Бесконечная и бессмысленная тяжба о существовании

 

Я не пытался доказать вам, что Бог существует. Моя цель – показать вам, что о существовании Бога вы уже знаете. В каком‑то смысле к отсутствию Бога я отношусь как к интеллектуальной задаче, но этим мое отношение к ней не исчерпывается. Она делает бессмысленным не только любой нравственный выбор, но и всю жизнь. Драматург Артур Миллер наглядно демонстрирует это в образе Квентина из пьесы «После грехопадения». Квентин говорит:

 

Много лет я воспринимал жизнь как предмет судебного разбирательства. Она представляла собой ряд доказательств. В молодости доказываешь, насколько ты смел или умен, затем – что ты хороший любовник, затем – что хороший отец, и наконец, что ты мудр, влиятелен и так далее. Но теперь‑то я вижу, что за всем этим стоит. Предположение, что движешься вверх, к какому‑то возвышению, где… Богвесть, что там… Меня или оправдают, или даже осудят. В любом случае вынесут вердикт. Теперь мне кажется, что мои беды начались в тот день, когда я поднял голову, смотрю – а за столом никого. Нигде ни одного судьи. И все, что остается – это вести бесконечный спор с самим собой, бессмысленную тяжбу существования перед пустым судейским местом… И это, само собой, можно назвать по‑другому – «надежды нет»²⁰.

 

О чем он говорит? Все мы живем так, словно лучше стремиться к миру, а не к войне, говорить правду, а не ложь, заботиться, а не разрушать. Мы верим, что каждый такой выбор не является бессмысленным, что выбранный нами образ жизни имеет значение. Но если место космического Судьи на самом деле не занято, тогда «это кто сказал», что одно решение лучше остальных? Можно поспорить об этом, но получится лишь бессмысленная и бесконечная тяжба. Если за судейским столом и вправду пусто, тогда весь период человеческой цивилизации, даже если он продолжается несколько миллионов лет, покажется бесконечно малым, кратким мигом, по сравнению с океаном потерянного времени до и после него. Никто и ничего не запомнит об этом периоде. Какими бы мы ни оказались в конце, любящими или жестокими, это ничего не изменит²¹.

Когда мы осознаем это положение, у нас появятся два выхода. Один из них – просто не думать о том, что все это значит. Можно придерживаться интеллектуальной веры в то, что место Судьи пустует, и вместе с тем жить так, словно наш выбор исполнен смысла и что есть разница между любовью и жестокостью. Но зачем нам это? Циник мог бы сказать, что это способ убить одним выстрелом двух зайцев – иначе говоря, получить выгоду от существования Бога, не тратя сил на то, чтобы верить в Него. Но это просто нечестно.

Другой вариант – признать, что нам действительно известно, что Бог существует. Можно смириться с тем, что живешь так, словно красота и любовь имеют значение, словно в жизни есть смысл, словно всем людям присуще достоинство – и все это потому, что знаешь: Бог существует. Нечестно жить так, как будто Он есть, и вместе с тем не признавать, что все эти дары достались тебе от Него.

 

Примечания

 

¹ Процитировано у Майкла Дж. Перри, «К теории прав человека: религия, закон, суд» (Michael J. Perry, Toward a Theory of Human Rights: Religion, Law, Courts, Cambridge University Press, 2007), c. 28.

² Кристиан Смит, «Нравственные верующие животные: индивидуальность и культура человека» (Christian Smith, Moral Believing Animals: Human Personhood and Culture, Oxford University Press, 2003), c. 8.

³ К работам, авторы которых пытаются объяснить наше чувство морального долга действием естественного отбора, относятся: Эдвард О. Уилсон, «О природе человека» (Edward О. Wilson, On Human Nature, Harvard University Press, 1978) и «Биологическая основа морали» (“The Biological Basis for Morality,” in Atlantic Monthly, April 1998), Ричард Докинз, «Эгоистичный ген» (Richard Dawkins, The Selfish Gene, Oxford University Press, 1976), Роберт Райт, «Нравственное животное» (Robert Wright, The Moral Animal, Pantheon, 1994). Довольно язвительную критику подобного подхода можно найти у Филипа Китчера, «Взлет амбиций: социобиология и изучение человеческой природы» (Philip Kitcher, Vaulting Ambition: Sociobiology and the Quest for Human Nature, MIT Press, 1985), Хилари Роуз и Стивен Роуз, «Увы, бедный Дарвин: аргументы против эволюционной психологии» (Hilary Rose, Steven Rose, Alas, Poor Darwin: Arguments Against Evolutionary Psychology, Harmony 2000), Джон Дюпре, «Природа человека и пределы науки» (John Dupre, Human Nature and the Limits of Science, Oxford University Press, 2001).

⁴ Фрэнсис Коллинз, «Доказательство Бога», с. 28, где он разоблачает применяющийся в некоторых случаях пример со стерильным рабочим муравьем, который самоотверженно трудится, создавая благоприятную обстановку, в которой матки могут принести больше потомства. «Однако “муравьиный альтруизм” объясняет с точки зрения эволюции тот факт, что гены, мотивирующие стерильных рабочих муравьев, – те же самые, которые будут переданы матками потомству, которое рабочие муравьи помогают создать. Эта необычная прямая связь ДНК нетипична для более сложных популяций, при изучении которых эволюционисты почти в один голос соглашаются с тем, что эволюция действует на уровне отдельных особей, а не популяции в целом». См. также Джордж Уильямс, «Приспособляемость и естественный отбор» (George Williams, Adaptation and Natural Selection, reprint ed., Princeton University Press, 1996), где говорится, что группового отбора не происходит.

⁵ «Если, как мы полагаем, природа… единственная во вселенной, то… мы задумываемся об этом не потому, что это правда, а потому, что нас побуждают к этому слепые силы природы. Мы совершаем поступки не потому, что они правильные, а только потому, что нас к этому принуждает природа… [Но] на самом деле это… заключение маловероятно. Во‑первых, только доверяя собственному разуму, мы пришли к познанию самой природы… в таком случае сами науки – “случайное расположение атомов”, поэтому у нас нет никаких причин верить в них… это всего лишь одно из ощущений, возникающих у представителей нашего вида, когда атомы внутри черепа приходят в определенные состояния, вызванные иррациональными, не человеческими и не нравственными причинами… Есть лишь один способ сдвинуться с этой мертвой точки. Надо вернуться к более ранним представлениям, признать, что мы – свободный дух, свободные и разумные существа, в настоящее время находящиеся в иррациональной вселенной, и прийти к выводу, что мы произошли не от нее» (К. С. Льюис, «О жизни в атомном веке» в Проблемах настоящего).

⁶ «Культурный релятивизм и всеобщие права человека» Кэролин Флюэр‑Лоббан (Carolyn Fluehr‑Lobban, “Cultural Relativism and Universal Human Rights,” The Chronicle of Higher Education, June 9, 1995). Эта статья была процитирована и использована в качестве подобного довода в работе Джорджа М. Марсдена «Возмутительная идея христианского образования» (George М. Marsden, The Outrageous Idea of Christian Scholarship, Oxford University Press, 1997), c. 86.

⁷ Процитировано у Майкла Дж. Перри, «К теории прав человека: религия, закон, суд» (Michael J. Perry, Towards a Theory of Human Rights: Religion, Law, Courts, Cambridge University Press, 2007), c. 3.

⁸ Там же, с. 6.

⁹ Глава 1 в: Алан М.Дершовитц, «Пожар! Гражданские свободы в беспокойную эпоху» (Alan М. Dershowitz, Shouting Fire: Civil Liberties in a Turbilent Age, Little, Brown, 2002).

¹⁰ Там же, с. 15.

¹¹ Процитировано у Перри, с. 20.

¹² Перри, с. 21.

¹³ См. известное эссе Сартра «Экзистенциализм – это гуманизм»: «Вместе с Богом исчезает всякая возможность найти какие‑либо ценности в умопостигаемом мире. Не может быть больше блага a priori, так как нет бесконечного и совершенного разума, который бы его мыслил. И нигде не записано, что благо существует, что нужно быть честным, что нельзя лгать; и это именно потому, что мы находимся на равнине, и на этой равнине живут одни только люди. Достоевский как‑то писал, что «если Бога нет, то все дозволено»… В самом деле, все дозволено, если Бога не существует, а потому человек заброшен, ему не на что опереться ни в себе, ни вовне». Это эссе можно найти в труде «Экзистенциализм от Достоевского до Сартра» (Existentialism from Dostoyevsky to Sartre, ed. Walter Kaufman, Meridian, 1989). Ha 17 марта 2007 года оно находилось в Интернете по адресу http://www.marxists.org/reference/archive/sartre/works/exist/sartre.htm.

¹⁴ Перри, К теории прав человека, с. xi.

¹⁵ Там же, с. 23. Еще одна недавняя книга по этой же теме – Э. Букар и Б. Барнетт, под ред. «Нужен ли Бог правам человека?» (Е. Bucar, В. Barnett, eds. Does Human Rights Need God? Eerdmans, 2005).

¹⁶ Артур Аллен Лефф, Невыразимая этика, неестественный закон (Arthur Allen Leff, Unspeakable Ethics, Unnatural Law, Duke Law Journal, December 1979).

¹⁷ Ф. Ницше, Так говорил Заратустра, часть IV, о высшем человеке ближе к концу первого раздела.

¹⁸ Раймонд Гайта, Человечество: размышления о любви, истине и справедливости (Raimond Gaita, A Common Humanity: Thinking About Love and Truth and Justice). Процитировано у Майкла Дж. Перри в «К теории прав человека», с. 7 и 17–18.

¹⁹ Из главы 10, «Плодовитость», из книги Энни Диллард Паломничество к ручью Тинкер (Annie Dillard, Pilgrim at Tinker Creek, Harper Collins, 1974).

²⁰ Процитировано у Питера К. Мура, Один Господе, одна вера (Peter С. Moore, One Lord, One Faith, Thomas Nelson, 1994), c. 128.

²¹ К. С. Льюис, «О жизни в атомном веке» (1948), перепечатано в сборнике «Проблемы настоящего», с. 73–80.

 

 

Проблема греха

 

 

«Так можем ли мы сомневаться в том, что человечество когда‑нибудь осуществит наши самые смелые мечтания, что оно достигнет единства и покоя; можем ли мы сомневаться, что наши потомки будут жить в мире более великолепном и прелестном, чем самый прекрасный дворец или сад, что оно вознесется на более высокие ступени могущества в растущем круге стремлений и достигнутых целей? То, чего человек достиг, то, что он совершил, все те триумфы, что были ранее… всего лишь вступление к всему тому, что он еще должен свершить». Г. Дж. Уэллс, «Краткая история мира» (1937)

«Хладнокровная резня беззащитных, возврат к умышленным и упорядоченным пыткам, душевные муки и страх за мир, из которого, казалось бы, почти полностью изгнано все это, чуть не подорвали окончательно мой дух… Homo sapiens, как он предпочел называться, исчерпал себя». Г. Дж. Уэллс, «Разум на краю своей натянутой узды» (1946)

 

Вывода о том, что в этом мире происходит нечто в корне неправильное, трудно избежать. Согласно христианскому учению, наша самая серьезная проблема – грех. Однако само понятие греха многим кажется оскорбительным и смехотворным. Зачастую это происходит потому, что мы не понимаем, что именно подразумевают под ним христиане.

 

Грех и надежда человека

 

У многих складывается впечатление, что в христианском учении о грехе отражены безрадостные и пессимистичные представления о человеческой натуре. Однако это впечатление бесконечно далеко от истины. Когда я был еще совсем молодым священником, ко мне обратился мужчина, которого только что бросила жена. Он злился на нее за этот поступок, мучался угрызениями совести, считая, что сам вынудил ее уйти своими недостатками, и был подавлен из‑за ситуации в целом. Я сказал, что больше всего ему в этот момент нужна надежда. Он сразу согласился и спросил, как ее обрести. Как можно мягче я объяснил, в чем заключается хорошая новость: мой собеседник был грешником. Поэтому его нельзя считать просто беспомощной жертвой психологических порывов или общественного уклада. Спустя много лет мне попался один отрывок в проповеди Барбары Браун Тейлор, которая выразила то же, что и я в тот день, но гораздо красноречивее:

 

Ни язык медицины, ни язык права не являются адекватной заменой для языка [греха]. Вопреки представлениям медиков, мы не брошены на милость наших недугов. Выход – приступить к процессу покаяния. Вопреки представлениям юристов, сущность греха заключается не в нарушении законов, а в пострадавших отношениях с

Богом, друг с другом, со всем существующим порядком. «Все грехи – попытки заполнить пустоту», – писала Симона Вейль. Нам невыносимо осознавать, что внутри у нас – пустота в форме Бога, и мы пытаемся набить ее чем угодно, забыв, что это под силу только Богу¹.

 

Эндрю Дельбанко – преподаватель гуманитарных наук в Колумбийском университете. Несколько лет назад он проводил исследования в Ассоциации анонимных алкоголиков и посещал ее собрания по всей стране. Однажды субботним утром в помещении нью‑йоркской церкви он слушал «тщательно одетого молодого человека», который рассказывал о своих проблемах. По словам собеседника, его было абсолютно не в чем упрекнуть. Все свои ошибки он приписывал несправедливости и предательству со стороны окружающих. Он говорил о том, что собирается отомстить всем обидчикам. «Каждый его жест создавал впечатление скорби и уязвленного самолюбия», – писал Дельбанко. Было ясно, что молодой человек попал в ловушку своей потребности оправдаться и, не сознавая этого, рисковал осложнить свое положение. Пока он говорил, чернокожий лет сорока, с дредами и в темной одежде, наклонился к Дельбанко и признался: «И со мной раньше так было, пока не снизилась самооценка». Позднее Дельбанко писал в своей книге «Истинная американская мечта: медитация на надежде»:

 

Замечание оказалось не просто удачным. В этот момент я по‑новому понял религию, о которой, по собственному утверждению, кое‑что знал. Пока выступающий забрасывал нас фразами вроде «распоряжаться собственной жизнью» и «по‑настоящему поверить в себя», мой сосед нашел утешение в давнем кальвинистском учении о том, что гордыня – враг надежды. Шуткой насчет самооценки он объяснил, какой урок усвоил: никто не может спастись посредством собственных усилий. По мнению этого человека, оратор по‑прежнему был пропащим – он запутался в самом себе и не подозревал об этом².

 

Говоря о «сниженной самооценке», человек с дредами не имел в виду, что выступающий должен возненавидеть себя. Он хотел сказать, что этот тщательно одетый молодой человек «запутался в самом себе» и останется в таком состоянии, пока не признает, что он – порочное существо, грешник. Либо он никогда не освободится, не сможет увидеть собственные изъяны в истинном свете и простить обидчиков, либо смиренно попросит прощения у других и получит его. Правильно понятое христианское учение о грехе может стать неиссякающим источником надежды для человека. Но что это за учение?

 

Значение греха

 

В 1849 году известный датский философ Серен Кьеркегор написал небольшую, но увлекательную книгу «Болезнь к смерти». В ней он дал определение понятию «грех» таким образом, чтобы его библейские истоки стали понятны современному человеку. «Грех – когда, пребывая перед Богом в отчаянии, человек не желает быть собою… Вера – это желание быть собой, явно связанное с Богом»³. Грех – объясняющийся отчаянием отказ найти свою глубочайшую идентичность в отношениях с Богом и служении Ему. Грех – стремление стать собой, обрести идентичность, обособленную от Бога.

 

Согласно Библии, грех – не просто совершение плохих поступков, но и превращение хороших в самоцель

 

Что это означает? Каждый человек тем или иным способом обретает свою идентичность, свое ощущение индивидуальности и ценности. Кьеркегор утверждает, что люди сотворены не только способными в целом верить в Бога, но и любить Его, как никого другого, ставить превыше всего в своей жизни, связывать с Ним свою идентичность. Все прочее – грех. Для большинства людей грех – это прежде всего «нарушение божественных заповедей», но Кьеркегору известно, что самая первая из десяти заповедей гласит: «Да не будет у тебя других богов». Следовательно, согласно Библии, грех – не просто совершение плохих поступков, но и превращение хороших в самоцель. Это стремление обрести себя, при котором центральное место для значимости, цели и счастья человека занимает что угодно, только не его отношения с Богом.

В фильме «Рокки» подруга главного героя спрашивает, почему ему так важно «продержаться до конца» в боксерском матче. «Тогда я пойму, что хоть на что‑нибудь гожусь», – отвечает он. В фильме «Огненные колесницы» один из главных героев объясняет, почему на Олимпийских играх он полностью выкладывается во время рывка на ста метрах. Он отвечает, что с началом каждой гонки у него «есть всего десять секунд, чтобы оправдать свое существование». Оба они воспринимают спортивные достижения как то, что придает смысл их жизни.

Эрнест Беккер был удостоен Пулитцеровской премии за книгу «Отрицание смерти». Он начинает ее с замечания о том, что потребность ребенка в самоуважении «является обязательным условием его жизни» – в такой мере, что каждый человек в отчаянии стремится к тому, что Беккер называет «космической значимостью». Он сразу же предупреждает читателей, что к этому термину не следует относиться с улыбкой⁴. Наша потребность чувствовать себя значительными настолько сильна, что мы «боготворим» то, на чем строим свою идентичность и ценность. Мы обращаемся к нему со всей страстью, преданностью и преклонением, даже если считаем себя совершенно нерелигиозными людьми. В качестве примера Беккер приводит романтическую любовь:

 

Самопрославления, глубинную потребность в котором испытывает [современный человек], он теперь ищет в любимом человеке. Этот человек становится божественным идеалом, согласно которому строится жизнь. Духовные и нравственные потребности сосредотачиваются на нем одном⁵.

 

Беккер не говорит, что все стремятся к любви ради ощущения своего «Я». Многие обращаются не к романтическим отношениям, а ищут космическую значимость скорее в работе и карьере:

 

[Порой] на работу возлагается обязанность оправдать его. Что значит это «оправдание»?.. Он воплощает в жизнь фантазии об управлении жизнью и смертью, судьбой⁶.

 

Но все это лишь готовит почву для непрерывных разочарований:

 

Никакие отношения между людьми не могут выдержать [это] бремя божественности… Если ваш партнер – это ваше «все», тогда любые недостатки в нем представляют для вас серьезную угрозу… Об этом ли мы мечтаем, возводя любимого человека на пьедестал? Мы хотим избавиться… от своего чувства ничтожности… знать, что наша жизнь не была напрасной. Мы хотим не чего‑нибудь, а искупления. Незачем добавлять, что люди не могут дать его⁷.

 

О том же самом говорит и Кьеркегор. Каждый человек должен найти хоть какой‑нибудь способ «оправдать свое существование» и избавиться от всепоглощающего страха, что «он ни на что не годится». В более традиционных культурах ощущение ценности и идентичности дает исполнение долга перед родными и служение обществу. В современной индивидуалистической культуре мы обращаемся к личным достижениям, к положению в обществе, к своим талантам и личным взаимоотношениям. Перечень возможных оснований для построения идентичности бесконечен. Одни обретают свое «Я» благодаря власти, другие – благодаря одобрению окружающих, третьим его дают самодисциплина и контроль. Но так или иначе, идентичность строится на чем‑нибудь⁸.

 

Личные последствия греха

 

Определив грех таким образом, мы видим несколько способов, которыми грех разрушает человека как личность. Идентичности, обособленной от Бога, присуща внутренняя нестабильность. Без Бога наше чувство значимости может внешне быть крепким и прочным, но это не так – оно способно улетучиться в один миг. Например, если я строю свою идентичность на том, что я хороший отец, у меня нет истинного «Я» – я всего лишь отец, и не более. Если с моими детьми что‑нибудь случится, если я не справлюсь с родительскими обязанностями, от «меня» ничего не останется. Богослов Томас Оден пишет:

 

Предположим, мой бог – секс, мое физическое здоровье или демократическая партия. Если я обнаружу, что чему‑либо из перечисленного грозит серьезная опасность, я буду потрясен до глубины души. Невротическое чувство вины усилится от того, что я поклонялся конечным ценностям… Предположим, я ценю свою способность учить и ясно излагать мысли… Если понятная коммуникация стала для меня абсолютной ценностью, мерилом для всех остальных моих ценностей, тогда [в случае неудачи] на меня обрушатся невротические угрызения совести. Горечь приобретает характер невроза и усиливается, когда кто‑нибудь или что‑нибудь встает между мной И моей абсолютной ценностью⁹.

 

Когда что‑то угрожает нашей идентичности, мы не просто тревожимся – нас парализует страх. Когда мы теряем идентичность ввиду чужой ошибки, то не просто возмущаемся, но становимся заложниками горечи. Когда причиной становится наша собственная ошибка, мы ненавидим или презираем себя за нее до конца жизни. Но только если в основе нашей идентичности находится Бог и Его любовь, мы можем, как утверждает Кьеркегор, отважиться на что угодно и вынести все.

Невозможно избежать чувства неуверенности, сторонясь Бога. Даже если мы уверяем: «Я не стану строить свое счастье или значимость ни на чем и ни на ком», – на самом деле мы уже строим его на личной свободе и независимости. И если она окажется под угрозой, мы опять останемся без своего «Я».

Идентичность, в основе которой нет Бога, неизбежно приводит к опасным формам зависимости. Когда мы придаем благам абсолютный характер, мы приобретаем духовную зависимость. Когда мы черпаем смысл жизни в нашей семье, работе, каких‑либо достижениях, не относящихся к Богу, они порабощают нас. Мы вынуждены иметь их. Блаженный Августин говорил, что наши привязанности расположены не в том порядке. Известно его высказывание, обращенное к Богу: «Не знает покоя сердце наше, пока не успокоится в Тебе». Когда мы пытаемся обрести окончательный покой в чем‑нибудь другом, наши сердца приходят в расстройство. Блага, которые порабощают нас, – действительно блага, которые заслуживают, чтобы их любили. Но когда сердечные привязанности становятся чрезмерными, наша жизнь входит в такую колею, что почти перестает отличаться от жизни при наркотической зависимости. Как и при любой зависимости, мы отрицаем степень, в которой нами управляют «заменители божества». Чрезмерная любовь создает беспорядочное, неуправляемое страдание при разладе, связанном с предметом наших самых заветных мечтаний и надежд.

Еще будучи пастором на своем первом месте службы, в церкви Хоупвелла, Виргиния, я беседовал с двумя прихожанками. Обе были замужем, у обеих мужья оказались плохими отцами, у обеих сыновья‑подростки доставляли все больше неприятностей в школе и были не в ладах с законом. Обе женщины сердились на своих мужей. Я давал им советы и беседовал, в числе прочего, о проблемах неразрешенной горечи, а также о том, как важно прощать. Обе женщины, согласившись, стали стремиться к прощению. Но достичь его удалось только женщине, у которой муж заслуживал большего осуждения, а сама она была менее религиозна. Другой обрести прощение так и не удалось. Эта загадка не давала мне покоя несколько месяцев, пока однажды у этой женщины не вырвались слова: «Если мой сын покатится по скользкой дорожке, вся моя жизнь пойдет прахом!» В своей жизни на первое место она поставила счастье и успех сына. Потому и не смогла простить¹⁰.

 

Строя свою жизнь на чем‑либо, помимо Бога, мы страдаем не только в том случае, если наши заветные желания не сбываются, но и в том, если они исполняются

 

В книге «Всюду Пасха. Мемуары» Дарси Стайнке вспоминает, как она, дочь лютеранского священника, отошла от христианской веры. Переселившись в Нью‑Йорк, она увлеклась посещением клубов, у нее появилась сексуальная одержимость. Она написала несколько романов. Тем не менее ее не покидало беспокойство и чувство неудовлетворенности. В середине книги она цитирует Симону Вейль, подводя итог главной проблеме своей жизни. «Выбирать можно лишь между Богом и идолопоклонством, – писала Вейль. – Тот, кто отвергает Бога… поклоняется чему‑либо в мире, уверенный, что не усматривает в предмете поклонения ничего особенного, но на самом деле наделяет его свойством божественности»¹¹. Жизнь, в центре которой не стоит Бог, ведет к пустоте. Строя свою жизнь на чем‑либо, помимо Бога, мы страдаем не только в том случае, если наши заветные желания не сбываются, но и в том, если они исполняются. Мало кому из нас удается осуществить свои самые смелые мечты, следовательно, легко жить с иллюзией, что будь вы преуспевающим, богатым, популярным или красивым, о чем всегда мечтали, вы были бы спокойны и счастливы. Но не все так просто. В своей рубрике в Village Voice Синтия Хаймел вспоминает, какими были ее нью‑йоркские знакомые еще до того, как стали знаменитыми кинозвездами. Одна стояла за прилавком с косметикой в Mag’s, другой продавал билеты в кинотеатре, и так далее. Когда к ним пришел успех, все они стали более раздражительными, одержимыми, несчастными и неуравновешенными, чем в те времена, когда изо всех сил пробивались наверх. Почему? Хаймел пишет:

 

Та колоссальная цель, к которой они стремились, та слава, которая должна была изменить все к лучшему, сделать жизнь приемлемой, наполнить ее счастьем от слова «сейчас», была достигнута, а на следующий день они проснулись и обнаружили, что остались прежними. От такого крушения иллюзий они стали унылыми и невыносимыми¹².