Нейтрализатор намеков на самом деле сам является намеком

 

Я считаю, что в итоге мнимый нейтрализатор намеков указывает нам на еще один намек на существование Бога, который можно прибавить к остальным.

Первый намек – само существование мира, Большой взрыв. Нерелигиозный человек справедливо заметит: «Но ведь он не доказывает, что Бог существует. Может, Большой взрыв получился сам собой». Второй намек – точная настройка вселенной, один шанс из триллиона триллионов на то, что наша вселенная окажется пригодной для органической жизни и человека. Нерелигиозный собеседник опять может резонно возразить: «Но это не доказывает существование Бога. Вселенная могла оказаться именно такой по чистейшему совпадению, по стечению обстоятельств». Еще один намек – упорядоченность природы. Все научные, индуктивные рассуждения основаны на этом допущении, хотя у нас нет ни малейшего рационального обоснования, чтобы полагать, что эта упорядоченность будет сохраняться и впредь. Если верующие согласятся, что это намек на существование Бога, неверующие справедливо возразят: «Мы не знаем, почему природа упорядочена – просто она так устроена. Это не доказывает существование Бога».

Еще один намек – красота и смысл. Если мы – продукт бессмысленных, стихийных сил природы, спросят верующие, то чем же объяснить, что мы чувствуем смысл красоты, любви и жизни? Нерелигиозный человек ответит: «Это не доказывает существование Бога. Все эти «чувства» и убеждения может объяснить эволюционная биология. Религиозными, эстетическими и нравственными чувствами мы наделены лишь потому, что когда‑то они помогли нашим предкам выжить». Но как указывают многие мыслители, если этот аргумент и доказывает что‑то, то его доказательства слишком значительны. Если мы не вправе доверять в одной сфере нашим функциям, формирующим убеждения, то не следует доверять им и во всех прочих сферах. Если Бога нет, мы вообще не должны верить своим когнитивным функциям.

 

Теория о том, что есть Бог, сотворивший мир, объясняет то, что мы видим, лучше, чем теория, согласно которой Бога нет

 

Но мы‑то верим им, и в этом заключается последний намек. Если мы верим в существование Бога, тогда наши представления о вселенной дают нам основания полагать, что наши когнитивные функции эффективны, поскольку Бог мог сотворить нас способными формировать убеждения и знания, соответствующие истине. Если мы верим в Бога, тогда Большой взрыв не представляет для нас загадки – как и точная настройка вселенной, как и упорядоченность природы. Все, что мы видим, наполняется идеальным смыслом. Кроме того, если Бог существует, нам следует ожидать от себя интуитивного понимания смысла красоты и любви.

Если мы не верим в Бога, не только все перечисленное становится совершенно необъяснимым: наши представления – о том, что Бога нет, – приводят к тому, что мы ничего подобного не ждем. Хотя у нас мало оснований верить в эффективность функций своего мышления, мы продолжаем пользоваться ими. У нас нет причин верить, что природа и впредь будет упорядоченной, тем не менее, мы продолжаем пользоваться индуктивными рассуждениями и понятиями. У нас нет веских оснований доверять своим чувствам и считать, что любовь и красота имеют смысл, тем не менее мы продолжаем делать это. К. С. Льюис наглядно показал это:

 

Кроме как в самом низменном животном смысле слова, невозможно любить девушку, если знаешь (и постоянно помнишь), что вся ее внешняя красота и достоинства характера – мимолетности, случайности, вызванные столкновением атомов, и что твоя собственная реакция на них – лишь подобие психической фосфоресценции, порожденной твоими генами. Невозможно получать по‑настоящему серьезное удовольствие от музыки, если знаешь и помнишь, что ее значительность – чистейшая иллюзия и что тебе она нравится только потому, что твоей нервной системе свойственна иррациональная обусловленность, позволяющая любить музыку³⁰.

 

Разумеется, ни один из намеков, к которым мы обращались, на самом деле не доказывает существование Бога. Каждый можно опровергнуть с рациональной точки зрения. Но по‑моему, все вместе они дают мощный и провокационный совокупный эффект. Хотя с рациональной точки зрения нерелигиозные представления о мире вполне возможны, они не имеют такого смысла, как взгляд на тот же мир сквозь призму убеждения в существовании Бога. Вот почему мы говорим о намеках. Теория о том, что есть Бог, сотворивший мир, объясняет то, что мы видим, лучше, чем теория, согласно которой Бога нет. Те, кто выступает против существования Бога, делают не что иное, как обращаются к индукции, языку и когнитивным функциям, а все они имеют гораздо больше смысла во вселенной, которую сотворил Бог, и которую Он продолжает поддерживать своей силой.

 

Помимо намеков

 

Представляю себе, как сейчас кто‑нибудь из читателей воскликнет: «Нет, не убедили! В общем, вы пытаетесь объяснить, что Бог, вероятно, существует, но что никто не может неопровержимо изложить это убеждение. Значит, никто не знает, есть на самом деле Бог или нет». С этим я не согласен.

В следующей главе я хочу применить сугубо субъективный подход. Я не желаю доказывать, почему Бог может существовать: я хочу продемонстрировать, что вы уже знаете о Его существовании. Я хотел бы убедить читателя: какие бы интеллектуальные взгляды он ни признавал, вера в Бога остается неизбежным, «базовым» убеждением, которое мы не можем доказать, но вместе с тем не можем не знать. Нам известно, что Бог есть. Вот почему даже когда мы всей силой разума верим в бессмысленность жизни, мы просто не можем жить в соответствии с этой верой. Мы‑то знаем правду.

 

Примечания

 

¹ Это исследование можно найти в лекциях Элвина Плантинги «Две дюжины (или около того) теистических доводов», размещенных по адресу http://www.homestead.com/philofreligion/files/Theisticarguments.html и на многих других сайтах. См. также краткие выводы по Уильяму К. Дэвису «Теистические аргументы» (William C.Davis, “Theistic Arguments,” in Murrey, Reason for the Hope Within).

² Стивен Хокинг, Роджер Пенроуз, «Природа пространства и времени» (Stephen Hawking, Roger Penrose, The Nature of Time and Space, Princeton University Press, 1996), c. 20.

³ В интервью на Salon.com, http://www.salon.com/books/int/ 2006/08/07/collins/index2.html, на 9 марта 2007 года.

⁴ На 9 марта 2007 года – по адресу http://www.truthdig.com/report/page2/20060815_sam_harris_language_ignorance/

⁵ Краткое содержание этого довода см.: Робин Коллинз, «Научный аргумент в пользу существования Бога: аргумент умышленной точной настройки» (Robin Collins, “A Scientific Argument for the Existence of God: The Fine‑Tuning Design Argument,” Reason for the Hope Within, Michael J. Murray, ed. Eerdmans, 1999).

⁶ В интервью на Salon.com, http://www.salon/com/books/int/ 2006/08/07/collins/index2.html, на 9 марта 2007 года.

⁷ Процитировано у Фрэнсиса Коллинза, Доказательство Бога. Аргументы ученого (Francis Collins, The Language of God: A Scientist Presents Evidence for Belief Free Press, 2006), c. 75.

⁸ См.: Ричард Докинз, Бог как иллюзия, с. 199–200 русского издания.

⁹ Из Элвина Плантинги, «Опасная идея Деннета» (Alvin Р1а‑ntinga, “Dennett's Dangerous Idea,” in Books and Culture, May‑June 1996):35.

¹⁰ Упоминается у Коллинза в «Научном аргументе», с. 77.

¹¹ См.: «Наука становится странной» в книге: С. Джон Соммервилл, «Упадок светского университета» (C.John Sommerville, The Decline of the Secular University, Oxford University Press, 2006). См. также: Диоген Аллен, Христианская вера в постмодернистском мире (Diogenes Allen, Christian Belief in a Post‑Modern World, John Knox, 1989).

 

¹² Артур Данто, “Pas de Deux, en Masse: Shirin Neshats’s Rapture” (Arthur Danto, “Pas de Deux, en Masse: Shirin Neshat’s Rapture,” The Nation, June 28, 1999).

¹³ Леонард Бернстайн, «Радость музыки» (Leonard Bernstein, The Joy of Music, Simon and Schuster, 2004), с. 105.

¹⁴ Процитировано Робином Марантцем Хенигом в статье «Почему мы верим?» в The New York Times Magazine, March 4, 2007, с. 58.

¹⁵ Классическое изложение этого аргумента содержится в главе о надежде у К. С. Льюиса, «Просто христианство».

¹⁶ Н. Т. Райт указывает, что христианские представления о красоте не совпадают с платоновскими. Платон и греческие философы считали, что весь земной опыт красоты уводит нас из материального мира теней в вечный духовный мир абсолютной действительности. Но в библейском видении спасения говорится о новых небесах и новой земле. Наши неосуществленные стремления обращены не только к духовному вечному миру, но и к этому миру, который станет совершенным после того, как в нем будет наведен порядок (см.: Райт, Настоящее христианство, с. 71–72 русского издания). Это важный момент, поскольку знаменитый довод К. С. Льюиса, построенный на желании и изложенный в «Просто христианстве» слишком точно соответствует платоновской модели.

¹⁷ Процитировано у Леона Визелтьера в «Геноме Бога» (Leon Wieseltier, “The God Genome,” New York Times Book Review, February 19, 2006).

¹⁸ The New York Times Magazine, March 4, 2007.

¹⁹ Хениг, Почему мы веруем? с. 43.

²⁰ Там же, с. 58.

²¹ Докинз, Бог как иллюзия, с. 512 русского издания и далее: «Наш мозг сам является продуктом эволюции… развившимся, чтобы помочь нам выжить в окружающем мире».

²² Хениг, с. 7.

²³ В предисловии к «Эгоистичному гену» Ричарда Докинза Роберт Трайверс отмечает акцент, сделанный Докинзом на роли обмана в жизни животных, и добавляет, что если и вправду «обман играет фундаментальную роль в коммуникации животных, значит, отбор должен быть направлен на выявление обмана и, в свою очередь, на определенную степень самообмана, бессознательное толкование некоторых фактов и мотивов таким образом, чтобы едва уловимыми признаками знания не выдать свой обман». Следовательно, «традиционный взгляд, согласно которому при естественном отборе отдается предпочтение нервной системе, которая создает наиболее точный образ мира, должен быть крайне наивным представлением о ментальной эволюции». Цитируется по Роберту Райту, Нравственное животное (Robert Wright, The Moral Animal, Pantheon, 1994, c. 263–264). Специалист в области когнитивной психологии Джастин Барретт пишет: «В когнитивной науке кое‑кто полагает, что поскольку наш мозг и его функции были “разработаны” путем естественного отбора, мы можем доверять им и считать, что они говорят нам истину; с эпистемологической точки зрения, это допущение сомнительно. Если мы успешно выживаем и воспроизводимся, это еще не значит, что наш разум сообщает нам истину хоть о чем‑нибудь, особенно если речь идет о сложных мыслительных процессах… совершенно естественным было бы представление о человеческом разуме как органе, который верно служил нам для выживания в прошлом». Джастин Л. Баррет, «Зачем кому‑то вообще верить в Бога?» (Justin L. Barrett, Why Would Anyone Believe in God? AltaMira Press, 2004), c. 19.

²⁴ Патрисия С.Черчленд, «Эпистемология в век нейрологии» (Patricia S.Churchland, “Epistemology in the Age of Neuroscience,” Journal of Philosophy, October 1987), c. 548. Процитировано в Плантинга, «Гарантия и собственная функция» (Alvin Plantinga, Warrant and Proper Function, Oxford University Press, 2000), c. 218.

²⁵ Найджел, «Последнее слово», с. 134–135.

²⁶ Процитировано у Элвина Плантинги в главе «Иррационален ли натурализм?» (Alvin Plantinga, Warrant and Proper Function, Oxford University Press, 2000), c. 219.

²⁷ Аргумент полностью см. у Плантинги в главах 11 и 12 (Alvin Plantinga, Warrant and Proper Function, Oxford University Press, 2000 ).

²⁸ Из рецензии Элвина Плантинги «Бог и конфуз» (The God Confusion) на книгу Ричарда Докинза в Books and Culture, March/April 2007:24.

²⁹ Рецензия Визелтьера «Геном Бога» опубликована в New York Times 19 февраля 2006 года.

³⁰ К. С. Льюис, «О жизни в атомном веке» в «Проблемах настоящего» (С. S. Lewis, Present Concerns, Collins, 1986), с. 76.

 

 

Знание о Боге

 

 

Чарли: Конечно, Бог есть! Все мы на самом деле знаем это.

Синтия: Ничего подобного. Я не знаю.

Чарли: Еще как знаешьI Когда ты размышляешь И ни с кем не делишься мыслями, а мы большую часть времени, пока бодрствуем, именно так и мыслим, у тебя наверняка возникает впечатление, что твои мысли не пропадают впустую, что их каким‑то образом слышат. По‑моему, это ощущение, что нас слышат и понимают, говорит о присущей нам внутренней вере в высшую сущность, во всеобъемлющий разум. В этом просто проявляется некое убеждение, свойственное всем нам. В какой‑то момент большинство людей теряет его, после чего может вернуть только с помощью сознательной веры.

Синтия: Ты уже вернул?

Чарли: Пока нет. Но надеюсь вернуть когда‑нибудь.

(фильм «Метрополитен», 1990, США, Уит Стиллмен)

 

Консервативные писатели и общественные деятели постоянно жалуются, что современная молодежь склонна к релятивизму и безнравственна. Будучи пастором из Манхэттена, я почти два десятилетия провел в тесном общении с людьми в возрасте чуть за двадцать и потому не разделяю это мнение. Знакомые мне нерелигиозные молодые люди обладают прекрасно отточенным пониманием, что хорошо и что плохо. Многие события, происходящие в мире, возмущают их до глубины души. Тем не менее их понимание о нравственности представляет проблему.

 

Мораль в свободном полете

 

Довольно часто мне приходится брать на себя роль профессора философии, чтобы оставаться добрым пастырем для своих прихожан. Однажды молодая пара пришла ко мне за духовными наставлениями. Оба признались, что «мало во что верят». Откуда им знать, существовал ли Бог хоть когда‑нибудь? Я спросил, вызывает ли хоть что‑нибудь у них чувство, что так быть ни в коем случае не должно. Моя собеседница сразу же заговорила о сложившейся в обществе практике маргинализации женщин. Я был полностью согласен с ней, поскольку, как и подобает христианину, верю, что все люди сотворены Богом, и все‑таки полюбопытствовал, что именно моя собеседница находит неправильным. Она ответила: «Женщины – люди, а у людей есть права. Попирать чужие права нельзя». Я спросил, откуда ей это известно.

Озадачившись, она объяснила: «Всем известно, что нельзя нарушать чужие права». Я возразил: «Нет, это известно далеко не всем. Большинство людей в мире не разделяют западные представления о правах человека. Представьте, что вы услышали бы от кого‑нибудь: «Всем известно, что женщины – низшие существа». Вы, естественно, ответили бы: «Это не аргумент, а просто суждение». И были бы правы. Поэтому начнем заново. Если, как вы убеждены, Бога нет, и все живое – результат эволюции животных, почему нельзя попирать чужие права?» В разговор вступил муж моей собеседницы: «Да, мы действительно животные, только мозг у нас размером побольше, но ведь и у животных есть права. Их тоже нельзя нарушать». Я спросил, считает ли он животных виновными в нарушении прав других животных, если более сильные поедают более слабых. «Нет, не считаю». Значит, он считает виновными только людей, если они жестоко обращаются со слабыми? «Да». Но к чему эти двойные стандарты? Я спросил, почему мои собеседники настаивают на том, что люди отличаются от животных, так что людям не позволено совершать поступки, естественные для мира животных. Почему они убеждены, что каждый человек обладает уникальной индивидуальностью, достоинством и ценностью? Почему верят в права человека? «Не знаю, – ответила женщина. – Наверное, просто потому, что они есть, вот и все».

Этот разговор в сжатом пересказе получился слишком сухим, однако мои собеседники смеялись над неубедительностью своих доводов, и я понял, что они готовы задуматься над вопросами, и потому изъяснялся резче, чем обычно. Вместе с тем наш разговор показал, насколько наша культура отличается от всех предшествующих. Люди по‑прежнему твердо придерживаются нравственных убеждений, но в отличие от представителей других времен и культур, у наших современников для этого нет никакого зримого фундамента, они не могут объяснить, почему что‑то считают злом, а что‑то – благом. Может показаться, что их нравственные знания находятся в состоянии свободного полета высоко над землей.

Об этом говорил польский поэт Чеслав Милош:

 

Чем поражал период после холодной войны, так это обилием красивых и волнующих слов, которые почтительно произносились и в Праге, и в Варшаве – слов, относящихся к старому репертуару прав человека и достоинства личности. Этот феномен удивляет меня, возможно, потому, что под ним скрыта бездна. В конце концов, фундаментом всех этих идей является религия, а я не питаю чрезмерного оптимизма, думая о выживании религии в научно‑технической цивилизации. Казалось бы, давно погребенные идеи вдруг были возрождены. Сколько они продержатся на плаву без надежной опоры?¹

 

Я не думаю, что Милош прав. Мне кажется, что люди будут придерживаться веры в человеческое достоинство даже после того, как исчезнет осознанная вера в Бога. Но по какой причине? На этот счет у меня есть радикальный тезис. Я считаю, что в нашей культуре людям присуще неизбежное знание о существовании Бога, однако они подавляют это знание.

 

Понятие морального долга

 

Часто можно услышать от людей: «Никому не следует навязывать другим свои нравственные взгляды, поскольку каждый имеет право искать истину в себе».

 

Людям присуще неизбежное знание о существовании Бога, однако они подавляют это знание

 

При таком убеждении неизменно возникает ряд очень неудобных вопросов. Разве нет в мире людей, совершающих поступки, которые вы считаете ошибочными, – поступки, которые следует прекратить независимо от того, что эти люди думают о своем поведении? А если вы и вправду так считаете (как считают все!), разве это не означает, что вы верите в существование некоего нравственного стандарта, которого следует придерживаться независимо от личной убежденности? Отсюда следует вопрос: почему на практике все люди не могут быть стойкими нравственными релятивистами, хотя и претендуют на этот статус? Ответ заключается в следующем: все мы глубоко, всецело и неизбежно верим не только в нравственные ценности, но и в моральный долг. Социолог Кристиан Смит выражает эту мысль так:

 

«Мораль»… это ориентир для понимания, что верно и что неверно, справедливо и несправедливо, что не заложено нашими желаниями И предпочтениями, а считается существующим обособленно от них и предоставляющим мерки, по которым можно оценивать наши желания и предпочтения².

 

У всех людей есть нравственные чувства. Мы называем их совестью. Задумав сделать то, что нам кажется неправильным, мы склонны сдерживаться. Но этим наше нравственное чувство не ограничивается. Мы также считаем, что есть критерии, «существующие обособленно от нас», по которым мы оцениваем нравственные чувства. Моральный долг – это убеждение, что некоторые поступки не следует совершать, независимо от внутреннего отношения самого человека к ним, независимо от отношения его общества и культуры, независимо от того, в интересах ли данного человека совершать эти поступки. Замечу, что молодая пара из недавнего примера даже не сомневалась, что представители других культур должны уважать права женщин.

Нас учат, что все нравственные ценности относительны и связаны с отдельными личностями и культурами, тем не менее мы не можем так жить. На практике мы неизбежно относимся к некоторым принципам как к эталонам, по которым судим о поведении тех, кто не разделяет наши ценности. Что дает нам такое право, если все нравственные убеждения относительны? Такого права нам не дает ничто. И все‑таки мы не можем удержаться. Люди, которые смеются над утверждением, будто существует высший нравственный порядок, думают не о том, что расовый геноцид попросту нецелесообразен или обречен на провал, а о том, что это неправильно. Нацисты, уничтожавшие евреев, могли сколько угодно заявлять о том, что совершенно не считают свои действия безнравственными. Для нас это не имеет значения. Нам неважно, насколько искренне они считали, что оказывают услугу человечеству. В любом случае они не должны были так поступать.

У нас есть не только нравственные чувства, но и неискоренимая вера в то, что вне нас самих существуют нравственные мерки, критерии, по которым оцениваются наши внутренние нравственные чувства. Почему? Почему мы считаем, что такие мерки есть?