Глава 6. Цари, короли, обидные стихи и несгораемые кровати

 

О друидах пришлось говорить много и долго, но кельтское общество было довольно пестрым. Цезарь, рассказывая о том, что в Галлии, мол, было всего три сословия: друиды, всадники и все остальные, несколько упрощает ситуацию. А уж говоря о том, что «все остальные» были абсолютно бесправны и находились на положении рабов, попросту кривит душой. Вполне возможно, что ему выгодно было изобразить своих противников, знатных галлов, людьми жестокими и бездушными, нещадно эксплуатировавшими собственный народ. Данные, полученные от археологов и те, которые можно извлечь из ранних ирландских текстов, дают несколько иную картину. Помимо двух знатных сословий – жрецов и военной аристократии, существовала прослойка ремесленников, которые пользовались в обществе немалым уважением. Например, особым почетом окружены были кузнецы, которых вряд ли можно было назвать бедными и угнетенными. Но начнем рассказывать все по порядку. Итак, как же было устроено общество у древних кельтов?

Обычно под обществом подразумевалось то, что в Ирландии называли tuath; в Галлии подобное слово тоже существовало, сохранилась основа teut‑ или tout‑, входившая в состав имен собственных (вспомним бога Тевтата или Тоутата). Как бы поточнее перевести это? Часто для обозначения этого самого туата или тоута используется слово «племя», но это не совсем точный перевод, потому как часто под туатом подразумевали не только людей, а еще и территорию, где они проживали. Получается племя + страна. Вот это и есть общество в понимании древних кельтов. Это очень важный момент: исследования, как мои собственные, так и моих коллег, показывают, что для древних кельтов, как и для многих других народов древности, очень важно было осмыслить и обозначить пространство, где проживает общество, и получалось, что общественная жизнь определялась естественным ландшафтом. Обычно представители одного племени занимали территорию, в центре которой располагалась пригодная для возделывания земля, а окаймляли ее пустоши, болота, горы и другие бесплодные участки. Часто невозделанная земля была не просто естественной границей между территориями разных племен, но и священным пространством, где возводились храмы, совершались разные ритуалы, а также устраивались ярмарки, велись переговоры между предводителями племен и так далее.

Во главе племени стоял царь или король – называйте как хотите, хотя уже сложилась традиция: если мы говорим об античном мире, то называем правителя царем, а если о Средневековье – то королем. Поэтому в Галлии у нас будут цари, а в Ирландии короли, но суть от этого не меняется: по‑галльски правителя назовут rix, по‑древнеирландски ri – это слова родственные. В Галлии во времена Цезаря царская власть кое‑где уже была отменена: дружившее с Римом племя эдуев управлялось племенным советом, похожим на римский сенат, а руководил им человек, называемый вергобрет (верховный судья), которого путем голосования избирали сроком на год. Такое нововведение возникло под римским влиянием и, насколько известно, больше нигде у кельтов не встречалось.

Что же должен был делать король и чего он делать не имел права? Как бы высоко ни стоял он над своими подданными, его власть была жестко ограничена законами. В отличие от многих древних обществ, где правитель мог быть одновременно и главным жрецом, в Галлии и древней Ирландии (и на других территориях, где жили кельты, предположительно тоже) существовало четкое разделение власти на священную и мирскую. В обязанности царя‑короля входило поддержание порядка в стране, а общаться с богами и устанавливать связи с иным миром – это уже было не его дело.

В раннем Средневековье в Ирландии существовало такое понятие, как «правда короля». Если она соблюдалась, то земля, которой он правил, была благополучна, давала щедрый урожай, а люди – счастливы, то есть сыты и здоровы. Король должен был быть справедливым к своим подданным, щедрым, удачливым и, разумеется, красивым. Последнему моменту ирландцы уделяли особое внимание: считалось, что король, у которого имеется какой‑нибудь физический или даже косметический недостаток, не может обеспечить стране благоденствие. Странно, скажете вы. А ведь в этом есть нехитрая логика: если уж о себе не можешь позаботиться и быть в хорошей физической форме (а красота – это прежде всего здоровье), то куда ж тебе такому страной‑то управлять?

История донесла до нас массу случаев, когда, получив увечье в бою, король вынужден был сложить с себя полномочия и уступить место другому правителю. Ирландский король Конгал Каех, правивший Уладом (современным Ольстером, он же Северная Ирландия), был укушен пчелой и ослеп на один глаз, в результате чего лишился власти. Этот факт засвидетельствован летописями и считается достоверным.

А вот следующий эпизод, конечно, вымышленный, но он очень красноречиво свидетельствует о том, насколько важно было королю сохранить свою красоту и насколько он оказывался уязвимым перед магической поэзией филида. Рассказывают, что филид Неде попросил у короля Кайера кинжал. Тот отказался, ссылаясь на то, что связан запретом, который не позволяет расставаться с этим кинжалом. Тогда Неде сочинил сатиру, то есть злобное стихотворение, насылающее на короля порчу. Сатира подействовала: на щеках короля вскочило три волдыря. А с волдырями – что за король?

Немудрено, что полученное увечье правители всеми силами пытались скрыть от окружающих. Рассказывают то ли реальный случай, то ли легенду о короле Фергусе мак Лети (неизвестно, жил ли он на самом деле или это персонаж преданий). Однажды он увидел морское чудовище, и его лицо исказилось от страха да таким и осталось. По закону он должен был быть немедленно низложен, но мудрецы решили, что этот досадный недостаток можно скрыть. Когда Фергус прибыл домой, к нему запретили подпускать полоумных и просто дураков, которые могли бы во всеуслышание сказать: «А король‑то наш урод!» К тому же ни под каким видом правитель не должен был видеть собственное отражение. Поэтому ему предписывалось мыть голову, лежа на спине. В течение семи лет все шло, как и было задумано, король не покидал своего дома, и о его беде никто не знал. Но однажды рабыня, которая мыла ему голову, сдуру проболталась королю по поводу увечья. Фергус разгневался, убил рабыню на месте (правильно говорят, молчание – золото!), после чего отправился к озеру, где впервые увидел чудовище, но уже не испугался (терять‑то нечего), а вступил с ним в бой. Ему удалось победить страшную тварь, но сам он умер от полученных ран.

Вообще быть королем в древней Ирландии – не такая уж завидная доля. Король был связан множеством запретов, или, как их называли, гейсов. Гейсы были не только у королей, но и у многих знатных воинов, по крайней мере такую картину нам рисуют ирландские саги. Нарушить подобный запрет было нельзя – это грозило гибелью нарушителю, а иногда и не только ему. И очень часто герои ирландских легенд попадали в мучительные ситуации, когда и нарушить запрет нельзя, и не нарушишь – плохо будет, как в истории короля Кайера, которому гейс запрещал отдавать кому бы то ни было свой кинжал. Гейсы были у каждого свои, но, кроме них, как считают историки, были и общие для всех королей Ирландии запреты, в основном связанные с тем, где королю можно находиться, а где нельзя. И только если король соблюдал все предписанные законами условия и не нарушал запретов, он мог рассчитывать на то, что его правление может быть успешным. При этом реальной властью король обладал только на территории своего туата, который должен был охранять от вражеских вторжений: и галльские племена, и ирландские постоянно хотели подчинить себе соседей, угнать друг у друга скот, увести людей в рабство и так далее.

Жизнь и быт правителей были, как правило, довольно скромными: даже в Галлии, которая испытала влияние богатого Средиземноморья, не существовало пышных дворцов и помпезных царских резиденций, а уж об Ирландии и говорить нечего. Даже в VII веке н. э. ирландские короли обитали в укрепленных домах, которые даже крепостями – не то что дворцами! – нельзя было назвать. Они мало чем отличались от крестьянских жилищ – разве что были окружены земляными валами. Даже жилище верховного короля в Темре отличалось, по мнению исследователей, от домов простых людей тем, что спали там не на соломе, а на деревянных нарах, которые назывались «несгораемыми», поскольку в отличие от соломенных постелей они не могли моментально вспыхнуть и горели медленно.

Вообще ирландцы в быту были удивительно нетребовательны, вероятно, именно поэтому уже в Средние века за ними закрепилась слава непревзойденных аскетов. И хотя то, что я расскажу дальше, не относится к жизни и быту древних кельтов (речь пойдет о средневековых ирландских монахах), кое‑какое представление о том, что такое «хорошее жилище», с помощью этого примера можно составить.

В 1999 году мне посчастливилось участвовать в огромном международном конгрессе кельтологов в ирландском городе Корк. После рабочей части конгресса нам была предложена экскурсия на полуостров Дингл, где расположены различные памятники старины. Из окон автобуса я заметила то тут, то там посреди сельского пейзажа странные каменные штучки, издали похожие на ульи. Эти постройки были примерно человеческого роста, а может, и чуть меньше, имели форму колокола, и у каждой был небольшой вход. Что это, я сначала не поняла и подумала, что каменное нечто, наверное, как‑то связано с сельским хозяйством. Мне рассказали, что действительно сейчас эти постройки иногда используют как загоны для скота, но изначально они были предназначены для людей. Старшие коллеги, специалисты по ирландской истории, объяснили, что это старинные кельи.

– Но как же там помещались монахи?! – удивилась я. – На мой взгляд, поместиться в этом улье можно, только хорошенько скрючившись.

– А они в них и нежили, – был ответ, – а только спали. Ну, может, в непогоду прятались.

– А спали как? В позе эмбриона?

– Именно так.

– Но это же ужасно неудобно!

– А зачем монахам удобство?

А действительно, зачем? Но я, честно говоря, все же слабо представляю себе, как можно спать, свернувшись в таком колоколе, где места не больше, чем в утробе матери перед самым рождением человека.

Но это были еще цветочки. Немного позже мы поехали посмотреть один из старинных ирландских монастырей. Я по глупости своей ожидала увидеть какое‑нибудь мрачное строение, обнесенное высокой стеной, здание с кельями, куда можно будет войти и посмотреть, как жили монахи… Как бы не так! От монастыря остались одни развалины, но и они давали представление о том, как, собственно, жили эти самые монахи без всяких излишеств типа келий и трапезных. Для тех, у кого нет воображения, на территории монастыря имелся стенд с картинкой. Сам монастырь был на редкость маленьким, однако же в нем умудрялись проживать до трех десятков монахов. Обитали они в домиках, сложенных из плоских камней и похожих на те же кельи‑ульи, только побольше. Ни о каких окнах речи не было, только маленькая дверь, в которую, по‑моему, едва можно было пройти, согнувшись. В эти круглые постройки монахи набивались в количестве нескольких человек и спали вповалку то ли на соломе, то ли на шкурах. О мебели и посуде, конечно же, никто и не думал ввиду полного отсутствия и того, и другого.

– И как же они жили в таких условиях? – удивилась я.

– А нормально. Все остальные‑то жили еще хуже.

– Куда уж хуже‑то?

– Но ведь крестьяне жили в таких же домах, только целыми семьями, да вдобавок еще и держали в них скотину.

Тоже верно. Жить надо проще.

От местной церкви почти ничего не сохранилось, зато посреди монастыря гордо возвышался крест. То, что это был крест, я не сразу уловила. Издали он был похож на обыкновенный стоячий камень, ростом примерно с меня, вроде тех, на которых в раннем Средневековье ирландцы делали надписи с помощью собственного алфавита, называемого огам (вместо букв в нем использовались черточки). Много таких камней я видела в коридорах университета в Корке. На этом же огамических надписей не было, где‑то по боку шла незатейливая латиница, а на плоской поверхности камня был высечен огромный цветок со стеблем и листиками в виде завитушек. Так по крайней мере я поняла этот рисунок. И только приглядевшись, заметила, что у цветочка четыре лепестка и что они, собственно, и являют собой крест. Рядом из земли торчал камешек поменьше, на котором был высечен обыкновенный крест без затей. Видимо, для таких вот непонятливых, как я.

Как выглядит старинная ирландская часовня, я узнала позже. На пути обратно автобус остановился около какого‑то придорожного кафе, и нам отвели полчаса на то, чтобы мы могли попить чего‑нибудь и просто погулять. Недалеко от этого кафе находилась постройка под названием Gallarus Oratory. Надпись на открытке с этой церковью, невесть каким образом оказавшейся потом у меня, гласила:

«Эту часовню построили 1300 лет назад. Она является прекрасным примером постройки из сухой кладки. Крышу образуют стены, которые постепенно соединяются наверху. Длина – 8 метров, ширина – 5 метров, высота – 5 метров. Часовня была построена первыми христианами (имелось в виду, конечно же, «первыми христианами в Ирландии». – А. М.), которые очень любили свое ремесло. Тогда жизнь была проще, и люди гораздо лучше понимали Бога и Его волю, чем сейчас».

Это уж точно. Внутри часовни не было ничего. Ни алтаря, ни тем более каких‑то украшений, росписей и архитектурных излишеств. Ровный земляной пол. Каменные стены, плавно соединяющиеся вверху. Только в стене напротив входа высоко, почти под самой крышей, было маленькое окошко. И сквозь него на пол, на самую середину часовни, падал свет. Все. И что самое удивительное, постояв в этой часовне минуту, я поняла, вернее, всем, нутром почувствовала, что именно этого и достаточно, чтобы думать о Боге.

Такой вот средневековый ирландский аскетизм и минимализм. Можно было бы назвать его верхом скромности, если не знать, что и короли‑то жили немногим лучше. Конечно, у королей и просто знатных людей было много скота, быстрые кони, охотничьи собаки, одевались, да и питались они куда лучше, чем обычные люди. Например, пиво пили чаще. В одном из ирландских законодательных трактатов VII века говорится: «…тот не настоящий владыка, кто не ставит выпить каждое воскресенье». Ирландские короли проводили досуг за игрой в фидхелл, что‑то вроде шахмат. Простые люди в такие игры не играли. Вот и вся разница.

Так что не следует представлять себе ни галльских, ни тем более ирландских правителей погрязшими в роскоши. Роскошь в древние времена существовала на Востоке и в Средиземноморье и так далеко на север не забиралась.

 

Глава 7. Женский вопрос

 

Про королей я рассказала, но ведь были еще и королевы. А еще – просто знатные влиятельные дамы, а также прорицательницы и так далее. Многие историки считают, что в кельтском обществе женщины пользовались такой свободой, которая была редкостью даже для древнего мира, а уж о Средних веках и говорить нечего. После принятия христианства и переосмысления общественных отношений свобода женщин и в Галлии, и в Британии, и в Ирландии была ограничена, но по‑прежнему положению тамошних дам могли бы позавидовать многие феминистки девятнадцатого столетия.

Некоторые историки пишут даже о так называемом кельтском матриархате, но это все же преувеличение: чаще всего у кельтов, как и у других народов, власть доставалась мужчинам. Но королева, правящая племенем или стоящая во главе войска, никого не шокировала. А вот о друидах женского пола, занимавших какие‑либо высокие посты, история не сохранила упоминаний, и об их наличии мы не знаем. Хотя, конечно, это не помешало художественным фантазиям о друидессах – взять хотя бы оперу Винченцо Беллини «Норма». Опера, конечно, великолепная, но кельтологи на нее не ходят: уж очень смешно, а за громкий хохот из вала могут выгнать. Очень хорошо об этой опере написал уже упоминавшийся Гельмут Биркхан, и я не удержусь от очередной цитаты:

«Когда в 1831 году в Милане поднялся занавес и началось первое действие «Нормы» Беллини, зрители оказались в священной роще друидов. Камень и дуб друидов были, естественно, посвящены богу (!) Ирменсулю (читатель, уже знакомый с религией галлов, тоже сочтет такое божество как минимум странным. – А. М.). Жрица этого «бога» носила абсолютно абсурдное верхненемецкое имя Адальджиза (Адальгиза), а подруга жрицы и провидицы Нормы именовалась, соответственно, Клотильдой. Очевидно, либреттист Феличе Романи не слишком хорошо ориентировался в кельтском мире!» От себя добавлю: само имя Норма тоже какое‑то уж очень некельтское…

Как бы то ни было, но женщины‑прорицательницы существовали и, вполне возможно, играли не последнюю роль в жизни общества. Однако домыслы и догадки в нашу задачу не входят. Остановимся на том, что известно и засвидетельствовано. О том, как обстояли дела с положением женщин в древней Галлии, мы знаем из произведений античных авторов. Плутарх в своем сочинении «О доблести женщин» пишет, что кельтские дамы были настолько влиятельными, что могли выносить решения по вопросам войны и мира. Известны имена женщин‑полководцев. Самая знаменитая из них – Боудикка, правительница бриттского племени икенов, обитавших на восточном побережье острова Британии, в 60–61 гг. н. э. возглавила антиримское восстание. Ее имя переводится как «победоносная», хотя военная удача ей сопутствовала не всегда.

Началась ее история с того, что она стала женой царя Пратсотага или Прасутага, как называет его римский историк Тацит. После смерти мужа царица сама стала править икенами, и вот тут‑то и начались большие неприятности. Покойный Пратсотаг перед смертью завещал свое царство римскому императору, полагая, что представители римской администрации будут на его стороне и поддержат двух его дочерей, которые, по замыслу царя, и должны были управлять его народом. Отметим тут же, что для бриттов, как и для других кельтов, сама мысль, что власть можно завещать дочерям, а не родственникам мужского пола, была вполне естественной и ни у кого из местных не вызывала вопросов. Римляне, видимо, не настолько либерально относившиеся к женщинам, власти дочерей правителя не признали. Они немедленно конфисковали земли у местной знати и жестоко поглумились над вдовой и дочерьми царя. Девушек изнасиловали, а саму Боудикку высекли плетьми. Такого обращения женщины не стерпели, и Боудикка возглавила восстание против римлян. Вот как Тацит рассказывает о ее пламенных речах:

«Боудикка, поместив на колеснице впереди себя дочерей, когда приближалась к тому или иному племени, восклицала, что британцы привыкли воевать под предводительством женщин, но теперь, рожденная от столь прославленных предков, она мстит не за потерянные царство и богатства, но как простая женщина за отнятую свободу, за свое избитое плетьми тело, за поруганное целомудрие дочерей. Разнузданность римлян дошла до того, что они не оставляют неоскверненным ни одного женского тела и не щадят ни старости, ни девственности. Но боги покровительствуют справедливому мщению: истреблен легион, осмелившийся на битву; остальные римляне либо прячутся в лагерях, либо помышляют о бегстве. Они не выдержат даже топота и криков столь многих тысяч, не то что их натиска и ударов. И если британцы подумают, сколь могучи их вооруженные силы и за что они идут в бой, они убедятся, что в этом сражении нужно победить или пасть. Так решила для себя женщина; пусть же мужчины цепляются за жизнь, чтобы прозябать в рабстве» (Тацит, Анналы, 35).

Разумеется, после такого обращения мужчины хватались за оружие. К тому же Боудикка обращалась не только к простым смертным, но и к местной богине Андрасте. По мнению историков, для современников это могло означать, что царица и богиня – это два воплощения одной сущности. По описаниям античных историков эта женщина производила сильное впечатление: высокий рост, громкий голос, устрашающий облик, густые ярко‑рыжие волосы, достигавшие бедер, – чем не богиня войны? Захватывая римские города, бритты мстили, зверски издеваясь над римскими женщинами, платя за унижение предводительницы, в потом совершали жертвоприношения богине Андрасте. Однако через некоторое время восстание было подавлено, а Боудикка приняла яд, чтобы не сдаваться на милость победителям, которые уж точно бы не сделали с ней ничего хорошего.

Еще одна героическая бриттская женщина – это Картимандуя, царица бригантиев, самого многочисленного и могущественного племени во всей Британии. В 51 году она сумела захватить в плен царя Каратака, предводителя антиримского восстания, и передала его римлянам. Воинственная Картимандуя решила оставить своего мужа, царя Венутия. Венутий, между прочим, был не каким‑нибудь рохлей‑подкаблучником, а вполне себе могущественным правителем, который то опирался на римлян, то выступал против них. Но по причинам, которые нам остались неизвестными, царица предпочла мужу его же бывшего оруженосца Веллоката. Думаете, после этого она потеряла трон и все такое? Нет, все произошло с точностью до наоборот: Веллокат стал царем бригантиев!

Венутий, разумеется, оказался недоволен таким поворотом событий, в результате чего разгорелась гражданская война между двумя мужьями и заодно между сторонниками и противниками Рима. Большая часть бригантиев выбрала сторону Венутия. Тогда царица (а решения, по всей видимости, принимала в первую очередь она) призвала на помощь римские когорты, которые поддержали ее, но нанести окончательное поражение Венутию не смогли.

Кстати или нет, но вспомнился анекдот: к бензоколонке подъезжает большая черная машина, в ней – президент страны и его жена. Немолодой работник бензоколонки заправляет машину.

– Привет! – говорит ему жена президента.

– Это кто такой и откуда ты его знаешь? – удивляется президент.

Жена отвечает:

– Это мой бывший поклонник, я ходила с ним в кино до того, как встретила тебя.

За бензин уплачено, машина отъезжает.

– Ты сделала правильный выбор, дорогая, – рассуждает президент, – а то была бы женой работника бензоколонки!

– Нет, – уверенно отвечает его супруга, – если бы я его не бросила, он бы был президентом!

Примерно так и обстояли дела у древних бриттов.

Власть доставалась мужу царицы, и кто в данный момент являлся ее мужем, тот и считался царем. А кто будет мужем – решала она сама. И хотя бригантии были недовольны тем, как повела себя Картимандуя, они, по всей видимости, осуждали ее не за свободный выбор мужа, а за сговор с римлянами. Для древних бриттов, ирландцев, а возможно, и для остальных кельтов сама идея того, что королем можно стать, женившись на королеве, была вполне приемлемой, если не сказать – естественной.

Как считают специалисты по истории и мифологии кельтских народов, царица или королева считалась живым воплощением страны, которой она управляла, и стать ее мужем значило сочетаться мистическим браком с подвластной страной. Так что гражданская война за право быть супругом женщины‑страны – вполне понятная ситуация. Но исторических примеров подобного рода немного. А вот в произведениях древнеирландскои литературы женщина‑власть встречается не раз.

Самый яркий образ женщины‑власти – это королева Медб, повелительница Коннахта, один из главных персонажей цикла ирландских саг под названием «Похищение быка из Куальнге». Легендарная королева – властная, своенравная, мудрая и безжалостная, по замыслу записавших эти легенды монахов, вроде бы должна вызывать осуждение (как‑никак кровопролитную войну начала), но отчего‑то вызывает восхищение. Возможно, до принятия христианства идеальная королева должна была быть похожей на Медб.

Интересно, что легендарная королева при всех своих боевых качествах не была эдаким «мужиком в юбке» (м‑да, когда говоришь о кельтах, это выражение вообще теряет всякий смысл, но вы меня поняли). Она женственна, но это не покорная женственность, не трогательная беззащитность и не безропотное подчинение; это что‑то другое: пьянящая сила, с которой можно слиться, но не присвоить себе. При этом такая женщина не потерпит рядом с собой мужчину‑слабака. Вот как говорит об этом сама Медб:

«Если бы мой муж был боязливым, наш союз был бы неравным, ибо я сама бросаюсь в битву и поединки. Позор для жены, если она смелее собственного мужа, но нет позора, если они оба смелы».

Как пишет историк Григорий Бондаренко: «Имя королевы Медб можно было бы с определенной долей стилизации перевести на русский как «медвяная»… Конечно, речь здесь идет о пьянящем медовом напитке, известном в свое время и на Руси. Вероятно, имя королевы было связано с определенным ритуалом подношения медового напитка королю, ритуалом, включавшим также брачный союз короля с подносившей ему мед королевой‑богиней».

И если кто‑то из мужей называл Медб «моя богиня», то это было ни в коей мере не патетическое преувеличение. А мужей у нее, согласно легенде, было четверо – разумеется, последовательно, а не одновременно. Причем трое из них стали королями Коннахта лишь благодаря этому браку.

Но не надо думать, что это исключительно ирландское изобретение: исследователи сравнивают ирландские саги с древнеиндийской литературой. В знаменитой «Махабхарате» упоминается царевна Мадхави, чье имя тоже можно перевести как «медвяная». У нее также было четверо мужей, и все четверо стали царями. Исследователи считают, что ирландская и индийская литература сохранили в этих ярких образах память о древнем обычае передачи власти от женщины мужчине, достойному такого дара.

Правда, жить с такой женщиной достойнейшему из достойных было трудновато: Медб считала себя свободной от такого, казалось бы, традиционного обязательства, как супружеская верность.

Но одно дело – царица, королева и тем более вымышленный персонаж, а что можно сказать об обычных женщинах? По всей видимости, независимо от положения в обществе, кельтские женщины пользовалась такими же (или почти такими же) правами, как и мужчины. Я говорю об этом с некоторой осторожностью, так как за всех женщин всех племен, которые мы считаем кельтскими, не поручусь. Более или менее достоверно нам известно положение женщин в Ирландии в раннем Средневековье, и на основании этого можно лишь предполагать (но не утверждать!), что и у галлов, и у бриттов, и у кельтиберов и т. д. дела обстояли примерно так же.

О положении ирландских женщин нам известно из сборников законов, согласно которым женщина наравне с мужчиной могла заключать договоры от своего имени, обращаться в суд, наследовать имущество. Женщине, как и мужчине, полагался выкуп за нанесенное оскорбление и определялась «цена чести» – в зависимости от ее общественного положения. Женщины имели право не только выбирать себе мужа, но и разводиться по собственной инициативе, а после развода – возвращать свое имущество, которое в браке считалось общим для обоих супругов. По свидетельствам античных авторов, точно так же могли выходить замуж и разводиться галльские женщины. Одобряемых обществом причин для развода было много: например, если муж не мог исполнять супружеский долг или был слишком толстым и неуклюжим в супружеском деле. Если же мужчина не мог иметь детей, то женщине позволялось общаться с другими мужчинами в целях продолжения рода, а потом возвращаться к супругу, который по закону считался отцом ребенка. Развод одобрялся и в случае, если мужчина был излишне болтлив и рассказывал о своей жене то, что другим знать не полагалось. Так что мужьям – хочешь, не хочешь – надо было соответствовать определенному уровню. Правда, и они смело могли требовать развода, если жена изменяет, избавляется от нежеланного прибавления в семействе, ворует, если она не может выкормить ребенка молоком или плохо выполняет хозяйственные обязанности.

И если уж речь зашла о браке, то не лишним будет упомянуть, что те же ирландские законы признавали десять одобряемых разновидностей сожительства. Выходить замуж женщине разрешалось с 14 лет, и она могла выбирать любой вариант брака. Все десять перечислять не стану – в основном разница в том, кому принадлежала собственность в браке, остановлюсь лишь на самых любопытных. Например, был так называемый «союз с приходящим мужчиной», что‑то вроде того, что в наши дни условно называется гостевым браком, когда мужчина время от времени приходит к женщине с разрешения ее родственников. Правда, согласие рода на общение женщины с мужчиной было не обязательным. Вполне законным считался брак, при котором женщина уходила к мужчине без разрешения родственников, и брак, при котором женщину тайно от родственников похищал возлюбленный. Возникает вопрос – а что же тогда осуждалось законом? Противоестественным считалось изнасилование, за которое полагалось серьезное наказание, и союз двух умалишенных. И хоть это специально не оговаривалось, но для современного читателя, наверное, нужно уточнить, что в ирландских законах речь идет только о союзе мужчины и женщины. Что бы там ни говорили античные авторы по поводу галлов и бриттов, но однополые браки законами не допускались, и речи о них вообще не шло. А вот многоженство, по всей видимости, практиковалось. По мнению историков, изучающих средневековые ирландские генеалогии, представители королевских семей и другие высокопоставленные лица благородного происхождения были отцами стольких сыновей, что одна жена при всем желании и старании не смогла бы их родить.

Хотя как считают историки, несмотря на равные права в теории, на практике ведущую роль в обществе играли мужчины: как это бывало в любом обществе во все времена – одно дело иметь права и другое – или воспользоваться. И тем не менее, как мы уже видели на примере бриттских цариц, кельтские женщины мало в чем уступали мужчинам и наравне с ними бросались в бой. В Ирландии только в VII веке, когда христианство уже прочно укоренилось, в сводах законов появился запрет для представительниц так называемого слабого пола участвовать в сражениях. Этот запрет нам известен благодаря «Закону Адомнана», где в довольно мрачных тонах описывается женщина‑воительница недавнего прошлого:

«Вот работа, которую должна была исполнять лучшая женщина, – идти в битву, на поле битв, на собрания и в военный лагерь, на поединок и в ополчение ранить и убивать. На одном плече она несет сумку с едой, а на другом – свое дитя. Деревянное копье висело у нее за спиной. Тридцати футов длиной было оно, на одном конце его помещался железный крюк, которым она хватала за волосы другую женщину из войска противников. Ее муж стоял за ней и держал в руках палку, подгоняя жену в битву. Ибо в то время головы женщин и две их груди брали как трофеи». По мнению Григория Бондаренко, преувеличений в этом мрачном описании не так уж много, сомнение у историка вызывает только муж‑подкаблучник, который робко тыкает палочкой в жену, чтобы та пошустрее добывала трофеи. Конечно, ирландские воины мужского пола были и сами не робкого десятка, но о них – в следующей главе.

Говоря о свободных нравах и правах женщин, нужно сделать одну существенную оговорку: действие законов распространялось только на свободных людей: рабынь могли купить и продать, и хозяин не спрашивал, хочет ли она стать его возлюбленной или он ей не по сердцу. Рабами и рабынями изначально были пленные чужеземцы или несостоятельные должники. Бывало, что бедные родители вынуждены были продавать в рабство своих детей, так как не могли их прокормить. Так что равенство равенством, но всегда находился кто‑то, кому о правах мечтать не приходилось.

На этом рассказ о женщинах закончим: надо и о мужчинах рассказать.