавший в плен при Азенкуре, освобожденный благодаря герцогу Бургундскому, лишенный своим покровителем графства Булонь, на которое мог претендовать от имени жены, и наконец принятый при буржском дворе, где он пытался избавляться от соперников с помощью интриг и убийств. Получив должность обер-камергера, он приобрел абсолютную власть над Карлом VII, которая продлится шесть лет и которую уничтожат лишь клинки убийц.

К концу 1427 г. Ришмон, впав в немилость, был вынужден бежать в Бретань. Этим новым дворцовым переворотом завершилась четырехлетняя интермедия. В 1428 г. Карл VII стал еще слабей, чем когда-либо, в качестве противника Ланкастеров, которые, наконец оккупировав земли между Сеной и Луарой, намеревались нанести решающий удар. С военной точки зрения, Карла VII лучше всего было поразить в сердце его королевства — в Берри, из которого он выбирался лишь очень неохотно. Значит, следовало форсировать Луару. Из всех возможных объектов атаки Бедфорд выбрал город, падение которого вызовет больше всего шума, — Орлеан, в стратегическом отношении ключ к Центральной Франции. Его значение столь велико, что оно заглушало голос совести и требования рыцарского кодекса. Ведь Орлеан принадлежал не буржскому королю, а его кузену Карлу Орлеанскому. Чтобы герой атаковал владения врага, которого лично уже держит у себя в тюрьме, — случай беспримерный. Хоть бы и так: Бедфорд не придавал этому значения. Лето 1428 г. у англичан ушло на сбор войск, боеприпасов, провианта, на ожидание подкреплений из Англии. Только 12 октября контингенты под командованием Солсбери начали стягивать под стены города; они решили здесь перезимовать, хотя их предводитель погиб от выстрела в самом начале осады. Они построили вокруг города, прежде всего к западу и северу от него, но также и к югу — напротив единственного моста, цепь бастид и с помощью образованной ими дуги следили за стенами города, перерезали дороги, затрудняли снабжение. Буржский король смог оставить в городе несколько отрядов. Оборону крепости возглавил Дюнуа, заменяя отсутствующего брата. Город был хорошо укреплен и имел довольно приличные запасы продовольствия. Но его падение было неизбежно, если Карл VII не сумел бы собрать армию, способную разорвать тиски осады. А все, весьма скромные, вылазки французских войск кончались плачевными неудачами. Так, попытавшись перехватить провиантский обоз из Парижа, они получили чувствительный урок от его охраны, хоть и малочисленной, сторожившей бочки с соленой рыбой, и этот день (12 февраля 1429 г.) получит название «дня селедок».

В лагере Валуа повсюду царило уныние: при дворе Карла VII, который, впервые оказавшись под угрозой в своем любимом Берри, готовился отступать в Дофине, а если и это убежище будет ненадежным — в Кастилию и даже в Шотландию; в Орлеане, где горожане, удрученные перспективой скорой сдачи, просили Филиппа Доброго вступиться за них; но все, что смог сделать Бургундец, и сам обеспокоенный вновь проявляющейся надменностью Бедфорда, — это отозвать отряды, которые раньше прислал для участия в осаде. Все смутно чувствовали, что взятие Орлеана, ожидаемое со дня на день, будет означать финал драмы и полную победу Ланкастеров.

Тогда-то и появилась Жанна д'Арк.

 

VIII. ФРАНЦУЗСКИЙ РЕВАНШ

(1429-1444 гг.)

 

В ходе франко-английской дуэли, с 1415 г. громоздившей тьму бедствий на хрупкие плечи ослабевших Валуа, 1429 г. знаменует, вместе с возрождением во Франции национального чувства, крутой поворот фортуны и перелом в войне. С ланкастерской мечтой, с той «двойной монархией», что едва не водворилась одновременно в Англии и во Франции, отныне покончено. Во всяком случае, так решили потомки, оценивая события с временной дистанции и на основе опыта. Однако это вовсе не значит, что блистательная авантюра Жанны д'Арк оставила у всех современников впечатление, будто только что произошло нечто решающее и необратимое. Французский реванш, начало которого означала ее история, отнюдь не принял сразу же после первых ее успехов ни космического размаха, ни ураганной мощи. Война еще длилась более двадцати лет, в течение которых Ланкастеры и их сторонники могли питать иллюзии, что легко наверстают потерянное вследствие временных неудач. Борьба затянулась из-за изнурения обескровленной Франции, вялой апатии короля, слепого эгоизма его фаворитов, всех тех людских слабостей, из-за которых в истории самые прекрасные планы не осуществляются или осуществляются не в полной мере. Таким образом, жертва, принесенная Девой, стала лишь предзнаменованием решающих, но еще далеких побед. Оказала ли она столь принципиальное влияние на ход событий, какое ей всегда приписывают? В этом позволено усомниться.

Историк, даже рискуя показаться святотатцем, обязан поместить чудесное приключение в его человеческий контекст. Он обязан рассеять иллюзии, возникшие, несомненно, по той же причине, по которой подвиги героини сохранились в памяти людей. Казалось бы, мало кто из исторических персонажей известен нам так хорошо. Ведь здесь нам выпала неоценимая удача — мы обладаем драгоценными свидетельствами, а именно материалами двух процессов: того, с помощью которого инквизиторы по приказу Бедфорда возвели Жанну на костер, и более позднего — может быть, слишком позднего — устроенного в 1456 г. Карлом VII с целью реабилитировать ту, которой он обязан французской короной. Допросы в ходе первого процесса открывают нам саму душу Жанны, ее спокойную веру, ее крестьянский здравый смысл, ее религиозную приверженность законному монарху, ее абсолютную уверенность в правоте своего дела. Они передают нам искру того огня, который ей удалось разжечь в сердцах соратников, но который не вышел за пределы того ограниченного круга людей, кому посчастливилось приблизиться к ней или жить рядом. Второй процесс менее доказателен — именно потому, что ставил целью доказать слишком многое. Здесь свидетельства — это воспоминания о уже далеких событиях, как бы окутанных дымкой легенды; их излагают те же соратники, естественно и искренне стремящиеся очистить от оскорбительного обвинения память их соратницы и вместе с тем реабилитировать ныне победоносного короля. Если бы мы потеряли эти судебные материалы, что бы мы, собственно, знали о Жанне? Во французских описаниях, которые сообщили нам об этих событиях, а именно в официальной хронике Жана Шартье или «Хронике Девы», которую все ее содержание заставляет приписать перу архиепископа Жювенеля, несомненно, использовались рассказы современников, ныне утраченные, авторами которых могли быть некоторые из товарищей Жанны по оружию, не слишком заботившиеся о точности. Они имеют сравнительно позднюю датировку и образуют нечто вроде пролога к процессу реабилитации. Они не выводят нас из круга очевидцев, которых сильная личность Жанны сделала крайне самоотверженными. Но за пределами этой группы, за пределами земель по Луаре, где ее знали и любили, отзвуки затухают с быстротой, вызывающей удивление. Во Франции дофина вокруг этой эпопеи повисло тяжкое молчание, едва нарушенное несколькими свидетельствами. Тем не менее здесь ее знали и, как полагалось, праздновали снятие осады с Орлеана и помазание в Реймсе; в посланиях короля добрым городам восхвалялась роль, сыгранная здесь Девой, почти чудесное вмешательство которой придавало больше веса этой разновидности официальных бюллетеней. Но дальнейшее ее поприще, ее неудачи, ее плен, ее мученичество вызвали как в провинциях, давно преданных буржскому королю, так и в провинциях, примкнувших к реймскому королю, лишь еле заметные волнения, письменных свидетельств о которых сохранилось мало. Все выглядит так, словно подданные, подражая в этом своему суверену, оставили Жанну д'Арк сразу после помазания. В стане врага в целом царило почти то же равнодушие. Конечно, бургундские хроники уже самой злобной яростью своих нападок, клеветой, посредством которой они пытаются очернить память своей противницы, доказывают, что в правящих кругах первые успехи Девы вызвали смятение, память о котором изгладил только руанский костер. Обычные люди волновались куда меньше: свидетельство — «Дневник парижского горожанина», автор которого, сообщая о неудавшейся осаде Парижа, вспоминает, что во главе осаждавших стояла женщина, о которой одни говорили, что она послана небом, а другие — что она ведьма. «Кем она была, — благоразумно добавляет он, — одному Богу известно». Как только Дева исчезла, все вновь успокоилось. Еще более странным кажется нам почти полное неведение этой истории, в каком пребывали подданные Ланкастеров. Они также, хоть и очень смутно, имели представление о событиях в Орлеане и Реймсе. Если бы подвиги Жанны вселили в сердца английских солдат страх, сведения о котором легенда не замедлила раздуть, беглецы и дезертиры рассказали бы об этом землякам. А если бы Бедфорд устроил процесс в Руане с тем, чтобы укрепить свою пошатнувшуюся власть, он бы не преминул широко разгласить о его результатах в Англии. Ничего подобного в английских хрониках не обнаруживается, и их сухость, краткость и неточность показывают, что там не проявляли интереса к истории, из которой потомки сделали волшебную эпопею.

Итак, пример Жанны д'Арк не поднял массы; он не вызвал того национального подъема, который, охватив все население, позволил бы превратить партизанскую войну, никогда не прекращавшуюся, в освободительный крестовый поход.

Все, что оставила после себя героиня, — это действия, впечатление от которых не мог изгладить никакой приговор: боевые подвиги и политические акты, впервые прервавшие успешное продвижение ланкастерских войск или давшие буржскому королю авторитет помазанника, безвозвратно изменив тем самым ход событий. Благодаря этому ее вмешательство имело решающее значение, и страница, которую она вопреки всем ожиданиям вписала в нашу национальную историю, заслуженно считается одной из прекраснейших; та, которую мы привыкли называть «святой Отечества», даже если ее завет не был услышан, тем не менее спасла своего короля, в котором воплощалась Франция.

 

 

I. ЖАННА Д'АРК

 

Деревня Домреми, где родилась Жанна д'Арк, частично относилась к Шампани, частично — к «зависимому» Барруа. Вся ее семья имела крестьянское происхождение и была родом из Шампани: зажиточные земледельцы, сельские ремесленники, один из дядьев — священник. Как все крестьяне и многие другие в то время, ребенок был неграмотным: будучи воспитана в очень религиозной среде, из религии она знала лишь несколько молитв и красивых легенд, наполненных чудесами. С отрочества она имела видения, слышала голоса, беседовала с ангелами и святыми. А эти отдаленные марки королевства жестоко страдали от военных бедствий, хоть англичане никогда сюда не добирались. О счастливых временах до гражданской войны, когда протекторат над соседними землями — в Туле, в Люксембурге, в Барруа — осуществлял Людовик Орлеанский, здесь